Морис Равель (Эрик Сати. Лица) — различия между версиями

м
ожно закрыть тему, поскольку отдельная & обдельная статья по обозначенной раньше и выше теме «Морис Равель, как о нём никогда не пишут» («Maurice Ravel, comme on n'écrit jamais sur lui») до сих пор не свёрстана, не оформлена и не выложена в открытый доступ. Тем не менее, я считаю возможным заметить, что на территории ханóграфа существует ряд статей, где очевидно можно найти редкие, точные или скользящие упоминания об этом не вполне обычном комо’зиторе «с лицом жокея с булонского ипподрома», значение которого во внешней (экстерьерной & публичной) судьбе Эрика Сати (начала 1910-х годов) невозможно переоценить. Фактически игнорируя сослагательное наклонение в истории (в том числе, и в истории музыки), можно утвердить стопроцентно-верную упрощённую & краткую формулу (нечто вроде заупокойной здравицы), согласно которой «если бы не Морис Равель, мы бы сегодня (почти) ничего не знали об Эрике Сати». Последнее обстоятельство очевидно говорит о непростых качествах характера Равеля, а также о его особых, почти пожизненных по длине и смыслу отношениях с Эриком Сати, имевших траекторию более чем причудистую (в несколько извилин и поворотов с винтом)... Разница в возрасте между ними составляла десяток лет: тот самый десяток лет, на которые Равель фатально опоздал родиться. Ещё в бытностью свою в консерваторских учениках, Равель, не довольствуясь школьной программой, искал для себя новый стиль и — нашёл его в ранних сочинениях Сати, поклонником которого он себя считал. Договорившись о встрече (на троих, вместе со своим отцом, Жозефом Равелем) и познакомившись со своим «заочным учителем» осенью 1883 года, Равель сохранил особые (хотя и очевидно пунктирные) отношения со своим визави в течение четырёх десятков лет, — несомненной кульминацией которых стал 1911 год, когда Равель выступил организатором первой серии ретроспективных парижских концертов с музыкой Эрика Сати...

пожалуй, только что сказанного уже более чем достаточно, поскольку в некоторых случаях (замечу глубоко в скобках) удар кулаком в лоб (или по лбу), а также несколько слов отточенного намёка могут сказать значительно больше, чем длинный хвост в несколько оборотов вокруг заднего входа. А потому — оставим... Очень удачное слово. Да... Потому что в качестве добавки & ради вящего примера я традиционно оставлю здесь мягкое, отчасти, вялое или даже дряблое перенаправление на другие хано’графические страницы, имеющие (кое-какое, иногда опосредованное или принципиальное) отношение к этому человеку невероятно маленького роста с лицом жокея, а также его многочисленным теням, отражениям и проекциям (внутренним или внешним)...

1.  Эрик Сати в лицах (и через них)
2.  Эрик-Альфред-Лесли (абсолютно новая глава 1991 года)
3.  Леон-Поль Фарг (один из апачей Равеля)
4.  Клод Дебюсси (статья Эрика)
5.  Альбер Руссель (ученик учивший учителя)
6.  Флоран Шмит (дряблая статья)
7.  Прекрасная истеричка (в соседстве с Равелем)
8.  Цитатник Эрика Сати (обо всём и ни о чём)
9.  Эрнест Шоссон (упавший с велосипеда)
10.  Луи Дюрей (самый старый из «Шестёрки»)
11.  Эмиль Паладиль (профессор бледной немочи)
12.  Сага о Соге (маленьком комо’зиторе)
13.  Урок Орика (опоздавший)
14.  Жак Ибер (№7 из «Шестёрки»)
15.  Жак Бенуа-Мешен (три смерти одного фашиста)
16.  Шестёрка (между Равелем и Сати)
17.  Аркёйская школа (последняя)

