Александр Блок (Михаил Савояров. Лица)

Полный ... Блок автор : Юр.Ханон        ( не считая внука короля ) ← Жестоко забытый Жестокий эксцентрик → Ханóграф: Портал  Полный ... БлокЪ  ( в’место после’словия ) Ночь, улица, до фонаря аптека...:297 ( Михаил Савояровъ )  очевидно не поэт ...в место вступления (вроде преступления) заставлю себя сказать (только ради завязки романа) несколько слов о вашем Блоке. Вернее говоря, не о нём, а — о его лице. Вскользь и почти без пристрастия... Словно бы читая с листа. Без особого внимания и почти рассеянно..., между тем, время от времени поглядывая... (немного искоса) совсем — не-на-его — фотографическую карточку. Словно бы совсем с другим лицом. — На первый взгляд... Слегка непосвящённый.   «Другим», — сказал я только что. — Другим..., читай: значительно менее узнаваемым и почти незнакомым, особенно, в последние сто лет... Вот, о том-то и речь: как говорится, «невелика потеря». Думаю, «всяк сюда вошедший» (и даже... начавший читать) без труда сможет вызвать из недр (национальной) памяти лицо Александра Блока, знакомое если не с раннего детства, то со школьных времён — уж точно. Фотографическое, конечно. С первого взгляда ставшее хрестоматийным и даже более того: архетипическим. Почвенным и основным. Почти эталонным. В отличие от савояровского, к примеру. Или безо всякого отличия (и примера). Само по себе. — Отрешённое, вдохновенное, рафинированно-спокойное лицо генiя, шагнувшее со страницы учебника — прямо в унылый мозг отечественного школьника. Как Блок. От начала и до конца жизни.   Глядя на его сногсшибательные фотопортрэты, сразу хочется поставить..., поставить двойную жирную черту, а затем — точку... Или сразу две (точки), одну над другой, по вертикали, чтобы всё было предельно ясно: вóт!.., вóт, дождались наконец-то, это и есть поэт. — Он. Единый и неделимый.   Эталон, образец (а не те, с позволения сказать, образины, что вокруг него). Блок. Настоящий поэт..., поэт с большой буквы «П». Не только символист, но и сам — символ, по совместительству.  Твоё лицо бледней, чем было  В тот день, когда я подал знак,  Когда, замедлив, торопила  Ты лёгкий, предвечерний шаг. А.А.Блок, 1906 г. — Да ещё и какой символ!..   Даже захочешь, а лучше — не придумаешь. Не представишь. И не нарисуешь. Так всегда бывает, если (когда) по инерции сталкиваешься с чем-то Подлинным и Сложным (каким должно быть самоё искусство), выходящим за рамки привычной жизни. — А ведь здесь даже беглого взгляда довольно, чтобы узреть: не раз, и не два, а дважды два он — не просто Блок, а цельный символ (чтобы не поминать всуё ещё и символизм). Или жупел, — если так понятнее. Для начала: самому себе символ, а затем ещё — и всему остальному... вокруг себя. — Потому что..., — прошу прощения.   Потому что, — я повторяю, положа руку на сердце (и некоторые смежные органы): в точности таким и должно быть в представлении лицо — поэта. Нездешним. Непроницаемым. И проникновенным. Короче говоря, таким, что будешь искать (слово) тринадесять лет, да всё одно — не отыщешь: каковó же оно, это лицо. — Снаружи, видимое изнутри. Словно бы по предельному контрасту...   Красив и высок был Ал. Блок: под студенческим сюртуком точно латы, в лице «строгий крест». Где-то меж глаз, бровей к устам. Над лицом, отрочески безволосым — оклад кудрей пепельных с золотисто-огненным отливом, красиво вьющихся и на шее... (Евг. Иванов):15 и снова — маска   Тысяча извинений..., потому что именно с него, с лица я и начну свой невидный спич, чтобы вскоре, следуя классике жанра, бросить его, оставив — неоконченным. Или остановившимся, что значительно точнее.   Даже на первый взгляд здесь нельзя найти ничего..., — ничего иного, кроме игры слов..., негромкой и незначительной. Точнее говоря, всего двух слов поверх маски: лицо Блока или блок лица. Застывшего. Выданного и данного одиножды на всю жизнь, как знак самого себя. Здесь и одновременно не здесь. Живой и потусторонний. Всего лишь присутствуя и не участвуя. Снаружи. И совсем наоборот внутри... Словно бы раз напугавшись..., а затем одеревенев от страха. На всякий случай.   — Мальчик, подросток, юноша, наконец, поэт, очевидно велiкий поэт с неподвижным, застывшим лицом без мимики. Застывшим... Как маска. Или просто — маска. Без мимики, — сказал я. Или — почти без неё.:57 Точнее говоря, не сказал, но всего лишь — повторил вслед за всеми теми <обывателями, поэтами>, кто знал, рассказывал, вспоминал о нём. — Сначала во времена его жизни. — А затем, — вскоре после них... 1. генезисъ   Казалось бы, любая фотография (воспоминание) — и есть «остановившееся лицо», да ещё и маска, вдобавок. При жизни — посмертная. Оставленная намеренно в качестве образа. Впечатления. Или воспоминания... А после жизни — чужая. Почти неузнаваемая. Раз и навсегда застывшая на поверхности (лица, лицевой). В безуспешной попытке остановиться. Или даже сохранить себя... — Ну, прямо — «Блок какой-то»... Впрочем, оставим.:6 Напрасные разговоры: о лице. С лица. Заподлицо... — Конечно, можно было бы начать с наследственности (так проще всего). — И ею же закончить (как говорится, и там уже всего с избытком).   Дед мой — лютеранин, потомок врача царя Алексея Михайловича, выходца из Мекленбурга (прародитель — лейб-хирург Иван Блок был при Павле I возведён в российское дворянство). Женат был мой дед на дочери новгородского губернатора — Ариадне Александровне Черкасовой.  (А.А.Блок, Автобиография)   И верно, поэт не соврал (хотя и сказал с’лишком скупыми словами не всё..., далеко не всё). Упомянутый десятью словами дед — Лев Александрович Блок, и впрямь был лютый лютеранин (чтобы не углубляться), немец до мозга (костей). Пожалуй, излишний педант и зануда («ganz akkurat»), настоящий чиновник-чиновник по духу и нюху: демонстративно корректный, сухой, точный. Лицо, впрочем — вылитый Блок. Вершина карьеры, предел мечтаний: вице-директор Департамента таможенных сборов. За два года до смерти Лев Блок вышел в отставку и вернулся с женой в Дрезден. Утомившись пожизненным сражением с расейским бес...порядком. И только покинув лабиринты государственного аппарата, внезапно оказался лицом к лицу с самим собой. Встреча была разрушительной. Жил в Германии (на грани мании) крайне замкнуто, почти ни с кем не общался. Стал нелюдимым. В последние два года подчёркнутая мелочная аккуратность (чисто, по службе) постепенно стала усиливаться, пока не перешла в маниакальный синдром. Всякий день непрерывно наводил в комнате порядок. Переставлял вещи. Для всех предметов (начиная с канцелярских) заказывал предохранители, чехлы, колпачки или футляры. Наконец, оказался в клинике для душевнобольных, где и умер 17 августа 1883 года. — Внуку его тогда не исполнилось ещё и трёх лет...   Другой дед (отец матери Блока)..., чтобы не продолжать в прежнем духе, — был не чета первому (тем более, и внук совсем не походил на него). И всё же, обойти его памятным словцом было бы — дурно. Почти полная противоположность вице-директору Департамента таможенных сборов. Невольно вспоминается что-то очень печальное... из курса начальной химии: — «уксус плюс сода»..., или «щёлочь минус кислота»... — не говоря уже обо всём остальном...   В своём сельце Шахматове (Клинского уезда, Московской губернии) дед мой выходил к мужикам на крыльцо, потряхивая носовым платком; совершенно по той же причине, по которой И.С.Тургенев, разговаривая со своими крепостными, смущённо отколупывал кусочки краски с подъезда, обещая отдать всё, что ни спросят, лишь бы отвязались.  (А.А.Блок, Автобиография)   Старший брат знаменитого химика Бекетова, и сам тоже, что называется, — ботаник..., причём, настоящий. Без подделок. Почти как из гербария. И профессор, и академик — тоже настоящий. Человек натуры совсем не сильной, да и характера — тоже (типично травоядный), и вообще, как и полагается большому учёному — слегка чудак..., не от мира сего. В довершение всех бед — отец трёх дочерей (почти все — «поэтессы», не к столу будь помянуты).   «Хозяйством занималась бабушка Елизавета Григорьевна, в важных случаях вопросы решались семейным советом, а в крайне важных поручали Андрею Николаевичу выполнить роль главы — пойти «покричать». Андрей Николаевич, в своём кабинете, погружённый в книги, относившийся с полным равнодушием к материальным вопросам вообще и к хозяйственным в частности, не считал себя в праве отказываться от предоставленной ему роли главы, по призыву вставал с своего кресла, закладывая руки в карманы, нахмуривая брови, выходил на крыльцо, место самых важных объяснений, рассеянно оглядываясь, в какую сторону надо «покричать», выполнял более или менее неудачно свою роль и тотчас принимал своё обычное добродушное выражение, самодовольно улыбаясь, явно переоценивая свою заслугу, шагал обратно к своим книгам и гербариям».   Однажды дед мой, видя, что мужик несёт из лесу на плече берёзку, сказал ему: «Ты устал, дай я тебе помогу». При этом ему и в голову не пришло то очевидное обстоятельство, что берёзка <краденая> срублена в нашем лесу.  (А.А.Блок, Автобиография)   Уже после 1883 года, во времена почти без просвета, будучи смещённым с поста ректора университета, дед Блока ещё более десятка лет продолжал читать курс ботаники в Петербургском университете, — пока окончательно не потерял способность совершать поступки..., — какие бы то ни было.  Там старец шел — уже, как лунь, седой,  Походкой бодрою, с весёлыми глазами,  Смеялся нам, и всё манил рукой,  И уходил знакомыми шагами. А.А.Блок, «На смерть деда» 1 июля 1902 г. с. Шахматово — включая и самые элементарные...   Летом 1897 года старого профессора Андрея Бекетова разбил паралич (точнее говоря, обширный инсульт), — а затем, говоря номинальным образом, он прожил ещё пять лет в кошмарном состоянии (уже) не человека и не ботаника. Лишённый возможности самостоятельно ходить, двигаться и разговаривать, он провёл последние свои годы возимым в кресле на колёсах и перекладываемым в кровать.   Бывший ректор Императорского университета Андрей Бекетов скончался 1 июля 1902 года всё в том же Шахматове (лето), — и его ветхий труп, продолжая действовать с какой-то изуверской настойчивостью, тоже привезли хоронить в стольный град Петербург. Пожалуй, среди ближних предков поэта Блока он был — самым нормальным и психически здоровым человеком. Поэзии и славы своего внука он так и не узнал, ботаник эдакий... — впрочем, это уже — лишнее..., совсем.:11   Отец <...> был человек неуравновешенный, <...> он держал свою жену впроголодь, бил её; это послужило причиной их развода через год после свадьбы. Был в то же время выдающимся музыкантом и тонким стилистом.  ( Я.В.Минц, «Александр Блок», 1928 г.)   С каждым шагом всё ближе и ближе ко времени и месту... И всё дальше — от существа и лица. Впрочем, сразу оговорюсь: не следовало бы придавать этому особого значения. Ровно таким образом происходит и сама жизнь. Ничего более. Чуть ниже, покончив с родственниками, я разберусь с этим «противоречием» по-быстрому.   Отец Блока — особая статья расходов, похоже — имевшая окончательный вид, последний перед диагнозом. «По наружности он был высокий, очень худощавый, сутуловатый, несомненно еврейского, благородного типа мыслителя и пророка (о чём он мыслил, будет речь дальше), но к особо скорой дружбе ни внешность Блока, ни его манера говорить и относиться к собеседнику — не располагали; невольно чувствовалась огромная самостоятельность мысли и большая гордость».  Так, с жизнью счет сводя печальный,  Презревши молодости пыл,  Сей Фауст, когда-то радикальный,  «Правел», слабел... и всё забыл;  Ведь жизнь уже не жгла — чадила,  И однозвучны стали в ней  Слова: «свобода» и «еврей»… А.А.Блок, «Возмездие» после 1910 г. — так можно было сказать только издалека, со стороны...   «...Отец поэта, блестящий юрист и музыкант, был клиническим садистом, мучившим двух жён и окончившим свои дни одиноким неопрятным душевнобольным. О том, что значило быть сыном Демона, писалось «Возмездие»...:72 — фраза следует за фразой. Как минимум.   