Эмма Бардак (Эрик Сати. Лица)
23. Двадцать франков (одной бумажкой) <...> * название для музыкальной п’есы, прямо скажем, странно’ватое..., и в подобном случае дело не могло обойтись без значка примечания. К сожалению, комментарий от автора, помещённый в конце страницы 18, сызнова выглядит почти издевательским: «Конечно, само собою разумеется». — Поначалу вообще неясно, к чему имеет отношение <это> двойное подтверждение: к «двадцати франкам» или к «одной бумажке». После некоторых раздумий, впрочем, удаётся понять, что к последнему. Да и написанная вслед за тем музыка, как кажется, не противоречит внезапно возникшей версии... <...> По сложности музыкальной ткани эту п’есу было бы вернее всего отнести к третьей категории смутности, однако зачаточность тематического материала всё же возвращает её — во вторую, где она и пребывает по сию пору. Вещь, без сомнения, более чем примечательная, хотя и весьма сложная для исполнения (не технически, нет). И прежде всего, она воспроизводит ту версию смутности образного и гармонического строя, которая имеет прямое отношение к термину «импрессионизм». — Со всеми неизбежными (вытекающими) последствиями. Именно стиль п’есы и позволяет сравнительно легко дешифровать смутный заголовок (одной бумажкой), который на деле оказывается весьма ядовитым (тонким) намёком на весьма толстые обстоятельства (не исключая показательного бардака со второй женой банкирского происхождения, само собой). в ...упомянув на этой строчке «Булонский лес», автор со свойственной ему (не)деликатностью намекнул на место обитания Клода Дебюсси после его скандального развода и примерно такого же замужества на Эмме Бардак. За последние тринадцать лет жизни шикарная чета Дебюсси-Бардак поменяла три адреса (особняка) на престижной и богатой авеню Булонского леса. Сначала это был дом номер 80, впрочем, там композитору жить не нравилось, поскольку этот дом находился вблизи дороги на ипподром Лоншан, а потому в дни скачек было довольно шумно от проезжавших мимо десятков экипажей и автомобилей. Эти «скáчки» изрядно мешали ему сочинять. Затем Дебюсси переехал в дом номер 64, и наконец, последним его адресом стал дом 24 — уже не на авеню, а <прямо> в сквере Булонского леса. пожалуй, только что сказанного уже вполне достаточно, поскольку в некоторых случаях (замечу глубоко в скобках) целчок пальцем в лоб (или по лбу), а также несколько слов прозрачного намёка могут сказать значительно больше, чем длинный хвост в несколько оборотов вокруг заднего входа (в особняк Дебюсси-Бардак). А потому — оставим... Очень удачное слово. Да... Потому что ради вящего примера я традиционно оставлю здесь мягкое, отчасти, вялое или даже дряблое перенаправление на другие хано’графические страницы, имеющие (кое-какое, иногда опосредованное или принципиальное) отношение к этой женщине, успевшей войти в нетривиальные отношения как минимум с тремя французскими комозиторами первого ряда (не считая также второго или третьего)...
На фотографии — Клод Дебюсси и Эрик Сати (в гостиной, перед зеркалом, по центру между ними — отражение Эммы Бардак, второй жены Дебюсси). Некоторым любопытствующим я бы отдельно посоветовал поглядеть (не без особого внимания) на двух «друзей» в кадре. Разительным образом отличаются выражения лиц Сати и Дебюсси. Сати, как всегда ироничный, — застенчиво и отчасти неловко улыбается, глядя на фотографа (Стравинского). — Но не таков Дебюсси. Словно совсем не занятый фотографированием, он вперил довольно сердитый пристальный взгляд (будто перочинный ножик) прямо в своего «предтечу». И здесь остаётся только констатировать: снимок сделан как раз в то время, когда Дебюсси особенно сильно злился на своего старого друга и учителя, регулярно устраивая ему прямые выговоры и скандалы. Именно тогда Морис Равель устроил несколько (провокационных) концертов Сати в Париже, и пресса вовсю трубила о новом открытии «Первого импрессиониста», между прочим, предтечи Дебюсси и Равеля (не исключая и самогó Стравинского, между прочим). Отдельная песня — призрак Эммы Бардак между двумя «друзьями». <...>
на всякий случай напомню ещё раз (как патентованный & всемерно ославленный обозреватель минимального минимализма), что в истерической ретро’спективе (оглядываясь на зад) тема этой жены копо’зитора, несомненно, в десятки раз более известного, чем сам Сати, была изрядно за...тронута или примерно так же рассмотрена основным автором ханóграфа в нескольких фунда...ментальных работах о Сати и его окружении, прежде всего, таких как «Воспоминания задним числом», «Малая аркёйская книга» и «Три Инвалида» (список, как всегда, не полный)... Учитывая глубоко заднюю, ракох’одную роль этой женщины, понятно, что мало кто из авторов затрагивал её характер и особенности всерьёз как нечто отдельное. Едва ли не впервые, по согласованию с Орнеллой Вольтой, я собирался опубликовать косвенные и побочные материалы, смысл которых без толкования оставался бы неясен. В частности, сама Орнелла Вольта имела особенность разводить руками, говоря, что эти вопросы находятся за переделами её интересов (понимания). Между тем, публикация не состоялась ни тогда, ни теперь. Причины этого как всегда прозрачны: учитывая полную бес’перспективность диалога с лицемерной популяцией Homos apiens, автор имеет полное право уклониться от выкладки в публичный доступ своего, совершенно отдельного & особого текста про эту, мягко говоря, до сих пор психологически не’прояснённую особу, ролевая функция которой в жизни Эрика Сати так и осталась «неприсутствующей». Пускай это положение не изменится и впредь... ...