на всякий случай напомню ещё раз (как патентованный & всемерно ославленный обозреватель минимального минимализма), что в истерической ретро’спективе (оглядываясь на зад) тема этого копо’зитора, несомненно, значительно более известного, чем сам Сати, была изрядно за...тронута или примерно так же размята основным автором ханóграфа в нескольких фунда...ментальных работах о Сати и его окружении, прежде всего, таких как «Воспоминания задним числом», «Малая аркёйская книга» и «Три Инвалида» (список, как всегда, не полный)... Учитывая ракох’одную специфику этого до мозга костей конвенционального автора (имея в виду Мориса Равеля, конечно), полностью и со всеми потрохами принадлежащего к профессиональной культуре (со всеми вытекающими особенностями и последствиями), а также полную бес’перспективность диалога с лицемерной популяцией Homos apiens, автор имеет полное право уклониться от выкладки в публичный доступ своего, совершенно отдельного & особого текста про этого, мягко говоря, до сих пор психологически не’прояснённого типа, про «творчество» и «биографию» которого было опубликовано очень большое число текстов (не исключая монографий, полиграфий и демографий), но все — исключительно поверхностные, нечленораздельные и — трижды жёваные (в рамках конвенционального музыковедения). Причём, во всех этих изданиях об Эрике Сати (оказавшем сильнейшей влияние на будущее творческое лицо Равеля) не содержится ни слова..., — или несколько строк, вполне дряблых и бессодержательных.

и тогда..., словно бы случайно позабыв основной предмет этой тусклой статьи и внезапно развернувшись на 180 градусов, я спрашиваю..., — да, именно так, я задаю вопрос... прямо в лоб: «почему же авторы работ о Равеле дружно молчат об Эрике Сати, в то время как сам Равель многажды подчёркивал, сколь многим он ему обязан...» — Я спрашиваю (втихомолку) и ответ мне известен как свои пять пальцев на задней ноге (собаки)... — Однако, разве кто-нибудь утрудился не то, чтобы ответить, — но хотя бы внятно поставить один этот вопрос (как минимум, крае’угольный для всей его биографии; вопрос, без которого все важные академические книги про Мориса Равеля лишены даже тени смысла, — не более чем упаковочный картон, клановая макулатура третьей ректификации). Обратите внимание: ещё раз я задал вопрос и риторически повторил его ради наглядности. И снова — нет ответа, как всегда. Пустое дело, можете не беспокоиться: не будет его и впредь. И не только на этот вопрос. Есть в жизни Равеля (и не только Равеля, вестимо) ещё с пол-дюжины опорных точек, о которых ни разу даже и речи не заходило. Потому что — нéкому её было заводить, эту речь, бессловесные твари..., — решительно нéкому было ставить вопросы и отвечать на них, — здесь, посреди выжженной равнины так называемой «официальной науки», первый и последний принцип которой — клановое безголовое лицемерие. Очень приятно слышать (в очередной раз)!.. Привет, фарисеи!..

и ещё раз напомню на всякий случай (как заправский ошкуриватель минимального минимализма), что это лирическое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не просто так. Скажем просто и сухо: хано’графическое эссе (впрочем, не исключая облигатной монографии) о Морисе Равеле, этом комозиторе экстремально маленького роста с лицом, физиогномически совершенно нелепым и неподходящим для творческого человека, провело в режиме ожидания публикации более четверти века лет, пре’бывая в почти готовом состоянии (не перегретое и даже не пережаренное). Представляя собой классический пример redlink’а (красной ссылки) более чем с шестидесяти страниц, оно долго и терпеливо выжидало, что в какой-то момент рвотный рефлекс у означенного выше автора притупится до такой степени, что можно будет кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, заметном и своеобразном деятеле академической музыки первой четверти XX века. — Однако нет. Лёд никуда не тронулся и земля не стала вертеться в обратную сторону. И вот, очередной actum est, дело кончено. Теперь всем одутловатым и просроченным будет не трудно полюбоваться на типичный суррогат: ещё одна сушёная груша на месте живого натур-продукта.

Если же у кого-то из проходящих мимо ренегатов или апологетов появится отчётливое & навязчиво оформленное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить выкладку этого почти полностью отсохшего материала (если подобный, с позволения сказать, пре-це-дент ещё можно назвать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу с соответствующим заявлением на имя (трижды) автора, пока он ещё находится здесь, на расстоянии вытянутой руки (левой). — И напоследок... я рекомендовал бы не растекаться вязкой жидкостью по древу, не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать его запчасти в ящик. Как это, в своё время, произошло с печально известной «Шестёркой», и наша лавочка довольно скоро прикроется, а затем и за’кроется совсем..., причём, «бес’ права переписки». — И тогда... pardonne-adieu, потому что во взгляде на этого Равеля (не исключая также трёх десятков каких-нибудь других Равелей) ужé не будет никакого просвета. Отныне и навсегда — пускай процветает пустое место с лицом жокея!.. Слава оккупантам, велiким и прекрасным! Король умер, да здравствуют его лакеи!..