Мышиный горошек (Натур-философия натур. Плантариум)

Материал из Ханограф
(перенаправлено с «Vicia cracca»)
Перейти к: навигация, поиск
Vícia crácca       
      ( или некстати измельчавшие )
полу’автор : Юр.Ханон   
    (не считая дяди-Пети)
Божественное растение дьявола Баланда под видом лабуды

Ханóграф: Портал
NFN.png


Содержание



Belle-L.png... Щёлкатель горошка ...Belle-R.png

( ... маленький нов’годний диверсисмент ... )

Шуршали мыши про горошек, 
Мол, нас горошек огорошит... 
( Михаил Савояровъ ) [1]

...не только мыши, бывает на свете и помельче горошек...
мелкий горошек [2]

Н
у чтó, доигрались? Обмелели? Измельчали? До мышей доскреблись?.. — не прошло и пяти лет (варианты: семи, десяти, ста, двух тысяч...), — и вот пожалуйте: результат!.. Налицо полный, полнейший джентльменский набор..., даже полнее полного: крыса подзаборная, мышиный король, щёлкатель орехов, раб галерный, тараканий горошек, государственная моль, венценосная бацилла, бредовый вирус, Рио-де-Жанейро, ослиный череп, гуд бай...[комм. 1] Круг замкнулся.

— Пора начинать новый. Вдвое лучше прежнего...

  Ну чтó, опять доигрались? Герои, силачи, титаны, полубоги! — лес до небес. Обмелели? Измельчали? До мышей доскреблись?.., — до мокрых. Не прошло и двух тысяч лет, как запал перешёл — в запах. А затем — и вовсе кончился. Вместе со всем остальным, что только может... кончиться. Так, словно и не было его. — Крыса галерная, мышиный череп, щёлкатель горошка, раб подзаборный, тараканий орех, государственная бацилла, венценосная моль, бредовый вирус, Рио-де-Жанейро, ослиный король, гуд бай... Круг второй...[3] Отовсюду слышится: надень маску, надень маску, ну прям, как на карнавале, идиот на привале. — Значит, натягиваю..., надеваю гримаску (сразу пятую, значит, чтобы отстала). Она не отстала: всё мало. Что делаем дальше?..

— Мельчаем, брат... Был горох, стал горошек. Продолжаем в том же духе.

  Был мышиный, стал тараканий. Был тараканий, стал как моль. Один моль горошка. Мышиного. И с ним король, тоже мышиный... — Туда-сюда, туда-сюда, так и бродишь по остатку мышиного мира. Среди консервных банок — с тараканами. Или с молью. Среди насекомых. Как последняя тень. Как две последних тени: одна отца, а другая — Гамлета. И сам туда-сюда, туда-сюда (ходишь, пока не отлетишь — к теням)... И они туда-сюда, туда-сюда (ездят, пока не осядут на дне..., в отложения)... «От этих беспросветных хождений тупеешь, мельчаешь, жизнь проходит мимо тебя ― и мне вчуже себя жалко»..., — как говорил один крокодил.[4] Им-то, гунявым, хорошо-с, пожалуй. Им-то мельчать уже некуда-с. Как говорится: всё-с, приехали-с. Мышь, таракан, моль, бацилла, вирус. Всё-с. Дальше некуда-с. А нам-то..., ещё ого-го сколько предстоит. Мельчать-с. Да пресмыкаться-с... до полного оцепенения. — Чисто, целина непаханая...[5]

— Обидно, брат... Был горошек, стала пара вошек. Что ж, бывает и поплоше.
  Не будем поэтому собирать в сокровищнице сердца, ума, в сокровищнице жизни ничего такого, что слишком мелко и от чего мы мельчаем; а поставим себе вопрос при каждой встрече, во всех наших человеческих обстоятельствах, по отношению к каждому человеку и ко всему в жизни: Как бы я поступил, если бы это было его последнее мгновение или последнее моё мгновение?[6]
митрополит Антоний Блум, Притча о безумном богаче ( 1979 )

  Но давайте сразу же оставим глупые гримасы — за порогом. Я хотел сказать, — далеко..., далеко за порогом вдумчивого биологического анализа. Потому что, между нами, — раз уж вы единожды сунули сюда своё плоское лицо, — не место верхоглядству, зубоскальству и прочим поверхностным суждениям высшего разума.

...тут, понимаш, целое поле микроскопических организмов...
мельчаем, брат? [7]
— Глубоко уважаемый господин Потребитель. Обыватель. Мещанин.
— Сейчас (в смысле: здесь и сейчас). Одну минутку...

  От начала и до конца..., — да, от начала и до конца (жизни) я настойчиво не рекомендовал бы воспринимать (или, тем более, по’давать) процесс..., да..., я хотел сказать, этот прекрасный, ни на минуту не прекращающийся естественный процесс эволюционного совершенствования вида (в том числе, и внешнего, разумеется) — как нечто смешное или позорное.[8]:596 А также негативное или дурное. Не говоря уже о так называемом измельчании или вырождении. Давно пора бы оставить эти поза...прошлые бредни сумасшедшим гениям и придуркам, место которым — на позабытом кладбище макулатуры. Или в виде тонкой струйки дыма, поднимающейся к возвышенным небесам.

— И чем выше, тем более... мелко видно. Вплоть до полного исчезновения.

  Ну и правильно! Потому что...., потому что... этот ваш человек..., человечек... — животное стадное (а кое-кто даже и — стайное), завистливое, да ревнивое. Окидыват он, значить, вокруг себя пышное поле жизни, травостой, — да и за голову себя хватат. — Что ж это делается, братцы! Тут, понимаш, целое поле микроскопических организмов, а только я один тут среди них торчу как корова. Мишень для артиллерии врага. Они-то, знать, хитро устроилися. Одни, значить, по норам прячутся, не видать, аки мыши со своим с... горохом. А другие — и вовсе измельчали, да так, что голым глазом и не разглядишь! Потому: мелкоскоп требуется, трубчатый.[9] — Крыса королевская, мышиный орех, подзаборный щёлкатель, галерный вирус, раб тараканий, государственный горошек, венценосный череп, бредовая бацилла, Рио-де-Жанейро, ослиная моль, гуд бай... Круг третий... И никто, значить, своим ничтожевством не тяготится. Потому как — удобно оно, компактно. Скрытно да сытно. Мала мала меньше. Прост проста проще. Ну..., и чем же я хуже, человек разумный. Ежели всé мельчають, так и я стану — мельчать, чтоб им тошно было.[комм. 2] Потому: закон природы. Противу него не попрёшь!.. А попрёшь — так и отдохнёшь.

— Мельчаем, брат... Был горошек, стал поплоше. Нас горошек огорошил.

  — Тем более..., процесс не только удобный, но идёт сам собой, как по накатанному: чем дальше мельчаешь, тем легче мельчать. И практичнее, вдобавок: следы заметать удобнее, концы прятать проще. Одно дело: примат..., а другое — примат мышиный. Опять же: и горох тому не исключение. Дело потому — ясное, на просвет видное: корм скоту (сам ты скот). Суп. Каша. Котлеты. Гренки. Метан. Сероводород. Метилмеркаптан. Короче: газпром, мать... — И оглянуться не успеешь: уж зима кати́т в глаза.[10] Торгуем, огонёк в глазах. Вроде как при деле. И при харчах: на всю жизнь. И снова — мельчаем между делом. И казалось бы: куда ещё мельчать? — вроде бы дальше уж нéкуда, мельче мелкого стали, от земли два вершка не видать. — Ан-нет, потому что впереди (и сзади) всегда бесконечность. Мельчай сколько влезет. Без ограничений. Тут у нас полная свобода. Потому: отцы наши мельчали, деды мельчали, — и нам мельчать завещали. Так от века заведено. А тот редкий, кто не мельчал..., — так ясное дело, дерьмо-человечишко. Бирюк на отшибе. Людей наших не любит. Ценностей не уважает. Только зыркает издали на нас — как злой пасюк. Но для нашего прекрасного совокупного мельчания — это не помеха. Караван лает, собака спит. — Крыса щёлкающая, мышиная бацилла, подзаборный король, галерный вирус, раб ослиный, тараканий орех, государственная моль, венценосный горошек, Рио-де-Жанейро, бредовый череп, гуд бай... Круг четвёртый...[11]

— Мельчаем бес перерыва... Был поплоше, стал поплоще. И не толстый, и не тощий.
  Это напоминает шутку прежнего князя Я.И.Лобанова. В старой Москве была замечательно малорослая семья; из рода в род она всё мельчала. «Ещё два-три поколения, ― говорил он, ― и надобно будет, помочив палец, поднимать их с полу как блёстки».[12]
Пётр Вяземский, Старая записная книжка ( 1863 )

  И всё же, оглянувшись по сторонам, я снова приподниму свой глаз вопиющего в (оптиной) пустыне. Потому что..., — прошу прощения, я хотел сказать: потому что всё на свете (включая бесконечность) имеет свой предел. Даже и заблуждение (бесконечное). Или тупость (человеческая). А потому... раз и навсегда следовало бы поставить все точки над буквой. Чтобы впредь, скажем, (не) путаться самому и (не) путать других (как следствие)...

