Романсы на стихи Чайковского, ос.63 (Юр.Ханон)

« 17 романсов на стихи Чайковского » oc.63       (для фортепиано и аккуратного певца) автор :  Yuri Khanon  ( не считая Пети ) ← 24 упражнения по слабости 50 этюдов для упавшего фортепиано → Ханóграф: Портал « 17 романсов на стихи Чайковского »  ( ...я сказал... ) ( для комнатного фортепиано и касторового масла ) Пётр Чайковский — это самое крупное животное среди наших композиторов. ( Юр.ХанонЪ ) :56 30 июня 1873. Бреслау.    Спал хорошо. Ранним утром была сильная гроза.    Спал хорошо. Ранним утром была сильная гроза. Я решаюсь провести здесь день. Мне лень опять стремиться на железку. Притом же мне что-то такое здесь нравится. Пью кофе. Из окна кроме крыш ничего не вижу.    Как я изредка люблю одиночество. Признаться, я и остался бы в Бреславле, чтоб не очутиться в Дрездене сразу в обществе Юргенсонов. Сидишь себе, помалчиваешь, да подумываешь!..    Шлялся по Бреславлю. Город хоть куда! Ужасно устал.    Была ужасная гроза и сильный град. Теперь свежо. Обед настоящий немецкий; мне нравится.    Вечером был в Liebigs-etablissement. Довольно паскудный оркестр играл порядочную программу. Очень скучал. Купил отличный бинокль. Через час еду. :5 — П.И.Чайковский, Дневник №1 (лето 1873 года) грав Соллогуб (1860-е) «17 романсов на стихи Чайковского» для фортепиано и аккуратного певца, ос.63 (cis-moll) — как явствует из названия, это небольшой вокальный цикл (всего из 17 романсов, продолжительностью 1 час 10 минут), написанный на «стихи» Петра Ильича Чайковского (собственной персоной, не однофамильца и не двойника). Следовало бы ожидать, что автор этого бес’примерного сочинения (некий Юр.Ханон), задумывая цикл, а также при его непосредственном написании — ставил какие-то особые задачи, которые и привели к появлению столь ст’ранного опуса (к тому же №63, как было указано выше). Однако сегодня, спустя (ровно, почти, более чем) двадцать лет после окончания семнадцати романсов, об этом (чудом уцелевшем) предмете известно сожалительно мало. Сведения и детали (равно как и всё остальное) приходилось собирать буквально по крохам. — Так, словно бы совсем не о нём идёт речь... И прежде всего, удалось выяснить, что означенные 17 романсов и в самом деле написаны на тексты Чайковского. Правда, в качестве первоисточника были взяты не «стихи», как указано в заголовке, а прозаические... (причём, временами — более чем прозаические, с позволения сказать) тексты дневниковых записей Петра Ильича, изданные в 1923 году его главным наследником (во всех смыслах этого слова) и племянником, Ипполитом Чайковским. При выборе и подборе текстов, если судить по их тематике и профилю, автор романсов руководствовался какими-то критериями, большинство из которых впоследствии оказались утерянными. А в результате сведения и детали (равно как и всё остальное) также и об этом предмете приходилось (и до сих пор приходится) собирать буквально по крохам. — Так, словно бы вовсе и не о нём шла речь... 19 апреля 1884. Каменка.    Не совсем здоровым проснулся, — с насморком и лихорадочным состоянием. Совершил прогулку через скалы к станции и домой. Завтракал один у себя. Гулял опять (погода наконец великолепная), пил чай, долго играл (без толку). Обедал в большом доме, полубольной вернулся домой, ходил в сад смотреть на даль при чудном закате, читал, пил чай, и играл вдвоём с Флегонтом в кабинете Лёвы. Злился на неудачи. Очень недоволен собой по причине казённости всего, что в голову лезет. Выдохся я что ли? С трудом писал Надежде Филаретовне.    Погода чудная. Всё утро в Тростянке. Сердился возвратившись домой, что завтрак не готов. После завтрака читал по Английски, устал и дремал. В доме играл и кое-что отметил в записной книжечке. Обед в большем доме. После обеда разговоры о Шопенгауэре, Толстом и так далее. Я делаюсь всё глупее и глупее. Как только серьёзный разговор — голова пустая совершенно. Дома писал Толе. Получена депеша о выезде Саши из Москвы. Известил Лёву. Винт вдвоём с Флегонтом. Везло, — но какая скука. :13-14 — П.И.