Схола канторум (Эрик Сати. Лица)
...доведённый беспросветным отчаянием до ... здравомыслия, Сати всё-таки — решился. В конце концов, нужно было же делать хоть что-то. И в 1905 году он поступил учиться... сорокалетний малыш..., и не куда-нибудь, а в «религиозно-музыкальную» Schola cantorum при католическом институте, самое консервативное учебное заведение Парижа, любимое детище засушенного вагнериста и «мандарина» (как его называли непримиримые молодые) Венсана д’Энди... — Сати и Схола канторум. Кажется, бóльшего контраста нельзя было себе и представить. Тем более, что ... приняв во внимание крайнюю бедность студента, католический институт (парижский епископат) ещё и оплатил курс обучения... частично. — Значит, всё-таки «Парсье»? Не будем торопиться. Альбер Руссель, схоластический педагог контрапункта, был в ужасе, что тот самый Сати..., автор «Гимнопедий» и «Гноссиен» решил поменять свою категорическую и безусловную оригинальность (вне всяких рамок!) — на сушёные церковные груши (в самых что ни на есть жёстких рамках полифонии строгого стиля). И даже лепший друг-Дебюсси встал на дыбы, пытаясь отговорить от «слишком рискованной затеи». х
Господин Президент, ныне я, нижеподписавшийся, имею честь направить сегодня в благосклонный административный Совет Вашего уважаемого заведения ходатайство о дотации, которая позволила бы мне посещать курс контрапункта г-на Русселя. на всякий случай напомню ещё раз (а затем и ещё раз, как известный не’любитель минимального минимализма), что в истерической, а также натур-философской и тавтологической ретро’спективе (оглядываясь на зад) тема «Схолы канторум» в целом, а также «схоластического школьника» Эрика Сати была ранее поставлена основным автором этого ханóграфа в генетическом ключе, который не только не принят среди профессионалов музыкального клана, но глубоко неясен и, как следствие, неизвестен среди них. По существу, психологический феномен этого маленького события 1905 года (и последующих семи лет) включает в себя как минимум три жёстких парадокса, оставшихся до сих пор незамеченными (и в полном небрежении, само собой). И если «Воспоминания задним числом», задев эти казусы по касательной, только наметили их (поскольку задача этой толстой книги была совершенно иной), то последующие фунда’ментальные работы («Ханон Парад Алле» и, в особенности, «Три Инвалида») не оставили в этой теме камня на камне. Дорогой господин Руссель. Как Вы изволите поживать? и ещё раз повторю на всякий случай (как старый развенчатель минимального минимализма), что это лирическое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не ради красного словца: фундаментальные ханографические исследования о средних (переходных, межеумочных и крайне проблемных) годах Эрика (включая «школу канторов», как попытку раз’решения, вестимо) на данный момент провели в режиме тлеющей публикации более десятка (пяти, двадцати, ненужное вычеркнуть) лет, пребывая в почти готовом для употребления состоянии (не пересоленное, не пересушенное и даже не пережаренное). Представляя собой классический пример развёрнутого эссе, докторской диссертации или обычного redlink’а (красной ссылки) более чем трёх десятков страниц ханóграфа, они долго и терпеливо ожидали, что в окружающем мире появится хотя бы крошечный проблеск приличного поведения, чтобы можно было кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, видном предмете натурально-философского сати’еведения. Поскольку... слишком уж уникален и необычен был этот материал (по постановке и решению вопросов), чтобы пренебречь его возможным присутствием. — Или же в точности наоборот, — как выяснилось в скором времени. ...Когда однажды он сообщил мне о своём намерении поступить в Скола, я попытался его отговорить. Сати владел ремеслом. Его произведения, уже опубликованные, доказывали мне, что учить его нечему. Я не видел выгод, которые он мог бы извлечь из теоретических и схоластических занятий. Тем не менее, он настаивал. Он был очень прилежным и усердным учеником. Он аккуратно представлял мне все домашние задания, тщательно переписанные и снабжённые заголовками, сделанными красными чернилами. Он был поразительным музыкантом...