Между тем, не станем напрасно вспоминать и морщить остатки лица: никакого отца у Блока не было. Не было, прежде всего, как предмета. И напротив того, он был — как тяжкое отсутствие. Пустое место, отшибленное в детстве. Некроз... Всего лишь тяжёлая кровь, пожизненная травма и такой же раздражающий фактор. Особенно, если глядеть изнутри. Причём, с любой стороны..., от каждого из них. — редкий случай взаимности...   Сын и отец? Как бы не так!.. Первую половину жизни они почти не общались и не сообщались (да и вторую, собственно — почти так же). Всё сказанное Блоком об отце сквозит крайним несочувствием, почти открытой (полостной!) брезгливостью и, одновременно, жгучим желанием скрыть свои «дурные» чувства: за краткостью, за фразой, за рифмой или ритмом. Положа руку на сердце: лучше бы его вовсе не было на свете, этого мерзавца..., пардон, отвратного человека. — Больше десяти лет Блок пытался закончить поэму, (отчасти) посвящённую смерти отца. «Возмездие», она называлась (не слишком ли красноречиво). — Нечто вроде попытки самоанализа. Так и не доведённая до законченного состояния. Полностью лишённая диалога. Изданная спустя... полгода после смерти автора (зачем?) трафаретными доброхотами и некрофилами. а немец думает: родня — вскрытие..., почти трепанация...   — Но даже в «нормальной», почти канцелярской автобиографии, едва речь заходит об этом отце, каждая строчка Блока-младшего отмечена отстранённостью, отчуждением, попыткой сказать просто и нейтрально. Достигнув, наконец, драгоценного эффекта отсутствия. — «Я встречался с ним мало, но помню его кровно. Детство моё прошло в семье матери»... — Почти сразу после рождения сына мать Блока разорвала отношения с мужем и впредь старалась о нём не говорить. Несомненно, это была громадная неудача, сделавшая из жизни остаток. — или нечто иное, о чём ещё придётся сказать...   Пожалуй, вполне довольно было бы и того одного с них обоих, что..., едва узнав о «поэтическом баловстве» Александра Блока-младшего, этот отец настрого запретил ему подписывать стихи так, чтобы они допускали хотя бы какое-то двойное толкование и «могли опозорить его имя» (ведь он «тоже» был Александром). Собстственно, после этой беседы отца против сына и появилась тавтологическая подпись, знакомая с детства..., навязшая как штамп..., немного странная на ощупь... И на взгляд. Даже на первый. «А.А.Блок» — казалось бы, почему? Зачем? Что за странное «А.А.»? — Да потому и затем только, чтобы не «А.Л.» Кажется, они оба одинаково не хотели перепутаться... Между собой.  Отец лежит в «Аллее роз»,  Уже с усталостью не споря,  А сына поезд мчит в мороз  От берегов родного моря… А.А.Блок, «Возмездие» — не слишком ли забавно, после всего?..:511   И стеснялись, и старались забыть, и брезговали они друг другом — пожизненно. А затем — и посмертно. Стеснялись. — Да... И не желали знать. Словно шелудивого братца. Или срамной болезни. Один — поэта и позора своего (в первом браке) стеснялся, другой — варшавского еврея и партикулярного ничтожества, мелкого человека, отвратного чудака со «странностями». Незаконченного профессора и такого же садиста. Не дай-то бог, чтобы принёс родственничка. Тем более — отца. Такого, о котором — как о покойнике. Или очень тихо. Или совсем... молча. Пустые старания: скрыть. Опустить... Всё равно — другие поднимут и скажут. Всё что умолчано. А забыть такое можно только через беспамятство (амнезию). И даже «возмездие» не поможет. — а также искупление, может быть?   «...Он плевал на её крест, бросал на пол её Евангелие и, разумеется, злился, когда она молилась. Но какую нужно иметь утончённую жестокость, чтобы бить по лицу, как он это часто делал, нежную, любящую жену, очень молодую, почти ребёнка. Между прочим, он бил её обручальным кольцом. <...> Когда я узнала, как обращается Александр Львович с женой, его вид стал внушать мне ужас. Да, в этом человеке было что-то страшное, поистине дьявольское. <...