Избранное из бранного (Псой Короленко)

Материал из Ханограф
(перенаправлено с «Psoy»)
Перейти к: навигация, поиск
« Из бранного — в избранное »       
     ( или первое после...словие первой книги )
  автор : Псой Короленко [комм. 1]     
Избранное Из бранного Избрание из брани


Ханóграф: Портал
MS.png


Содержание


Belle-L.png Из бранного Belle-R.png
в Избранное

( первое после...словие п о с л е первого слова )

 Зимою – оделся теплее,
 Весною спустился я к двери,
 А летом, открыв эти двери,
 Пошёл по осенней аллее.[1]:323

Э
то удивительное стихотворение,[2] одно из лучших, читанных мною по-русски за последние годы, принадлежит Михаилу Савоярову, знаменитому в начале прошлого века куплетисту, впоследствии надолго незаслуженно забытому, а в качестве философского и лирического поэта вообще доселе неизвестному. Его имя я впервые услышал несколько лет назад. А чуть позднее познакомился и с внуком Савоярова — композитором, писателем и художником Юрием Ханоном, составителем и соавтором книги, в которую вошла и эта поэтическая притча. Сегодня мне кажется, что она ещё и о том, как для меня самого прошёл минувший год, под знаком знакомства с этой книгой. Зимой я впервые узнал о ней. Весной получил лично в руки. Летом вчитывался, готовясь к сентябрю сочинить о ней заметки. Потом наступила осень, и вот теперь, когда вы читаете эти строки, всё уже написано.

...король эксцентрики — в виде и «по натуре» питерского уголовника...
из бранных [3]

  Была в своё время такая советская эстрадная шутка: “Прежде чем говорить о Пушкине, я расскажу вам о Лермонтове”... Так и здесь, прежде чем говорить о Савоярове, скажу два слова об Александре Аммосове, поэте 1850-х, авторе текста песни, теперь уже народной, про Хас-Булата удалого, и многих романсов.[комм. 2] Он же опубликовал брошюру об истории и предыстории дуэли, “Последние дни жизни и кончина А.С.Пушкина. Со слов бывшего его лицейского товарища и секунданта К.К.Данзаса”, один из прорывных для того времени текстов русской пушкинианы.[4]

  Аммосов, кроме всего — вероятный автор басни “Пастух, молоко и читатель” и некоторых других шедевров Козьмы Пруткова. «Это знают многие. А будь жив граф Алексей <Константинович Толстой>, он как человек честный, правдивый, не допустил бы этой передержки»,[5] — читаем у Петра Шумахера, скандально-сакраментального, известного как “певец говна”, поэта-сатирика круга “Искры” и “Современника”. Возможно, именно от него по первому случаю узнал об этом “замалчиваньи” и Михаил Савояров, впоследствии отозвавшийся на такую несправедливость саркастической “Страшной басней”:

 Однажды нёс Аммосов молоко,
 Ушёл – и больше не вернулся.
 Читатель, ты не ужаснулся?..[6]

  “Избранное из Бранного” — книга, призванная, по выражению Юрия Ханона, “заштопать едва ли не самую большую дырку на пальто Серебряного века”.[7]:376 Ведь именно через наследие Савоярова тянется тонкая ниточка преемственности от Петра Шумахера и Козьмы Пруткова до обэриутов. Кто-то вспомнил бы здесь хармсовскую невесёлую пророческую “песенку” о вышедшем из дома человеке, который “с той поры исчез”.[8] Попутно залатываются и другие прорехи: например, забытое имя Александра Аммосова, к которому я ещё вернусь и которое впервые встретил именно в этой книге... Точнее, в третьей её части.

...прежде чем говорить о Савоярове, скажу два слова об Александре Аммосове...
тот самый Аммосов [9]

  Тут как раз впору будет описать трёхчастную структуру книги. С формальной точки зрения, это раритетный корпус текстов Серебряного века, изданный в академическом ключе, со вступительной статьёй и именным указателем. Во многом, так оно и есть. Но за внешней “консенсусной” рамкой скрыто другое, эзотерическое (в хорошем смысле слова) сообщение. Это философско-поэтический триптих, представляющий читателю диалог двух поколений и эпох в лице двух Савояровых, деда и внука, а также дающий возможность принять участие в их своего рода совместной творческой рефлексии. Юрий Ханон — несомненный духовный наследник своего деда, человек Серебряного века в наши дни, пожалуй, самый загадочный из российских композиторов нашего поколения. В его симфонической музыке и философско-культурологических текстах, в основном собранных на интернет-проекте “Ханóграф” (книги почти не изданы), выражается то же савояровское начало, лучшее из худшего, квинтэссенция духовного бунта, провокативности,[10] линия Ницше, Сати и Скрябина в философии и искусстве, формы художественного вольнодумства, которые задавила цензура вкусов, как мейнстримная, так и “альтернативная”. Центральная часть книги содержит тексты Савоярова, обрамление принадлежит Юрию Ханону, но правильно будет сказать, что все три части, по сути, написаны обоими.

  Вступительная статья описывает и анализирует наследие Михаила Савоярова в трёх аспектах: собственно родословная, культурный генезис и биографический миф, содержащий в себе более частный, интимно-личностный процесс прямой передачи и усвоения традиции. В этом энергичном повествовании присутствует жёсткий пафос восстановления справедливости. Трудно преувеличить его “ревизионистскую” и канонизаторскую ценность.[11] Здесь устанавливается значение Савоярова как центральной (и, возможно, именно по этой причине безвестной, как бы вытесненной в зону трансгрессии, в культурное подсознание) фигуры русского “скоморошества” прошлого века. В своём времени и месте он оказывается едва ли не главным представителем тех самых шутов, гаеров, миннезингеров, бродячих уличных “труба-дуров” (как мог бы написать это слово Юрий Ханон), которые воскресают в его самой известной песенке в виде сакраментальных “трубачей”.