...Всё что ни есть их совокупность, их потребление, их жизнь — суета, ценности, желания, порох, спички, бумажки, щепки, газ. Переход сверху вниз...
...мелкая святыня...[13]
— Во всяком случае, тáк хотелось бы посоветовать.
— На фоне всеобщего, равного и неуклонного измельчания.

  Хотелось бы... Но — увы, не получается. А потому здесь лишний раз и повториться не грех. Совсем не грех... Что же влечёт..., и что ведёт их к измельчанию? — ответ оглушительно прост: всё. Разве только с одним ма-а-а-аленьким уточнением. И даже не уточнением, а уточненьицем (таким же мелким и всё более мельчающим от начала к концу): всё, — сказал я, — именно так, — всё, решительно всё, что только имеется в них человеческого; всё совокупное, что только их съединяет; всё повседневное, что только составляет победоносный процесс их жизни. И всюду, где только кажется им, что они растут, укрупняются и прибавляют, — глядя на них, можно не сомневаться: это и есть подлинный апогей & апофеоз их измельчания. — Крысиная бацилла, мышиный щелкунчик, подзаборный осёл, галерный король, раб вирусный, тараканий горошек, государственный череп, венценосная моль, Рио-де-Жанейро, бредовый вирус, гуд бай. Круг последний... Всё что ни есть их совокупность, их потребление, их жизнь — суета, ценности, желания, порох, спички, бумажки, щепки, газ. Переход сверху вниз. — Потребность. Потребление. Потребитель. Человек. Осёл. Собакка. Крыса. Мышь. — Горошек... Бывший горох. Когда-то бог (горох). Немного позже — идол. Затем, конечно, царь (под тем же именем). А после, как по накатанной: боярин, дворянин, холоп, дворник, нищий, осёл, собакка... и далее по списку. — Всё ниже и ниже, всё мельче и мельче, мал мала меньше, шаг за шагом, шаг за шагом, нога в ногу, но’га в но’гу, левой, левой, запе-е-евай!..., — он нас ничем не огорошит, мышиный всюду наш — горошек...[14]

— Стой! Раз, два... А может, хватит мельчать, мельчить, мельтешить?..

  А вот и нет, не хватит, не хватит, нам ничего никогда не хватит!.. Вот такие мы: богочеловеки, сколько ни дай, сколько ни отними, а всё одно — мало. Всего мало. И хорошего мало. И плохого мало. Потому всегда есть — куда ещё добавить. И хорошего, и дурного. До бесконечности. И всегда можно ещё больше, ещё лучше, ещё хуже, ещё больнее, ещё мельче... Сто — очень мало. Тысяча — опять мало. Две — ещё меньше. Сто тысяч — маловато будет. Миллион — совсем нищета. Сто миллионов — побольше хотелось бы. Миллиард — совсем мало. Десять миллиардов — опять маловато. Вот как мы мельчаем!.., с огоньком, жирные коты, толстые скоты, банкиры и дельцы, купцы и скопцы, политики и паралитики, мельчаем всякий день и всю жизнь, каждый час и любую секунду, мельчаем и — души в себе не чаем, потому что — «кровь есть душа»[15] и все мы такие от крови до крова, душные от души, приматы от бога и по полному примату веры. Вечно готовы мельчать..., за себя и чью-то мать, как начнём раз мельчать, так и конца мельчанию не положим...,[16] бес скончания, а потóм снова мельчаем, и мельчаем сколько влезет, а потом сколько не влезет, эй, пихай, пихай в мошну, осёл, крыса, мышка, таракан, бацилла, вирус, пихай-пихай, — всё толще, и толще, и толще, полёт наших пламенных птиц..., — так и пихаем, так и мельчаем, пока по шву не треснем. «Всё мало, мало, мало, — давай, ещё давай!..»[17] И каждое поколение, каждый новый человечек, что особенно радует, начинает заново своё дело, своё бесконечно мелкое, суетное дело — приращения, возрастания, восхождения. Успеха мышиного.[комм. 3] Богатства. Власти и сласти. И всё ему — мало. Мельчай! — Ещё, ещё давай.[17] И так до бес...конечности. Пока, вконец измельчав, не упрётся толоконным лбом — прямо туда. В доску... Купец. Делец. Скопец.

...брюхо, пиво, тачка, дети, мальдивы...
этот Дима(1990) [18]
— Плоха та свинья, которая не хочет заполнить собою весь мир...[19]:216[комм. 4]

  Кстати о птичках... Как сейчас по’мню (словно живая перед глазами стои́т) свою пред’последюю встречу (земную) с Димой Губиным, нашим мнимым ренегатом и почётным экс’патриантом священной Земли Потребления...[комм. 5] Глядя на меня не без удивления, сей доблий муж произнёс не без живости: «ну... жму руку, старик. Уважаю. Редко кому удаётся дотянуть до нашего возраста живым,[комм. 6] да ещё и в уме. Во всей стране я таких знаю только двух-трёх человек, как Дима Быков, например. А все остальные — брюхо, пиво, тачка, дети, мальдивы... Ну чего я тебе рассказывать буду. Сам знаешь». — И правда. Пересказав мне вкратце основное содержание всё той же прекрасной «Arrivée» преподобного Эрика, губастый Дима вскоре удалился, чтобы продолжить работать в указанном направлении: «брюхо, пиво, тачка, (детей пропускаем) мальдивы...» Короче говоря, мельчать..., — мельчать и мельчать, сколько хватит духу, сил (и главное: отведённого воз...раста и роста). — Пожалуй, одного только и не хватает в приведённом гомологическом ряду. А хотелось бы всё-таки дополнить, друг ситный... Хотя бы немножко: брюхо, пиво, тачка, мальдивы...

— и мышиный горошек..., поверх всего. Как памятник.
— или памятка, вернее сказать...[20]
  <ах> Как это достойно и поэтично: луна, герой соблазняет девицу пламенными речами и поцелуями... Тьфу, пошлость! В этом проклятом захолустье незаметно мельчаешь <и превращаешься в мышь, маленькую полевую мышь>!..[21]
Михаил Арцыбашев, «Санин» ( 1902 )

  Ну..., не обессудь уж на мои неловкие и угловатые слова & словечки, дражайший дружище Г.... — В конце концов, прими во внимание: ведь я здесь (в этом публичном, пардон, месте) ещё очень мягко к тебе обратился (было время, слыхал ты от меня и куда более сильнее выражения, да и прямо в лицо). И не только в устной форме. — Топором не вырубишь. Кайло не вставишь.

...посмотри ещё раз на собственную удаляющуюся спину, она видна всё мельче и мельче...
...он не сможет...[22]
— Равно как и в точности наоборот.

