Книга без листьев (Юр.Ханон)
Млечники, в особенности, саркостеммы и молочаи, несут в себе двойной заряд опасности для всякого млеко’питающего, и прежде всего, теплокровного (конечно, хладнокровные способны принять подобный удар по поверхности психики несравненно спокойнее). И далеко не только яд (назовём его эйфорин, не так ли?) — но прежде всего, млечно-молочные молочаи исподволь совершают подкоп, а затем и подрыв гормональных основ подсознания и даже сознания (если оно имеется, конечно). Достаточно одного беглого взгляда на эти странные, сжатые и зажатые в самих себе растения, чаще всего с колючками и наростами... Вóт она, чистейшая эманация страха, почти ужаса перед миром. Небольшое, даже самое незначительное ранение эуфорбии — сразу же вызывает обильный, практически животный поток белокровия. И долго не заживающие шрамы на поверхности мозга. — Понять такое нелегко. А не понять — ещё сложнее. Белое, но не молоко, — кровь, но не красная. Млечное проклятие молочая висит над каждым смертным. И даже бессмертные — (видит бог, ваш бог) не избежали этого млечного пути..., пути в никуда. п
— Набери воды в рот, зажми нос, заткни уши ― и вот, чёрт!.., не стану, однако, дополнительно плодить скорбь и перечислять, загибая пальцы, какое количество изд(ев)ательств и частных лиц «кинуло» меня с изданием этой книги, несомненно, утопической (последнее слово видимо определит её окончательную судьбу). Главное, что их число оказалось совершенно достаточно... для того, чтобы закрыть тему публикации и более не пытаться открывать её заново. Не стану также описывать, чтó это за книга и как она построена. Ограничусь только голословным утверждением, что таких книг о растениях мир ещё не нюхал, и что её жанр мог бы быть определён как философская или психологическая ботаника (эксцентрическая), полностью пересматривающая принципы естественных наук и возвращающая их к истокам теории познания. Написанная на основании основных методических достижений хомолóгии, «Книга без листьев» в первом томе устанавливает теоретические принципы «антропоморфной биологии», поданные в живой и оголённой форме, тогда как второй том образует своеобразный «практикум», посвящённый конкретным вопросам систематики или культивирования растений, поданный в гротескно-суггестивной форме (иногда беллетризованной или мемуарной). При этом автор не боится не только выглядеть идиотом (наравне с читателями), но и быть им на деле. Отчасти, провокационный (или эпатажный) подход автора к обсуждению фундаментальных проблем науки проявился и на территории ханóграфа, где имеется целый ряд примеров различной дряблости в виде страниц о растениях. Пожалуй, здесь можно остановить собственные слова и перейти к сугубо обструктивной части обсуждения. По своей внутренней экстремальности растения альпийского пояса (и даже ниже пояса!) можно сравнить только с неубиваемыми суккулентами пустыни. Они где-то и похожи друг на друга, пустыни и горы, вместе со своими жителями, словно зыбкие отражения чёрного зеркала, слегка кривого. И те, и другие — спартанцы, вынужденные довольствоваться малым. Или очень малым. Существа, изгнанные из тучных земель куда-то наверх или вбок..., древние заключённые концлагеря под открытым небом. Всякий год, всякий месяц — да по-над пропастью, на тонком лезвии предпоследнего выбора: между «здесь» и «там», жизнью и смертью. Между замерзанием и засыханием. Между «уйти» и «остаться». Единожды увидев хотя бы одно такое растение, наткнувшись взглядом, уже никогда не забыть жёсткого, почти жестокого образа, вынырнувшего откуда-то из исподней глубины человеческого колодца. Чудом выжившие. Вопреки всем и всему. И даже ему — человеку...
