Тёмное пламя (Скрябин)
Так и получается: куда ни поверни, а всё одно: не годится большое искусство для справления малой нужды человеческой. — Пожалуй, штыки для таких целей всё-таки понадёжнее будут, хоть на них и «не слишком удобно сидеть». И всё же, одного только не учитывают записные любители надпочвенной власти, которая всегда только сегодня, здесь и сейчас: как ни пыжься человек, как ни надувайся, как ни вставай на цыпочки, трибуны или пьедесталы, а всё одно — выше головы не подпрыгнешь, богом не станешь (даже божком). При любом сюжете собственная задница догонит и всё расставит по местам, как единственный на’стоящий пьедестал в натуре натур, данный каждому ровно на тот срок, сколько ему дымить на земле: от забора до заката. — Вóт оно, настоящее безыскусное мерило инстинкта власти, эталон которого хранится в пробирной палатке... у каждого смертного. Рядом с бессмертной альбигойской формулой мира: l’escurs esclarzig, отдалённо напоминающей скрябинское «Тёмное пламя»!.. ч Тёмное пламя — прежде всего, слово. Причём, одно. вот именно! — очень точно сказано. А потому уточню и я..., впрочем, только для тех, кто (паче чаяния!..) сумел до’читать текст хотя бы до этого места (невероятно предположить, но факт). Потому что страница, на которой мы все сейчас находимся, — не простая, читай: с двойным дном (а кое-где даже с пятерным, как и полагается в подобных случаях). Одну минутку терпения, сейчас пояс..ню. Эта статья, так сказать, имеет остро-гибридный характер и посвящена одному слову, но одновременно — совсем другой музыке. И так получилось благодаря, прежде всего, Ему, Автору. Первому автору (напомню на всякий случай, его фамилия Скрябин), — который первоначально смешал одно слово с другой музыкой; а также — второму автору (у которого вообще нет фамилии), который впервые выявил & вытащил это смещение (или смешение, если угодно) сюда, наверх, на божий свет. Итак, следим за руками: когда речь идёт о слове, мы имеем в виду «Тёмное пламя» (вернее говоря, «тёмные пламена», конечно, flammes sombres). Но если слышим музыку, то это, безусловно, «Навстречу пламени» или «В пламя», по нелепой случайности прежыжущий опус 72, тот же 1914 год (большая поэма «Vers la flamme», которую чаще всего неудачно переводят устойчивым выражением «К пламени», что в сочетании со словом «поэма» приводит к полной профанации замысла автора первого и возникновению потребности в заплечной работе автора второго). Однако, достаточно. Здесь пора поставить точку (опоры) и остановиться: dixi, — я всё сказал (разрядка моя, — дело кончено, конечно). Пора заказывать панихиду. — Вот уже третий десяток лет я поглядываю на это пустое место, но оно так и остаётся в прежнем состоянии и, по всей видимости, уже таким и останется (примерно по той же причине, по которой и Скрябин не заполнил пустое место своей последней Мистерии). А потому сегодня я считаю возможным напомнить, для начала, что основной предмет этой страницы так и останется недоступным для всех смертных (и, вероятно, бóльшей части бес’смертных)..., — а затем оставить здесь небольшой огрызок и поверх него мягкое, отчасти, вялое или даже дряблое перенаправление на другие статьи, имеющие (кое-какое, чаще всего внутреннее или скрытое под кожей) отношение к скрябинскому «Тёмному пламени», а равно и к его отсутствию на приснопамятных страницах ханóграфа...
— Что же до сегодняшнего дня, то я с непреходящим удовольствием..., вернее сказать с неизменным удивлением и восхищением слушаю Скрябина, в основном, «Прометея», последние три сонаты и (особо напомню) «тёмное пламя»; но — сразу оговорюсь — не часто, крайне не часто. Максимум, раз в полтора-два года. Потому что все эти сочинения в высшей степени идеологические. И даже более того, методические. Они как инструмент для совершения капитального ремонта. Всё-таки, конец света — это слишком сильное ощущение для человеческой повседневности. Его строго дозировать приходится..., по возможности, разбавляя водой или уксусом.