  Да чтó уж там я (плюнуть и растереть)... Но можно ли возразить, когда даже ты, ты сам..., светлейший Дима Г., умел (а может быть, ещё и не разучился?..) куда строже меня посмотреть на собственную удаляющуюся спину (правда, предпочитаешь это делать очень редко). Ну, припомни, мой славный старичок с детским лицом..., — разве это не твои слова (о самóм себе, любимом). Вдобавок, обращённые ко мне не вдруг, и не впопыхах, а очень даже «через подумать»: «Ты как Дарвин, которого после «Бигля» ежедневно рвало, выворачивало наизнанку, — а я как мудак, который объявил «Происхождение видов» гениальной книгой.[комм. 7] И ничего с тем не поделать: гения будет выворачивать наизнанку, а мудак останется мудаком. Мудак не сможет, он не умеет, не будет разворачивать кампании в поддержку,[комм. 8] мудак занимается частными вещами, к которым относятся слова. Он всего лишь болтолó».[23] — Ну... значит, и на тóм спасибо, детский дяденька-Дима. Как говорил в таких случаях Шура Скрябин: «что за дивный человеческий документ (получился)»...[24]:474 Само собой, получив столь велико...душный подарок (после всего),[25]:590 я только и смог, что искренне поблагодарить его,[комм. 9] моего драгоценного современника, за эту, пускай и запоздалую, но более чем трезвую оценку не только своего, но и всеобщего, прямо скажем, мелковатого & свиноватого (не)участия в том су...щественном (сделанном с усилием воли), что единственно и отличает мелкое от настоящего.[26]:56 — Поистине, царская щедрость: после тридцати лет знакомства, мог ли я ожидать чего-то подобного?.. Разумеется, нет. Это был чистейший приз (на финише). Практически, джекпот. Щелкунчик за сто пятьдесят тысяч..., с ма-а-а-аленьким стручком Vicia cracca. — Не съешь ли немножко горошка напоследок, Дима?.. (мышиного, вестимо)...

— Ксанф, выпей море...[27]
  Силе можно ответить силою же; глупости и пустословию отвечать нечем. Отношения делаются натянутыми и безнравственными. Чувствуешь, что жизненные явления мельчают, что и умы и сердца изолгались до крайности, что в воздухе словно дым столбом стоит от вранья...[28]
Михаил Салтыков-Щедрин, «Сатиры в прозе» ( 1862 )

  Вероятно, после этого всего немногие уцелевшие спросят меня (я уже смутно слышу их недовольный говор): ну хорошо, а при чём тут, собственно говоря, мышиный горошек?.. Точнее говоря, растение мышиный горошек из семейства бобовых, так называемая Vicia cracca, столь определённо объявленная в шапке этой страницы?.. (Вопрос более чем глупый, прямо скажем). Честно говоря, не думал, что когда-нибудь мне придётся объяснять вещи столь очевидные... (тем более обидно: на старости лет, — когда биография уже свёрстана, и под рукой нет ничего из объявленного списка: «брюхо, пиво, тачка, дети, мальдивы...»).

— Ну хорошо, сейчас попробую повторить...
— Минуточку терпения...


 Шуршали мыши про горошек,
 Мол, нас горошек огорошит,
 Горошек нас не хочет, мышек,
 Горошек хочет только кошек,
  Хочу их ― раз-очаровать,
  Горошек только... твою мать.


М.Н.Савояров, 1919 [1]

  Н
у вóт, говорю, шаг за шагом, горошина за горошиной, шарик за шариком, так мы понемногу — и до мышей доскреблись. Допрыгались. Измельчали. В конце концов, ну нельзя же так распускаться и пускать дело на самотёк. Ведь можно и вовсе тогó..., растечься, или вытечь вон. Вместе с остатком мозгов. Потому что..., одно дело, значит: горох (ботанический род Písum), растение рослое, важное для крупного скота и даже народо’хозяйственное (опять газпром, конечно). И совсем другое дело — какой-то горошек, стяжавший известность только среди мелких грызунов. Даже при первом взгляде на это растение начинают мучить приступы эпилептоидной жалости и сочувствия: до такой ужасной степени оно измождённое, измельчавшее, а может быть, даже выродившееся за несколько тысяч лет соседства с человеческим материалом. Причём, вырождение его носит, по-видимому, необратимый характер, видимый даже невооружённым взглядом. Прежде всего, по степени измельчания (почти в шесть с половиной раз по сравнению с первоначальным размером). Растение в целом рахитично и имеет до предела жалкий габитус. Листья опущены книзу и частично сложены. Стебель дегенеративно видоизменён, до крайности изломанный и дряблый. Достигнув хотя бы десятидневного возраста, растение быстро теряет способность поддерживать самого себя в вертикальном состоянии. Проще говоря, оно не стои́т на ногах. Всё время ищет опоры. Пресмыкается. Вьётся. Льнёт к более сильным от мира сего. Пытается наладить связи. Цепляется за других. Вдобавок, как утверждают специалисты-хозяйственники: оно ещё и сорное. Читай: сорняк, значит. В последнем вопросе, правда, царит небольшая анархия..., или же людишки ещё не до конца определились... со своими приоритетами. Говорят так: оценка полезности мышиных горошков зависит от контекста. А потому: если оно оказывается среди растений культурных и серьёзных, например, среди того ж гороха, то непременно — сорняк и сволочь (грызня мышиная). А если просто так растёт, в поле среди дурнишника всякого,[комм. 10] то уже совсем наоборот, говорят: ценная кормовая культура и (одновременно) даже почву обогащает.[комм. 11] Здесь, как говорится, дело уже серьёзным наваром пахнет... Ведь мы же отлично помним, как они любят и ценят всё, что обогащает..., — ни на секунду не прекращая мельчать, между делом. С огоньком и начёсом...

...даже бравые господа-ботаники окончательно заплелись и запутались в его усах...
нечто... в’роде горошка [29]
— Впрочем, не будем о грустном...

  Хотя... и поневоле призадумаешься, уложив круглое лицо на ладони: шарики, шарики, шарики..., красота!.. Маленькие, круглые, и всюду катаются: от Мосвы до самых до окраин. Даже приятно представить себе эпическую картинку: тридцать пять тысяч одних шариков! Каково положение? ― я спрашиваю.[30] — Ответа как всегда нет. А потому я настойчиво повторяю: не следовало бы путать или, тем более, смешивать (как говорят французы) горошек — с горохом. Потому что..., горошек (чисто, между нами) — это не значит маленький горох. К примеру, вконец измельчавший в результате удачного приспособления (к вашей среде). Или постепенно выродившийся (в результате того же процесса, точно как приматы в законе). Тáк они (сами) говорят, по крайней мере. Если им верить... Как всегда... — К слову сказать, морфологически выраженное тотальное измельчание всегда вызывало..., а сегодня, тем более, продолжает вызывать промеж людей очень крупные затруднения, в том числе и чисто технологического свойства (вероятно, по свойству транзитивности). И начать бы с того, что этот ботанический вид с выразительным названием Vicia cracca — практически, сверстник систематики растений. Он был описан и назван (как он есть) ещё в 1753 году (или даже чуть ранее) вождём нашим и господином Линейным Карлом. Именно под таким названием горошек и получил свою бобовую ячейку в основополагающем линейном труде Species Plantarum, в разделе европейской флоры.[31] — Впрочем, последнее обстоятельство ничуть не облегчило дальнейшей судьбы многострадального мутанта. Говорят, даже записные специалисты в своём деле (конечно же, я имею в виду професси..анальных господ-ботаников, уже давно достигших известных высот в деле тотального измельчания), совсем уже заплелись и запутались среди мышиных усов обмельчавшего горошка, и до сих пор не могут прийти к однозначному заключению относительно некоторых важных деталей системной систематики Vicia cracca (или ви́ка трескучая, чтобы снова не поминать о «Щелкунчике»).[комм. 12] Одни из них считают, что мышиный горошек — это один широко распространённый вид с высокой мутабельностью (и вероятно, ещё не устоявшимися видовыми границами) и, как следствие, чрезвычайно высокой изменчивостью внешнего вида. Другие, рассуждая по старинке, попросту регистрируют различные региональные формы горошков как отдельные таксоны, таким образом, насчитывая их — то ли десяток, то ли три десятка, а у некоторых, особо ретивых, набирается и целая сотня (чёрная, вероятно).[комм. 13]

— Не считая всех прочих, разумеется.
  Кормили скверно; хлебная мука мешалась с мякиной; нередко порции говядины летели за окно и гнили потом на дворе; один только Комедо собирал порций по шести и потреблял их; в супе попадались маленькие беловатые червячки, в каше мышиный помёт; только при одном экономе пища была безукоризненна, но такие экономы были редкость в бурсе...[32]
Николай Помяловский, «Очерки бурсы» ( 1862 )

  В любом случае, включённость в человеческий обиход — не только опция, но и налог. Тем более, что «мышиный горошек» — не просто самый известный вид из рода Vicia. Куда вернее было бы сказать, что это — вообще единственное известное в бытовом языке сочетание слов из рода мышиных щелкунчиков. Как следствие, великодушие и немелочность обывателей таковы, что и все остальные виды горошка (а их насчитывают до полутора сотен) тоже называют — мышиными.

