Юрий Ханон: я занимаюсь провокаторством и обманом

Обман и(ли) Провокаторство автор(ы) :  Юр.Ханон &  Yur.Khanon      при провокации С.Кочетовой ← Музыка эмбрионов Скрябин, к 120-летию → Ханóграф: Портал  Юрий ХАНОН :  « Я занимаюсь   провокаторством и обманом » ( или последний спич в натуре ) На обед его зовите!      Гений очень любит спич...:316 ( М.Мусоргский ) последний концерт т олько..., только, пожалуйста, без лишних нападок, на...падений и инсинуаций (их и так более чем достаточно). Потому что далеко..., и даже очень далеко не за всё на...писанное я здесь несу..., и очень даже неплохо несу..., свою часть (долю, удел, процент) ответственности. И прежде всего, за него, за название... И заголовок. Поскольку за них (причём, за обои в равной степени) я как раз — не несу..., и даже — совсем не несу. Потому что..., потому... чтó... (и это я помню со всей отчётливостью), впервые увидев перед собой вот это сочетание слов, имеющее почти идеально-жёлтый оттенок: «Юрий Ханон: я занимаюсь провокаторством и обманом»,:1 я испытал лёгкое чувство досады... И даже (скажу прямо) не одной досады, а сразу нескольких (в точности, как у Эрика), одну за другой. Тем более досадных, что эту газету (выходящую только второй год) я держал в руках, кажется, впервые (или, может быть, в третий раз)..., а потому и не был внутренне готов к встрече (лицом к лицу) с её фирменной желтизной, так выделяющейся на фоне традиционных советских газет. Тем более, что мизансцена была не совсем подходящая.   Вечер третьего декабря (спасибо, что хоть не вечóр). Начало зимы. Чахоточный Петербург. Слякоть, разруха и мерзятина большого дряблого города. Состояние, само собой, ниже среднего: едва оторвав лицо от очередной громоздкой партитуры, — глаза в кучку (как полагается в таких случаях), зрачками внутрь мозга, в темноту и сырость рабочего источника.   А тут ещё и звонок в дверь: некая девица повышенной экспансивности..., — между прочим, та самая, что брала у меня интервью (я уж почти и позабыл про него), чуть больше месяца на зад. В рассеянном режиме снимаю с неё пальто, помогаю раздеться, даже пытаюсь непринуждённо острить ради такого случая, — а она..., слегка порывшись в объёмистой сумочке, подаёт мне вчерашней свежести газету в тусклых красно-чёрных тонах (как говорится, на такую цветовую гамму и не пик’нешь). — И что же?..., там, по правому краю первой страницы среди прочих анонсов номера сразу бросается в глаза нечто..., не предусмотренное уставом, но зато выведенное крупными и, вдобавок, очень жирными буквами. Привожу прямым текстом, слово в слово: «Юрий ХАНОН: я занимаюсь провокаторством и обманом».:1 Ну спасибо, Вова... Обрадовал, на ночь глядя. И правда, выглядит этот, с позволения сказать, «заголовок», как минимум, подозрительно. А может быть, даже предосудительно. В общем, особой радости вид газеты в первую минуту не доставляет. И во вторую тоже, вероятно. Так и хочется всплеснуть руками и воскликнуть: ну неужели всё тáк плохо?!.., что..., что приходится все дела отбросить подальше в сторону и ... ...заниматься, заниматься провокаторством и обманом?.. С разбегу прошибить собственным лбом толстую кирпичную стену, —        и в самом деле, чтó на этом свете может быть Прекраснее...:71 — Юр.Ханон : «Альфонс, которого не было»...   Ещё не вполне очнувшись после очередных «спортивных упражнений для мысли», несколько раз встряхиваю головой, морщусь и думаю (про себя): «вот неприятность..., но позвольте: это чтó же такое?.., — газета или донос куда надо?.. Так сказать, в лучших традициях. Как-то эта штуковина очень уж вид узнаваемый имеет». Брезгливо морщусь, всё же, стараясь не подавать вида, — небрежно бросаю газету на табуретку в коридоре. Затем тру лоб с видимым усилием..., затем ещё раз тру. Под заскорузлой кожей и костью постепенно начинает проясняться... кое-что. В конце концов, ведь это же мои слова..., мои собственные, так сказать, прямая речь, ну да, конечно. Кто ещё мог (бы) сказать... такое. Тем более, о себе. Значит, редакционные шавки просто пробежались по тексту (намётанным глазом), выхватили мои слова (что-нибудь этакое, похлеще) и — пожалуйте!.., вынесли на первую страницу газеты в качестве «рекламного» заголовка. Чтобы заинтересовать всяких скучающих остолопов: вот-мол, глядите, на странице 11 этого номера вы обнаружите нечто остренькое, пахучее, с перцем. Отдающее приятной желтизной. А может быть, даже с краснотой. В общем, всё как полагается (в настоящем газетном деле). не с’лишком ли наглядно. Практически, как отче наш (их, её, евоный)...   — И всё же: скажу без лишней скромности..., с подобной ерундой (поступившей, как всегда, откуда-то снизу) не так уж просто сразу смириться, всё равно как-то некрасиво... выглядит и где-то изнутри скребёт песочком по стеклу... Вроде как меня «провокатором» обозвали, даже не спросив разрешения... Одно дело, когда я сам так говорю. О себе. Или о роде своих занятий. Но совсем другое, когда сначала тут имя, фамилия (всё как в уголовном деле или в уличной листовке из серии «они мешают нам жить» и прочие подонки общества), а затем вóт такое на закуску: мошенник со стажем, провокатор охранки, осведомитель третьего отделения да ещё к тому и обманщик, — наверное, не просто шпион, а ещё и двойной, с ружьём на обе стороны. Как этот дважды два мерзавец..., агент охранки у эсеров, агент эсеров у охранки, вдруг вылетела фамилия, кажется, Азеф. Да, точно, Азеф, а звать Евно. А тут — «Ханон», понимаешь, провокациями занимается (не на финской ли границе?..), тоже мне, хрен собачий, а всё редьки не слаще. Одно слово: торгаши бумажные. Нет, так приличные люди не поступают, а у них совсем грязненько получилось.:436 Особенно, если закрыть глаза и уши... А затем продолжать — одним носом...   И хорошо бы, напоследок, — чтобы ещё и память отшибло... (последнее особенно приятно). Чтобы всё голубое и зелёное, — как только что родился, с чистого листа. Или по первому снежку (как-никак, начало декабря на дворе). Когда в голове полная девственность царит: пусто и — белым бело. Как у трёх библейских обезьян: ничего не видеть, ни о чём не помнить, ничего не знать. И даже тó позабыть напоследок (чистый казус воображения), что ведь не кто-нибудь со стороны, не диверсант или провокатор какой-то, а — сам, собственно’ручно и авто’язычно эти слова и сказал в точности, да и не просто сказал, а с лёгкостью. Да ещё и с особым ударением (на смысле, в смысле, по смыслу). Как синица вылетела... изо рта (и до сих пор, небось, где-то летает, тварь желтушная). А ещё и тó не вспоминать (позабыть), что только на прошлой неделе сам выговаривал Кириллу Шавченко (музыкальному критику газеты «Смена») за его дрябловатый газетный слог и хроническое безмыслие, едва не цельную лекцию прочёл (по телефону), что «журналистика по природе своей должна быть жёлтой да зловонючей»... И чем желтее да зловоню́чее писанина, тем вернее оно будет к месту. Короче говоря, и смех, и грех с ихним «провокатором»... Глядя сверху вниз – видны только лысины. Глядя снизу вверх – видны только задницы.     