Чайковский, Дневник №3 (весна-лето 1884 года) мсье Гуно (1890-е) Х отя в подзаголовке и сказано вполне определённым тоном, что романсы написаны «для фортепиано и аккуратного певца», тем не менее, не следовало бы понимать авторское требование таким образом, будто певец должен быть непременно «аккуратным», а фортепиано вполне может казаться и неряшливым. Хотя (второе) жанровое пред’определение говорит об этом более точно, предписывая исполнять романсы с «комнатным фортепиано и касторовым маслом». Несмотря на то, что указанный предмет (растительное масло, получаемое из клещевины обыкновенной) представляет собой сильное, распространённое & фактически общеупотребительное слабительное средство (особенно, в середине-конце XIX века), тем не менее, не следует думать, что в этой рекоммендации содержится какая-то шутка, эпатаж или грубость. Скорее напротив. И прежде всего, нельзя не понимать, что касторовое масло (взятое в разных смыслах этого слова) — напрямую следует из текста дневников Петра Ильича Чайковского, а также — и всей его жизни (внутренней и внешней). — Так, словно бы совсем не о ней идёт речь... Произведение органически камерное, почти идеально-комнатное (в прямом смысле слова) и почти не-певческое, оно написано и свёрстано таким образом, словно его может петь сам Пётр Ильич (аккомпанируя себе на рояле), не слишком заботясь о голосе или интонации. От начала и до конца — всё здесь вполне чайковское и он сам — тоже совершенно чайковский. В определённом смысле можно сказать, что «17 романсов на стихи Чайковского» буквально «святее римского папы», — до такой степени всё здесь проникнуто духом, буквой и внутренней интонацией «нашего крупнейшего животного среди копозиторов».:56 Пожалуй, если бы и в самом деле имел место некий идеальный исторический эксперимент, и Пётр Ильич получил возможность услышать 17 романсов на свои стихи, — это можно было бы утвердить окончательно. Во всех иных случаях, конечно, все подобные утверждения остаются — чистой теорией. — Так, словно бы вовсе и не о ней шла речь... 5 июня 1884. Каменка.    Проснулся с сильной болью в горле и лихорадочным состоянием. Заставил себя пройтись. Занимался дома. Вадим появился. После обеда боль стала усиливаться и я разболелся совсем, так что не ужинал. А боль в горле была столь ужасна, что каждое глотание было адским мучением. Ночь была мучительна ужасно. К утру немного лучше, благодаря обильному поту. :28-29 — П.И.Чайковский, Дневник №3 (весна-лето 1884 года) мсье Хаусманн В прочем, сразу оговорюсь (для тех, кто мало что смыслит и вовсе ничего не понимает). Из обронённого чуть выше (утверждения) ничуть не следует, будто автор (этот Ханон) ставил перед собой цель соорудить некую двойную стилизацию под чай(ковского). Когда тексты (реально и в самом деле), написанные Петром Ильичом, ложатся на музыку, якобы написанную им же..., или (по крайней мере) в его манере. При всей поверхностной точности этого суждения, в нём содержится принципиальная клевета или попросту говоря — ложь опрощения. Дневники Чайковского имеют свою точную, жёсткую и даже жестокую (по отношению к их автору) интонацию. Осмелюсь заметить, что она (эта интонация) и является в полной мере — его внутренней, собственной интонацией, порождённой тою хронической болью и болезнью, которую в человеческом обиходе принято называть словом «жизнь». — Воспроизвести эту боль и болезнь в целостной системе отношений, интонаций и фактов — именно такова была цель второго автора семнадцати романсов. — Так, словно бы совсем не о них идёт речь... Следование внутренним интонациям, тонам и полутонам внутренней жизни человека, глубочайшим образом поражённого в своих правах как природой (наследственные болезни), так и непониманием себя (приобретённые боли и привычки) — как результат, неизбежно порождает и меру соответствия его искусству. Собственно, именно оно (как механизм саморегуляции) и стало тем тонким инструментом, при помощи которого он создавал из невыносимого и зловонного материала своей жизни единственно возможную ценность. Эта ценность поднимала его на невероятную высоту, с уровня которой нельзя было бы даже разглядеть того жалкого и больного человека, каким он существовал всякий день. В полном подобии тем людям, рядом с которыми ему приходилось находиться. — Так, словно бы вовсе и не о них шла речь... 8 апреля 1886. Тифлис.    