...куплетные “трубачи” предстают как оплодотворители земли и мира...
а также Галич [12]

  О трубачах нужно бы сказать отдельно. Единственный широко известный сегодня текст Савоярова — фривольные частушки о том, как солдаты, в карнавальном образе “трубачей”, прибывают на постой в деревню и оставляют потомство в каждом доме.[13] Эта песня, в частности, цитируется Юрием Германом в его романе “Дорогой мой человек”,[14] а также исполняется (на музыку другого композитора) в фильме “О бедном гусаре замолвите слово” Андреем Мироновым, культовым советским актёром семидесятых, известным в амплуа бонвивана-ловеласа. Вообще, персонажи Миронова нередко поют эксцентрические куплеты, в чём-то отсылающие к традиции Савоярова, успевшего в конце 1930-х годов лично дать уроки отцу Миронова, эстрадному артисту Александру Менакеру.[15]

  Юрий Ханон в своё время посвятил “Трубачам” четыре эссе,[комм. 3] где размышляет о тривиализации и “анонимизации” этой знаковой песенки своего деда советской развлекательной индустрией. Попутно он анализирует символ-архетип бастарда, в том числе королевского, и философски соотносит савояровскую фривольную песенку-картинку с современной ей скрябинской «Поэмой Экстаза», обнаруживая метафизический план безыскусной гаерской песенки. Куплетные “трубачи” предстают как оплодотворители земли и мира, армия бродячих шутов, от которых “незаконно” рождается целая традиция.[15]

« Тоже будут трубачи ».

  Символично совпадает с этим амплуа и фамилия артиста. Бродячих уличных музыкантов во Франции, многие из которых были родом из Савойи, со времён средневековья называли савоярами (они часто путешествовали с шарманкой и учёным сурком, как в широко известной песне Л.-В. Бетховена на стихи И.В.Гёте).[16] Фамилия Савояров происходит от матери артиста — согласно семейным хроникам, урождённой Кариньян дю Савой, внучки савойского принца Карла-Эммануила, по свидетельству семьи, отравленного по приказу Наполеона. Генеалогический экскурс подводит к тому, что в русифицированной фамилии Савояровых, носителем которой является лишь один род, неразрывно сращены архетипы короля и шута. Если савояры — бродячие шуты, трубадуры и миннезингеры, то Савояровы — это короли-шуты, короли “мимо трона”, они же пресловутые “трубачи” и единственные в своём роде русские наследники савойских принцев.[15]

...параллель между судьбами своего легендарного савойского пращура и своего деда, “внука короля”...
Карл Савояров [17]

  Отсюда в книге вырастают две важных лейтмотивных линии. Во-первых — антимонархическая буффонада, шутовское “эпигонство по отношению к царю” как “потаённый”, конспиративно-эзотерический план савояровской эксцентрики, в одном пакете с антиклерикализмом и богоборчеством, в той или иной степени стилизованным. Во-вторых, символико-философская параллель, которую Юрий Ханон, сегодняшний Савояров, проводит между судьбами своего легендарного савойского пращура и своего деда, “внука короля”.[15] Оба примера призваны иллюстрировать многовековой конфликт подлинного благородства, “королевской” верности слову с неблагодарностью, жестокостью или равнодушием властей и светской черни, пресловутой “почтеннейшей публики”.[18]

  Что же касается “культурной родословной” Савоярова, то и здесь обнаруживает себя немало следов франко-говорящих предков. Его школой предлагается считать полузабытых “фумистов”, “дымо-пускателей”, французских декадентов рубежа 19-20 веков, к чьей традиции он и сам себя причислял («...в смешном положении с мешком у пола жжение над лежал, но как фюмисту над лежало мне бы пустить побольше дыма по Польше...»),[19]:62 а некоторые свои концерты называл “дымными фонфоризмами” или “фанфароннадами”. В группу фумистов входили поэт Эмиль Гудо, основатель течения, “выдающийся” [комм. 4] художник Артюр Сапек и, наконец, их “глава”, фармацевт и будущий писатель Альфонс Алле. Фумисты во многом опередили дадаистов и других модернистов. У Альфонса Алле имеется свой чёрный и белый квадрат, а у Сапека — своя Джоконда с трубочкой. Алле повлиял на Эрика Сати, ставшего живым связующим звеном между фумизмом и дадаизмом или сюрреализмом.[20]:37 Отметим, что Юрий Ханон сделал Альфонса Алле, а также Сати со Скрябиным (чьи традиции он культивирует в своей музыке) и Фридриха Ницше своими посмертными соавторами и одновременно героями нескольких книг. По жанру эти книги представляют собой уникальный симбиоз публикации редкой рукописи, творческой работы с черновиками и философско-биографического нон-фикшна.

К тому же жанру принадлежит и “Избранное из Бранного”.
...литературная родословная в рамках вполне определённых жанров русской культуры XIX-XX веков...
деда-Пета [21]

  Особо важен сюжет о прямой передаче традиции, где устанавливается более конкретная литературная родословная, уже в рамках вполне определённых жанров русской культуры XIX-XX веков, а именно комической, эксцентрической поэзии и песни. Это рассказ о встрече с Петром Шумахером, от которого будущий “король эксцентрики” получает, практически ещё в детстве, посвящение в традицию пресловутых “трубачей-трубочистов”, “королей-шутов”, с их культом неподцензурности, независимости от царящих вкусов, богемствующей фронды и властей. Ключевой образ здесь “тайный чемодан”, куда “дедаПета” (Шумахер) настрого наказал “Мишке” (Савоярову) прятать всё лирическое и внутренне ценное, оставляя публике лишь поделки и подделки, легкомысленные на вид “одноразовые” кунштюки. На протяжении всего текста Ханон неоднократно повторяет, что опубликованные здесь стихи его деда взяты именно оттуда, из этого “тайного сундука”.[комм. 5]

  Помимо этого личного влияния, а также историко-культурной и семейно-родовой генеалогий, предисловие Ханона содержит и многочисленные савояровские цитаты, в том числе ранее не публиковавшиеся, рассыпанные перлами по всему тексту. Таким образом, наиболее известное его наследие, некогда знаменитые куплеты, хотя и не декларируются в качестве “контента” книги, но всё же оказываются представленными читателю в достаточном количестве и ассортименте. Это может быть стих или двустишие, крылатый припев (“Благодарю покорно”, “Вот вам плоды просвещенья, вот вам ваша культура”, “Осади на тротуар”, “А Яша красавец, всё лепит и лепит, и кто его знает, когда он налепит”, “Эка право, эка право, эка право благодать! Так и надо, так и надо, так и надо поступать!”, “Всё мало, мало, мало, давай, ещё давай! Ну времечко настало! Ложись да помирай!”,[22] “С чего же, с чего же — с чего ж она брыкала? Опять же, опять же — вожжа под хвост попала!”) или взятое целиком небольшое стихотворение. Вот один из примеров:

