Артюр Сапек (Альфонс Алле. Лица)
Война шла не на жизнь, как и полагается. Остроконечники со всех сторон теснили тупоконечников, в процессе трения постоянно выделялось большое количество дыма... С первого года существования бравых «Гидропатов» их собрания посещал велiкий студент-фармацевт (это я уже говорил... ниже) Альфонс Алле. Чаще всего он приходил туда не один, а вместе с «выдающимся» (со всех сторон) и «прославленным» (на всех перекрёстках) Сапеком и своим братом Поль-Эмилем, который был изрядным острословом и сочинял поэмы (что было с его стороны уже не так остроумно). Шаг за шагом & раз за разом, этот Альфонс всё шире открывал в себе призвание к «фумизму». Именно там он и превратился из эксцентричного химика — в каменного эксцентрика. п
на всякий случай напомню ещё раз (как патентованный & всемерно прославленный обозреватель минимального минимализма), что в истерической ретро’спективе (оглядываясь на зад) тема этого особенного и (по ближайшем рассмотрении) не слишком-то располагающего человека, лишний раз упоминать фамилию которого почему-то не хочется, была изрядно за...тронута или так же размята основным автором ханóграфа в нескольких фунда...ментальных работах об Альфонсе Алле, прежде всего, таких как «Альфонс, которого не было», «Мы не свинина», «Два Процесса», «Чёрные Аллеи», «Не бейтесь в истерике», «Три Инвалида» (с’писок, как всегда, не полный)... Учитывая ракох’одную специфику предмета, до краёв заполненного человеческими не(до)пониманиями и не(до)разумениями, а также полную бес’перспективность диалога с лицемерной популяцией Homos apiens, автор с полным правом может уклониться от выкладки в публичный доступ отдельного текста про этого, мягко говоря, неочевидного типа, каждое слово о котором шло бы на вес золота (ночного)..., — и с ощущением недолго выполненного долга ограничиться этой небольшой страничкой сугубо справочного характера... ...и ещё можно назвать 1882 год, когда появились знаменитые, ничуть не меньше пропахшие дымом выставки «Отвязанных искусств» (Arts Incohérents), основанные ещё одним бравым фумистом — Жюлем Леви. И ровно посередине между ними: 1880 год. — Два бравых фумиста Сапек и Алле, представлявших фумизм: грандиозное движение, состоящее прежде всего, из них самих. — Пардон. Пожалуй, на этом месте будет особенно уместно прерваться, чтобы набрать в рот... дыма, — пардон, я хотел сказать, — воды, наверное. и ещё раз напомню на всякий случай (как заправский не’любитель минимального минимализма), что это лирическое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не просто так. Скажем просто и сухо: хано’графическое эссе об Артюре Сапеке провело в режиме ожидания своей публикации более десятка лет, пре’бывая в почти готовом состоянии (не перегретое и даже не пережаренное). Представляя собой классический пример redlink’а (красной ссылки) более чем с полусотни страниц, оно долго и терпеливо надеялось, что в какой-то момент рвотный рефлекс у означенного выше автора притупится до такой степени, что можно будет кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, видном деятеле онфлёрско-парижской куль...туры эпатажного & погранично бес’культурного типа (имея в виду, как всегда, границы соприкосновения этики и эстетики). — Однако нет. Лёд не тронулся и земля не стала вертеться в обратную сторону. И вот, дело кончено: теперь можете полюбоваться на классический суррогат: ещё одна сушёная мумия на месте пахучего натур-продукта. ...