Ночью спал тяжело, а утром проснулся с страшной головной болью и тошнотой... Пришлось раздеться и лечь. Я страдал невыразимо до первого часу. Потом заснул и около трёх встал всё ещё с тошнотой. Пошёл болтать с Паней и тут вскоре мне стало лучше. Мало по малу совсем выздоровел. Коля появился в пятом часу; он писал письма к Александре Ивановне Давыдовой и матери. Я сделал приписку. После обеда появился симпатичный Вериновский; играли в винт. Madame Андреева.    Волновался по поводу позирования. В десять с половиной приехал Иванов. Фотография. Как водится, голова дрожала...:49-50 — П.И.Чайковский, Дневник №4 (февраль-октябрь 1886 года) Э. Паладиль (1880-е) 14 мяа 1996, Сан-Перебург. И вот — я снова здесь, страшно усталый и больной. Совсем как «ентот» Пётр Ильич (чтобы не сказать: «Иваныч», конечно). К тому же, вечно подавленный и слишком глупый. Как оный же. И спрашивается: что я тут ещё делаю? — смешно отвечать, стыдно представить! — Вместо того, чтобы вытащить из-под стула своё бессмертное кайло и ваять «Три Экстремальные Симфонии», я уже (битый) третий день работаю какую-то мелочь и чушь («мелочь» — это на счёт величия, разумеется, а не по поводу размера, длины или напряжения кайла). — На этот раз взялся за гуж в прямом смысле слова: какие-то выморочные «романсы на стихи Чайковского». — Докатился Ванечка, называется. Прощай, копоситор. — И всё. И точка. Даже и сказать-то больше нечего. — Эй ты, человечество дерьмовое, полюбуйся, до чего тебе удалось довести свои сливочные сливки, свою верхнюю пену! — и перестань корчить обезьяньи рожи по моему адресу. Понимаю. Да. Всё понимаю. Ты слабо умом. И за свои поступки не отвечаешь. А я, несчастный, вынужден ещё сосуществовать с такой дрянью (как ты). Впрочем, довольно пустых слов. Только вследствие крайней усталости я вынужден тут городить какую-то ересь и чушь. Но другого текста у меня сегодня нет. И ничего тоже нет. Все вопросы к нему, к Чайковскому, чай, не ко мне. — Так, словно бы совсем не о том идёт речь...:150 И прежде всего, через внутреннее соответствие, иными словами, «импатию» может достигаться подобное вхождение. А значит, позор жалким профессионалам с их вечно грубым и неотёсанным шанцевым инсрументом. Этот человек..., я хочу сказать, Чайковский, — едва ли не всю запомненную жизнь, начиная ещё со школьных маленьких лет, — он вызывал брезгливость, насмешку и... гримасу боли, невольный факт высокого сочувствия. Именно потому — никогда прежде и никогда затем — не возникало желания, поползновения подойти ближе, взглянуть в лицо, прикоснуться... Вот почему этот страшный опыт — «17 романсов на стихи Чайковского» — так и остался един. Как указующий перст в заднице. Как заботливая рука патологоанатома, вскрывшая его труп..., в холерном бараке. После всего. — Так, словно бы вовсе и не о том шла речь... 12 июля 1886. Майданово.    Ночь провёл ужасную. Без конца рвало и чувствовал тоску и отвращение ко всему неописанное. Принял касторки. Тяжело уснул. Действие лекарства. Опять спал. Встал с трудом в десять часов. Спал опять до самого обеда. Тут появилось какое-то подобие аппетита. Дочитывал великолепную вещь Толстого: „Холстомер“. Тосковал. Ходил к Кондратьевым. Сидел у них во время обеда. Чувствовал себя днём недурно. Но к вечеру снова началось сосание под ложечкой. (Не солитёр ли?) За ужином не было и тени аппетита. Саша Легошин принёс мне градусник (оказалось во мне жару тридцать семь и три) и двенадцатый том Толстого. Немедленно засел за „Смерть Ивана Ильича“ и кончил её. Чувствую себя неважно, под-ложечкой всё продолжает сосать. „Смерть Ивана Ильича“ мучительно-гениальна. :78 — П.И.