 Две вороны в грязной луже 
 Моют перья и бока.
 Боже мой, ну чем я хуже?
 Лучше ведь, наверняка![23]

  Здесь можно вспомнить и того же Козьму Пруткова: “Слава, говорят, «дым»; это неправда. Я этому не верю! Я поэт, поэт даровитый! Я в этом убедился; убедился, читая других: если они поэты, так и я тоже!...” [24]

...говоря савояровским языком, “пометки, помётки, подмётки”...
и снова внук [25]

  Наконец, вступление содержит необходимый комментарий, объясняющий принципы подбора стихотворений и редакторской работы над ними. Обсуждается выбор вариантов из черновиков, озаглавливание некоторых текстов и другие операции, в которых Ханон ориентировался на различные пометы (или, говоря савояровским языком, “пометки, помётки, подмётки”) и на внутренний диалог с дедом (одним из воплощений которого служит также длинное афористическое стихотворение в вопросах и ответах, “рассыпанное”, как и другие цитаты, по всему вступлению в виде отдельных двустиший).[комм. 6] Таким образом, перед нами фактическое руководство к чтению собранной по рукописям книги, большой подборки стихотворений из тайного савояровского сундука.

  По поводу второго, центрального, собственно савояровского, раздела книги, следует отметить, что каждое стихотворение здесь — безусловная классика жанра. Изящные философские притчи, порою заставляющие вспомнить Алису в стране чудес (сборник “Посиневшие философы”).[26] Модернистская высокая каламбуристика (“Не в растения”). Политические памфлеты как бы “ужесточённого” Саши Чёрного (“Сатиры и сатирки”). Хлёсткие и вместе с тем изящнейшие “реплики”, в форме пародий и эпиграмм на деятелей различных искусств от Фета и Блока до Малевича и Шаляпина (“Оды и Пароды”). Игровые по форме и подчас очень экстремальные по сути парафразы на стихи известных поэтов: «Наш мирок слишком мал. Потому, если б он и пропал, Провалился, куда-то упал, То никто б не заметил пропажи... — Он и сам не заметил бы, даже...»[комм. 7] (“Лизочек”, 1908 г.).[1]:120 Переигранные припевы из собственных куплетов (как скороговорка на тему “из-за дам...”,[1]:268 созвучная рефрену его же песенки,[27] позднее пригодившейся Хармсу: “за дам задам по задам”).[20]:24 Антиклерикальные эскапады, выполненные в традиции шутов, скороморохов, альбигойцев, вольтерьянцев и карбонариев всех времён и народов, включая Козьму Пруткова, по выражению которого “нет ничего слюнявее и плюгавее русского безбожия и православия”.[28]

Весь мир — деревня,
люди в нём – старухи,
как мухи на стекле...[1]:337

  Отдельно следует сказать о третьем разделе книги, “Указателе людей и вещей”, особом тексте на стыке филологии и арта, без которого не до конца ясно назначение всей книги. Разделу предпослан изящный эпиграф Савоярова, отсылающий к “Гамлету” и его многочисленным кривым зеркалам: «Весь мир — деревня...» В качестве традиционного указателя он очень подробен, скрупулёзен и служит отличным путеводителем по книге, чрезвычайно насыщенной историческими, литературными, философскими реалиями и аллюзиями. Между тем, Указатель имеет ещё одну, нестандартную функцию. Если читать его долго, имя за именем, терпеливо возвращаясь на страницы книги, то он превращается в своего рода комментарий, прямо “указующий” на актуальные для книги смыслы, либо тонко намекающий на них. В самых неожиданных случаях Указатель позвякивает удивительными ключами к тексту. Иногда это многослойная шутка, иногда важная боковая информация.

  Вот один из примеров. Ссылка “Гагарин” ведёт на страницу, где космонавт никак не упомянут, но присутствует его легендарное слово “Поехали!”, в абсолютно другом контексте: «А значит, так тому и быть, поехали! Небрежным концертным жестом артист встряхивал головой, прижимал скрипочку подбородком к груди, (о... что за поэтическое лицо!) взмахивал смычком... — и в этот момент раздавался кошмарный скрежет несмазанных колёс». Представляется, что это не только запрятанное сравнение артиста с космонавтом, само по себе очень ёмкий символ, но ещё и полу-саркастическая отсылка к песне Александры Пахмутовой на стихи Николая Добронравова (“Он сказал: поехали! И махнул рукой, словно вдоль по Питерской, Питерской пронёсся над землёй”). С детства помню исполнение этой песни Юрием Гуляевым,[комм. 8] с сильным элементом мелодекламации (приём, унаследованный эстрадной песней от театра) и странной эклектикой в тексте (почему-то цитируется народная песня “Вдоль по Питерской”, исторически связанная с Шаляпиным, Чайковским и Стравинским).

  Второй пример показал мне сам Юрий Ханон — ещё до прочтения книги. Ссылка “Малевич” из указателя ведёт, помимо непосредственных упоминаний художника, к стихотворению “Некролог”, где угадывается лишь прозрачная аллюзия на него:

 Не ругая, не любя,
 Похороним мы друг друга...
 Ты – меня, а я – тебя,
 Наш художник, автор куба, 
 Треугольника и круга,
 Гений, бог и господин, —
 Дал вчера под вечер дуба,
 К сожалению — один. [1]:306

  Само по себе название «Некролог» и 1935 год (дата смерти художника) позволяют надёжно определить: кого именно имел в виду автор. Таким образом, указатель работает как инструмент, провоцирующий внимание, и в ряде случаев ведёт к загадкам или к их решению.