ещё добавил огоньку — и счастливчик Шоссон со своею вечно оттопыренной задницею... Да. Этот респектабельный и удачливый аматёр (в скрытой форме отказавший Дебюсси в прямой помощи) стал для него буквально олицетворением благополучного лица современного вагнеризма. Возможно, не врагом..., но по крайней мере — противником, которого теперь следовало унизить и победить. И здесь..., после первого слова «рента» мне осталось только прибавить второе и последнее — депривация (чтобы не сказать фрустрация, конечно). Говоря без лишних подробностей..., именно здесь, посреди букв первого из этих неприятных слов..., а также и второго (сугубо между нами и между ними) — содержались все шишки, посыпавшиеся на бедную голову — сначала байрейтского карлика, затем бедного Эрика и, наконец, спустя ещё десяток лет — на несчастную (и ничего не понимающую) Лилли Тексье. Одно слово: Бардак!.. — Dixi. и ещё раз напомню на всякий случай (как заправский не’любитель минимального минимализма), что это лирическое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не просто так. Скажем просто и сухо: хано’графическое & хомологическое эссе об Эмме Бардак, этой французской женщине артистической среды, провело в режиме ожидания публикации более четверти века лет, пре’бывая в почти готовом состоянии (не перегретое и даже не пережаренное). Представляя собой классический пример redlink’а (красной ссылки) более чем с десятка страниц, оно долго и терпеливо выжидало, что в какой-то момент нынешняя окружающая о(б)становка (разумея это об’текаемое слово в любом наклонении и масштабе) хотя бы немного выправится и станет чуть менее агрессивно-дебильной, и тогда..., — тогда можно будет успеть вставить несколько содержательных слов на месте молчания или рядовых глупостей, которые обычно про неё говорят. — Однако нет. Лёд не тронулся (умом) и земля не захотела вращаться в обратную сторону. И вот, теперь дело кончено, actum est: теперь можете полюбоваться на очередной результат своего эффектного (не)присутствия: ещё одна сушёная груша на месте живого натур-продукта, ещё один малый бардак на месте пускай и небольшого, но вполне возможного прояснения... <год за годом> Равель выступал с удачными и всё более крупными сочинениями. Вдобавок, сам Дебюсси себе чувствительно навредил, — устроив крайне шумный & бездарный публичный скандал (к слову сказать, он всего лишь бросил свою первую жену, чтобы увести богатую супругу влиятельного банкира, некую Эмму Бардак). По ходу светской драмы первая жена <Розали Тексье> едва не покончила с собой, после чего многие друзья, соратники и бывшие поклонники из числа профессиональных музыкантов (потрясённые невиданной драмой!) решительно отвернулись от Дебюсси. Само собой, Равель (как законный импрессионист номер 2) был в явном выигрыше. Но теперь оставалось ещё нанести «идеологический удар». План Равеля был прост (до неприличия). Он задумал дать в Париже серию концертов, общий смысл которых читался примерно так: «да, пускай я не был первым. Но смотрите: ведь и Дебюсси тоже не был первым». Если же у кого-то из проходящих мимо ренегатов или апологетов появится отчётливое & навязчиво оформленное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить выкладку этого почти полностью усохшего материала (если его ещё можно назвать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по особому адресочку (в булонский сквер) с соответствующим заявлением на имя (трижды) автора, пока он ещё находится в относительной близости, на расстоянии вытянутой руки (левой). — Хотя напоследок... я рекомендовал бы не растекаться вязкой жидкостью по древу, не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать его запчасти в дальний ящик. Как это случилось, в своё время, с последним бардаком «бычьего Клода», так же и наша скромная свалка скоро захлопнется, а затем и за’кроется совсем..., причём, «бес’ права переписки». — И тогда... pardonne-adieu, потому что ужé не будет никакого просвета во взгляде на купюру в 20 франков & изображённого на ней мужа Эммы Бардак (не исключая также и его жену, как первую, так и вторую). Отныне и навсегда — да здравствует пустое место с разменным номиналом от центрального банка пятой республики!.. Правда, «в запасе» всегда оставался — друг. Старый. Единственный. И самый близкий... «друг». Дебюсси. — Ведь он был «немножко тогó», — миллионером. Да. Настоящим миллионером. Муж Бардака, пардон, Эммы Бардак. Вот уже десяток лет он жил не на чердаке, а в собственном особняке, в буржуазно-куртуазном районе Парижа (улица какого-то лешего... или леса, не помню)... — И здесь я вынужден попросить прощения (сугубо лицемерно, разумеется) за глупые и неуместные шутки автора статьи, который развёл тут порядочный Бардак, с позволения сказать. В этом месте имеется в виду «улица Булонского леса». Нельзя что ли было прямо сказать?.. — без обиняков и, тем более, выкрутасов?.. — Да-с. Чудное местечко. Правда, в последнее время он болел. И тяжело болел. Однако в его лице и образе жизни эта болезнь почти ничего не изменила. И по-прежнему, как в старые-добрые времена, раз в неделю (иногда даже дважды), Дебюсси ждал своего старого друга (и предтечу) – на завтрак. Они мило проводили пару часов. Особенно, если у Дебюсси было хорошее настроение и он не был склонен орать — по какому-нибудь поводу или вовсе без повода. Какой милый человек. Раз в неделю (немного поесть)... Но ведь все остальные дни тоже нужно было где-то завтракать. И даже обедать. А ещё — чем-то платить за аркёйскую комнату Биби-ля-пюре?.. Покупать обувь. Может быть, даже воротнички. Без них-то разве пойдёшь куда-нибудь? К тому же другу-Дебюсси. Или ещё на какой-нибудь... завтрак. Однако на чтó (покупать-то). Да. Очень хороший вопрос. На чтó... это всё?
| ||||||||||||