Чайковский, Дневник №4 (февраль-октябрь 1886 года) Э. Шоссон (~1890) Каноник. Июнь 196. Стоп-стоп-стоп. Минутку внимания (раздаётся настойчивый, но негромкий стук)... именно в тот момент, когда большинству лиц кажется, будто всё уже кончилось. Однако, должен разочаровать. — Нет, не кончилось. Прошу учесть... — «17 романсов на стихи Чайковского» написаны на тексты личных дневников Петра Ильича Чайковского. Все указанные семнадцать романсов содержат внутри себя тональность до диез минор и производят равно тягостное, унылое и приподнятое впечатление. Их красоту невозможно передать словами. Она — выше слов. Ровно на 79 сантиметров: то чрезвычайное расстояние, которое отделяет возможное лицо певца от клавиатуры рояля. — Вместе с тем, Автора нигде нельзя подозревать в неблагонамеренности или в желании нехорошо улыбаться. Всё произведение от начала до конца проникнуто сочувствием и недоверием. Равным образом следует и исполнять «17 романсов»... Непременно целиком и только в указанном порядке, при том нигде не впадая ни в пение, ни в актёрство. Данное произведение должно звучать именно таким образом, как его употребляли Автор и господин Чайковский. — Или не звучать вовсе...:стр.27 — Так, словно бы совсем о другом идёт речь... В нотах семнадцати романсов (отпечатанных в июне 1996 года, вскоре после окончания этого опуса) отдельно подчёркивается необходимость предельно камерного, даже комнатного исполнения. Царящий, непрерывный, почти подавляющий «cis-moll» — от начала до конца истории. Почти один темп: неспешный, непоспешный, одномерный, размеренный. Недостижимо & непостижимо красивые звуки, почти величественные, но всегда сжатые внутри замкнутого пространства, отведённого для этой жизни. Они словно бы доносятся из далёких исподних глубин (de profundis)*, поднимаясь к поверхности мира из полости тела композитора. Итальянский музыкальный термин «uguale» как нельзя близко подходит ко всем семнадцати. Нет, ни капли минимализма..., конечно же, здесь нельзя найти даже следа однообразия или повтора. И всё же, от начала до конца здесь не находится даже малого места для непрямой речи. Всё в одном. Всё от одного. И всё к одному... — Так, словно бы и вовсе о другом шла речь... 29 августа 1886. Майданово.    ...встал во́-время. Дивная погода.    Встал во́-время. Дивная погода. После чая пошли с Модей по саду. Из беседки увидали на реке нечто странное. Оказалось — мёртвое тело. С отвращением фабриковал романс. Пороху нет, но как посвятить Императрице.., как посвятить Императрице менее по крайней мере десяти романсов. После обеда с большим трудом ходил в лесок. Чай. Кормление куриц, собачек и так далее. Занялся. Танеев. С ним к Визлер. С Кольном нашли её в саду. Прогулка. Мальчик, посланный за пенс-не. Портреты девицы, в которую Сергей Иванович влюблён и которую никак не могу вспомнить. Весь вечер старался о том безуспешно. Танеев перед ужином играл очень хорошо. (Fantaisie-polonaise и две транскрипции Листа на Шуберта). После ужина всё старался по дневнику припомнить девицу. Чудная лунная ночь. Танеев зовёт меня завтра в Демьяново. :91 — П.И.Чайковский, Дневник №4 (февраль-октябрь 1886 года) А. Чехов (~1886) 15 мая 1996, Сан-Перебург. «Вынужден» по своей последней работе залезать мордой в дневники крайне неблизкого для меня и даже открыто неприятного человека (значит, опять Чайковского). И всё же, местами листая, а местами читая эти тестовые тексты, и поневоле проникаю и проникаюсь всем сильнейшим и основным, что втягивает туда и несёт оттуда — и страхом, и сочувствием. Оголённые нервы, больная, издёрганная жизнь — и у меня имеется при себе точно такая же, инвалидная, жестокая. Но четырежды десять раз я произнесу «слава тому богу, которого нет» — за то, что уже давно, лет десять тому как невероятным усилием воли, ума, компенсации — я вырвался оттуда, из этой беспросветной, ежедневной человеческой жизни, и теперь могу смотреть на неё (пускай не всегда и не повсюду, но всё-таки) с не’почтительного расстояния. Совсем непочтительного. До предела. Да... — Так, словно бы совсем не отсюда идёт речь... Та кошмарная, исподняя & нижняя жизнь, в которую бедняга-Чайковский был все свои годы погружён по самые уши..., и которую он так и хлебал полной варежкой — до самой смерти, холера её дери. И ещё..., трижды семь воздам громадную «славу тому богу, которого нет» за то, что он не слепил из меня гомосексуалиста, — заведомо виноватого, больного и несчастного. О последнем «предмете» — только с брезгливостью и отвращением. Да и вообще, имея ненужную роскошь регулярно видеть и трогать чужие записки самых любезных