...а я как мудак, который объявил «Происхождение видов» гениальной книгой...
...ты как Дарвин...[33]
— Читай: вконец измельчавшими.
— Или доскрёбшимися до мышей.

  Думаю, не было бы нескромным заметить, что имя им — легион, а число — произвольно..., или почти произвольно (в прямой зависимости от уровня кланово-профессиональных запросов соответствующей коллегии). Между тем, среди бесчисленных вариаций имеются сомнительные образцы, ничем не уступающие первой (мышиной) скрипке. И прежде всего, конечно, выделяется ещё одно шикарное, почти повсеместно распространённое растение Vicia sepium — из той же когорты мышиных горохов, которое... при известных обстоятельствах, непременно заслуживало бы ещё одной статьи (ничем не хуже этой). И также, надо полагать, не без участия Д.Губина (куда же теперь без него), выступающего при непременном аккомпанементе некоего «гениального персонажа», недавно сошедшего с одного борта и не поднявшегося на другой (борт). «Ты как Дарвин, которого после «Бигля» ежедневно рвало...» — Хотя..., если не бояться показаться банальным... (чисто, между нами) его пресловутая гениальность — не более чем посмертная благоглупость, мышиная абстракция и такой же мелкий жупел, теряющий всякую цену в личном присутствии главного героя мыльной оперы. Пока он был жив — вместе со своей бес’смертной рвотой, — все его «успехи» (будущие и прошлые) исчерпывались исключительно контекстом дня и мышиной способностью выставить её на продажу.[34] Любое явление, будь то искусственное и природное, пускай даже и взятое к рассмотрению во времена победившего обывателя, ровно в той же степени имеет своё изображение и структуру, поверхность и существо. Причём, вне какой-либо зависимости от степени своего измельчания (величина сугубо релятивистская). И только в со’отношении с масштабом сиюминутного контекста (места и времени, моды или морды) они приобретают конкретное значение (здесь и сейчас). Проще говоря: короля играет окружение, а король ему только подыгрывает.[35]:679 Даже в тех случаях, когда измельчали оба: и окружение, и король. И всякий из них, начиная какое-либо дело (включая и самое мелкое), волен ползать по поверхности или углубляться в его сердцевину ровно настолько, как свойственно его натуре или воле (несравнимо чаще первое, значительно реже второе: как правило, поневоле). И ничего с тем не поделать: гения будет выворачивать наизнанку, а мудак останется мудаком...[23] При всех прочих равных, он попросту обречён на такое продолжение.

— За неимением вариантов более реальных...
  Знаете ли, что Языков навел на меня грусть? Да, грусть именно! Можно ли с таким языком, с такими формами стиха соединять такую бессмыслицу, такую пошлость содержания! Стих у него чудный ― содержание, душа стиха ― мышья, точно мышиным огнём согретая! Ещё более досады принёс мне Одоевский...[36]
Николай Полевой, из письма В.Карлгофу ( 17 мая 1833 )

  — И здесь мне придётся на минуту вернуться на пару шагов назад, к ещё одному всемирно знаменитому виду «мышиного горошка»: Vicia sepium (о нём уже дважды была речь выше ↑, хотя и коротко). Пожалуй, на его примере точнее всего можно было бы пояснить выравнивание парадигмы до степени слияния между тотальной специализацией и таковым же измельчанием. Казалось бы: при всех прочих равных, трудно недооценить это растение, между прочим, также описанное и названное линейным Карлом и, вдобавок, совсем недавно прогремевшее на весь мир в результате одной скоромной катастрофы. Между тем, по-русски его ботаническое имя выглядит очень далёким от латинского оригинала: «горошек заборный»..., или под’заборный (это уж как кому больше по вкусу). Как явствует из названия, этот вид встречается между людей едва ли не чаще горошка мышиного, хотя и его тоже повсеместно зовут «мышиным», походя игнорируя все прочие различия и считая их несущественными. — И совершенно правильно считают, снова повторю для устойчивости! Потому что..., потому что (как я уже неоднократно говорил) здесь скрывается прямое действие одного из самых чёрствых законов психофизиологии, который, минуя досадные помехи поверхности мозга (зачастую куриного) и многие внешние признаки, пускай даже и бросающиеся в глаза, всякий раз упирается одним из своих концов — в главное действующее начало человеческой природы. А таковым, в данном случае, является основной съединяющий признак вида, глубоко родственный и даже родной для всякого представителя обширного рода мышиных приматов. Именно он, попадая в зону действия обыденного сознания и речи, легко превозмогает все остальные, образуя на выходе, как результат, специфическую видимую картину мира, парадоксально не совпадающую с общепринятой системой мышления и речи. — Конечно, не следовало бы переоценивать реальные размеры этого расхождения в контексте общего уровня современного цивилизационного измельчания. И тем не менее, в своих масштабах (какие уж есть...) оно носит всеобщий & проникающий характер.[комм. 14]

— За неимением вариантов более ценных...[37]:601

  Пожалуй, закончить мне придётся ещё одной чудной выдумкой или свойством всех родственных форм и разновидностей вики кракка (включая подзаборные)..., — свойством, родившимся буквально по произволу, как маленькая завитушка в (ракоходном!) эволюционном процессе оборотного измельчания гороха до горошка. — Налицо симптоматический итог: поэтапное уменьшение в размерах привело к приобретению нового качества: полной непотребности для потребителя. Казалось бы, так не должно было случиться. Любое измельчание во внешнем рассмотрении носит, отчасти, механический или комический характер, чтобы не сказать: модельный или пародийный. Для трафаретного воображения он выглядит как подвешенная в прозрачном воздухе геометрическая фигура или оптический иллюзион, проявляющий свои свойства только во времени и со временем. Выделить такой образ не просто. Хотя и сложности в нём нет никакой. Крошечные «бобики» мышиного горошка не столько напоминают сам горох, сколько говорят о нём — в оценочных категориях прогрессии. Мышиные стручки, сопоставленные с «человеческими», имеют скоромный вид измельчавшего попугая или даже обезьяны, придуманной для некоей уменьшенной модели потребителя.[35]:302 В данном случае, если судить по человеческой версии мира: горох для людей (свиней, баранов, козлов, тёлок) — горошек для мыши.

...отравление мышиным горошком вызывает головную боль, тошноту и рвоту, смертельные случаи отравления редки...
картина отравления горошком...[38]
— Мир легко делится на (две) неравные части.
— Без возможности обратного соединения...

  Между тем, новые размеры подкрепляют себя отменным качеством: мышиные горошины Vicia cracca показательно ядовиты, причём, ядовитость их проявляет себя — в особенной, непрямой форме. Действуя в точности по категорическому императиву, отравляющее вещество (а именно: синильная кислота) образуется ужé внутри организма потребителя, — после того, как горошки были съедены и поступили на переработку.[комм. 15] Описываемая редкими очевидцами и реципиентами картина отравления в целом совпадает со слабым (недостаточным по дозе) отравлением цианидами. Как правило, клиника включает в себя стандартные мышиные симптомы: головокружение, сердцебиение, мышечная слабость, одышка, привкус горечи, частичное онемение тканей рта, повышенное слюнотечение, наконец, тошнота и рвота. Как видим, большинство проявлений горошка на высшем уровне — в целом совпадает с ценным свидетельством Д.Губина о хроническом мышином отравлении, как правило, сопровождающем всякое возвращение (приход) очередного партикулярного гения в мир обывателей: «...ты как Дарвин, которого после «Бигля» ежедневно рвало, выворачивало наизнанку,[комм. 16] — а я как мудак, который объявил «Происхождение видов» гениальной книгой. И ничего с тем не поделать: гения будет выворачивать наизнанку, а мудак останется мудаком».[23] — Впрочем, оставим пустые разговоры.[комм. 17] Как говорил один мой старый приятель, — из них ровно ничего не следует, кроме следа.[39]:375 Несмотря на то, что антидоты при действии цианидов и синильной кислоты известны давно и подробно, полагаю, что в данном случае ни метиленовая синька, ни тиосульфат натрия ужé не помогут. Как говорится, всё пустое, суета и маета: действие химических нейтрализаторов целиком локализуется на другом уровне (включая дополнительную дистанцию между биохимией и философией). К тому же, многовековое поступательное мельчание не имеет обратного хода (здесь и сейчас). Как и всякое необязательное зло, — исключительно по причине подавляющей ничтожности своего мышиного масштаба. — А ну ка, марш по норам, щелкунчики!..