...неслучайная “оговорка” демонстрирует важное для савояровского мифа сцепление между культурным и биологическим смыслом понятия наследия...
и снова он [29]

  Вот одна из таких загадок. По ссылке “Аммосов, Александр” находим страницу со списком литературных “предков” Савоярова: «Козьма Прутков. Пётр Шумахер. Отчасти, Саша Чёрный и Николай Агнивцев. – Но всё же я остановлю перечисление. Никто другой, как только Михаил Савояров, стал прямым (хотя и отчасти со’крытым, до поры) связующим звеном от светского игрового абсурдизма братьев Жемчужниковых (и Николая Аммосова) к Даниилу Ювачёву». Как видим, вместо Александра Аммосова здесь упомянут его отец, инженер-изобретатель Николай Аммосов, создатель отопительного пневмо-агрегата в Зимнем дворце, известного как “аммосовская печь”.[комм. 9] Неслучайная “оговорка” демонстрирует важное для савояровского мифа сцепление между культурным и биологическим смыслом понятия наследия. Особенно ярко это подтверждают черновые наброски Савоярова (любезно предоставленные мне Юрием Ханоном),[30] где “печник царя” выступает важным амбивалентным персонажем, “рифмующимся” с фумистами: он тоже пускатель дыма, “трубочист”. В этих текстах фигурирует также смутный намёк на внебрачные связи, незаконнорожденных детей и при этом карнавальный мотив трубы, как в песенке про “трубачей”.

  Так что же такое этот “дым”, “лучшее из худшего”, высокое в низком? Один из основных принципов Савоярова — свобода..., свобода от рамок того или иного вида искусства, синкретизм, позволяющий объединять песню, игру на скрипке, комический танец, пантомиму, художественное чтение и театрализованный конферанс. Второй принцип — диалектика простого и сложного, “рвота по нотам”, ювелирная работа, техника мгновенных перевоплощений (в этом его прямым учеником был Аркадий Райкин), богатство нюансов и подтекстов и на входе с минимализмом, псевдо-наивом и “примитивом” на выходе. Третий принцип — высокая степень импровизационности, установка на “одноразовость”, постоянные модификации, “мутации”, обеспечивающие “единственность” каждого отдельно взятого “раза”. Этот принцип включает в себя эксцентрические, преувеличенные жесты, “деконструирующие” собственное представление, полу-пародийность и самопародийность. В том числе, Савояров частенько изображал из себя пьяного. При этом, например, всё те же трубачи, как пишет Ханóграф, «...то и дело превращались у него в трупачей, трепачей, крутачей или даже рвотачей (не считая трубо’чистов или трупо’чистов...)», а также могли представать как «трюкачи, дрюкачи, кропачи, драпачи, хрюкачи, стукачи, сукачи, штукачи…, – и «трубно» сказать, какóй ещё облик они принимали»...

  Савояров-куплетист не слишком разборчив. Охотно и щедро он пародирует одновременно и Ивана Тургенева (“Ружьё, собака, сапоги...”), и Афанасия Фета (“Федя”), и Игоря Северянина, и Александра Блока, и Михаила Кузмина (“Дитя, не спеши...”), и Михаила Штейнберга (“Вот, что наделали песни твои...”),[31] и Александра Вертинского (“Вы всё та же”),[32] создавая реплики, часто не уступающие оригиналам в популярности. Он пересмеивает разом и романсы, и ту высокую поэзию, которая их в себя абсорбировала и сварила в странную декадентскую кашу на дрожжах полу-пародийного дендизма, рассантиманта и благородного презрения к успеху дураков.[33]

 Нам не дано гадать на гуще,
 И не дано предугадать ―
 Где с видом вечно загребущим 
 Свой лик являет благодать...[34]

  Все эти принципы в свободном сочетании давали специальный эффект “очень живого” исполнения, “работающего только здесь и сейчас”, как дым. А если это дым, то зачем записывать? Не для “славы” же, в самом деле? (Вспомним снова Козьму Пруткова: “Слава, говорят, “дым”). Едва ли такому артисту эта “слава” интересна, даже если обидно, когда тебя никто не помнит. Драматично и по-своему символично в этой связи то, что до нас не дошло ни одной записи исполнения Михаила Савоярова...

...Аркадий Северный на ранних этапах представал в амплуа куплетиста времён НЭПа и имел в репертуаре по крайней мере две песни от Савоярова...
трубачи Северного [35]

  Однако в “эпоху застоя” отблески и отзвуки савояровской традиции, пропущенные через фильтры различных советских субкультур, можно было встретить на 16-й странице Литературной Газеты, “Радионяни”, в “Необыкновенном концерте” Сергея Образцова, в “Кабачке 13 стульев” и в куплетах персонажей-трикстеров, в передаче “Вокруг смеха”, с характерными для неё фигурами пародиста-мизантропа, мима и конферансье, а также в так называемом “ресторанном”, “блатном” или “одесском” жанре, в своих истоках на самом деле эстрадном и театральном. Классик этого жанра Аркадий Северный на ранних этапах представал в амплуа куплетиста времён НЭПа и имел в репертуаре по крайней мере две песни от Савоярова. Одна из них — пресловутые “Трубачи”, которых исполнял на оригинальный мотив также Александр Галич (обе интерпретации подробно проанализированы на страницах “Ханóграфа”).[комм. 10] Другая — “У Боны Мироны ребёнок...”, отдалённый парафраз известного Яши-скульптора с сильно искажённым текстом и опрощённой мелодией (исполнялась также автором и собирателем песен Рудольфом Фуксом, антрепренёром Северного в те годы). Добавим сюда продававшееся “на макулатуру” собрание сочинений Козьмы Пруткова (оформление которого, возможно, учитывалось при оформлении “Избранного из Бранного”) и свежепереваренный брежневским масс-культом французский шансон, музыкальным языком которого обращалось к нам даже государство: вспомним прогноз погоды под мелодию “Манчестер — Ливерпуль”. Всё это — актуальный ассортимент для тех, кто тянулся в те годы к Савоярову, даже не подозревая о его существовании.