Соединение первого и второго даёт – полную картину мира.:576 — Юр.Ханон : «Два Процесса»   Но с другой стороны..., — вот именно, большое спасибо, очень точное слово, — но с другой стороны, не слишком ли пустой и мелкий вопрос, эта маленькая человеческая жизнь, чтобы всерьёз принимать её каждую деталь, минуту, час или день, лучшее (и единственное) применение которому — там, где нет суеты и сопротивления, там, между кончиком карандаша и бумагой, будь то в клеточку, с пятью линейками или вовсе без линеек... Разумеется, я говорю о работе (канонической, разумеется)..., свободной работе с тонким и податливым материалом, изнутри которого нет, кажется, ни одного из недостатков суетливого, вредного и вечно сопротивляющегося мира людей. Только в неё можно уйти полностью (как в неё, в любимую женщину) и уже оттуда, с бесконечного расстояния, если захочется, обернуться поглядеть на их трюки и фокусы, старые как этот мир. после интервью... Несмотря на всю его дутую новизну...   Стараясь не слишком сердиться..., хотя, не скрою, подмывало изрядно (что уж тут поделаешь, темперамент..., самому на себя смотреть в такие минуты курьёзно да забавно), рассеянно спрашиваю у Сонечки (точь в точь — она и есть, только вид изнутри: пресловутая цветаевская воз...любленная на все стороны): какой же умник, говорю, такое срамное название-то дал?.. — А она в ответ (почти со смехом): да понятия не имею. Я же там у них совсем никто, приживала со стороны, и никого не знаю, и никуда не вхожа, слава богу, отдала материал и — всё, как в унитаз отправила, у меня в окончательном варианте название было «Концерт окончен», — как ты сам мне сказал. Если по-моему, так ничем не хуже «провокатора» смотрелось бы, хоть куда можно ставить. Они там сами всё тасуют как карты и меняют как хотят, когда выпуск готовят. Но забойные заголовки их всегда интересуют особенно, чтобы глаз как следует драло. И газета «лучше уходила». — Ну да, говорю, с таким-то заголовком газета далеко «уйдёт». До ближайшего (за углом) отдела милиции, — особенно, если они и наперёд продолжат в том же темпе... Как в конце октября, чтобы лишний раз не поминать... Всуе.   Ну наконец-то... Вот-вот, «в конце октября», золотое слово тут прозвучало, очень к месту (и времени)... Потому что именно она, последняя история «последнего концерта»..., с которой всё начиналось, а теперь скрытая здесь, между слов, со всей очевидностью и была главным раздражающим фактором в упомянутый выше «час икс» (3 декабря, восемь часов вечера). В конце концов, ну чтó за важность для настоящего артиста (или, тем более, не-артиста, но тоже настоящего, как было в моём случае): «провокатор или обманщик»?.. — Не нравится?.. Значит, в следующий раз будем иметь в виду: фокусник, авантюрист. Эксцентрик. Может быть, мастер эпатажа. Ну..., или просто дурак, на крайний случай. А вот «последний концерт»..., — да, пожалуй, эта история пахла куда серьёзнее. И даже, может быть, на высшую меру... натягивала. Во всяком случае, если поглядеть на ценик.     — Не бойся показаться идиотом!..  В конце концов, это — максимум, на что ты можешь рассчитывать.:52 — Юр.Ханон : «Альфонс, которого не было»...   Чтобы слишком долго не повторять красочные подробности, которые можно найти в других моих текстах, попытаюсь кратко напомнить основную фабулу романа. Тем более, что она (эта фабула) уже единожды оказалась из...ложена (причём, совсем с другой стороны обзора)..., причём, не просто так изложена, а в точности там, на страницах сáмого что ни на есть настоящего романа. Да ещё и таком виде, что её (как ни старайся) — не узнаешь. не исключая...   7 ноября 1991 года в камерном зале Капеллы (особняке Боссе, что на четвёртой линии Васильевского острова) состоялся концерт, почему-то названный открывающим «второй цикл знаменитых Ханинских чтений». Между тем, по замыслу автора дело обстояло в точности наоборот: этот концерт должен был стать последним..., причём, не в какой-то серии или шеренге (будь то первой или второй), а вообще — последним. План был с блеском воплощён в реальность. Не в последнюю очередь потому, что намерения и обстоятельства в этот день (а также в некотором пространстве вокруг него) удивительным образом совпали, а экстерьер очень точно наложился на интерьер. Вне всяких сомнений, в порядке вещей произошёл точечный резонанс: аккуратный и почти незаметный для постороннего глаза. Задуманный изнутри как последний, концерт 7 ноября 1991 года получил такое же отношение и — снаружи. Его подготовка проходила в окружении небрежения, саботажа и мелких подлостей со стороны питерского союза композиторов, администрации зала, а также окружающей страты обывателей и, как результат, привёл к более жёсткому, форсированному варианту сворачивания почти всех внешних контактов.:3-5 Выпуская лишние подробности и детали (а они ведь всегда лишние, не так ли?), которые, при желании, легко отыскать в соответствующей статье (причём, не в одной), — можно подытожить, что «последний концерт» не только достиг поставленной цели, но и очевидным образом перевыполнил план по валу... Включая «провокаторство и обман», несомненно. Именно он (и всё что было вокруг него) окончательно убедил автора, что принятое решение верно (и всесильно, как говорил классик романтики), и что впредь — более никогда — не следует возвращаться назад, впадая в бесплодный «оппортунизм» и затрачивая драгоценные творческие силы на борьбу с преобладающим человеческим мусором. Не исключая и прочих аналогических субстратов... Какой смысл пытливо и упорно искать правду,      если она и так всегда валяется на поверхности!..:54 — Юр.Ханон : «Альфонс, которого не было»...   Между тем, к одной подробности (и детали), более чем прозаической, мне всё же придётся вернуться. Пускай даже и ненадолго (всего на полчаса, не более)... Иначе: мало что удастся понять из нескольких про...зрачных намёков, разбросанных по тексту и между (ног).   А дело здесь идёт о том, что ситуация перед «последним концертом» постепенно накалялась, пока не приняла оборота — почти ко(с)мического. Ни за две недели, ни за десять дней, ни, тем более, ближе к телу, по городу нельзя было обнаружить ни одной афиши. Уклончивые объяснения директрисы камерного зала Капеллы, крашеной блондинки весьма специфического телосложения, имели вид настолько неубедительный, что скорее вызывали новые вопросы, чем снимали прежние... Как выяснилось по результатам маленького частного расследования в режиме блиц (проведённого 5 ноября, за два дня до концерта), она же сама и припрятала весь «неафишируемый» тираж афиш — под столом в кассе зала. Причём, в поступках директрисы не было ровно ничего личного, всё проходило исключительно в рамках невинного кланового саботажа. Действуя в старых-добрых советских традициях, она всего лишь проявила лояльность, выполнив соответствующее пожелание по административно-хозяйственному «звоночку» из правления союза композиторов. Заранее, ещё за пару недель ожидая чего-то в подобном роде, я решил подстраховаться и дать информацию о «последнем концерте» через питерскую прессу. Собственно, в точности по этой причине и появилась в конце октября (как мимолётное виденье) на моём пороге С.