для меня людей, не предназначенные для смотрения и трогания (к примеру, того же Сати), я ничего нового из них не извлекаю. Пожалуй, только печальный факт причастия и такую же улыбку — от факта очередной запоздалой личной близости, а временами — ещё и малое огорчение от почти дословного совпадения мыслей и даже фраз. Никогда в жизни не испытывая потребности подражать кому-то, пускай даже и Близкому, я искренне огорчаюсь, когда Они — очевидным образом подражают мне. И тем более это печально, что они — мои добрые приятели, жившие, к сожалению, много раньше, чем жил я (сегодня и вчера). Однако всё это уже ничуть не касается Чайковского, человека откровенно глупого, пустого и больного, — но только меня самого́, пока ещё сегодняшнего призрачного прозрачного идиота, сидящего ныне над Мусорной книгой, у са́мого её края.:150 — Так, словно бы и вовсе не отсюда шла речь... 25 декабря 1886. Москва — Майданово.    Встал поздно. Письма к великим мира сего по поводу бенефиса оркестра. Прогулка. Завтрак. Пьянство. Раздача начаёв. Отъезд. На вокзале пьянство. Дорогой ходил и на станциях пьянствовал. Клин. Алёша. Василий извощик. Дома. Модя. Разговоры. Ужин. Календарь. Переговоры с Модей из соседней комнаты. Чтение. :119 — П.И.Чайковский, Дневник №5 (октябрь 1886 — июнь 1887 года) А. Доде (1860-е) В этом произведении его автор..., нет, прошу прощения. Так нельзя, конечно. Попробую немного иначе... — Говоря вполголоса и без акцента (прежде всего, грузинского), можно расслышать достаточно странную и пока’зательную деталь... Причём, во всех семнадцати романсах, без малейших отличий и перерывов. Временами это похоже на фокус.., или какое-то маленькое чудо. «...Встал поздно. Прогулка. Завтрак. Пьянство»... — Но вот удивительное дело: самая махровая и будничная проза дневников Чайковского, полная касторки вперемешку с прочими низостями и деталями быта — здесь — производит впечатление высокой поэзии... Причём, не просто высокой, а — са́мой высокой. Можно сказать, что автор слегка приоткрыл дверцу старого чулана, где хранилось — одно из его маленьких технических изобретений: умение (при помощи до-диез-минора и ещё нескольких несложных приёмов) превращать обыденную речь — в предмет изящной словесности и рафинированного искусства. Разумеется, не впервые здесь оказался этот приём. Далеко не впервые. Но, возможно, прозвучав одним из самых ярких и точных примеров..., в частности, благодаря постоянному присутствию в этом деле одного постороннего..., в пальто и шлафроке. Этот человек (по фамилии Чайковский), словно бы слегка удивившись, просто покачал головой и отошёл куда-то в сторону — впрочем, недалеко. Откуда можно было всё хорошо слышать, оставаясь незамеченным. — Так, словно бы совсем не про него идёт речь... И здесь, между двух строк этой маленькой правды, снова содержится ещё одно (и снова лишнее) подтверждение сказанного (прежде всего) в послесловии к нотам «семнадцати романсов», а затем — повторённое ещё раз..., и не раз. В том числе и на этой странной странице. — Не стилизация или пересмешничество, не ирония и не издёвка над трижды больным и слабым (дважды гениальным) человеком составила собственно тело этого странного опуса. И в самом деле, «Автора нельзя подозревать в неблагонамеренности или в желании нехорошо улыбаться. Всё произведение от начала до конца проникнуто сочувствием и недоверием»...:стр.27 — Несомненно, своими семнадцатью «одинаковыми» до-диез-минорными романсами их автор (спустя сто лет после смерти Чайковского) даёт услышать его непередаваемый живой голос. Голос, которого не было: низкий и высокий, знакомый и непередаваемый, банальный и поэтический, глупый и прекрасный. — Так, словно бы и вовсе не про него шла речь... 21 апреля 1887. Майданово.    Плоховато спал. Отъезд Ариши. Слёзы. Не прощалась с Василием. Прогулка. Работа. После обеда (я перестал совершенно водку пить и совершенно счастлив) гулял в сторону Белавина и вернулся через Прасолово. Не обошлось без приставания. Письмо к Надежде Филаретовне. Чай. Работа. Прогулка. Два господина, напугавшие меня, оказавшиеся прогуливающимися. Ванна. Ужин (без водки). :139-140 — П.И.