на всякий случай напомню ещё раз, что в истерической ретро’спективе (оглядываясь на зад) тема тёмного пламени (или, говоря шире, тёмных пламён) была отчасти разработана и освещена основным автором ханóграфа, прежде всего, в таких работах как «Скрябин как лицо» (часть первая и вторая), «Чёрные Аллеи», «Три Инвалида», наконец, в фундаментальном трёхтомнике и массе отдельных статей & эссе... Учитывая крайне не’очевидную специфику предмета, обращённого почти в глухую темноту верхнего черепа, а также полную бесперспективность диалога со бес’сознательной популяцией Homos apiens, автор с может полным правом не вступать в коллаборацию с оккупантами & прочим человеческим материалом. А потому (вне всяких сомнений), не стоит труда отдельно трудиться, оформляя и выкладывая эту работу в публичный доступ, чтобы сообщить некоему условному числу одутловатых человеческих типов нечто такое, что никак не отразится ни на их вчерашнем понимании, ни на сегодняшнем способе жить. Уже через какие-то полминуты весь зал с трепетом наблюдает величественное зрелище пылающей снизу доверху решётки, из-за которой продолжает изливаться в зал полноводная, прекрасная река. Две стихии торжествующе соединяются. Прекрасные языки пламени, тем временем, понемногу переходят на стены театра, затем на ложи, ярусы и крышу, – начинается самый что ни на есть настоящий пожар. Обезумев от ужаса, публика мечется в поисках выхода, но увы..., железные двери накрепко закрыты, а никаких окон в театре, понятное дело, нет... но внезапно..., словно бы решив слегка позабыть основной предмет этой тусклой статьи и развернувшись лицом в обратную сторону, я спрашиваю..., — да, я задаю вопрос... прямо в лоб: «по какой причине ни один из так называемых исследователей творчества Скрябина, уткнувшись носом в фортепианную клавиатуру, ни разу не поднял голову до того вселенского замысла, который привёл к появлению тёмного пламени?..» С момента публикации этой, с позволения сказать, «поэмы» или, прошу прощения, «танца» прошло более сотни лет. Казалось бы, времени предостаточно. И тем не менее, ни один из историков или теоретиков музыки ни разу не попытался выйти за пределы контекста, чтобы рассмотреть этот уникальный предмет в его изначальном или полном виде?.. — Я спрашиваю (втихомолку), хотя ответ мне известен как свои четыре пальца. — И что же: утрудился ли кто-нибудь не то, чтобы ответить, но хотя бы даже поставить один этот вопрос (как минимум, крае’угольный для человеческого опыта, вопрос, без которого все важные академические книги про Скрябина и его музыку лишены даже тени жалкого смысла, — не более чем жёваная клановая бумага третьей ректификации). Обратите внимание: и ещё раз я задал вопрос. И снова — нет ответа, как всегда. И это глубоко правильное положение вещей. Оно называется инерцией... (под горку). — И я стану последним, кто кинул бы камень поперёк этого движения. — Катитесь и дальше (в том же направлении). Теперь и навсегда Вы останетесь человеком, который не только упустил возможность принести в мир нечто уникальное, но и запустил машину уничтожения. Не по злому умыслу. Всего лишь, по небрежению. <...> Всего лишь, забыв о своём «искреннем» обещании. Отныне каждая следующая моя партитура будет навсегда молчать — уже Вашим молчанием, (не)дорогой Владимир, а затем будет гореть Вашим синим пламенем. и снова оставим, — пустое дело!.., можно не беспокоиться: и впредь не будет никаких «внесистемных» вопросов и ответов. Плетью телегу не научишь. Тем более, что один этот вопрос, предмет, человек — не более чем поплавок..., на поверхности речки, в которой никогда не было рыбы. Само собой, и он останется без ответа, и ещё тысячи локальных вопросов, каждый из которых — не более чем леска, уводящая наверх, к главным внесистемным проблемам, которые сначала привели человечество к власти на этой маленькой планетке, а затем сломали ему шею и стёрли с поверхности земли — как маленькую коричневую кляксу. Есть в жизни и творчестве Скрябина ещё не менее десятка важнейших опорных точек, о которых ни разу не заходило даже и речи, тем более, с предельно свободных позиций «сопоставления несопоставимого», которые только и могут быть применимы к этому уникальному автору. Потому что — нéкому её было заводить, эту речь, бессловесные твари..., — решительно нéкому было ставить вопросы и отвечать на них, — здесь, посреди