Кочетова с «заданием» сделать «пиковое» интервью к ближайшему номеру.   — Ну чтó..., дальнейшее развитие преамбулы и её фабулы уже слегка понятно, надеюсь?.. Приятное опоздание на месяц, давно ушедший поезд, появление газеты, когда она была уже ни на что не годна и, наконец, скоромный вид её придурковатого фасада, — включая обман, «провокаторство» и неизбежную порцию запоздалой досады (из серии «second hands»)... Вот примерно и весь джентльменский набор из внешнего мира, данного нам в ощущениях при виде красно(вато)-чёрного заголовка от 2 декабря 191, — в тот прекрасный день, когда всё уже давно кончилось, публика разошлась и звук шагов утих. В последний раз... дорогие товарищи... Почти курьёз. Или анекдот (из жизни Гоголя, как всегда)... Ну..., и большое вам спасибо вдогонку, дорогие товарищи. За всё совместно нажитое (в последние полвека).   Да уж..., ничего не скажешь: вовремя, очень вовремя пришла от вас залежалая «провокация пополам с обманом» (месячной давности). Как говорится, дорогá ложка к обеду (а ножка — к людоеду). И то ещё хорошо, что кроме злобо...дневной темы с «последним концертом» (от 7 ноября) поднимал я в том разговоре, как всегда, темы вечные и у’вечные, философские и бесовские, публиковать которые можно с равным успехом в любое время (суток или года), ну... хоть через месяц (с лишним), хоть тридцать лет спустя (как сейчас, например). Несмотря даже на тот (нескрываемый) факт, что все мои нынешние публикации (на страницах Ханóграфа, в первую голову) несут на себе жёстко-обструктивный характер — ответа... (финального вызова или эпатажа, добавлю ради неясности). А если ещё точнее и проще, то — подмены, конечно.   Пожалуй, пора «кончать слова», как говорил (не) в таких случаях Эрик.:891 И в самом деле: чтó тут ещё скажешь?.., когда и так всё прозрачно ясно. Особенно, — теперь, тридцать лет спустя (кто рукава, а кто и штаны). Для одних слово — не более чем общепринятое средство заработать на свою порцию легальной свинины с тёртым хреном, а для других — чуть больше чем биография. В конце концов, достаточно «заднего числа». — Оставим эту пустую тему, да поскорее. Всё равно из неё больше ничего не высосешь..., после всего.:633 Сыворотка кончилась, господа. Можете идти!.. Сначала преврати свою жизнь в слово,       а затем уж можешь делать из неё всё что угодно.:58 — Юр.Ханон : «Альфонс, которого не было»...   Итак, подытожим после трёх жирных точек нашу детскую бухгатерию... Пожалуй, теперь это легче простого: подвести двойную черту под пустотой, — пока не поздно, но уже не рано.   СтранноЕ дело, но ведь и на этот раз осечки не случилось... По крайней мере, по основному вопросу: «последний» стал «последним» и после 7 ноября 191 года «концерт был окончен»: с той поры я их больше не видел. По большому счёту, ни одного. А если по-маленькому..., — так по маленькому нет смысла даже и начинать.   — Вскоре вслед за тем закончился понемногу своим ходом и декабрь, и 191 год, нисколько не первый, но скорее, даже — последний в своём роде. И мне, честно говоря, совсем не хотелось бы вспоминать, какого ещё рода «про-во-ка-тор-ством» (хотя и без тени обмана) закончилась, вместе с декабрём и годом, эта маленькая человеческая история, а затем, своим чередом — и вся эта жизнь, о которой или хорошо, или никак.   Впрочем, одно могу сказать на’верное: с тех пор я больше ... никогда ... не повторял таких дурных провокаций. Как отрезало. Раз и навсегда. Полностью и бес...поворотно, всецело и окончательно... ...предоставив это сомнительное удовольствие — им, им...     моим дорогим...,:359 навсегда       ...оставшимся и отставшим...

Юрий ХАНОН :  « Я не упускаю случая   пустить по ложной тропе тех, кто и так по ней пойдёт » ( или последний спич провокатора ) Мне говорят: играл ты словом, И доигрался, невзначай...:316 ( М.Н.Савояров ) Юр.Ханон (но.1991) Е сли кто-то побывал хоть на одном концерте Юрия Ханона, вряд ли пропустит следующий. Правда, если кто-то один раз не принял его манеру подачи и саму музыку, то уж тут никакими силами его на следующий концерт не затащишь. Поэтому те, кто не принимает Юрия Ханона, — не читайте это интервью. Он и здесь остаётся верен себе.:11   — Вот с чего я хотела бы начать наш разговор. Побывав на вашем предыдущем концерте в сентябре, я обратила внимание на такую особенность, довольно странную для концертов классической музыки. Бóльшая часть ваших поклонников и вообще, публики на концертах — это не ваши коллеги, вернее, они дилетанты или профаны, люди, которые сами музыкой не занимались, не учились и, как правило, вообще не имеют к ней отношения (ну вот я тому живой пример). Чем вы это можете объяснить?   — Да ничем не могу <объяснить>. Вернее, и не хочу даже. Потому что тут вообще говорить не о чем. Слова все лишние (хорошее у нас интервью получается в таком тоне, не правда ли). Просто можно ткнуть пальцем... в одно место и сказать: вот оно!.., всё точно, всё так. Знаете, это как у Диогена в бочке, гулко, глухо и селёдкой пахнет. Лучшая констатация факта — это сам факт. Желательно, голый. <...> Понимаете, самое забавное в вашем вопросе, что он не нуждается в ответе, он — сам — себе — ответ. Как камень, старый булыжник на дороге: лежит на своём месте и не требует никаких пояснений или обоснований. Сам себе камень. И тут вы через такую, казалось бы, мелочь, через простое наблюдение сразу зацепили самую сердцевину, существо предмета. Ведь это совсем не случайность, а основополагающее свойство моей музыки, да и не только музыки, а вообще всего, что я делаю. Я внесистемный. От маковки до пяток. А затем ещё под пятками и над маковкой. И моя музыка такая же внесистемная. Она одним своим звучанием уже отметает с порога (как говаривал Ильич) всё то, что они привыкли считать основами, незыблемыми ценностями. Как следствие, моя музыка в подавляющем числе случаев вызывает у академических музыкантов исключительное раздражение. И вот ещё одна немаловажная деталь. Ведь я не один такой на свете. Такое отношение со стороны профессионалов преследует не только меня, но и, например, моего <дважды> любимого Александра Скрябина, которого при жизни академические музыканты, его современники, просто терпеть не могли, плевались желчью, скрежетали зубами, бились в падучей (как Достоевский) и грызли ножки стульев... И кáк же они его только не называли, — ну, например, после «Поэмы экстаза» появилась рецензия, этакая «критическая статья», с позволения сказать, в которой его определили как певца сексуальной невоздержанности и бытового сладострастия, и к тому же ещё «жалкого эпигона» вагнеровского «Тристана», чтобы мало не показалось. Кстати, и с Эриком Сати была история ничуть не лучше. Он у них вообще считался бездарем и «городским сумасшедшим». <...