Чайковский, Дневник №5 (октябрь 1886 — июнь 1887 года) А.Брукнер (1890-е) 23 мая 1996, Сана-Перебур. Работаю мучительно тяжело. Как чугунный бульдозер конца двадцатого века посреди огромного жирного болота столетней вязкости. Каждый чайковский день начинается штурмом, а затем таким же штурмом — заканчивается. Утомление и отвращение к работе почти подавляющее, глядя на себя в зрекало — вижу посиневшую морду Петра или Ча. Вдобавок, третью неделю мучит (его же) бессонница. И каждый следующий «романс» — чистейшее Принуждение. Как вся его жизнь, посреди громадного холерного барака. — И вот, я пред (вижу), у некоторых слабых умом не(до)вольно возникает вопрос: а ради чего, собственно говоря, такие нечеловеческие жертвы, подвиги и муки? К чему всё это лихое излишество?.. — Вот-вот, большое спасибо. Чиста́я правда, мадам. Конечно, ни к чему. Как всегда. — Всего лишь ради пустоты вашей жизни... и очередного «Прецедента» посреди неё, под названием «17 романсов на стихи Чайковского». Мелкий прецедент, сопливый, неприятный, неопрятный и даже скользкий... — Но у вас, милейшие господа с той стороны мусорной книги, за всю жизнь не наберётся даже половины — такого.:151 — Так, словно бы совсем не про вас идёт речь... 25 мая 1996, Сан-Перебур. Редкая (как редька) минута острого приступа счастья. Освободился от постылого груза (в болоте). Закончил свои ничтожные «17 романсов». Правда, только начерно, а значит, работы ещё — до тесёмочки, если не до ручки. Но зато — почти свободен от слишком тесного и слишком нежелательного общения с Петром Ильичом. — Ах фи, мон шер, какой моветон, неужели вы разговаривали с этим дурным человеком, и даже жали ему руку... Как это нехорошо. — И в самом деле. Гроб с музыкой получился примерно на час-десять живаго времени. Постепенно переходящего в неживаго.:151 — Короче говоря, спектакль (о)кончен, всем — в Лавру. И главное: не возвращаться обратно. Совсем не возвращаться. Никогда. — Так, словно бы и вовсе не про вас шла речь... 19 мая 1887. Петербург.    Встал как будто здоровым, но потом всё хуже и хуже делалось. Завтрак с Юргенсоном у Дюссо. У нотариуса. Деньги. Лароши. Спал. Экзамен высшего фортепианного класса. Ужин у Тестова в компании. Пришедши домой принимал слабительное. Весь день почти ничего не ел. :144-145 — П.И.Чайковский, Дневник №5 (октябрь 1886 — июнь 1887 года) А. Алле, (1900-е) Н аписанные на бумаге и отпечатанные внутренним тиражом в 1996 году, «17 романсов на стихи Чайковского» нигде и никогда не исполнялись. По крайней мере, в первые семнадцать... (пардон), двадцать лет своего присутствия посреди этого мира. — Спасибо за весть, да ещё и Благую (всегда я рад отметить сходство: про’между Байроном и мной). Значит, Вы желали бы музыку для писем Пушкина? Пускай так. Но посмотрите сюда, для начала: у меня уже давно есть такое сочинение, — пожалуй, более жёсткое. Даже жестокое. И более определённое. Лет ему — ровно двадцать ноне стукнуло (в июне). Называется: «17 романсов на стихи Чайковского» (cis-moll), длится 67 минут. Это значит: час и десять минут. Но это если исполнять в трезвом состоянии. А если водку пить, как Чайковский, тогда — практически без конца эта шарманка. Вещь никогда не исполнялась, потому что написана уже во времена моего тюремного заключения. Кстати говоря, cis-moll (мол) здесь принц’ипиален. Это не просто «тональность», в смысле ключей и знаков. Он здесь всё время звучит, как застойная зона. Очень жёсткий, глубокий, красивый (даже сонорный, если угодно). Как резонанс (бетховенской) Лунной сонаты. И только последний аккорд, разумеется, cis-dura. Как в дерьмо ногой (всё как у Чайковского). Собственно, все час-десять — это и есть сплошная застойная зона. Точнее говоря: похоронная, конечно. Нет, это совсем не смешное и ничуть не пародийное сочинение. Перед лицем со’общества современных обезьян в какой-то момент оказалась очень красивая штука, написанная на тексты велiкого человека, мучимого хроническим запором и — спасавшегося. Временами, касторкой. Говоря попросту, эти «17 романсов» воспроизводят всю жизнь & творчество г.