  Пишущий эти строки принадлежит к поколению Савоярова-внука (Юрия Ханона), и является при этом автором песен в жанре “философского кабаре”. Трудно удержаться от некоторых нарциссических сближений. “Дедой’петой” для меня стал мой собственный дед по материнской линии, родившийся в конце 19 века и по возрасту годившийся мне в прадедушки. За дедом стояло французское наследие: юность прошла в Швейцарии и Франции. Его фамилия, доставшаяся мне “по наследству”, была Лион. Фамилия еврейская, но я с детства помню, что так, “чисто по совпадению” назывался французский город, где он часто бывал, живя в Женеве. Он не любил “декадентов” за безумство и “нездоровость”, в искусстве культивировал благородство и целомудренный разум, которые для него ассоциировались с реализмом XIX века и с какой-то частью французского шансона. Всё это предопределило для меня “влеченье, род недуга” к таким песенкам, в которых сливались бы в единую амальгаму советская куплетная юмористика, персонажная песня, “магнитофонная” скандальная песня, “козьмо-прутковство”, французский шансон и... Серебряный век. В итоге я стал сам сочинять песенки такого типа, назвавшись в честь идейно важного писателя того времени, Владимира Короленко, который в моём представлении был одного духа с моим дедом, и стал мне в результате символическим предком, литературным “ангелом-хранителем”. Проект с моим участием “Русское Богатство”, названный так в честь журнала, издававшегося Короленко, выражал рефлексию на тему Серебряного века в маргинальном, но важном для многих тогдашних поэтов, жанре менестрельской песенки на стыке нелепого и серьёзного, от того же пресловутого “сурка” до переделанного Брюсова.[36]

— Даже странно, что к началу работы над этим “философским кабаре” я ещё ни разу не слышал о Савоярове.
...песенка “От фонаря до фонаря”, своеобразный оммаж одновременно Савоярову и Блоку...
пишущий эти строки [37]

  Но не удивительно, что именно в процессе той работы довелось познакомиться с “королём эксцентрики”: в контексте Александра Блока. «Его любимцами были два талантливых куплетиста — Савояров и Ариадна Горькая. Ал.Ал. совершенно серьёзно считал их самыми талантливыми артистами в Петербурге, он нарочито повёл на Английский проспект Люб.Дм., чтобы показать ей, как надо читать “Двенадцать”. И, слушая Савоярова, Люб.Дм. сразу поняла, в каком направлении ей надо работать, чтобы прочесть поэму. Это было настоящее, живое искусство, непосредственное и сильное. Оттого оно так и нравилось Ал.Ал.»[38] Позднее, работая в петербургской Публичной библиотеке над модными в своё время нотными листками “Эвтерпы” и других издательств, уже в поисках Савоярова, удалось обнаружить его рукописные тексты без нот и неожиданные параллели в них. Например, необычную версию популярной в 1910-е годы идишской эстрадно-театральной песенки “Идл мит зайн фидл”, на мелодию которой ясно указывала строфика и размер куплетов. В савояровской версии слышен диктуемый злобой дня патриотический плакат или лубок: горе-скрипач отправляется вместе со всеми на фронт, бить “колбасников”.

  В качестве примера “предчувствия Савоярова” приведу фумистический образ трубки-трубы в своих собственных куплетах “Пой, Дерридá”, посвящаемых “знаменитому французскому шансонье Жаку Деррида, который, к сожалению, в последнее время совсем не поёт”.[комм. 11] В этом вольном переложении с идиша фигурируют скрипочка (инструмент не только еврейский, но и савояр(ов)ский), трубочка (точнее, “трупочка”: вспомним тех же “трупочистов”) и петелька (нет-нет, не то, что иные подумали, а музыкальная петля, “луп”). Новые, “американские” куплеты “Благодарю покорно”, на мотив одноимённых куплетов Савоярова, и песенка “От фонаря до фонаря”, своеобразный оммаж одновременно Савоярову и Блоку — лишь некоторые примеры того влияния, которым один из современных авторов сегодня чрезвычайно захвачен и поэтому находит особую честь и удачу в возможности быть причастным к публикации этой книги.



...он предлагает исправить какую-то страшную ошибку или несправедливость, закравшуюся не где-нибудь там, далеко, но — в партитуре самой жизни...
последнее фото [39]

  Возможно, последняя мысль кое-кому покажется совсем неясной, однако это не повод её не высказать. Вследствие своей столетней (практически, безнадёжной!) запоздалости и сильнейшего морально-философского пафоса, о котором я уже говорил выше, книга эта имеет вид, отдалённо напоминающий то ли кафкианское судебное заседание, то ли очередную скрябинскую мистерию по вынесению приговора всему человечеству.[40]:602 И тем не менее, она не несёт в себе безнадёжности высшей меры. Автор словно бы даёт нам, живущим спустя сто лет (когда, вроде бы, алиби налицо!) последний шанс соучастия ради частичного смягчения своей участи. Находясь в непрерывном диалоге с читателем, он предлагает исправить какую-то страшную ошибку или громадную несправедливость, закравшуюся не где-нибудь там, далеко: не в тексте стихов и не в музыке куплетов, но — в партитуре самой жизни, в своё время, сделавшей шаг куда-то не туда, не в ту сторону, а затем — второй, третий, десятый..., так что сегодня все мы оказались совсем не в том месте, где должны были быть.[41]:600

И здесь, пожалуй, содержится основная ценность или, как говорят, послание того предмета, о котором идёт речь.

 От Александра до Иосифа...
 Вся жизнь как жито. Вся прожи́та. 
 Прошло сто лет. И я прошёл.
 Как виселица. Будто ― кол...[42]

  Впрочем, это не только предмет, но и процесс, уникальный артефакт на стыке разных видов знания, книго-жест, книго-вещь, книго-мистерия, акт, как раньше говорили, “жизнетворчества”. Таковы же и книги Юрия Ханона о Скрябине, Сати, Ницше, и его музыка, и обманчиво-примитивные, тонкие, субтильные и эфемерные куплеты Михаила Савоярова. Создание всех этих произведений и представление их публике “в своё время”, в том числе здесь и сейчас, можно понять как особую, конгениальную Серебряному веку, ритуализованную философско-художественную практику.