> Едва в музыке появляется что-то, не вписывающееся в общие рамки, с которыми профессионал привык иметь дело, он сразу становится глухим и озлобленным. И тут ведь вовсе не в музыке дело. Это вообще общая закономерность, массовая психология <приматов>. То же самое и в науке, и в живописи, и где угодно, хоть у чёрта в ступе. Чужих нигде не любят. Это враги. Тем более, когда они не скрываются, проявляют себя как чужие, не уважают авторитетов и ставят под сомнение традиции.   — Вот-вот, большое спасибо, Юрий, как раз вы у меня прямо с языка сняли вопрос. Ваша музыка многим представляется нетрадиционной...   — Вы это серьёзно? «Нетрадиционной»? Ну нет, это курьёз какой-то. Очень загадочное заявление. Это чтó, вам какие-нибудь папуасы сказали, что ли? Или индейцы с Аляски (отмороженные)?.. Ну да, если судить с точки зрения их <папуасской> музыки, тогда моя, может быть, и сойдёт за «нетрадиционную». Но мы же с вами разговариваем здесь, в Европе, хотя и не совсем в центре. В общем-то сбоку, почти пó боку. И газету читать будут тоже здесь, надеюсь. А если здесь, тогда, значит, и разговор другой. Всё, что я делаю, это как раз самая что ни на есть кондовая традиция, — причём, не просто традиция, а традиция с поворотом, даже с закоулком, в её нарочно усиленном, фетишизированном смысле. Понятно ли я выражаюсь?.. <...> Традиция, взятая как будто в больших «кавычках» или толстых (скобках). Тем более, если рассматривать её сегодня, здесь и сейчас, на фоне кондовой и махровой советской школы. Причём, школы во всех смыслах слова. Вот вы как-то счастливо ускользнули, вас минула чаша сия, а ведь понимать внутренние особенности очень важно, иначе любой тезис будет мимо груши, как из ружья в ти́ре. Музыкальное образование, понимаете, оно злокачественное, это не флюс, как у Козьмы Пруткова, а целая опухоль. Обучение музыке (да ещё и лет десять или пятнадцать, ужас какой!) — это не просто какая-то там учёба, это — формальное образование, то есть, построено оно на традиции и на схоластике почище ордена иезуитов, и какие-то индивидуальности могут возникнуть <и сохраниться> только благодаря тому, что внутрь формального образования они вмещают свои особенности, — то, что у них есть внутри якобы собственного, отличного от всех остальных. Вот этот сгусток формального образования и есть — традиция, и именно из-за этого и бесятся академические музыканты, потому что у меня в музыке вся их хвалёная школа представлена в некоей очень тенденциозно поданной форме. Тем более, что они не могут сразу осознать, определить и таким путём обезвредить мои упражнения, поместив их на какую-то привычную полочку. Это не пародия, в этом ничего такого нет, прямого и узнаваемого... нет, никогда не стёб   — То есть, чтó..., вы хотите сказать, что это не чистый «стёб»?   — Я даже и слова такого не употребляю никогда, это было бы слишком уж просто и грубо. <...> Вот сейчас скажу в первый раз, исключительно для вас: в том, что я делаю просто нет никакого «стёба». Нет — и всё. Точка. Пожалуй, максимум, под чем я могу подписаться (как под чистосердечным признанием), что во всех моих вещах, безусловно, присутствует элемент эксцентрики. Иногда тяжёлой, даже философской, иногда тягостной или тусклой, которая внешне совсем не похожа на эксцентрику, но тем не менее, это всегда она и есть. Беспристрастный профессионал со стороны (хотя где такого найдёшь!..) сказал бы вам, что я работаю в технике «пост-модерна» или какого-нибудь культурологического ар-деко, но... очень уж специфического. Такого же обострённого (как я сам), со скрытым экспрессионизмом, на грани самоотрицания или тавтологии, этакий саркастический постмодерн. Простите, если я слишком мудрёно припудриваю. Но поймите, ведь это не я говорю, я даже и таких слов не знаю. Так сказал бы вам профессионал, анализируя мою музыку или прозу, скажем. А на самом деле, это не мои слова и не мои мысли. Для меня всё выглядит куда проще и... сложнее. С самого начала моей главной целью было, всего лишь, достичь невозможного: заставить музыку выражать идеи. Поэтому я работаю..., совершаю свои зловредные манипуляции не с нотами и не со звуками, а со смыслами, называю такой «стиль» каноническим и считаю всякие разглагольствования о «постмодерне» собачьей чушью.   — Всё, что я делаю в музыке, искусстве и в жизни вообще (тут нет принципиальной разницы), я делаю по трём рядам (или этажам, если так проще). Пожалуй, легче всего это описать через слушателей. <...> Есть люди (таких большинство, кстати), которые смеются, слушая мою музыку. Это первый ряд, это некий ложный вектор, стрелочка куда-то налево, в кусты. У меня есть чёткая точка зрения, пред’установка: если человек не понимает, чтó происходит (как и бывает в большинстве случаев), они должны — радоваться, веселиться, причём, не ясно чему. И не важно чему. Такая вот беспричинная радость от того, что прямо сейчас с ним происходит нечто такое, чего в обычной жизни не случается. Вот такая особая отдельная жизнь. Экзотика.   Вторая реакция или второй этаж — люди печалятся или плачут. Хотя и редко, но и такое бывает. Это — частично скрытый, подкожный, экзистенциальный ряд, в отличие от первого, формального. Он связан с тем содержимым, которое зашито в системе, в сáмой идеологии, заложенной в музыку или под музыку. Поскольку система принципиально релятивистская, с абсолютным отсутствием точек отсчёта или опоры, то человек, попадающий на концерт, находится в состоянии свободного падения. Вот, например, когда самолёт попадает в воздушную яму, реакция у разных людей разделяется. Одни начинают облегчённо улыбаться, потому что им приятно это безопасное ощущение временного падения, отсутствия веса внутри организма. Тоже, понимаете ли, своего рода «стёб»... над смертью. Но другие, наоборот, в ужасе от того, что сейчас якобы могло произойти. Катастрофа. И они, может быть, радуются тому, что этого «страшного» не случилось, радуются, что мир не рухнул, — с уверенностью соллипсиста, который знает, что если бы он погиб, и весь мир сразу же перестал бы существовать. Но там речь идёт о жизни вообще, а в нашем случае дело касается каких-то ценностных систем отсчёта, привычных представлений о картине мира.   — И наконец, третий ряд — это люди, которые так или иначе понимают, о чём здесь идёт речь, то есть, что им предлагается некая заложенная между слов и звуков релятивистская система идей, которая даёт ощущение внутренней свободы. Как бы вам объяснить попроще... Скажем, это такое состояние, как будто из-под тебя выбивают стул, а ты всё равно продолжаешь сидеть. Хотя тут не нужно ничего преувеличивать. Примерно восемьдесят процентов сидящих в зале — это люди, реагирующие на всё по внешнему, первому ряду, тó есть, те, кто воспринимает происходящее как забавный эксцентрический аттракцион. Как я уже сказал, я ничего не имею против этого. Я никогда не упускаю случая пустить по ложной тропе тех, кто и так по ней пойдёт. В конце концов, моей плетью — их обуха не перешибёшь. Подавляющее большинство людей рождаются, живут и умирают, так и не приходя в сознание. И вовсе не моё дело — приводить их в чувство, совать нашатырь под нос или бить по щекам. <...