Чайковского. В точности ту жизнь, из которой он лепил свои вечнозелёные жухлые шедевры: от лебединого озера до щёлкателя орехов... — Кошмарную жизнь. Жизнь, полную кошмара... — Так, словно бы совсем не про неё идёт речь... Ещё раз спасибо за внезапного Чайковского! И верно, Байрон. Не слишком ли много совпадений, одно символичнее другого? И то, что мне пришло в голову предложить Вам эпистолярный материал, когда у Вас как раз есть цикл на письма и дневники. И то, что у вас взяты тексты именно Чайковского, а мне однажды довелось писать текст для оратории на музыку его 5-й Симфонии, в непростое для меня время, ведя тогда — закрытый образ жизни и помышляя об уходе от лицедейства в чистое закулисное авторство. Но сильнее всего меня впечатлила, как ни парадоксально, тональность... Сis-moll. Дело в том, что это моя любимая тональность, которую я подсмотрел в детстве через плечо у старшего полу-приятеля, тапёра-лабуха и бонвивана, упоённо лупившего октавами «по чёрненьким». И с той поры 90% репертуара играю в до-диез-миноре, строя на этом всю мою имитационную «фортепианную» игру, которую я называю игрой «под Станиславского», и даже одну песенную программу однажды назвал ради смеху «Концерт в до-диез миноре» — ровно по этой причине. Самое главное то, что в этой тональности у меня самый широкий «диапазон» и максимальная зона комфорта в плане «во..кала». — Всё это я к тому, что мне было бы очень интересно (и это ещё очень «мьяхко» сказано!) исполнить Ваши романсы на стихи Чайковского в имеющем для Вас смысл формате, или принять участие в их исполнении. Помню, в том числе, что Вы говорили об акционном, «не-концертном» формате исполнения... В любом случае, если идея Вам нравится, готов начать вместе думать над материалом. Или над материей, хотя бы... — Так, словно бы и вовсе не про неё шла речь... Тифлис. 1 июля 1887.    Скверно, разумеется, спал и встал с петухами. Во́ды. Письма. После обеда чуть не заснул внизу на диване. (Тата забавляла нас). У себя спал до чая. Прогулка втроём (Толя и Модя) на мою запрещённую дорожку. Воды. Я с Модей и Колей на детском балу. Лезгинка. Знакомство с дамой, похожей на Таню. Ужин и небольшой винт. Лёг спать рано и отлично спал. :156 — П.И.Чайковский, Дневник №6 (июнь — сентябрь 1887 года) Ф. Мендельссон (1846) Результат налицо, впрочем... Буквально с первых звуков, с начальных тактов (самым бестактным образом) автор семнадцати романсов на стихи Чайковского не оставляет ни малейшего сомнения относительно своих настоящих намерений. — да-да, та самая тональность, исходящая из вялого бетховенского пароксизма. Глубочайший и нижайший «cis-moll», временами совпадающий с «до-диез минором» (вплоть до мелких деталей). И главное — с первых же звуков, после секундного замешательства — марш, марш. Тот самый. Не оставляющий ни малейшего пространства для мнений, версий или подозрений. Мрачный, глубокий, красивый — траурный марш. И не просто траурный — очевидно, похоронный. Начиная в том самом ритме, темпе шагом, шагом (tempo cupo), которым размеренной поступью катафалка пройдут следом все семнадцать, один за другим, — и с каждым шагом всё ближе, всё ниже, всё темнее, словно по лестнице — опускаясь туда, под землю, в старый фамильный склеп. Отчасти, напоминая тот знаменитый (в те же годы «написанный») «Траурный марш памяти великого глухого» дядюшки-Альфонса. Правда, альфонсов марш совсем «без всего», а этот похоронный марш, вступающий и наступающий до-диез-минором в жизнь Чайковского — только без слов. — Так, словно бы совсем ни о чём не идёт речь... Впрочем, и слова не заставляют себя долго ждать. — «Спал хорошо...», — кажется, именно так начинается эта история, старая как мир история жизни (словно бы проснувшись после похоронного марша), — «Ранним утром была сильная гроза»... А затем и ещё раз..., те же самые слова. Словно бы для закрепления какой-то важной (вечно сокрытой от глаз) истины, никем не замеченной. До поры. И снова: в жанре «бес слов». Кажется, дальше можно уже ничего не говорить, — и так всё прозрачно ясно. Разве что: повторить ради отчётливости не’понимания. — Для начала: красивый похоронный марш. Жизнь кончена, не так ли?.. А затем: «спал хорошо...», мой дорогой Пётр Ильич. Пожалуй, здесь остаётся только прибегнуть к посильной помощи ещё одного поэта того времени, по природе своей (безусловно) подобного господину Чайковскому. Разумеется, я не могу не вспомнить нашего милого Афанасия, Атанасия, Эфтаназия... — «Жизнь пронеслась без явного следа..., душа рвалась — кто скажет мне куда?..» — Спасибо, мои дивные оба. Буквально в двух словах..., сами того не ведая, вы сказали — всё. О себе. О том, чего не было. О своей жизни. О смерти. Обо всём, что спал хорошо. — Так, словно бы и вовсе ни о чём не шла речь... TABULA RASA (visa viva...   habit sua fata libelli)