— Или кому-то не ясно, о чём здесь ещё можно раз’суждать?..
  Вся ваша жизнь, мадам — сущая мелочь: пыль, пустота, полнейшее ничто и ничтожество на фоне картины мира. Но и весь мир — точно такая же мелочь: пыль и полнейшее ничто на фоне кончика мизинца... моей левой руки. Как и я сам — точно такая же мелочь: пыль и полнейшее ничто, <горстка мышиного горошка> на фоне кончика какого-то другого мизинца...[37]
Юр.Ханон, «Чёрные Аллеи» ( 2012 )

  Пожалуй, уместно было бы закончить это мелочное эссе (всё-таки) на естественно-научной ноте, — раз’рубив, наконец, гордиев узел облигатных прений вокруг видовой принадлежности и видимых границ разбираемого здесь мышиного таксона Vicia cracca. Напомню в двух словах основную фабулу: как (в один голос) отмечают вдумчивые исследователи измельчавших горошков, полиморфность (изменчивость) этого вида превосходит все разумные пределы, чем, в свою очередь, ставит под сомнение границы множества родственных видов: от горошка заборного до волосистого, и от ребристого до мохнатого, и так далее. Причём, изменчивостью в самом широком диапазоне обладают практически все части растения, которые традиционно (со времён линейного Карла) служат (людям) в качестве морфологических признаков вида: размер и вид стебля, величина, густота и форма листьев и листочков, характер и степень опушения всех частей растения, окраска венчика, размеры соцветия и прочие мышиные признаки рода Vicia. Кроме того, разомкнутый генотип условного таксона приводит к частому и лёгкому скрещиванию с образованием большого числа гибридов и натур’гибридов, так что вопросы о видовых границах вида стираются, так сказать, прямо на месте, в полевых условиях. — В конце концов, огорошенные исследователи остаются лицом к лицу перед последним принципиальным вопросом о конвенциональных критериях измельчания (в том числе, собственного, конечно). Вопрос, позволю себе заметить, практически неразрешимый в условиях — такового.

...поистине, ничто человеческое не имеет себе пределов..., в том числе и — измельчание...
плоды... Vicia cracca
— Без выхода за системную границу проблемы...

  Потому что..., — потому что если взглянуть на проблему с предельно корректной стороны, — как я показал выше..., и ещё выше..., — крошечный мышиный горошек, высветив основные силовые линии современного состояния человеческого материала, сразу вырастает до эпических размеров и становится если не йер’оглифом, изображающим начало XXI века, то уж во всяком случае его — уменьшенным символом. Или копией с оригинала (действующим наподобие кустарной подделки или кражи со взломом)..., особенно, если учесть цвет и консистенцию окончательного продукта. — Рискну напомнить: всякий раз они пытаются «выбирать меньшее» — из двух зол, например. Или чего-нибудь совсем плохого. Хотя у них далеко и не всегда это получается. Но если всё же попробовать..., взять их методы..., и пойти по их пути в ту степь... Шаг за шагом... — И тогда, в прозрачном (как суп) контексте сегодняшнего дня, помещённого на приборный стол тысячелетней эволюции поступательного измельчания, станет особенно ясно заметно, что мышиный горошек, ещё в 1753 году со скрытым торжеством названный «щелкунчиком» Vicia cracca (ave linnae Linnaeus!..), на самом деле имеет ускользающе малое отношение к вопросам ботанической систематики или формальной логики.[комм. 18] И если уж на тó пошлó, то вовсе не размер стебля, величина и форма листочков, характер опушения, окраска венчика и прочие мышиные признаки рода Vicia определяли (в последний десяток тысяч лет) вектор развития высших приматов, называющих себя людьми или человечеством. Потому что мышиный горошек (положá руку на сердце) — вовсе не тó некстати измельчавшее растение семейства бобовых, за которое он себя благополучно выдаёт вот уже который век. Поистине, ничто человеческое не имеет себе пределов..., в том числе, конечно же, и подробное, глубоко проработанное измельчание, равно представленное как в виде процесса, так и результата. — Я завершаю. В несравнимо большей степени, минуя все мнимые преграды и перегородки сознания, мышиный горошек — это помёт..., или оконечный результат повседневной жизни мелких грызунов. — Вóт самая, что ни на есть, настоящая vicia cracca, краеугóльный камень, альфа и омега «происхождения видов»...[40]

...это я вам, чисто — «как Дарвин»... говорю...






A p p e n d i X

Ком’ ментариев

...всё в наших руках, не так ли?..
яко бы комментируя [41]