— Читатель, ты понял, о чём говорится?
Нечего тебе здесь делать, иди гуляй!
Это опасная зона. Тайное место встречи XIX и XXI веков.
Под прикрытием и под присмотром века двадцатого.[43]


Псой Короленко&
    ( ноябрь 218 )








A p p e n d i X

Ком’ ...ментарии

...и что за неприятное лицо у этого комментатора...
лёгкий комментарий [44]


  1. Воистину, всё так, всё в точности так... Упомянутый здесь всуе Псой Короленко (он же — Павел Лион) совершенно не нуждается в каких-то там «представлениях». В отличие от меня, например. И тем более — для меня. Потому что..., — сказал бы я для начала..., — да-да, очень точное слово: потому что только благодаря его не...посредственному участию эта книга..., «Избранная из Избранных» всё-таки была опубликована (я имею в виду, публично опубликована). Хотя бы и отчасти, пускай даже и е2, в ничтожном числе экземпляров. — А в противном случае, о чём бы здесь вообще можно было говорить?
  2. Коротко об означенном Александре Аммосове можно почитать в одном из побочных проектов википедии, где мне, в своё время, пришлось (причём, в прямом смысле слова «пришлось») сделать несколько материалов, посвящённых его непростому лицу. Вот, к примеру, один из них, сугубо обзорного характера. Для особ, особо желающих, могу привести и другие адреса для (сибирской) ссылки.
  3. Все эти «четыре эссе» (за выключением шестого и десятого..., пока) можно найти здесь, буквально за углом. Основное из них: «Трубачи Савоярова», а затем, в порядке поступления: «Трубачи Александра Галича», «Трубачи Юрия Германа» и даже (кто бы мог подумать) «Трубачи Аркадия Северного». Кажется, в этом списке недостаёт чего-то главного. Но это уже (прошу прощения) — глубоко второстепенный вопрос.
  4. Всего два слова (невероятно важных, тем не менее) на счёт “выдающегося” художника Артюра Сапека. И прежде всего, я отметаю от лица своего все подозрения. Слово “выдающийся” я взял в кавычки вовсе не в силу своего (скептического) отношения к талантам этого (несомненно!) фумиста №1, но только в знак „цитирования“. Именно так его называли при жизни (та парижская публика, которая знала его как художника), а затем, следом за свидетелями (вечно врущими, как мы очень хорошо знаем), и всяческие «вспоминатели», «исследователи» & прочие «истерические историки» искусства. Собственно, так же как за Альфонсом закрепилась фумистическая (по самой своей сути) кличка «Allais!» (пошёл травить), так и его старший товарищ удержал за собой ироническую идиому „выдающийся Сапек“. — Пожалуй, на этом напоминании я и закончу комментарий, хотя именно здесь ему бы только и начаться... Поскольку в этой точке и содержится всё то катастрофическое отличие, которое отличает судьбу и память фумистов начала 1880-х годов, фактически утонувших в море бездарных парижских обывателей, пошляков и тупиц, — от их наследников, дадаистов конца 1910-х. «Короля опять играет окружение»..., не так ли? — Кажется, один только Рерих воспринял искусство и урок фумизма со всей звериной серьёзностью „настоящего“ художника..., да и то — лишь для того, чтобы отругаться на их могиле. — Впрочем, оставим. Несомненно, я ещё вернусь к этой теме..., говоря отдельно — о „выдающемся Сапеке“.
  5. Исключительно в рамках литературной генеалогии..., цепляя одно за другое, невольно всплывает из питерских анналов и ещё один легендарный «чемодан», следующий архив, который чудом уцелел в блокаду. Для начала (уцелел в спешке), когда Хармса арестовали прямо во дворе дома, без глумливого обыска и пытливого (как полагается!) сбора всех имеющихся в наличии «доказательств». А затем — ещё раз, когда Яков Друскин (в 1942 году, спустя полгода после ареста Даниила Хармса) вместе с Мариной Малич кое-как сгрёб все рукописи в чемодан и вынес вон, подальше от опустевшей холодной комнаты, из дома, уже частично разрушенного попаданием дружественной бомбы. Так было. — 4 августа 1941 года Савояров погиб во время очередной бомбёжки на улице Лесной в Москве. Спустя двадцать дней в Ленинграде арестовали Хармса. На будущее остались два литературных чемодана: один в Мосве, другой в Ленинграде. Дальше — всё — исключительно курсивом.
  6. Этот прямой диалог через восемьдесят лет между внуком и дедом, изложеный в форме неанкетных вопросов и ответов, действительно рассыпан по тексту (в двух главах предисловия). Однако мне ни разу прежде не приходило в голову назвать его «стихотворением», пускай даже и в п’розе. — Вероятно, Павел прав.