Ком’ментарии Ханóграф: Портал Ис’точники эти ноты (вид снизу) Лит’ература  ( бывшая и не бывшая ) Ханóграф: Портал «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г. Юр.Ханон. «Вялые записки» (бес купюр). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 191-202 гг. (сугубо внутреннее издание). — 121 стр. Юр.Ханон, «Мусорная книга» (в трёх томах). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 191-202-221 гг. (внутреннее издание) Эр.Сати, Юр.Ханон «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Сана-Перебург: Центр Средней Музыки & Лики России, 2011 г. «Ханон Парад Алле» (или малое приложение к большому прибору). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2011 г. Юр.Ханон «Альфонс, которого не было» (или книга в пред’последнем смысле слова). — Сан-Перебург: (ЦСМ. 2011 г.) Центр Средней Музыки & Лики России, 2013 г. Юрий Ханон, Альфонс Алле, Франц Кафка, Альфред Дрейфус «Два Процесса» или книга без права переписки. — Сан-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2012 г. Юр.Ханон, Аль Алле. «Мы не свинина» (малая ботаническая энциклопедия). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2012 г. Ханóграф: Портал Юрий Ханон «Чёрные Аллеи» (или книга, которой-не-было-и-не-будет). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г. Юрий Ханон «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г. Юр.Ханон, Аль Алле. «Не бейтесь в истерике» (или бейтесь в припадке). Третий сборник (второго мусора). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г. Юрий Ханон «Неизданное и сожжённое» (на’всегда потерянная книга о на’всегда потерянном). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2015 г. Юр.Ханон. «Скрябин как лицо» (часть вторая), издание уничтоженное. — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки & те же Лики России, 2002 г. — 840 стр. Юр.Ханон «Животное. Человек. Инвалид» (или три последних гвоздя). — Санта-Перебура: Центр Средней Музыки, 2016-bis. Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Внук Короля» (трёх’томная скаска в п’розе). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2016 г. Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (худшее из лучшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г. Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Через Трубачей» (или опыт сквозного пре...следования). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2019 г. См. так’же Ханóграф : Портал Веселящая Симфония ( даже без тени улыбки ) Три Экстремальные Симфонии ( для хорошего оркестра ) Средняя Симфония (ос.40) Что сказал Заратуштра ( церковная оперетта в двух актах ) Пять мельчайших Оргазмов ( или отдалённое последствие того экстаза ) Симфония №5, героическая (для кифары и офиклеида) Карманная Мистерия с некоторых точек зрения Три одинаковые сонатины (для положенного фортепиано) Ханóграф: Портал 24 Упражнения по слабости (для неограниченного круга ... не желающих) Шаг вперёд — два назад (де-балет) Окоп ( или первый... п’ресечённый балет ) Приевшиеся жужжания памяти велiких композиторов (для затравки) Анархист от — музыки И даже — каноник Физиология — шарма или сволочь красоты О музыкальном в’лиянии собак (Юр.Ханон) см. дальше →  Auteurs :  Юрий Ханон & Yuri Khanon.   Все права сохранены.     All rights reserved. * * * эту статью мог бы редактировать или исправлять автор. — Все желающие дополнить или заметить, — могут сделать это через доктора (с особой трубкой в носу...) * * * публикуется впервые :    текст, редактура и оформление — Юрий Хано́н. «  s t y l e t  &   d e s i g n e t   b y   A n n a  t’ H a r o n  »