  1. Пожалуй, только и осталось спросить, после всего (и даже после Среднего дуэта, спаси господи): а почём нонче, в двадцать первом-то веке наш родной Щелкунчик, брат Гадюкин?.. — слышал краем уха, вроде за полторы сотни тысяч продают билеты... то ли на третье января, то ли на пятое (в Большо-о-о-ой театр, вестимо). И на чтó продают, спрашивается? На эту блестящую мышиную жвачку имени Пети, сделанную из чистейшего козьего горошка? — нет конечно. Не на неё. — На продолжение того что было..., продают. На ослища и козлецы..., продают. На вторую, третью, пятую, сотую серию — прежней человеческой за...серии. Но паче всего — на собственную блаженную тупость, продают..., чтобы нынешний господин обыватель, продолжая потреблядь пустой «культурный продукт», ни на секунду не прерывал свой прекрасный сон, плавно переходящий в летаргический, а затем — в агонию. И не хотелось бы видеть, да не только горошек, но и само дерьмо человеческое неминуемо мельчает: шаг за шагом, шаг за шагом, нога в ногу, но гавно гу... От человеческого — к собачьему. От собачьего — до козьего. А там — и до мышиного горошка недолго. Раз, два и — готово! И вóт он, родной, навек любимый! В одном флаконе с потрескивающим мышиным королём и его завзятыми прихлебалами. Рожа — вó! Задница — вó! Всё остальное — не хуже (даром что мышь). Вот тебе и vícia crácca. Ах чёрт! А я-то к бабке собралась...
  2. Не зря старик Дарвин вслед за ещё большим стариком Мальтусом учил: чем мельче окружение, тем более мельчаешь сам. А не измельчаешь вовремя, так и вымрешь... как вымер доисторический гигантский осёл — с пятиэтажный дом размером, а уши — пятиметровые. Как у дурака. — И на фигá такая дылда?.. Кто бы ответил: и в чём её вящая целесообразность с точки зрения эволюционной теории? Или практики, тем более... — Ответ тут, значит, нехитрый: как лягнёт, так и узнаешь.
  3. Именно так, без подробностей и побочных предложений: «бесконечно мелкое дело — возрастания, восхождения, успеха». Маленькая гримаса ума, издалека: куда нагляднее и ближе мышиного горошка кажется мне прекрасная игра слов и боли, заложенная в маленькую статью Эрика Сати, названную им коротким и жёстким словом: «Arrivée». К сожалению, это слово не имеет адекватного русского аналога, снабжённого той же порцией перца с дерьмом (ave, Erik). Пожалуй, ближе всего прочего можно вспомнить про бесконечно уродливого «выдвиженца», — но увы, этот предмет был окончательно похоронен в 1930-е годы, погребённый собственными совдеповскими обломками. Так оно и осталось без названия, это вечно тупое и убогое «Arrivée», естественное препровождение для большинства Homo normalis, знаменующее собой «бесконечно мелкое дело — приращения, возрастания, восхождения, успеха».
  4. Уникальный случай: когда животная экспансия (читай: пространственная агрессия) даже уступает растительной (ризомной), не имеющей принципиальных пределов роста (деления) индивида, — в рамках пригодной среды обитания, конечно. Таким образом, создав для себя некую модель идеального мира, одно растение (ну например, мышиный горошек) вполне в состоянии заполнить его самим собой от края до края, превратив, таким образом, всё доступное пространство в форму существования собственного организма. У животных на этом богоугодном пути всё-таки имеются некоторые ограничения, прежде всего, связанные с иным способом взаимодействия со средой существования (питание, движение, локальность). Да... У животных..., — я сказал (только что). У всех. Кроме человека, разумеется. Богоподобный (везде’сущий, все’могущий и все’мельчайший) по своей ненасытности, он и здесь умудрился оказаться святее римского папы. Всюду первый, и не важно где: у корыта или у стакана. На столе или под кроватью. — «Кристалл небес мне не преграда боле»... Так проваливай же поскорее, приятель!.. — Нет, не хочет (проваливать). Потому что и так всё ему принадлежит, и так всё его: и земля, и небо. Безраздельно. Без остатка. Одному. И всего ему мало, так он мéлок, милóк наш мышиный...
  5. А разве не о ней, сладчайшей, в конечном счёте гуторит Священное писание, где всякий раз на гребне волны про...роческих эпилептоидных припадков (кроме манны небесной) разливаются (словно по поводу паводка) в Обетованной земле молочные да медовые реки в кисельных берегах... Да и Эдем самый, — он же парадиз или поле елисейское, — разве не по образу и подобию Рая для потребителей выстроен он, — исключительно по потребности природы человеческой («всё для человека, всё во’имя человека»), не так ли? — Что-то ни разу ничего не слыхал я о «славных делах» или «произведениях рук» (а то бы и голов) праведных, вышедших из пределов элизиума. — Ибо только отдых и блаженство вечное может стать наградой вечному примату за труды и мытарства земные его. По природе потребностей да воздастся сторицею.
  6. «Живым» — читай: сохранив (как он считает) свойственную подросткам или молодым людям живость ума и непосредственность реакций. Не удержусь и от комментария в адрес подателя сего. — К сожалению, Дима всегда был простоват и банален по способу мышления (настоящий парнишка из города Иваново), а отрыжка нормального Homo socialis вечно портила запах слов, выпадающих у него изо рта. Вовсе не «молодость» и не «подростковость» определяет ту неуловимую субстанцию, которая временами проявляет себя в форме внутренней «жизни». Но прежде всего, натальная или начальная инвалидность натуры. Впрочем, что с него возьмёшь..., бедняга потратил всю свою жизнь на попытку ужиться среди мира людей нормы. Да и не просто ужиться, а занять положение, добиться (стыдно сказать!) славы, богатства и в плюс ко всему — жирно гадить. Хочешь-не хочешь, а на умственном уровне приспосабливаемость сказывается самым фатальным образом. К тому же, оный Дима не только не держал в руках «Чёрных Аллей», — но скажу больше, по ограниченности своей, отказался прикоснуться к этому светочу всемирно-исторической инвалидности. Не по воле отказался, конечно. А поневоле, автоматом (как они все). — Чисто рефлексивно, как ренегат собственной инвалидности. Ну да и хрен-то бы с ним, если бы не одна сущая мелочь...
  7. Маленький мышиный комментарий по случаю (хотя и не важный, но обязательный, к сожалению). Для начала, скажу, что настоящая цитата из губинского документа приводится скруп..., — пардон, я хотел сказать, — предельно точно, в том числе, сохраняя цвет и характер шрифта, а также сопутствующие случаю аккредитивы и аперитивы. Вероятно, меня могли бы упрекнуть (ктó же, кроме меня самогó?...), что здесь, посреди публичных туч и куч мышиного горошка вдруг оказались при...ватные слова известнаго человека, не говоримые прилюдно, но присланные только мне. Лично. Само собой, если бы всё было именно так, я (как человек чести и аристократ в 16 поколениях) никогда не решился бы совершить подобный поступок. И разумеется, в любом случае я немедленно опускаю взор долу и (не) приношу свои запоздалые извинения..., равно как и однакие соболезнования, что, пардон, слегка того́..., на первый взгляд, опубликовал фрагмент из частного письма, якобы не предназначенный для обнародования. Как считалось в старые-недобрые времена, такой поступок не вполне соответствует (германским) стандартам comme il faut.
     — Но затем..., резко остановив недозволенные речи, вынужден добавить ещё несколько слов вдогонку отъезжающей губинской дрезине (из города Иваново в Урюпинск, как всегда). К сожалению, всё не так. Совсем не так. И здесь одна ошибка навалена на другую... С одной стороны, этот фрагмент, противу ожиданий, всё-таки был предназначен. И даже более того, в нём не содержалось ничего такого, что указанный господин Г. не говорил бы о себе сам в присутствии тысяч благодарных зрителей. С другой стороны — ведь и разрешение тоже было (заранее), хотя и не конкретно по этой реплике. Но главное..., главное, как всегда, находится с третьей, тыльной стороны: где открывается вид на зад невероятной красоты. Вглядимся: присутствует ли здесь хоть одно лицо, которому всамделе можно было бы принести какие-то извинения?.. Как говорилось в старом как мир анекдоте: «и что́, эти люди ещё запрещают мне ковыряться в носу?..» — Глядя на тебя, дорогой мой человек, даже и вопросов таких не возникает... И штемпеля уже ставить негде. Посуди сам, нам ли теперь горевать о «приличиях да о чести», Дима, после всей твоей жизни, то ли бульварной красотки, то ли панельной дворняжки, прошедшей от одной подлости до другой низости, — точно акробат по верёвочке или осёл по Владимирке — от столба до столба, от горошка до горошка. Между скотным ТВ и мужским гламуром, между жирными бабками и толстой бабкой, между туалетным критиком и напомаженной задницей (собственной).
     — Пожалуй, на сегодня достаточно подлостей, Дима. Думаю, ты вполне «сделал» всю свою биографию хотя бы уже одним своим поступком, маленьким сморщенным человеческим преступлением, которое — отныне и навсегда — не имеет срока давности. И я могу только сожалеть <пока ещё нахожусь здесь>, что оно..., это преступление..., этот дурной поступок длиною в тридцать лет был совершён тобою в отношении человека, масштаб головы, лица или, в конце концов, абрис черепа которого, мягко скажем, несопоставим с твоим. «Дурак..., опять чижика съел». А потому и впредь, давай уж, без лишних... сопоставлений, горошек ты мой, мышиный...
  8. Последний пассаж я целиком оставляю на уме, чести и совести *(лишнее вычеркнуть) автора этого душе’спасительного текста, со всем доступным ему мужеством отнёсшего себя ко всемирному братству «мудаков» (плебеев, обывателей, мещан и потребителей). Бес лишних слов, это можно отнести к числу его очередных импровизаций & эманаций из области собственного под... или пот’сознания. Ни разу в жизни, находясь в трезвом уме и чёрствой памяти, я не говорил (и тем более, не просил) ни о какой «кампании в поддержку». И в страшном сне не придумаешь, Дима. — Не был ли ты пьян, дружище, в тот памятный вечер 31 отября?.. — Или опять всего лишь болтолó?.., — Ваше святейшее прискорбие.