  7. Если учесть несколько отягчающих факторов (начиная названием, не искажённым и цитатно точным, что для Савоярова — редкость, и кончая числом поэтов, участвующих в банкете), то «Лизочка» можно было бы назвать своего рода рекордсменом по части жестокости парафраз. И здесь прежде всего, нельзя скидывать со счетов хрестоматийно популярный романс Чайковского, не имеющий себе равных по сюсюкающей однообразной интонации, повторяющейся с маниакальной настойчивостью. И в самом деле, уровень «поэтизации» мещанской любви к хорошеньким детям вообще (и маленьким девочкам, в частности) здесь зашкаливает буквально по всем показателям, доходя до уровня гротескной пародии на самоё себя. По всей видимости, замысел краткого некролога и, в итоге, жёсткая похоронная эпитафия «Лизочку» со стороны Савоярова имела в качестве отправной точки именно одушевлённый романс (а не стихотворение). — Что же касается авторитетной «группы авторов» текста (Аксакова, Плещеева, отчасти, преуспевшего в том же отношении Майкова и «даже» Апухтина, который «ничего не сделал», только Чайковского утомил ветхим нытьём), то они здесь — не более чем попутные жертвы братской могилы: «...и никто не заметил пропажи...»
  8. И не просто «с детства помнится...», но скорее даже навязло в зубах, ушах и всех прочих внутренних органах. Эта песня входила в обойму самых исполняемых (любимых товарищем Брежневым) и, как следствие, (в прямом смысле слова) заезженных — вдоль и поперёк — по Питерской.
  9. И не просто «известного». Потрясённый чудесным изобретением Николая Аммосова, Николай I Палкин пожаловал ему золотую медаль, чин генерал-майора и сверх того две тысячи десятин земли. К концу николаевского царствования аммосовские печи обогревали в Питере около сотни крупных зданий, а про мелкие, како всегда, и вспоминать не хочется...
  10. Для тех, кто не способен перечесть две-три-четыре-шесть громадных страниц, напомню вкратце содержание предыдущих серий... Итак: на сегодняшний день известно как минимум две записи савояровских «Трубачей» в исполнении Аркадия Северного. В начале 1970-х он пел эту песню в гитарном концерте у Рудольфа Фукса (первый упомянутый концерт в среде коллекционеров проходит под условным названием “Анаша”). Второй вариант, значительно более поздний и (мягко говоря!) небрежный, относится к декабрю 1977 г. (этот альбом так и назывался: «Проводы 1977 года»). Не вызывает сомнений, что первоисточником для Аркадия Северного послужили не «савояровские трубачи» как таковые, а тот вариант, который Рудольф Фукс «снял» (в виде текста и музыки) с плёнки домашнего концерта Александра Галича. — Пожалуй, здесь и песенке конец.
  11. Говоря о своих куплетах «Пой, Дерридá», Псой дальновидно не уточняет, в каком году они были сочинены. И тем не менее, они выглядят тем более фумистическими (и даже более того: сюрреалистическими), если взять себе в толк, что Жак Дерридá (если это действительно он) отправился в ту же трубу (трубочку, трупочку) почти пятнадцать лет на зад (как всегда, в одно слово), проще говоря: откинулся (а потому и совсем не поёт... в последнее время). Браво, Псой!.. — Как говорил бесподобный & преподобный Эрик, «дымите, мой друг, дымите: иначе кто-нибудь другой станет это делать вместо вас...»
      Nota Beni: 31 декабря 218 года мне пришла срочная депеша от Псоя Короленко (видимо, родившаяся по прочтении первой половины этого комментария). Кроме всей прочей инвективы в ней содержалось также и следующее замечание, вполне содержательное..., во всяком случае, для того, чтобы привести его полностью. И вот оно, уже здесь: «...Дерридá кстати (если это действительно был он) тогда ещё был жив, но таки совсем не пел, вот и пришлось сочинить ему песню». — Таким образом, ситуация с куплетами (как оказалось, слишком старыми для моего комментария) вполне прояснилась. Значит, песня «Пой, Дерридá» была сочинена и приведена в исполнение в период до октября 2004 года, пока её главный герой (не поющий поэт) ещё был слегка жив. Но с другой стороны..., невольно я задаюсь вопросом: меняет ли новая информация что-нибудь по существу дела? — Скорее нет, чем да, — пой Дерридá. Но в любом случае, как бы то ни было, фумистическое (и даже более того, сюрреалистическое) существо рассматриваемого произведения проявляется оттого только сильнее. Ну..., хотя бы уже оттого только, что Дерридá, как оказывается, был ещё жив, а значит, не отправился в трубу (а также трубочку или трупочку), хотя при этом (якобы) не пел. Поведение, прямо скажем, до крайности подозрительное. И по-прежнему налицо все признаки тлетворного фумизма. А потому... я могу только повторить своё прежний диагноз: браво, Псой!.. — Как говорил бесподобный & преподобный Эрик, «курите, мой друг, курите: иначе кто-нибудь другой станет курить вместо вас...»