и ещё раз напомню на всякий случай, что это лирическое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не ради красного словца. Страницы (статьи, эссе, сообщения) о книгах «неизданных и сожжённых» провели в режиме тлеющей публикации более десятка лет, пребывая в почти готовом для употребления состоянии (не пересоленные, не пересушенные и даже не пережаренные). Представляя собой классический пример неопубликованной монографии (opus posthume), двухтомника внушительного размера (к тому же, альбомного формата)..., или обычного redlink’а (красной ссылки) почти с полутора сотен страниц ханóграфа, они долго и терпеливо ожидали, что в какой-то момент рвотный рефлекс у этого автора хотя бы немного притупится, а в окружающем мире появится хотя бы крошечный проблеск приемлемости, чтобы можно было кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, видном предмете натурально-философской теории (и практики) познания растительного мира и (одновременно) воспринимающего его человека. Поскольку... слишком уж уникален и необычен по подаче был (бы) этот материал..., чтобы пренебречь его возможным присутствием. Тем не менее, учитывая почти полувековую отрицательную практику полной бесперспективности диалога с бессознательной популяцией Homos apiens, автор «Книги без листьев» с полным правом может считать себя «непримиримым», а также вне...конвенциональным типом и, как следствие, не вступать в коллаборацию с оккупантами & прочим человеческим субстратом, существующим только здесь и сейчас. А потому (вне всяких сомнений), не стóило бы труда совершать отдельную работу, оформляя, выкладывая или, тем более публикуя названный текст в публичный доступ. ...Цветок — не всегда верхушка, но всегда — вершина растения. тем более, что с годами обоюдный маразм только крепчал. С течением нового XXI века число небрежений и прочего мелочного свинства планомерно увеличивалось, пока не дошло до степени нетерпимости, более характерной для соответствующего дома, чем для человеческого общежития. И даже более того... В этом мире, полностью лишённом какого-либо признака умысла, не случилось ничего, даже близко похожего на просвет. Скорее, напротив... И вот, actum est, дело кончено, — можете умилённо прослезиться, расписаться в ведомости & получить на руки классический суррогат, залитый производственным формалином. ...Ни на минуту..., я повторяю, — ни на секунду не сомневаюсь, что книга... эта книга (будь то с листьями или без них) так и останется в чём мать родила, без листьев, и не будет существовать в их мире..., в мире людей. — Причина? Вы говорите: причина? Или это вопрос? Смешно слышать. Ещё смешнее отвечать. Она проста как лист (мёртвый). Или ещё проще. Ни один трюфель, прошу прощения у каштанов (у печёных — особенно), — не может существовать в пределах свинофермы. Вот и вся причина. Одна. В двух словах. На весь лист. Лист, которого не было и не будет. здесь и сейчас перед вами (выложен) ещё один (мало)приятный огрызок того, что вполне могло бы быть, но теперь не будет, исчезнет без возможности восстановления. На месте полно...ценного текста, который собирался здесь (и не только здесь) разместиться, осталось только дряблое напоминание (и такая же страница). Напоминание о той системной вещи (нескольких вещах), которые имели отношение далеко... (и очень далеко) не только к миру растений, ботанике, биологии, науке и прочей жёваной шелухе, но, прежде всего, к вашему миру в целом, от подошвы до кончиков шляпы, — взятому изнутри и снаружи одновременно. Ещё одна душещипательная «история навыворот»: наподобие, скажем, того Альфонса, которого не было. Теперь он якобы есть, вопреки всему и всем. В отличие от всех прочих, которых не было и не будет... С листьями и без листьев. Но и только. Главная черта растения заключается в том, что оно — растёт. Если же (также вопреки всему) у кого-то из проходящих мимо ренегатов или апологетов появится отчётливо или даже навязчиво оформленное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить выкладку этого немало...важного био...логического материала (если его ещё можно назвать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу не...посредственно к (дважды) автору, пребывающему без листьев, пока он ещё здесь, на расстоянии вытянутой руки (левой). Между тем..., я настойчиво рекомендовал бы не тянуть резину или известное животное (за хвост) и не откладывать (его) в чёрный ящик. Лавочка довольно скоро прикроется, а затем и совсем закроется..., причём, «бес’ права переписки». — И тогда... уже не будет решительно никаких книг (с листьями или без). В сухом остатке — только общее место. Точнее говоря, обычная жвачка третьей ректификации (которую вы все имеете в ежедневном режиме... и без листьев). Раза два (без особого удовольствия) я накормил его салатом с добавлением слоновой порции крестовника роулея. Смертельной, по моим кустарным подсчётам. Затем — ещё несколько раз добавлял это растение ему в бутерброды и... между прочим делом, чтобы не произносить слишком грубых слов... Должен сказать, что результат тайной операции превзошёл все мои самые смелые расчёты и оказался — сногсшибателен. Подлинный (длинный) фейерверк! — После нескольких летальных угощений, так и не приходя в сознание (как и полагается всякому уважающему себя человеку), мой дегенеративный одноклассник прожил ещё каких-то жалких 33 года, а затем — скоропостижно умер, не попрощавшись «с родственниками и друзьями покойного». К сожалению, я не присутствовал на вскрытии (и не производил его сам), но уверен на все 100 (или даже больше), что смерть наступила если не от скоротечного цирроза, то хотя бы — от ярь-водянки. Таков, без лишних слов, оказался страшный Крест Крестовника.
| ||||||||||||