  9. И сегодня ещё раз благодарю, публикуя этот прелестный арте’фак. А также и (т). Пожалуй, за все три десятка лет знакомства с моим визави («херром болтолó»), я не получил от него ни одного подарка. Точка. Более ценного, чем этот. Мышиный — по существу. И царский — по форме...
  10. Нет, это не выдумка и не голое имя (nomen nudum). — Есть на самом деле такое растение: дурнишник (Xanthium). Семейство астровых. Вот..., ещё одно прекрасное растение, чтобы сделать про него статью. Соседнюю. Дурнишную... — Ничем не хуже этой, мышиной.
  11. — Ну..., в этом вопросе они, пожалуй, ужé порядочную блоху ущемили (как говаривал Ильич). Потому что... и безо всякого измельчания отлично известно: любые бобовые культуры обогащают почву (азотом). И не более того. — В этом смысле и обыкновенный навоз и вообще дерьмо всякое (не говоря уже о коровьем) ничуть не уступает горошку. Пускай даже и мышиному...
  12. Ещё одно необходимое пояснение о ботанических именах..., на сей раз — для туго’слышащих, слабо’видящих и обладающих смежными профессиями. — И на первый случай, следовало бы избавиться от поверхностных ассоциаций. Прежде всего, тех, что поблёскивают дешёвой ёлочной мишурой и прочно связывают вчерашнего и сегодняшнего городского мещанина с Большим театром, сусальным рождественским балетом «Щелкунчик» и VIP-ложами для жирных котов (по полтора миллиона рублей за вечер). В конце концов, даже для измельчавшего до мышиных размеров обывателя далеко не всё определяется сегодняшним днём. Попробуем сделать хотя бы пару шагов назад... — Глядя на короткое и несколько ехидное название Vicia cracca (равно как и смежное с ним Vicia sepia), нельзя выпускать из виду, ктó и когда присвоил банальному полевому растению такое имя, краткое и ёмкое до подозрительности. — Конечно же, я снова имею в виду линейного герра Карла, человека, известного не только своей въедливостью и голландской склонностью к порядку, но и острым умом с изрядной примесью такого же ехидства. Начиная со времён приснопамятного «брата-примата», не раз и не два он был замечен в чрезвычайной наклонности к тайному шифрованию в бинарных и, казалось бы, нейтральных научных названиях животных и растений некоей скрытой информации, зачастую, известной только ему одному. Немало способствовал тому и выбранный им для номенклатуры язык — схоластическая латынь алхимиков и церковников, едва ли не каждое слово которой к середине XVIII века представляло собой тугой клубок ассоциаций, символов и знаков, зачастую — масонских. Тем более, что к последнему вопросу Карл Линней был тем более близок. Едва ли не каждое второе имя из его славного «кодекса» может быть расшифровано — хотя бы частично открыв реальные или умо’зримые свойства, до поры представлявшие собой обширную terra incognita даже для специалистов. — Так и здесь, несмотря на лёгкую прозрачность линнеевского названия Vicia cracca, не всё в нём исчерпывается одной зримой и слышимой поверхностью. Хотя, пожалуй, именно в этом случае особенно велик соблазн увидеть чисто импрессионистическую картинку, нарисованную рукой маститого ботаника: тихий вечер жаркого летнего дня, густая трава, обвитая сочными стеблями мышиного горошка. Безветрие. И в утомлённом зноем воздухе над поляной едва слышно парит лёгкое потрескивание, — это лопаются маленькие, словно игрушечные стручки гороха (созревшие, они становятся коричневыми или даже чернеют), рассыпая вокруг себя двухмиллиметровые портативные горошины измельчавшего лугового щелкунчика: cracca, Vicia cracca, вика кракка... — А между тем, внутри несложного, почти сказочного названия, словно в матрёшке, Карл Линней вложил и ещё один символ, заключающий в себе ничуть не менее значимое знание: не только о прошлом и природе явления, но также и его важнейших силовых линиях, определяющих будущее развитие...
  13. И здесь бы я сразу погрозил кое-кому своим старческим негнущимся пальцем. Да... Без лишних слов, я предостерегаю господ-скептиков & охáльников от суетных воспоминаний про древний спор тупоконечников с остроконечниками. — Ничего подобного. Потому что..., — да, я повторяю, — потому что... речь — в данном случае — идёт о фундаментальных методических проблемах большой науки, даром что предметом разногласий выступает «всего лишь» измельчавший горох.
  14. Проще всего было бы пояснить этот тезис, тяжёлый для понимания, одной старой формулой из «Мусорной книги» того же автора: «Не прикасайся к людям. Эта болезнь не только смертельна, но и заразительна...»
  15. Разумеется, по категорическому, по какому же ещё! — да ещё и по физиологическому вдобавок. Схема выглядит почти идеально чистой: съевший убийца сам убивает себя убитым съеденнымпроцессе его уничтожения/переваривания). Исключительно для желающих или любопытствующих, привожу здесь, на дальних выселках скромные детали категорической биохимии. Семена мышиного горошка содержат цианогенные гликозиды вицин и вицианин, сами по себе не ядовитые. При попадании в организм потребителя, шарики вики трескучей вступают в реакцию с водой, кислотами и пищеварительными ферментами. Сначала вицианин-β-гликозидаза расщепляет часть молекулы гликозида (сахароподобного вещества) вицианазы с образованием миндалонитрилов. Далее, под действием фермента лиазы в кислой среде происходит гидролиз, в ходе которого (прямо там, в желудке) высвобождается синильная кислота: как говорится, получите вторичное отравление с доставкой на дом. Между прочим: этот механизм симбиотической ядовитости не является уникальным для мышиного горошка. Кроме большинства семян дикорастущих бобовых, отметившихся похожими свойствами, многие другие растения из самых разных семейств, групп и классов имеют сходную биохимию (локализованную не только в семенах). Правда, есть и некоторые издержки, связанные с недостаточной эффективностью механизма и разным масштабом явлений. К примеру, чтобы большому человеку всерьёз отравиться мышиными семенами, придётся потребить хотя бы пару килограммов сырых горошков. Учитывая не самый большой размер стручков, не слишком приятный вкус горошин, а также тотальную банальность потребителей (как их базовое свойство), такой исход более чем сомнителен.
  16. Не следует ли после такого пассажа — просто и достойно признать, склонив голову, что Дарвин (сошедший с борта «Бигля» на родную землю не’великой Британии) попросту отравился мышиным горошком, — понимая этот термин в сáмом широком социальном звучании. Или скажем ещё проще. Короче. И точнее... Встретившись после долгого перерыва с привычными для всякого бюргера обывательскими токсинами (как то: выражение лица, брюхо, речевые трафареты, светская вонь, навязчивая тупость, запах изо рта, оттопыренная задница как у гамадрила, и т. п.), он получил инъекцию... И сразу же ему досталась слишком большая..., практически, слоновая доза плебейского (сенильного) яда, после которой он с непривычки — рвал. Как при токсикозе второй фазы беременности («происхождением видов»). Или, если выражаться либерально: оборотная сторона морской болезни... — Кес’сон. Мус’сон. Муд’лон. Приём окончен, драгой Дима. Не так ли?..
  17. И в самом деле так: пустые разговоры. Даже самый простой под’текстовый анализ губинского письма позволяет сначала поставить, а затем и снять основной вопрос: зачем оно написано. И в самом деле, что за дикая формулировка: «и ничего с тем не поделать: гения будет выворачивать наизнанку, а мудак останется мудаком...» Спрашивается: почему же так? По какой причине податель сего считает, что «ничего с тем не поделать, <...> мудак останется мудаком...» Неужели в данном случае вся ситуация наткнулась на какие-то стихийные бедствия, катаклизьмы или обстоятельства непреодолимой силы, невозможные для преодоления скромными человеческими силами?.. — разумеется, нет. Всего лишь, «мудак» не желает ничего делать. И он с эксцентричной прямотой сообщает, что он «мудак», а потому не отвечает и не хочет отвечать за свои слова: типичный мышиный горошек, щелкунчик, Vicia cracca. И в самом деле: какие ещё к нему могут быть вопросы! Он всего лишь — «треплó» и «болтолó», а потому оставьте его в покое и ничего не ждите от него. — Недорого взял, приятель: полсотни слов, ещё один маленький спич в пользу себя, любимого и — «давай, досвиданья».
  18. Пожалуй, в смещённом вопросе систематики Vicia cracca я могу выступить в роли крупнейшего эксперта..., — именно, крупнейшего — после Петра или Чайковского, сочинившего за год до смерти один из высочайших (к тому же, заказных) шедевров мещанского декоративно-прикладного искусства (разумеется, речь опять про мышиного «Щелкунчика»). Поскольку герр Пётр и при жизни-то лыка не вязал, а в 1893 году и вовсе помер от столичной холеры, мне пришлось подхватить знамя, выпавшее из его коченеющих рук. — 1991 год дал изумлённому человечеству балет «Трескунчик», свёрстанный в форме беспристрастного судебно-медицинского дагерротипа с оригинала. Спустя ещё четыре года в качестве полемического дополнения к трескунчику (Vicia cracca) появилась жестоко-эксцентрическая фортепианная пьеса под названием «Немецкий козий горошек с капустой» (№11 из цикла «Ресторанные пьесы для механического пианино‏‎»). При всей скромности духовного масштаба, эта вещь также не может быть проигнорирована в контексте поставленной проблемы, где на опустевшее место измельчавших, кланово-выродившихся и, как следствие, полностью скомпрометировавших себя не...естественно-научных форм познания приходит комплексный & комплектный этико-эстетический под’ход.