выжженной равнины так называемой «официальной науки», первый и последний принцип которой — клановое безголовое лицемерие. Мой очередной прощальный поклон привет, фарисеи!.. Здесь (ниже) я помещаю совсем небольшой финальный отрывок, мистериальное завершение акта — сакраментальное лихорадочно-эротическое «Vertige», которое непременно присутствует во всех скрябинских (музыкальных) рассказах о последних мгновениях мира: и в «Поэме Экстаза», и в «Поэме Огня», и в пяти позднейших сонатах для фортепиано, и (отдельным образом) — в обструктивной поэме «Тёмное пламя». Пожалуй, напоследок могу только предложить один несложный рецепт (уже раз предложенный). Нет ничего проще и вернее, пытаясь прочесть... или понять, — нет просто услышать (или вспомнить) окончание «Прометея», завершающие три минуты, когда в мелькающем фрагментарном вихре оргиастического танца..., всё глубже затягивающего в воронку неистового кружения (vertige), происходит последнее съединение, слияние мирового Духа и Материи. Так же как было с бледным двойником «Поэмы Экстаза», параллельно следуя слову и звуку. Конечно, нельзя даже близко сравнить музыкальный взрыв «Прометея» и жалкое ковыляние среди обломков «Предварительного Действа». Но даже здесь, среди нелепых слов и между надуманных строк стиха, звучит этот последний конвульсивный ритм гибнущей вселенной, — если, конечно, иметь среднее ухо и уметь им слышать неслышимое. Предварительное и Окончательное. и ещё раз попробую напомнить на всякий случай (как известный отбеливатель минимального минимализма), что это лирическое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не просто так. Скажем просто и сухо: хано’графическое внесистемное эссе «тёмных пламён» провело в режиме ожидания публикации более четверти века, пре’бывая в почти готовом состоянии (не перегретое и даже не пережаренное). — Само собой, этот текст был посвящён не столько музыкальной ткани или звуковому результату, сколько скрытой до сих пор истории создания и, что главное, — реальным намерениям автора, прорывающимся через оставшийся после него текст (и тексты). В сжатом виде этот текст можно было бы обозначить как выход за границы обсуждаемого, а временами, и дозволенного. — Выстроенная на материале более чем полувекового диалога со Скрябиным, глава «Тёмного пламени» содержала в себе уникальные (прежде остававшиеся в тени) материалы и факты 1913-1914 годов, а также всё то, что обычно принято помещать в зону умолчания. — Теперь же всё это останется там, где было прежде, и тёмное пламя снова исчезнет, слившись с окружающей темнотой. Внезапный взрыв контрастной литературы, соединение пустоты и говядины, огня и грязи, светлого дыма и чёрных языков пламени. И всякий раз повторится неповторимое, и всякий раз чья-то роскошная задница вместо обычного стула будет проваливаться в пустоту, всё ниже и ниже, и ни одна нога никогда не нащупает опоры, и пальцы схватят нечто тёплое и липкое, но даже и тогда в руках снова не останется ровным счётом ничего..., ничего определённого, кроме обычного человеческого материала. представляя собой классический пример redlink’а (красной ссылки) более чем с двух десятков страниц, эротико-философское эссе о природе несовместимого & несовместного (на примере тёмных пламён) долго и терпеливо выжидало, что в какой-то момент рвотный рефлекс у означенного выше автора притупится хотя бы до той (невидимой) грани, что можно будет кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, экстремальном произведении последнего года жизни Александра Скрябина, своим основанием далеко выходящем за пределы собственно музыкального творчества. Не говоря уже о его подкладке и подоплёке. — Однако нет. «Окостеневшие и просроченные» ни на шаг не сдвинулись с места, и земля не стала вертеться в обратную сторону. И вóт, сегодня дело кончено; вместо тёмного пламени здесь остаётся обыкновенное (в неограниченном пользовании) посреди всеобщей темноты. Благодаря Хозяину мира сего, земля стала шизоидным царством господства тотальной амбивалентности или относительности, а наивысшим злом сделалась — всякая однозначность. В случае альбигойцев — это была, разумеется, церковь Христова. Их кошмарная судьба с (кровавым) блеском доказала их доктрину... — Фридрих Ницше спустя пять сотен лет своими «пятьюдесятью этюдами» фактически вернул альбигойцев с небес на