Закрытый Реквием, ос.71 (Юр.Ханон)
Автор даёт малый образец той принципиальной работы, которая легла в основание этого исчезнувшего фолианта. Ни один предмет в нём не остаётся видимым или названным с поверхности (как это было в первом томе). Напротив того, каждый текст, человек, личность — показываются разъятыми на составные части и видимыми изнутри, словно анатомический препарат на операционном столе. Или, по крайней мере, голыми. В чём мать родила. — Систематическое системное проникновение за допустимые и принятые границы изображения, события, явления, слова, одежды, кожи, черепной коробки — вот главный принцип этой уникальной книги. Тем более уникальной, что она (благодаря невидным усилиям тех самых препаратов) более не существует посреди нынешнего мира людей. И прежде всего (не существует), в силу своего основного проникающего принципа... — Любой предмет, не признающий перед собой пределов и границ кланового общества, попросту не имеет в нём места. Таков их закон (Dura & Lex). И второй том книги «Скрябин как лицо» сделался ещё одним, лишним (я подчёркиваю, лишним) подтверждением этого закона. Подобно скрябинской мистерии, Мессе Бедняков, Дневнику Сатаны, Альбигойскому реквиему, Полю и Виргинии, второй Норме, Предварительному Действу, Карманной Мистерии (а также их авторам), — он попросту не может существовать в необязательном мире человека нормы. Он исчезает из него вместе со всем своим пространством отдельной жизни, которая скрывается за его спиной. п
...два самых красивых музыкальных фрагмента во всей истории (псевдо)религиозной музыки взяты за внутренний образец «Закрытого реквиема»: первые такты «Stabat Mater» Перголези и первые звуки Реквиема Моцарта. Оба этих автора непостижимым образом нáчали свои важнейшие опусы с высшей точки не только всего произведения, но и всего своего творчества, — и вообще творчества как такового. Восхитительно прекрасные звуки вступления «Stabat Mater» и Реквиема задают настолько высокую планку, что ни Перголези, ни Моцарт не могут (вы)держать её сколько-нибудь долгое время. На фоне первых тактов обеих этих сочинений всё дальнейшее выглядит как постепенное понижение или резкое падение (& полный провал). — Возражая против подобного метода, автор «Закрытого реквиема» поставил перед собой цель — выдержать высочайшую планку в течение (как минимум) трёх часов. Непостижимым образом, задача оказалась выполнена. Все 175 минут, пока звучит музыка, слушатели постоянно находятся на невероятной высоте первых звуков «Stabat Mater» и моцартовского Реквиема. Внезапное и резкое падение обеспечено — по окончании исполнения. «Requiem internam» мгновенно возвращается на своё реальное место. на всякий случай напомню, не гнушаясь из...лишними повторениями, что в исторической ретро’спективе (оглядываясь на зад) «Requiem internam» относится к числу важнейших, крае’угольных (причём, сделанных тупиковым методом), канонических & канонизованных произведений этого автора (в одном ряду с другими магистральными работами, напрямую ведущими к последнему опыту «Карманной Мистерии», этой громадной подделки под скрябинскую Настоящую Мистерию). Кроме основного варианта русского названия, «Requiem internam» также (может быть) упомянут как «Внутренний реквием» («внутренний покой», имея в виду дословный перевод с католической латыни) или же «Альбигойский реквием» (по месту и времени приписки & переписки канонического латинского текста большой заупокойной мессы). ...если взять для рассмотрения общее человеческое правило, — всё выглядит значительно проще. Разумеется, реквием — не ангел, парящий за облаками, и не его научный руководитель, но в первую очередь — прибор, — причём, прибор вполне утилитарного назначения... Скажем, небольшая скрипучая раскладушка, чтобы немного вздремнуть по окончании жизни. Или такой же ящик, куда можно уложить свои бесприютные кости...