Ис’ ...сточники

...опять они уезжают прочь, эти чортовы французские трубачи...
и опять они отъехали [45]

  1. 1,0 1,1 1,2 1,3 1,4 Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (лучшее из худшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г.
  2. М.Н.Савояров: «Времена» (из сборника «Стихи я», 1914 г.) — «Избранное Из’бранного», стр.323
  3. ИллюстрацияМихаил Савояров, «внук короля» — в костюме и в образе босяка (питерского уголовника). С почтовой фото-открытки начала 1910-х годов (С-Петербург).
  4. А.Н.Аммосов. «Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина. Со слов бывшего его лицейского товарища и секунданта К. К. Данзаса» (первая публикация: СПб.: 1863 г.) в книге: «Пушкин в воспоминаниях современников», издание третье, дополненное. — СПб.: «Академический проект», 1998 г. — том 2, стр.395-410
  5. П.В.Шумахер, из письма к П.И.Щукину от 6 (18) февраля 1883 года. — Журнал «Исторический Вестник», № 2 за 1910 г., стр.525-526
  6. Михаил Савояров. ― «Слова», стихи из сборника «Оды и Пароды»: «Страшная басня»
  7. Юр.Ханон, «Мусорная книга» (том третий). — Сана-Перебур. «Центр Средней Музыки», 2002 г.
  8. Д.И.Хармс. «Из дома вышел человек...» в книге: Даниил Хармс. Полное собрание сочинений в четырёх томах. — Сан-Перебург: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1997 г.
  9. Иллюстрация — Александр Николаевич Аммосов (1823-1866), один из со-авторов Козьмы Пруткова и сын Николая Аммосова (избретателя «аммосовской печи»). Портрет (или сильно ретушированная фотография), сделанная в последние годы жизни.
  10. С.Кочетова. «Юрий Ханон: я занимаюсь провокаторством и обманом» (интервью). — Сан-Перебург: газета «Час пик» от 2 декабря 1991 г.
  11. Юр.Ханон, Аль Алле. «Не бейтесь в истерике» (или бейтесь в припадке). Третий сборник (второго мусора). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г.
  12. ИллюстрацияАлександр Галич во время какого-то домашнего концерта, условно говоря: Мосва, 1966 год. Кто нажимал на кнопку фотоаппарата — того не ведаю.
  13. М.Н.Савояровъ. «Трубачи» (постой в деревне). Песенка-сценка. — Петроград: «Эвтерпа», 1915 г.
  14. Юрий Герман. «Дорогой мой человек», часть третья: «Я отвечаю за всё» (1964 г.) — Ленинград: «Лениздат», 1989 г.
  15. 15,0 15,1 15,2 15,3 Юр.Ханон, Мх.Савояров,. «Через трубачей» (опыт сквозного раз...следования). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2019 г.
  16. И.В.Гёте, Л.В.Беховен. «Сурок» (песенка савояра, соч.52 №7, 1805 г.) — Мосва: «Музыка», 1976 г.
  17. Иллюстрация — портрет Шарля Эммануила де Савойя-Кариньян, принца Кариньян ди Савойя — кисти неизвестного художника (Турин, ~1797 год). Портрет был сделан за три года до смерти принца в парижской тюрьме «Шайо».
  18. Юр.Ханон «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г.
  19. Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (лучшее из худшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г.
  20. 20,0 20,1 Юр.Ханон. «Альфонс, которого не было» (издание первое, «недо’работанное»). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки» & «Лики России», 2013 г., 544 стр.
  21. ИллюстрацияПётр Шумахер, (не)прилично зачёсанный и нарядно одетый (как школьник), с любимой тросточкой. — Мосва, ~ начало 1880-х (с открытки московского фотоателье Шерер).
  22. М.Н.Савояров, 1-й сборник сочинений: «Песни, куплеты, пародии, дуэты», стр.41 — Петроград: 1914 г., Типография В.С.Борозина, Гороховая 12
  23. Михаил Савояров. «Cравнение» (1904) из сборника «Стихи Я». ― «Избранное Из’бранного» (лучшее из худшего), стр.29.
  24. «Сочинения Козьмы Пруткова». — Мосва, «Художественная литература», 1976 г., 384 стр. — «Досуги» и «Пух и перья». Предисловие.
  25. ИллюстрацияМихаил Савояров, «пра’внук короля» — в костюме и в образе савояра, паяца, гаера (с галстуком висельника на шее), (не) любимая фотография Михаила Савоярова. С почтовой фото-открытки начала 1910-х годов (С-Петербург).
  26. Льюис Кэрролл. Приключения Алисы в Стране Чудес. — Мосва: Лабиринт, 2018 г.
  27. М.Н.Савояров. «Из-за дам»: комические куплеты. — Петроград: «Эвтерпа», 1914-1916 г.
  28. Козьма Прутков. «Церемониал погребения тела в бозе усопшего поручика и кавалера Фаддея Козьмича П…» — журнал «Русский архив», 1884 г., книга вторая.
  29. ИллюстрацияМихаил Савояров, «пра’внук короля» — Михаил Савояров, король и «внук короля» — в образе праздного светского фланёра, франта. С почтовой фото-открытки конца 1900-х годов (С-Петербург).
  30. М.Н.Савояров, «Подмётки» к сборнику «Сатиры и Сатирки» (1907-1927 гг.) — «Внук Короля» (сказ’ка в прозе). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2016 г.
  31. М.Н.Савояров, 2-й сборник сочинений: «Песни, куплеты, пародии, дуэты», стр.29 — Петроград: 1915 г., Типография В.С.Борозина, Гороховая 12
  32. М.Н.Савояров. «Вы всё та же», канцонетта (нотное издание). — Петроград, 1921 год
  33. Юр.Ханон, Аль Алле. «Мы не свинина» (малая ботаническая энциклопедия). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2012 г.
  34. Михаил Савояров. «Не всегда», отрывок (1903) из сборника «Сатиры и Сатирки». ― «Избранное Из’бранного» (лучшее из худшего), стр.224.
  35. Иллюстрация — 22 декабря 1977. Аркадий Северный во время записи квартирного альбома «Проводы 1977 года» (в программе которого значились и «Трубачи»).
  36. В.Я.Брюсов. Собрание сочинений в 7-ми т. — Мосва: ГИХЛ, 1973-1975 гг.
  37. Иллюстрация — Псой Короленко (Павел Лион) с книгой «Избранное из Бранного» в руках во время записи клипа с куплетами «До фонаря» (для краутфандинга книги). Фото: Эля Ялонецкая (Elya Yalonetski), г.Б(ер)лин, 11 сентября 2018 г.
  38. М.А.Бекетова. «Александр Блок. Биографический очерк». в книге: M.A.Бекетова. «Воспоминания об Александре Блоке». — Мосва: «Правда», 1990 г.
  39. ИллюстрацияМихаил Савояров, «внук короля», пред’последняя фотография-имитация (двадцать лет спустя) в образе прежнего савояра-гаера-короля эксцентрики. Фото: Михаил Савояров ~ 1933-34 г.
  40. Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус. «Два Процесса» (или книга без права переписки). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2014 г. — изд.второе.
  41. Юр.Ханон, Аль.Алле «Чёрные Аллеи» (или книга, которой-не-было-и-не-будет). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г.
  42. Михаил Савояров. «Ожидание», отрывок (1940) из сборника «Стихи Я». ― «Избранное Из’бранного» (лучшее из худшего), стр.335.
  43. Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (лучшее из худшего). «Из бранного в избранное» (после’словие от Псоя Короленко), стр.352-361. — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки & Хладик-пресс, 2019 г.
  44. Иллюстрация — Избранная фотография из бранного: каноник и композитор Юрий Ханон. — Сан-Перебур (дурное место). — Canonic & composer Yuri Khanon, sept-2015, Saint-Petersbourg.
  45. Ил’люстрацияПоль Гаварни, «Cavalleria trombettista sul cavallo» (отъезжающие). — Courtesy of the British Museum (London). Акварель: 208 × 119 mm, ~ 1840-е годы.



Лит’ература(из...бранная)

Ханóграф: Портал
Neknigi.png

Ханóграф: Портал
Yur.Khanon.png
Ханóграф: Портал
EE.png



См. тако же

Ханóграф: Портал
MS.png

Ханóграф : Портал
MuPo.png




см. дальше



Red copyright.pngАвтор : Псой Короленко& °.   Все права сох...ранены.
  Auteur : Psoy Korolenko.   Red copyright.png  All rights p...reserved.  Red copyright.png


* * * эту статью мог бы редактировать или исправлять
только её автор или ещё этот..., второй, в крайнем случае...

— Все желающие как-то исправить или дополнить настоящий текст, —
в любой момент могут принять в нём посильное участие
(или в крайнем случае, не...посильное).



* * * публи....куется впервые :
(не)малое участие в редактуре & экс...терьерное
оформление
страницы — Юр.Савояров, esc.


«s t y l e d  &   d e s i g n e d   b y   A n n a  t’ H a r o n»