землю. Бетховен, Паганини, Шуман, Лист, Берлиоз..., и как венец всего, мсье Александр Скрябин с его (для начала) «Сатанической поэмой» (и также Божественной, вестимо), «Прометеем», «Чёрной мессой», «Тёмным пламенем» и далее через Предварительное Действо и уходящую Мистерию, наконец, совершил исторический реванш. Его руками мир вернул себе утраченную альбигойскую амбивалентность. — В ряду перечисленных событий, несомненно, находятся и упавшие (вслед за их велiким хозяином) этюды. Не претендуя на громкие или вселенские задачи, эти пятьдесят упражнений для упавшего духа всего лишь вкратце воспроизводят в изменённой (спокойной, покойной и у’покойной) форме тот предыдущий мир, который последует вскоре изжить в процессе Agonia Dei и непосредственно вытекающей из неё Карманной Мистерии. — Итак, повторим напоследок основную формулу: прощание с уходящим миром. Впрочем, сегодня я традиционно оставляю в закрывающейся двери маленькую щёлку: если у кого-то из ренегатов или апологетов уничтожения человечества (в том или ином оргазме) появится желание как-то инициировать или ускорить выкладку очередного экстремального из’следования о «тёмных пламенах», никто не запрещает им обратиться с со...ответствующим запросом → по известному адресу не...посредственно к одному из авторов, пока он ещё здесь, на расстоянии вытянутой руки. Поскольку это время, вне всяких сомнений, подходит к концу и в ближайшей перспективе никакие заказы уже не будут приняты... Даже от тех, от кого их можно было бы и принять. ...и вот Оно снова здесь, <словно бы> скрябинское «Тёмное пламя» (flammes sombres), да и не просто одно пламя, а много, целое множество маленьких чёрных пламён, видимых и невидимых, пляшущих и рассеянных по всей земле вблизи и вдали, рядом и там, за привычной линией зрения. Воззрения. И даже подозрения. Словно зажжённые повсюду погребальные свечи, они сеют вокруг себя неровные, подрагивающие языки тьмы. — И даже в самый светлый день, если он когда-нибудь настанет, вокруг них становится – темнее, а затем ещё темнее – и, наконец, посреди этого маленького мира воцаряется благословенный мрак, в котором царят одни тени прежних сущностей, и больше несть ни добра, ни зла, потому что он..., обычный человек исчезает в сумерках за последним поворотом собственного смысла. Смысла которого нет. – Да, можете не сомневаться, я вам ещё покажу... его. В угаре, словно в дыму, в густом тумане и сумраке тёмного пламени..., наконец, вы увидите. Слепые дети своего невидимого бога. И тогда крышка захлопнется... окончательно. и оглянувшись, напоследок... я всё же рекомендовал бы не растекаться известной жидкостью по древу, не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать его запчасти в пыльный ящик. Немножко поторопитесь (если желаете получить результат, конечно). Лавочка скоро прикроется (как уже не раз бывало)..., причём, «бес’ права переписки». Потому что... (и последнее я хотел бы подчеркнуть двойной жирной чертой) всеобщее положение вещей носит проникающий характер. Например, как слабительное... или скрябинская Мистерия Чёрного Пламени, которая только отложена, но отнюдь не отменена... — И здесь, пытаясь ещё раз завершить или хотя бы прервать слегка потусторонний процесс мерцания тёмного пламени, последнего из последних, было бы особенно уместно вспомнить о первоначальном значении (смысле и назначении) слова «мистерия», — в точности такого, каким его ввёл в искусство, я повторяю, именно в искусство (а не в полу’мистический бред теософов или болтовню символистов) Александр Скрябин. Многократно раскрытая с разных сторон «Поэмой Огня» и пятью поздними сонатами (или, говоря шире, вообще всеми поздними опусами после Поэмы Экстаза), она представляла собой не столько самое событие, сколько рассказ о нём, о том событии, во время которого весь уродливый и убогий мир людей, будь он реальный или умозрительный, перестанет существовать доступным ему способом..., например, сгорит без остатка, сожжённый тёмным пламенем пяти бывших искусств, слитых в одно... ...но если бы, паче чаяния, дело всё-таки дошло до «Предварительного действа»..., а затем и Мистерии. Буквально за несколько минут перед «концом света». В какой-то решающий момент... Пожалуй, только тогда бы и выяснилось (сколь внезапно, столь и сокрушительно): чтó имел сказать автор своим ослепительным, светоносным творчеством...
| ||||||||||||