> Я отношу себя не к тому типу проповедников, которые насильно тащат всех в свой храм, а к тому, который помогает всем продолжать делать то, что они и без меня делали бы в любом случае. Но зато те немногие, которые всё равно в этот храм зашли бы, идут туда с удвоенным энтузиазмом. Посмеиваясь и толкая друг друга под микитки.   — Ну хорошо, даже если вам поверить, что в вашей музыке нет стёба, всё равно, во всём, что связано с вашим творчеством, так или иначе, присутствует элемент скандальности. Вы сознательно на это идёте?   — Простите, но вы как в старом анекдоте, начинаете сразу со второй строчки: «давно ли вы перестали пить коньяк по утрам»? Да ведь я отродясь не пил этой гадости. <...> Так же и со скандальностью. Вы спрашиваете: «сознательно ли я иду». А я вам отвечаю с пренебрежением в голосе: простите, но при чём тут я? Ну например, вы узнаёте, что во время последнего концерта Ю.Ханона две девицы тяжёлого поведения начистили друг другу рожи в туалете. А затем, горя возмущением, спрашиваете у меня: «почему от вашей музыки такая агрессия у женщин, недавно достигших половой зрелости»? Или «почему после прослушивания ваших сочинений на стене туалета кровь»? А я почём знаю? Может быть, они дрались ради носового платка или пяти рублей ассигнациями?.. Понимаете, в зале всегда находятся заскорузлые люди, внутренний мир которых представляет собой настолько косный, задубевший фетиш, что если, скажем, певец выходит на сцену не во фраке, а просто в пиджаке или свитере, для них это уже — кошмар и скандал. Лично я ничего не делаю, чтобы специально эпатировать или не эпатировать тех, кто уже заранее к этому готов. И главное, ведь любой эпатаж или скандал происходит не на сцене, он происходит там, где меня нет: второй ряд четвёртое место, шестой ряд двенадцатое место, ну и так далее..., вплоть до драки в туалете.   — А как вы относитесь к людям, сидящим на этих местах? К тем, кто приходит на ваши концерты. недостоин (сам себя)   — Да никак, если отвечать именно таким образом, как вы спросили: абстрактно, в общей форме. Для меня эти люди попросту не существуют (равно как и я для них), это отсутствующая величина... Или величина отсутствия. Но только не вешайте мне сразу какое-нибудь «человеконенавистничество». Нет, я не испытываю к ним ничего: ни любви, ни ненависти. Может быть, только досаду, иногда. <...> Дело в том, что я глубоко убеждён: каждый должен заниматься своим делом. Моё главное в жизни дело — это сидеть у себя дома за рабочим столом или за вот этим пюпитром и работать над своими сочинениями. Моё место — над бумагой, которая из пустой товарной единицы постепенно превращается в новое произведение. То, что я выступаю на концертах, это, безусловно, позор. Позор и оппортунизм, к которому я сам себя и принудил. Попомните моё слово: рано или поздно, но я перестану это делать.   — Вот, мы с вами разговариваем накануне моего очередного концерта, простите, моего очередного позора и кошмара, который назначен на 7 ноября. Теперь вы, надеюсь, понимаете, с кем вы разговариваете, Сонечка? В какую субстанцию вы, с позволения сказать, вляпались? Через неделю с небольшим я буду позориться и кошмариться посреди Васильевского острова, на сцене особняка Боссе. И кáк вы после этого можете относиться ко мне? «Ты, Моцарт, недостоин сам себя!..» Ну представьте себе Франца Шуберта, который у вас на помойке работает дворником. Хорошо ли он делает своё дело? Чисто ли он метёт вам двор? Не хотите ли подойти похвалить его?.. Или Феликса Мендельссона с шарманкой у дворца бракосочетаний. Или Скрябина, который колесил с гастролями по России как пианист, пока не получил заражение крови в поезде. Вследствие чего — умер... вместо того, чтобы закончить мистерию и отправить весь человеческий род в тартарары. Чтобы мы с вами сейчас здесь не вели пустых бесед и не портили воздух.   Понимаете, насколько несопоставимые здесь величины? Готовить очередной концерт, репетировать с болванами, заниматься какой-то суетой, разбиваться в лепёшку, решать вопросы, преодолевать трудности, смотреть на тупые рожи, и всё это ВМЕСТО ТОГО, чтобы здесь, в этом мире появилась новая уникальная вещь. Такая, которую кроме меня — никто не напишет. Это уж точно. <...>   Нет уж, увольте меня от этой ерунды. Концерты — это дело для артистов, музыкантов, исполнителей. Это их профессия. А некоторые даже любят этим заниматься. Моё дело — совсем другое. В другом месте. И в другое время. <...> — Короче говоря, сегодня я серьёзно надеюсь, что мне удастся воплотить свой «замысел» в реальность, и больше не заниматься этой ерундой. Я льщу себя надеждой, что этот концерт будет не очередным, как я сказал, а — последним или, по крайней мере, одним из последних. Больше я не имею права тратить драгоценные творческие силы на пустое колыхание воздуха и такое же пустое противодействие всяким билетёршам, администраторам, союзам композиторов, партийно-хозяйственному активу и прочим работникам кайла и орала. Поэтому единственная моя задача, когда я появляюсь на сцене, это как можно более спокойно пережить полтора часа концерта, как можно более индифферентно относиться к тем, кто находится в зале и за кулисами, потому что слишком велика провокация, а затем и прямой соблазн вступить в непосредственный контакт с публикой, чтобы раскачивать её своими собственными силами. А я этого совершенно не хочу и даже более того: считаю это непозволительным и позорным.   Хотя я прекрасно понимаю, что большинство попросту не поймёт, чтó вообще я этим хотел сказать. Подавляющее число людей от рождения и до смерти тратит все свои внутренние потенции на процесс собственной жизни, на неё саму. На суету и повседневные занятия. Как результат, они полностью совпадают со своей жизнью и суетой. Совпадают и пропадают. Я сказал: подавляющее большинство. Вот именно. Их более чем достаточно, таких людей суеты, людей одного дня. Мне кажется, если я покину их нестройные ряды, от них не убудет. Это ни для кого не потеря. Совсем. Вот почему я хочу, чтобы концерт 7 ноября стал последним. Причём, с моим минимальным участием. досадная ошибка...   — А почему, в таком случае, на ваших афишах стои́т название «Ханинские чтения»? Разве они могут быть без вашего участия, если это ваши чтения?   — Ну, во-первых, я и «Ханин» — это далеко не одно лицо. Нет-нет, здесь дело вовсе не в раздвоении личности. Это не шизофрения, а всего лишь ошибка очередной секретарши со студии «ленфильм», хотя для меня очень неприятная ошибка... Когда зашла речь о формальностях, я написал ей на бумажке, что в титрах «Дней затмения» следует написать «Юрий Ханон», она же, как всегда, бумажку потеряла, а фамилию «Ханин» автоматически поставила из других официальных бумажек. А затем были московские концерты на премьеру фильма, и там тоже всё было «как в титрах». Так и пришлось поневоле держать «публичную марку», выступать под тем именем, под которым меня впервые узнали. Вот закончу концерты и больше не будет никакого «ханина». И чтений не будет. Между прочим, даже и сама эта фамилия, как я узнал не так давно, ко мне имеет вполне опосредованное отношение (она досталась мне от отчима, не от отца). И вообще, если вам угодно слышать, моя настоящая фамилия Соловьёв-Савояров, только в газете про это печатать не надо. <...>   Теперь про «чтения»... Я уже говорил вам, что занимаюсь исключительно провокаторством и обманом, следовательно, я хочу показать этим странноватым заголовком, что люди приглашаются не на «ещё один концерт», скажем, на очередной концерт камерной или вокальной музыки, а на что-то принципиально иное, что происходит одновременно с концертом, может быть, рядом с концертом или идёт контрапунктом с ним, <параллельно>. Ведь если то, что делаю я, всерьёз назвать «концертом», то тогда, простите, каким же словом придётся называть те уродливые сухофрукты, которые ежедневно вываливают на сцену какой-нибудь Капеллы или Филармонии?   Ну и кроме того, здесь между слов содержится очевидный элемент провокации и обмана, как и во всём. Ведь название «Ханинские чтения» ассоциируется, в первую очередь, конечно же с «Ленинскими чтениями» и провоцирует, кроме стойкого ощущения привычного советского обмана, ещё и чувство личной причастности и внутренней теплоты узнавания, которую навевает это привычное словосочетание. Навязшее поперёк ушей и вдоль сердца.   — Красиво сказано. По слухам, вы ещё и прозу пишете!   — И я даже догадываюсь, откуда слухи дуют в уши. <...> Отрицать не стану. Ну да, и чего я только не пишу, настоящий аристократ, граф Оман. Разве только до поэзии не докатился. И ещё до танцев... латиноамериканских. <...> Понимаете ли, какая тут история на самом деле зарыта (пополам с собакой)... Музыка, картины, проза, сценарии..., всё это, по существу только форма, материал. А потому и не важно, о каком из искусств или родов занятия идёт речь. Всё, что я делаю, является результатом неудержимого стремления наращивать доктрину во всех областях, где это только возможно.   — А в чём, собственно, она заключается, эта доктрина?   — Ну да, отличную тему вы выбрали под конец, для обсуждения в развлекательной газетёнке: где-то между «часом и пикой»... Пожалуй, про доктрину я вам потом расскажу, когда диктофон выключите. Потому что она совсем не «тайная», в отличие от Блаватской, не будь к ночи помянута.   — Ну всё-таки, хоть пару слов, пожалуйста.   — Неужели это кому-то пригодится в домашнем хозяйстве? В такой час? И в таком месте? Никогда не поверю. — Ну хорошо, если говорить совсем в общем плане, это некая релятивистская доктрина, которая допускает ощущение полной свободы в варианте абсолютной жёсткости её формирования на практике, причём, самой широкой, включая повседневную жизнь. Надеюсь, вам теперь всё понятно? <...> Тогда поедем дальше, стараясь не оглядываться. А то сразу окаменеем, как в сказке. Значит, по поводу прозы. У меня на сегодняшний день около трёх с половиной десятков рассказов, из коих читать имеет смысл не более половины <остальные сугубо внутренние>. Также в запасе имеются ещё и шесть повестей (это как засадный полк во время Куликовской битвы). Мой излюбленный писатель — поздний Леонид Андреев, при этом, самое близкое по стилю и языку направление — Андрей Платонов. Ну..., и теперь попробуйте себе представить такой гибрид единорога с бульдогом: платоновские тексты типа «Чевенгура», но с ещё втрое сгущённой лексикой, так что ложку не провернуть... Причём, сама лексика не самоцель, конечно. Она даёт картину совершенно другой жизни, чего-то в целом понятного, но скажем так, далеко не ординарного. И всё время экстремального, пограничного, на грани понимания, на грани жизни и смерти. С другой стороны, если немножко вдуматься в текст и попытаться разобрать каждое предложение в отдельности, то понять что-либо очень трудно, до того слог перегружен множественными тавтологиями и взаимными противоречиями. Так же между строк явно прослеживается склонность автора к некоторому словесному пароксизму по типу обериутов, Хармса, иначе говоря, есть желание постоянно играть в парадоксы на всех уровнях, от мелочей до целого. — Впрочем, не морщите лоб. Вы совершенно напрасно пытаетесь меня слушать и что-то понять, да ещё и с таким напряжением. Я при вас честно пытаюсь что-то сформулировать или объяснить. И естественно, та ахинея, которую я сейчас несу, ничего общего с моей прозой не имеет. Так что решайте теперь сами, чем я тут сейчас при вас занимался: то ли провокаторством, то ли обманом. А то и обоими вместе, может быть. идеальный соавтор (1991)   — В любом случае, это был хороший спич. Ничего не понятно и очень красиво. Вот так и нужно разговаривать со всякими журналистами, — слава богу, я не из их числа.   — Не вижу ничего непонятного. И красивого тоже ничего не вижу. Хотя вам виднее, конечно. <...> Пожалуй, этот кусок из интервью можно вообще выкинуть, как идиотский по тону и ничего не значащий. Бред сивой кобылицы. Давайте я лучше с другого конца подойду к вашему вопросу. — Тут вот ведь какая штука... Найти близкого и интересного соавтора не так-то просто. Особенно, при моём <замкнутом> образе жизни. Работаю я очень много и почти всегда сам с собой. Пишу музыкальные произведения, — напоминаю, если кто-нибудь вдруг забыл. А литературные упражнения позволяют работать в тесном содружестве с таким автором, с которым гораздо проще прийти к согласию в общей концепции и деталях каждого произведения. Это очень важно, сами понимаете, поскольку в идейном, идеологическом творчестве цельность построения — уже полдела. Тем более, что все произведения, которые я пишу, являются синтетическими. Хотя и в разной степени (в зависимости от каждого замысла), но все. Так или иначе, но они включают в себя элементы или блоки разных искусств. Ну теперь и смотрите сами, как удобно работать в такой компании. У меня как композитора всегда под рукой я же как писатель, а также, я как либреттист, сценарист, художник-постановщик и ещё какой-нибудь рабочий сцены и дворник за кулисами. Как типичный токарь-многостаночник, я довольно свободно пишу самые разные по стилю тексты к своим опусам с текстами (нет, не обязательно с пением, я имею в виду шире), а таковых больше половины. И вовсе не потому, что я питаю какую-то слабость к вокальной музыке, а в чисто практическом, так сказать, утилитарном смысле. Такой-вот имеется у меня расчёт на усиление воздействия методом соединения или резонанса. Дёшево и сердито. Потому, что два искусства, слово и музыка, смысл и бессмыслица, сложенные вместе, резко облегчают восприятие сразу в двух направлениях: и в том, чтобы все оживлялись и шли по ложному пути; и в том, чтобы все следовали куда полагается, верным путём. Чистая музыка требует от слушателя значительно больше внутреннего труда при восприятии. Слово при музыке — это некий дополнительный фактор, позволяющий всем со значительно большей лёгкостью делать то, что они и так бы делали. Особенно, когда речь идёт о камерных концертах. диск, которого не видно (1991)   — Ну хорошо, концертов вы больше давать не хотите, что очень жаль, конечно. Думаю, что если вы на самом деле так сделаете, тут ещё лет сто не будет ничего похожего. А почему не видно ваших дисков?   — Очень трогательный вопрос, нравится до содрогания. Только я не очень понимаю: почему вы его мнé задаёте? Может быть, я тоже хотел бы спросить, например, у вас: а почему до сих пор не видно моих дисков? Или открыть окно и вопить туда истошным голосом: где мои диски!? Почему нигде не видно моих дисков!? Караул! Грабят! <...> Ну вы вдумайтесь, в самом деле, при чём тут я?.. Как я могу сделать, чтобы мои диски «стало видно»? Абсурд. У меня нет ни фирмы, ни фабрики, ни даже мало-мальски приличного человека под рукой, который взял бы, да занялся этим вопросом. Тем более, вы лично знаете ещё как минимум двух персон невиданного обаяния, которых можно спросить: а почему до сих пор они не издали мой диск?.. А ведь обещали, между прочим. Ну да ладно, это между нами. <...> А для червивой газеты вóт что можно сказать. Сейчас, только с мыслями соберусь. Значит, так: у меня есть лазерный диск (CD), один, который якобы выпущен в Англии, знаете, есть на свете такой захолустный городок, Лондон, вот там он и выпущен, только не знаю куда <выпущен>, видимо, погулять в соседний палисадник. И поднять заднюю ногу. Как собака. <...> Я его даже и в глаза не видывал, это диск, и просил, и требовал от фирмы, чтобы они его выпустили здесь или хотя бы продавали здесь. Там-то они продадут шиш с копейкой, разве меня там сейчас кто-то знает? Но увы, всем этим делом заправляла..., простите, занималась доблестная советско-американская компания, которую, судя по всему, интересует только навар в валюте и сопутствующий бульон. Ну..., в общем, всё как полагается в лучших домах Лондона: золото партии, лес-нефть-колготки и прочая шелуха. Что же касается отечественных скопцов из какой-нибудь «Мелодии», то я пока просто не вижу способа от них чего-то добиться. Правда, пару лет назад они выпустили виниловую пластинку с музыкой из сокуровских фильмов («одинокий голос человека», называется). Но я не считаю эту пластинку своей, хотя туда конечно напихали что-то, как всегда, высокодуховное из «Дней затмения». А по сути всё это представляло собой такую же мерзкую заказную работу по использованию денег, выделенных на рекламу фильма. И по уровню — жуткая белиберда, звуковой понос и рвота, кое-как намонтированная оглоухим звукорежиссёром, который только и умеет: левую ручку вниз, правую вверх, а затем наоборот. <...> Но вы всего этого от меня не слышали, конечно. А если и слышали, то знаете a priori, что на поверхности этой пластинки выражена вся невиданная глубина внутреннего мира нашего выдающегося (в нижнюю и заднюю сторону) режиссёра, продолжателя дела Тарковского, Харковского и Сморковского, прости господи. <...>   — Ой..., ну после таких историй я даже и не знаю, о чём вас ещё можно спросить, чтобы снова на мину не наступить. Что-нибудь такое... нейтральное. Давайте, вернёмся к главной теме, вашему будущему концерту 7 ноября. Ведь он — уже не первый, который происходит в особняке Боссе. Чем вызвано такое пристрастие к этому залу? последний концерт   — Кажется, опять наступили (на мину). Во-первых, могу только пожать плечами. Нет у меня никакого пристрастия. Зал как зал, по акустике пакостный, напоминает скорее вагон-ресторан, чем приличное помещение для музыки. Мне кажется, что у семейки боссов Боссе это место служило скорее приёмным залом или гостиной для обедов, массовой жратвы (потому я там и «Песни во время еды» исполнял), — впрочем, точно не знаю, историей этого особняка я не интересовался. Мало ли на свете всяких «донов Педров» со своими жёлтыми домиками? Во-вторых..., что же во-вторых?.. Ну да, я ведь вам сказал, этот концерт будет последний. Потому что достаточно. Хватит мне участвовать в суете и попусту колыхать воздух! Все могут идти, концерт окончен! Знаете, Сонечка, в католической мессе есть особая часть, последняя, довольно редкая. Там дьячки вместо какого-нибудь креда или агнуса деи поют на всякие голоса «ite, missa est» (идите отсюда, месса окончена). У них это, понимаете, только одна часть. А я цéлую большую мессу написал только на этот текст, пока только в черновике, — лежит, дожидается своего часа. Потому что и так работы невпроворот. Вот теперь и у меня такой же концерт намечается, вроде мессы: пошли вон, концертов больше не будет. Очень подходящая тема, мне кажется, а для седьмого ноября особенно. — Да, и в третьих..., в третьих на моих концертах в Боссе были хорошие сборы. Почти аншлаг. Им это понравилось, конечно, на остальной-то скукотище у них зал почти пустой. Так что они сами предлагают, чтобы я «продолжал их содержать», там и директриса очень похожего вида (это не для печати, конечно). В общем, всё как обычно, ничего оригинального: деньги-деньги, «давай-давай ещё». <...>   А если отвечать по существу вопроса, то сейчас меня как раз интересуют не особняки босяков, а большие залы (например, Капеллы или Филармонии), поскольку у меня для них готово очень полезное и наглядное, на мой взгляд, сочинение. После того как мой «любимый» композитор Владислав Успенский, который всегда писал высокооплачиваемые «Кантаты о Ленине», внезапно «перестроился» и сочинил сразу несколько всенощных (это у него, очевидно, такие «ленинские всенощные»), я решил противопоставить ему совсем другого рода сочинение. Скорее, противоположное по духу и крайне несвоевременное. По секрету скажу, что после прослушивания этой вещи несколько людей, до того общавшихся со мной, перестали разговаривать и даже здороваться. Эта штуковина называется «Пятнадцать Аве Мария с комментариями» для органа и двух певцов. При всём желании раз и навсегда покончить с концертами, я считаю, что исполнение этого сочинения просто необходимо в сегодняшней духовно-религиозной обстановке, — как минимум, в качестве антитезы церковному убожеству. Но тут не всё так просто. Оргáны, к сожалению, слишком крупные, монопольные инструменты. Они имеются только в этих двух залах (консерватория не в счёт). Наверное, туда можно было бы как-то просочиться, но для этого нужны определённые условия, это я так неопределённо говорю, чтобы не вдаваться в подробности. <...> Понимаете, на сегодняшний день мою музыку протиснуть в большой зал возможно только хитростью или прямым вмешательством каких-то крупных лиц из власти. Иначе они (консерватория и союз композиторов) костьми лягут у своей кормушки, но «врага» не пропустят. Может быть, я бы и не против, чтобы они легли костьми, но сражаться против застарелого дерьма в затхлой канаве совершенно не склонен. И главное, это никогда не приведёт к желаемом результату. Только вонять будет сильнее. На весь город. Так что могу ставить один против ста: никакой «Ave Maria» не состоится. От неё только комментарии останутся, где-то между нами. <...