Из’ сточников

...источники берём из самой природы...
...источник всего [42]

  1. 1,0 1,1 Михаил Савояров. «Слова» (обрывки и отрывки), стихи из сборника «Не-в-растения»: «Мыши ной горошек» (1919)
  2. ИллюстрацияStaphylococcus aureus (микроскопические золотистые шарики, кующие закалённую сталь вселенского разума) — снимок под сканирующим электронным микроскопом.
  3. А. Н. Сокуров: «Круг второй» (фантазия бес ограничений). — Л.: Ленфильм, 1990 г.
  4. К.И.Чуковский. Собрание сочинений: В 15 томах. Том 12: Дневник 1922-1935 гг. — Мосва: терра-Книжный клуб, 2006 г.
  5. Л.И.Брежнев. Воспоминания: Жизнь по заводскому гудку. Чувство Родины. Малая земля. Возрождение. Целина. — Мосва: Политиздат, 1982 г.
  6. Антоний (Блум), митрополит Сурожский. Во имя Отца и Сына и Святого Духа: Проповеди. — Лондон: Сурожская епархия, Зап.-Европ. экзархат Моск. патриархата, 1982 г.
  7. Иллюстрация — Габриэль фон Макс, «Обезьяна перед скелетом», масло, холст, 61x44,5 см. (Мюнхен, ~1900).
  8. Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус. «Два Процесса» или книга без-права-переписки. — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2014 г. — изд.второе, 624 стр.
  9. Н.С.Лесков. Собрание сочинений. — Мосва: «Экран», 1993 г. — впервые: в повести «Запечатлённый ангел».
  10. И.А.Крылов. Полное собрание сочинений. — Мосва: ОГИЗ. Государственное издательство художественной литературы, 1945 г. — «Стрекоза и муравей» (басня, 1808 год), цитируется не точно.
  11. Юр.Ханон, Аль Алле. «Мы не свинина» (малая ботаническая энциклопедия). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2012 г.
  12. П.А.Вяземский. Старая записная книжка. — Лениград: Издательство писателей в Ленинграде, 1927 г.
  13. Иллюстрация — фотография из храма богини Унитас (С-Петербург, 9-линия В.О.), спустя минуту после посещения Виктором Екимовским. Фото: Юр.Ханон, июнь 2010 г.
  14. Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Внук Короля» (сказка в п’розе). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2016 г.
  15. Библия (синодальный перевод). 1876 год. — Бытие: Первая книга Моисеева. Глава 1: 27.
  16. Житие протопопа Аввакума, им самим писанное. — Сана-Перебур: «Пушкинский Дом», 2010 г.
  17. 17,0 17,1 М.Н.Савояров. «Всё мало, мало!» в издании: Дуэты. Новые шансонетки. Новые куплеты. 3-й сборник сочинений. — Петроград: 1915 г., стр.29-31
  18. ИллюстрацияДмитрий Губин, известный российский журналист (тогда лени’градский). — Лениград, 8 апреля 1990 года, фото’графия во время съёмок имитационной телепередачи «Музей Вождя».
  19. Юр.Ханон, «Мусорная книга» (том первый). — Сана-Перебу́ра: «Центр Средней Музыки», 2002 г.
  20. Юр.Ханон. «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г.
  21. М.П.Арцыбашев. «Санин». — Собрание сочинений в трёх томах. Том 2. — Мосва: Терра, 1994 г.
  22. ИллюстрацияЛасло Меднянский. «Пивец абсента» («Der Absinth-Trinker»), 1898.
  23. 23,0 23,1 23,2 Дм.Губин. «Письмо без пробелов». Оффициальный ответ от 31 окт 2016 г., полученный m-r Yuri Khanon на предыдущее представление о полном несоответствии (от 7 отря 2016 г). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 216 bis.
  24. Юр.Ханон. «Скрябин как лицо» (издание второе, до- и пере’работанное). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки» 2009 г. — том 1. — 680 с.
  25. Эр.Сати, Юр.Ханон. «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Сан-Перебург: Центр Средней Музыки & изд.Лики России, 2010 г. — 682 стр.
  26. Г.Т.Филенко, «Французская музыка первой половины ХХ века». — Ленинград: «Музыка», 1983 г. — 232 стр.
  27. Гильерме Фигейредо. «Лиса и виноград» (Эзоп). Смешная трагедия. — Мосва: Искусство, 1960 г. — 169 с.
  28. М.Е.Салтыков-Щедрин. «История одного города» и др. — Мосва: «Правда», 1989 г.
  29. Иллюстрация — Cynanchum messeri (Цинанхум мессери, вид цинанхума, более других похожий на саркостемму). Двухлетнее оранжерейное растение в цвету, тоже из моей (бес)славной коллекции (фото: Юр.Ханон, январь 2007). Точный размер цветка опять не указываю, хотя мне совсем не трудно (было бы) это сделать. И не только это.
  30. Н.В.Гоголь. Полное собрание сочинений в 14 томах. — Мосва: Изд-во АН СССР, 1937—1952 гг. Том 4. «Ревизор».
  31. Carl Linnaeus. Species Plantarum, Band 1, Impensis Laurentii Salvii. Habitat in Europae pratis, agris. — 1753, pag.735
  32. Н.Г.Помяловский. Очерки бурсы. — Киев: «Радянська школа», 1982 г.
  33. Иллюстрация. — (великий) французский копо’ситор Амбруаз Тома (Charles Louis Ambroise Thomas) под видом Дарвина, профессор консерватории и Академик, в 1896 году освободивший свой стул не «для» Эрика Сати.
  34. Юр.Ханон, Аль Алле. «Не бейтесь в истерике» (или бейтесь в припадке). Третий сборник (второго мусора). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г.
  35. 35,0 35,1 «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г.
  36. Н.А.Полевой. Избранные произведения и письма. — Лениград: Художественная литература, 1986 г.
  37. 37,0 37,1 Юр.Ханон «Чёрные Аллеи» (или книга, которой-не-было-и-не-будет). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 213 г.
  38. ИллюстрацияKotsende molenpoes bij Woldzigt, een koren — en oliemolen in Roderwolde, Drenthe (не напрягайтесь, здесь всё написано по-голландски).
  39. Юр.Ханон. «Альфонс, которого не было» (издание первое, «недо’работанное»). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки» & «Лики России», 2013 г., 544 стр., ISBN 978-5-87417-421-7.
  40. Charles Robert Darwin. On the Origin of Species by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life. (2nd ed.) — London. 1859.
  41. Иллюстрация — некий ко’позитор 10 лет спустя, перед пересадкой Trichocereus scopulicola (лысый природный эхинопсис из Чили). — Сан-Перебур, 5 апреля 2010 года (завершая «Ницше contra Ханон»).
  42. ИллюстрацияRhipsalis cereoides, старейший экземпляр из моей оранжереи (IV-1981). На ареолах кактуса видны бутоны (ниже) и капли застывшего сахара (выше), но не видно ни одного шипа или колючки. Диаметр цветка ~ 20 мм.



Лит’ ературы

Ханóграф: Портал
Neknigi.png

Ханóграф: Портал
Zapiski.png
Ханóграф: Портал
Yur.Khanon.png



См. тако’ же

Ханóграф: Портал
NFN.png

Ханóграф: Портал
EE.png




см. д’альше



Red copyright.png Автор & податель сего : Юр.Ханон.  Все права сохранены.  Red copyright.png
Auteur : Yuri Khanon.    Red copyright.png  All rights reserved.


* * * эту статью мог бы редактировать или поправлять
только один автор (её).

— Но если кое-кто пожелает сделать замечание или заметку,
прошу в пись’менной форме примерно сюда...


«s t y l e t  &   d e s i g n e t   b y   A n n a  t’ H a r o n»