> Он был слишком отвлечённый человек и совсем не знал, как нужно обращаться с детьми, он не умел ни приласкать Сашу, ни позабавить, ни говорить с ним на его детском языке, применяясь к его понятиям, ни подарить ему какую-нибудь игрушку или лакомство. Ребёнок, очевидно, чувствовал в нём что-то страшное и глубоко чужое. Дети вообще очень чутки, а маленький Блок был особенно чуток. В этом чужом человеке, который иногда откуда-то являлся и как будто чего-то ждал от него, не было ничего милого и ничего того, к чему ребёнок привык от всех, кто его окружал».  Отец в гробу был сух и прям.  Был нос прямой — а стал орлиный.  Был жалок этот смятый одр,  И в комнате, чужой и тесной,  Мертвец, собравшийся на смотр,  Спокойный, жёлтый, бессловесный. А.А.Блок, «Возмездие» — впрочем, это уже лишнее..., не более, чем подробности.:11   Пожалуй, больше всех отличился в этом деле рассеянный профессор Бекетов, удивительно цельная натура (довольно одного взгляда на его лицо..., для тех, кто понимает). Каким-то чудом (вероятно, православным) он сумел не только помочь мужичку донести срубленную берёзку до дома, но и попутно выдать свою девятнадцатилетнюю дочь за вполне заурядного приват-доцента, ни с одной стороны не представлявшего собой мало-мальски серьёзной «партии». Тем более курьёзно, что дело шло о вполне нормальном, традиционном браке, в результате которого могли родиться дети..., — и не только дети, прошу прощения, но и ещё кое-что поверх... Во всяком случае, сегодня, — спустя более сотни лет, — это заметно с особенной выпуклостью. — на том месте, где должно быть углубление.   Письма Ал. Льв. к жене, писанные вскоре после разрыва, к сожалению, погибли при пожаре Шахматовского дома. В них любовь Ал. Льв. выражается с великой силой и глубиной. Он каялся в своих ошибках, называл ее мадонной и мученицей, но надо всё-таки понимать, что и вторая его жена, женщина далеко не избалованная жизнью и с самыми твёрдыми правилами, тоже ушла от него после четырёх лет брака, ушла обманом, увезя с собой трёхлетнюю девочку. Очевидно, Ал. Льв. был непригоден к семейной жизни по какой-то атавистической, ненормальной жестокости, вероятно, унаследованной им от предков со стороны его матери, урождённой Черкасовой.  ( М.Бекетова, «Воспоминания о Блоке» )   Впрочем, оставим пустые разговоры об отцах и детях. Сказанного и так более достаточно, — для небольшого наброска головы, — впрочем, имеющего вид окончательный. Наконец, несколько слов, так сказать, о носительнице или матери, — этой «нежной, любящей жены, очень молодой, почти ребёнка», — ни характер, ни натура которой не могла составить ни малейшего противодействия или хотя бы конкуренции пресловутому «Ал. Льв. Бл.» — ни в один из необходимых моментов биографии...   Само собой, наглядность — жестокий урок. На всю жизнь. Столь яркие & ярые из...начальные впечатления не проходят даром. Точнее говоря, они попросту не проходят... и стóят дорого. Иногда — очень дорого.   Фрагментарно описанное здесь приключение (в возрасте девятнадцати лет..., в стиле то ли Диккенса, то ли Конан Дойла), с которого столь ярко и удачно началась семейная & взрослая жизнь девочки-девушки-женщины, не могло не п...оставить отпечаток на психике и органике (наподобие фельдфебельского сапога). Тем более, что почва отнюдь не была каменистой... И с самого детства будущая мать поэта не отличалась особенным здоровьем: телесным или душевным (тем более, нормальностью). Или хотя бы элементарной детской уравновешенностью, на худой конец. И здесь проще всего снова судить с голоса её сестры...   «В детстве Александра Андреевна была очень нервная, истеричная девочка, капризная и непокорная. Нередко находили на неё припадки беспричинной злобы, которые быстро проходили, сменяясь такой милой, горячей ласковостью, такой шаловливой, заразительной весёлостью, что все забывали неприятные проявления её характера. Она была резва, откровенна, в высшей степени непосредственна. Во всем складе её, даже физическом, было что-то бурное и буйное. Её детские болезни всегда проявлялись резко: сильным жаром, бредом, беспамятством, острыми болями. Ни у кого из её сестер не было такой сильной скарлатины и кори, как у неё. Последствием скарлатины, по приговору докторов, и явился тот порок сердца, которым она начала страдать лет с шестнадцати». — со всеми вытекающими последствиями...   