> Вообще же, для того, чтобы существовать в общественном смысле, чтобы твоё существование признали так называемые коллеги, профессиональная среда или публика, нужно постоянно присутствовать в какой-то системе, надо где-то служить, тусоваться, с кем-то договариваться, знакомиться, налаживать отношения, втираться..., а для меня эта их тупая жизнь отвратительна раз и навсегда. Я её не принимаю и участвовать в ней не буду. И это окончательное решение, без возможности пересмотра. <...> Кажется, тут предел, мы уже в стенку упёрлись. На этом интервью можно и заканчивать. Ну..., вы же сами видите. Сегодня я функционирую только в системе водопровода и канализации, да и то — не всегда. Только в те прекрасные мгновенья, когда они работают. <...> Окончательно уходя от сотрудничества с официальными организациями и прекращая концерты, я выигрываю в своём главном деле. При этом неминуемо приходится чем-то жертвовать. Всё имеет свою цену. В данном случае это уже — не деньги.   Что..., нужно подытожить, вы думаете?.. Ну хорошо, сейчас попробую закруглиться.   В результате картинка такова: через неделю я даю последний или предпоследний концерт в такой форме и больше этого делать не буду. Нет, я не отказываюсь от выступлений вовсе. Но дилемма простая: после 7 ноября все они могут состояться только без моего участия или их больше не будет. Знаете, это как основное правило Гиппократа: nil nocere, не вредить. Вот и я тоже говорю: nil nocere, хоть не Гиппократ и не врач. Хватит. Нужно делать такие концерты, максимально безвредные, на которых автор уже не присутствует, не вылезает на сцену и не издаёт всякие звуки. Автор должен работать с присутствующими в зале только посредством того, что он сделал, посредством своих произведений. В данном случае, единственный автор — это я. И другого у них уже не будет. С.Кочетова,  Юр.Ханон      ( но.191 — но.221 )

A p p e n d i Х двадцать лет спустя Ком’ментарии Ис’точники Ханóграф: Портал Лит’тература  ( спровоцированная после ) Ханóграф: Портал Д.Губин «Игра в дни затмения» (Юрий Ханон: интервью). — Мосва: журнал «Огонёк», №26 за 1990 г. — стр.26-28 Юр.Ханон «Музыка эмбрионов» (интервью с Максимом Максимовым). — Ленинград: газета «Смена» от 9 мая 1991 г., стр.2 Юр.Ханон. «Лобзанья пантер и гиен». — Мосва: журнал «Огонёк» №50 за декабрь 1991 г. — стр.21-23 Юр.Ханон, «Скрябин умер, но дело его живёт» (интервью с Кириллом Шевченко). — Ленинград: газета «Смена» от 13 ноября 1991 г., стр.7 Юр.Ханон. «Александр Николаевич (январские тезисы)...» (к 120 годовщине со дня рождения А.Н.Скрябина). — Сан-Перебург: газета «Смена» от 7 января 1992 г. – стр.6 (и последняя) Юр.Ханон. «Моя маленькая ханинская скрябиниана». — Мосва: журнал «Место Печати» №2 за 1992 г. Юр.Ханон: «Эрик-Альфред-Лесли, совершенно новая глава» (во всех смыслах). — Сан-Перебург: «Ле журналь де Санкт-Петербург», № 4 за 1992 г., стр.7 Юр.Ханон. «Несколько маленьких грустных слов по поводу годовщины усов» — Сан-Перебург: газета «Смена» от 6 января 1993 г. – стр.7 Юр.Ханон, «Разговор с психиатром в присутствии увеличенного изображения Скрябина», — Мосва: журнал «Место печати», №4 за 1993 г. Юр.Ханон. «Скрябин как лицо». — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки» & изд.«Лики России», 1995 г. — том 1. — 680 с. — 3000 экз. Юр.Ханон. «Скрябин как лицо» (часть вторая), издание уничтоженное. — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки & те же Лики России, 2002 г. — 840 стр. «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г. — 836 стр. Ханóграф: Портал Эр.Сати, Юр.Ханон «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Санкта-Перебурга: Центр Средней Музыки & Лики России, 2011 г. Юр.Ханон «Альфонс, которого не было» (или книга в пред’последнем смысле слова). — Сан-Перебург: (ЦСМ. 2011 г.) Центр Средней Музыки & Лики России, 2013 г. — 544 стр. Юр.Ханон. «Вялые записки» (бес купюр). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 191-202 гг. (сугубо внутреннее издание). — 121 стр. Юр.Ханон, «Мусорная книга» (в трёх томах). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 191-202-221 гг. (внутреннее издание) Юр.Ханон. «Не современная не музыка» (интервью). — Мосва: жернал «Современная музыка», №1 за 2011 г. — стр.2-12 Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус «Два Процесса» (или книга без права переписки). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2012 г. — 624 стр. Юр.Ханон «Чёрные Аллеи» (или книга, которой-не-было-и-не-будет). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г. — 648 стр. Юр.Ханон «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г. Л.А.Латынин, Юр.Ханон. «Два Гримёра» (роман с пятью приложениями). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2014 г. Юр.Ханон «Книга без листьев» (или первая попытка сказать несказуемое). — Сан-Перебург, Центр Средней Музыки, 2014 г. Юр.Ханон «Неизданное и сожжённое» (на’всегда потерянная книга о на’всегда потерянном). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2015 г. Юр.Ханон «Животное. Человек. Инвалид» (или три последних гвоздя). — Санта-Перебура: Центр Средней Музыки, 2016-bis. Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Внук Короля» (сказка в п’розе). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2016 г. Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (худшее из лучшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г. Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Через Трубачей» (или опыт сквозного пре...следования). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2019 г. См. так’ же Ханóграф : Портал 17 романсов на стихи Чайковского (для фортепиано и касторки) Мерцающие девицы (для тубы и певицы) Пять мельчайших Оргазмов ( или отдалённое последствие того экстаза ) 24 Упражнения по слабости (для неограниченного круга ... не желающих) Три Экстремальные Симфонии (для хорошего оркестра) Веселящая Симфония (даже без тени улыбки) Средняя Симфония (ос.40) Шаг вперёд — два назад (де-балет) Ханóграф: Портал Окоп ( или первый... п’ресечённый балет ) Каменный Гость‎  (или надгробие под балетом) Карманная Мистерия со всех точек зрения Игра в «Дни затмения» (для заигравшихся) и даже «Средний дуэт» (по-среднему говоря) Юрий Ханон (вне контекста) Анархист от — музыки Очень толстая — однако новинка О музыкальном в’лиянии собак (Юр.Ханон) см. в перёд →  Автор(ы) : Юр.Ханон & С.Кочетова  Все права сохранены.   Auteurs : Yur.Khanon & Sonya    All rights p’reserved. * * * эту статью может исправлять только сам Автор. — Все желающие внести пополнения, дополнения или переполнения, могут это сделать не...посредственно — через известный канал. «  s t y l e t  &   d e s i g n e t   b y   A n n a  t’ H a r o n  »