на заседаниях клуба гидропатов два великих «фюмиста» (Алле и Сапек), — они никогда не читали своих «произведений» (таковых в те времена попросту — не было), однако всякий раз оживляли собрания своими колкостями, шпильками или выходками, говоря одним словом — «фумистериями», более или менее злословными, зловредными или мрачными, — вспоминал «отвязанный» Жюль Леви. кроме меня (это если выражаться очень мягко), главным сапековéдом и сапековóдом на литературном поприще можно было бы назвать, конечно же, дядюшку-Альфонса, которому, несомненно, принадлежит не только пальма первенства, но и контрольный пакет акций в этом сверх’прибыльном предприятии. Потому что..., — прошу прощения (случайно подавился бараньей костью), — потому что едва ли не 200% всех (художественно оформленных) сказок, рассказов & россказней про Сапека и его выходки вышли из-под альфонсова пера. Имея вид неясный по тону и жанру: то ли диковатых мемуаров, то ли исторической беллетристики, то ли (не)забавных документов бытовой хроники своего времени. Часть из них, разумеется, существует и в русском варианте (в нескольких книгах подателя сего, в основном, неизданных и частью, уже сплывших вниз по реке времени под (не)поэтическим названием Ждановка). — Как говорится, и не жалко, туда им и дорога: не дорогá книжка, а дорогá коврижка... ...а раньше, едва до границ Сен-Симеона доносилась благая весть о приезде Сапека, самогó Сапека! – о mein Gott!.., чтó тут начиналось! — это были минуты истинного & истового праздника для всех обитателей обители! И прежде всего — для живописующих пансионеров пресвятой фермы, которых он вечно развлекал своими великолепными выходками, шутками, штуками и буйной фантазией, а затем — кое-что перепадало и местным оборванцам, которые в течение двух часов (всего за один су!) неистово вопили на всех улицах: «Сапек приехал, да здравствует Сапек!» Если же у кого-то из проходящих мимо ренегатов или апологетов появится отчётливое & навязчиво оформленное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить выкладку этого немало...важного материала (если его ещё можно назвать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу, выпустив густую струйку дыма не...посредственно в сторону (трижды) автора, пока он ещё здесь, на расстоянии вытянутой руки (левой). И напоследок... я рекомендовал бы не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать его запчасти в ящик. Наша Большая фумистическая лавочка довольно скоро прикроется (на проветривание), а затем и совсем за’кроется (на обет)..., причём, «бес’ права переписки». — И тогда... уже никакого Сапека. Только наш драгоценный каудильо. На каждом шагу. Или через шаг, как минимум... ...прежде всего и превыше всего, Сапек был не чиновником и не рисовальщиком, — но жёстким и даже жестоким природным «коммуникатором», перманентным фумистом, «трепачом». Он непрерывно «травил» (тараканов), сохраняя невозмутимо серьёзный вид. Он нагло врал в лицо. Пускал пыль в глаза. Плевался дымом и кашлял требухой... Разыгрывал. Наигрывал. Переигрывал. Обманывал. Или «мистифицировал», — как сказал бы на моём месте серьёзный искусствовед (ad libitum: одержимый одышкой или запором). Причём, делал это без остановки — non stop! — с любого места и в любом месте, при любых обстоятельствах, в любой среде и на любой «ниве». Ему было решительно всё равно: где начинáть врать, а где кончáть (то же самое). В клубе гидропатов с поэтом, в кафе с проституткой, в магазине с приказчиком, в палате депутатов с министром, в картинной галерее с критиком или в муниципалитете с ослом. — Всё это он делал — как дышал, с одинаковой самоотдачей и мрачным пафосом. Он врал как вся жизнь, и врал вместе со всей своей жизнью, минута за минутой, шаг за шагом, враньё за враньём. До смерти и насмерть. Но в тех редких..., можно даже сказать, редчайших случаях, когда его врань...ё (и его руки) доходили до искусства..., настоящего, высокого искусства, — чудесным образом враньё превращалось в открытие или пред’восхищение нового стиля, к которому ещё никто... (я повторяю: никто, включая самогó автора) не был готов. Именно в таких работах Артюр Сапек самым неожиданным путём предвосхищает дадаизм. Или сюрреализм. А некоторые его работы выглядят едва ли не прямыми цитатами из наиболее скандальных и эпатажных работ дада, в первую очередь, из Марселя Дюшана, с тою только (не...скромной) поправ(оч)кой, что появились они на этот свет — почти на четыре десятка лет раньше...
| ||||||||||||