однако нет. Как видно сегодня и завтра, этого не случилось, — и даже напротив. Число небрежений и прочего мелочного свинства дошло до степени нетерпимой. Не будем ничего преувеличивать. Но и преуменьшать тоже не хотелось бы... В этом утлом человеческом мире, устроенном в качестве портативной модели концентрационного лагеря и полностью лишённом какого-либо признака умысла, за последние годы не случилось ничего даже близко похожего на просвет. Скорее, напротив, что и вынудило меня, наконец, показать спину и удалиться без права переписки. Не в силах прервать самозабвенный процесс потребления и не на шутку увлечённые собственной агрессивной тупостью, люди в очередной раз погрузились в суету вокруг собственной (нижней) задницы, слегка высунутой на поверхность из глубокого окопа. (не)Прошу прощения за излишнюю метафору, впрочем, полную соде’ржания более чем буквального & актуального. И вот, прощай «школа канторов»: actum est, дело кончено, — можете умилённо прослезиться, расписаться в ведомости & получить на руки классический образец огрызка, залитый консервным формалином. Здесь и сейчас перед вами (лежит) очередной образец того, что могло бы существовать, но теперь — не будет, исчезнув за углом без возможности восстановления. На месте полно...ценного текста, который можно было бы опубликовать в виде отдельной книги или хотя бы статьи в ханóграфе, осталось только произвольное напоминание. Напоминание о той системной вещи (нескольких вещах), которые имели отношение далеко... (и очень далеко) не только к так называемой музыке, строгому стилю, церкви, обучению, школам или комо’зиторам, но, прежде всего, к человеческому миру в целом, — от подошвы до кончиков шляпы (в рамках субординации, разумеется). Очередная история навыворот: наподобие, скажем, того Альфонса, которого не было. Теперь он якобы есть, вопреки всему и всем. В отличие от всех прочих, которых не было и не будет... Но и только. ...И пожалуйста, не волнуйтесь по поводу «Школы», поверьте, это совершенно лишнее. Руссель начинает свой курс только зимой, в декабре. Если же (также вопреки всему) у кого-то из проходящих мимо ренегатов или апологетов появится отчётливо или даже навязчиво оформленное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить выкладку этого немало...важного дидактического материала (если его ещё можно назвать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу не...посредственно к (дважды) автору, пока он ещё здесь, на расстоянии вытянутой руки (левой). Между тем..., я рекомендовал бы не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать (его) в чёрный ящик. Лавочка довольно скоро прикроется, а затем и совсем закроется..., причём, «бес’ права переписки». — И тогда... уже никаких школьников (кроме братьев-иезуитов, вестимо). — Только схоластическая жвачка третьей ректификации (которая и так господствует в повседневном режиме) с дирижорской палкой в руках... В парижской «школе канторов» (Schola cantorum) Эрик Сати (в 1907-1908 годах) проходил у Альбера Русселя курс полифонии строгого стиля. Особенно показательно (чтобы не сказать «курьёзно»), что в те времена школьный учитель Эрика Сати сам был — вполне благонадёжным импрессионистом, находясь вполне в русле влияния Дебюсси. Последнее обстоятельство выглядело тем более курьёзным, если слегка рассмотреть его — под историческим микроскопом. Получалось, что учитель Эрика Сати по курсу полифонии строгого стиля — в свою очередь, приходился «внучатым» учеником своего ученика (но только по курсу свободного сочинения). Впрочем, всё это нисколько не мешало Сати и Русселю сохранять (до поры, до времени, разумеется) самые корректные, уважительные и, одновременно, приятельские отношения, причём, без особенного ехидства. Во всяком случае, Сати очень долгое время был подчёркнуто сдержан на колкости и прочие bon mots в отношении своего бывшего учителя (и у...вечного ученика).
| |||||||||||||