Впрочем, не будем преувеличивать мелочи..., вслед за врачами: само по себе «сердце — не порок», конечно. Куда слабее и порочнее было всё то, что находилось вокруг него. К примеру: выше. Или — ниже. Вокруг той золотой середины, из которой, как мы уже давно знаем, появляется не только жизнь, но также и всё остальное. Без остатка. — Эй, вы куда!?.. — статья ещё не закончена!..

Ком’ ...ментарии задним числом... Ис’ ...сточники кроме источников Лит’ература   ( без блока, вероятно ) Ханóграф: Портал Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Внук Короля» (сказка в п’розе). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2016 г. Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (худшее из лучшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г. Юр.Ханон «Альфонс, которого не было» (или книга в пред’последнем смысле слова). — Сан-Перебург: (ЦСМ. 2011 г.) Центр Средней Музыки & Лики России, 2013 г. Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус «Два Процесса» или книга без права переписки. — Сан-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2012 г. Юр.Ханон «Чёрные Аллеи» (или книга, которой-не-было-и-не-будет). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г. Юр.Ханон «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г. Юр.Ханон, «Мусорная книга» (в трёх томах). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 191-202-221 гг. (внутреннее издание) Ханóграф : Портал Эр.Сати, Юр.Ханон «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Сана-Перебург: Центр Средней Музыки & Лики России, 2011 г. Юр.Ханон «Неизданное и сожжённое» (на’всегда потерянная книга о на’всегда потерянном). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2015 г. Юр.Ханон. «Скрябин как лицо», часть вторая, издание первое (несостоявшееся и уничтоженное). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2002 г. Юр.Ханон «Животное. Человек. Инвалид» (или три последних гвоздя). — Санта-Перебура: Центр Средней Музыки, 2016-bis. «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г. Юр.Ханон. «Вялые записки» (бес купюр). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 191-202 гг. (сугубо внутреннее издание). — 121 стр. См. тако же Ханóграф: Портал Михаил Савояров, ещё один ... король мимо трона Михаил Савояров (и его стихи)  ( на его сайте в папке «Слова» ) Из бранного — в избранное  ( сухой остаток ) «Из бранного — в избранное» от Псоя Короленко  ( первое после...словие после первой книги ) Столица Савойской Империи  ( воспоминания осколка ) « Трубачи » внука короля  ( маленький оригинал для будущих больших копий ) « Трубачи » Александра Галича  ( маленькое раз’следование с большим под’текстом ) « Трубачи » Юрия Германа  ( или анонимка бес доноса ) Ханóграф: Портал Родня... от Шумахера до Савоярова Двуглавый Штейнберг...  ( и «даже не родня» ) Анархист от — музыки «Внук Короля»  ( или фанфары для фумистов ) Пётр Шумахер, придворный поэт царя Авгия Карл-Эммануил, совсем неправильный король Не богемный, а богемский  ( или дурак ты, Дима ) «Вот, что наделали песни твои!..»  ( от печки до Савоярова ) Фанфары по фумизму  ( или странный раритет ) см. дальше →  Auteur : Yuri Khanon.    Все права сохранены.     All rights reserved. * * * эту статью может редактировать или исправлять только один автор. — Всяк имеющий странное желание что-то поменять в этом тексте, — может внести в него свою лепту: малую или боль’шую... * * * Статья публи’куется в...первые : текст, редактура и оформление — Юр.Савояров, esc. «  s t y l e t  &   d e s i g n e t   b y   A n n a  t’ H a r o n  »