ддалее можно не спрашивать (и не отвечать), поскольку общая картина приходит в полное соответствие. Разумеется, «Внутренний Реквием» ни разу не приводился в исполнение и никем не был услышан. Считанные три (два, пол’тора) человека видели (читали, листали, держали в руках) его партитуру, более чем прозрачную. Этим «Requiem internam» ничем не отличается от подавляющего большинства других партитур его автора. И только случай позволяет сказать, что эта закрытая, внутренняя & альбигойская вещь пока ещё существует, оставшись незамеченной. Не последнюю роль в этом сыграла самая партитура: слишком красивый предмет, чтобы его уничтожить без отдельного повода... На последней странице этого опуса можно видеть отчётистую надпись: «Tempus augminis = 173’». И ниже: «это произведение исполняется в закрытом режиме...» — Окончательный вывод напрашивается бес затруднений & практически сам собой: поскольку этот автор (так же, как и сам Эрик) с полным правом может считать себя непримиримым, в полной мере вне...конвенциональным типом и отрицает любую коллаборацию с оккупантами & прочими человеческими огрызками. А потому (вне всяких сомнений), его очередной закрытый опус будет, как всегда, замолчан, оболган и прилежно забыт всеми теми, кто считает себя профессионалом своего дела и привычно сотрудничает с миром людей нормы. Кроме того, не лишним было бы припомнить (напоследок), что у всякого достижения есть свои герои. А потому здесь можно было бы перечислить не менее двух десятков «поклонников творчества» закрытого реквиема (от Мстислава Леопольдовича до Теодора Клеопатровича), ни один из которых так и не приподнял ни одного пальца посреди пустого мира суеты, чтобы одна эта вещь..., один этот уникум (говоря только к примеру) был приведён в исполнение (хотя бы пред’последнее). Со всеми вытекающими последствиями, разумеется. — И с такими, с позволения сказать, «поклонниками» — прямая дорога именно туда, ко внутреннему (закрытому) реквиему, а затем по стопам братьев-альбигойцев. Впрочем, не будем зря колыхать воздух: указанный путь универсален... ...иногда можно услышать вопрос: при чём тут альбигойцы? — в их времена ещё не существовало фиксированной формы реквиема, и они сами (тем более) никогда не создавали канона заупокойной мессы (Missa pro defunctis). Ответ банально прост. Он полностью умещается не только в тексте «Requiem internam», но и в его названии. И то, и другое полностью переписано в фумистической (почти «дáда») традиции автоматического письма, когда произнесение или выпевание слов (агогика) сохраняет абсолютное подобие (до неузнаваемости или степени смешения), а смысл меняется по альбигойской методике взаимоисключения «l’escurs esclarzig». Именно так лёгким движением руки (губы, языка) происходит превращение «Requiem aeternam dona eis domine et lux perpetua luceat eis» в несовместимое с ним «Requiem internam dogma eis, Nomine, et lux perpetua lucifer eis». Священник сказал: «dixit Domine». Если же у кого-то из ренегатов или апологетов закрытых и внутренних методов искусства появится под’спудное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить выкладку этого альбигойского материала (если его уместно было бы назвать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу не...посредственно к (дважды) автору, пока он ещё здесь, на расстоянии вытянутой руки. Однако..., рекомендую не тянуть кое-кого (за хвост). Наша кунст’камера скоро будет закрыта окончательно..., как и всё на этом свете..., причём, «бес’ права переписки». А мы пока ещё помним, чтó может значить это сочетание слов..., после всего. ...достаточно только взглянуть на заголовки частей этого канонического реквиема: все они на слуху, разумеется. Как минимум, последнюю тысячу лет. И даже более того, чтобы не говорить лишнего. Requiem internam, Dies dirae, Tuba merum, Liber cryptus, <...> Reclamare, <...> Lacunosa, <...> Sanus, Anus Dei, Benefictus... <...> (последнее, как всегда, выпускаем). А напоследок (когда «всё кончилось») сие дивное творенiе божественного разума завершается краткой и доброй как хлеб «директивой автора»: в тексте реквиема нет ни одной ошибки. После чего напрашивается последняя резолюция, потому что именно этим своим свойством «Requiem internam» кардинально отличается от католического канона «Requiem aeternam».
| ||||||||||||
