Эмиль Пессар (Эрик Сати. Лица)
Что ж ты, брат, такой лядащий,
Краткая с...правка ...ч
...ничём, имя которому — легион. И в любом месте. И вовсе там не по какой-то особенной & с’ложной причине, но только потому, что в любое время и в любом месте из него, говоря по существу, и со’стоит любое время и любое место. — Со всеми, так сказать, вытекающими... ...also, also..., mein liebes Mädchen, lass uns dieses zweifelhafte Vergnügen nicht umsonst ausstrecken. Ziehen Sie Ihre schmutzige Bluse und Ihren Rock aus und lehnen Sie sich in diesem Gynäkologiestuhl zurück. Lass uns eine gleichzeitige Spielsitzung starten...[комм. 1] Однако..., в качестве увертюры (или прелюдии) попробуем открыть музыкальный словарь Римана (1900 года) на букву «Пе», чтобы понять, наконец, о чём здесь идёт речь. — И что же мы там увидим?.. Пессáр (Pessard), Эмиль Луи Фортюне, франц. композитор, род. 29 мая 1843 в Париже, ученик Базена и Карафы в консерв., 1866 получил Римскую премию, инспектор преподавания пения в парижских городских школах; принадлежит к числу наиболее даровитых французских композиторов (оперы и оперетки: „La cruche cassée“ [1870], „Le char“, „Le capitaine Fracasse“, „Tabarin“ [1885], „Tartarin sur les Alpes“ [1888], „Les folies amoureuses“ [1891], „La dame de Trèfle“ [Bouffes parisiens, 1898], 2-голосная месса с органом, кантата „Dalila“, квинтет для духовых инструментов, фп-ное трио, оркестровая сюита, фп-ные пьесы, романсы и пр.)[3] Мы не имеем ни малейших оснований не доверять в данном случае мсье Хуго Риману (хотя он и немец, а пишет — про француза).[комм. 2] Его энциклопедия, равным образом авторитетная и прославленная (да ещё и чисто музыкальная, между прочим), опубликованная в 1900 году (уже пятым изданием), когда Эмилю Пессару не исполнилось ещё и 57 лет, — возможно, смотрела куда-то туда, в будущее..., причём, далеко в будущее (как и всякая энциклопедия, чёрт). Равно как и в прошлое. Напротив, недалёкое.
— Тем не менее, не может не привлекать соответствующая стандартная формулировка, выбранная херром Риманом для данного случая. Пожалуй, выпустив лишнюю информацию по поводу опер и опереток, мы запомним нечто главное, относящееся к 1900 году..., что мсье Пессар «принадлежит к числу наиболее даровитых французских композиторов». И ещё, в качестве дополнительной информации к размышлению..., — что по окончании консерватории он «в 1866 получил Римскую премию», а затем... божьей милостью занял должность «инспектора преподавания пения в парижских городских школах». Итого: даровитый..., премированный..., инспектор. В сумме: нечто вроде (пре)святой троицы..., слегка двойственной.[комм. 3]
н Несмотря на ярко выраженное физическое развитие (мальчик с рождения оказался крупный, так сказать, корпулентный) и брутальную внешность ребёнка, ещё в детстве мать пожелала непременно дать ему как можно более фундаментальное музыкальное образование, что называется: с помпой. К счастью, способности обнаружились... постепенно. И усидчивость тоже не подвела. Ученик был внимательный, упорный, иногда даже упрямый: голубая мечта методиста. Сначала музыке учили, как всегда, домашние педагоги и репетиторы, а с девяти лет Эмиль Пессар начал посещать классы парижской консерватории, шаг за шагом, закончив её в 23 года. Его академическими педагогами (славные имена которых теперь, спустя сотню-другую лет, мало чем отличаются от его собственного) на последних курсах были Франсуа-Жозеф Базен (гармония), Жан Лоран (фортепиано), Франсуа Бенуа (оргáн) и Мишель Энрико Караф (композиция). Эмиль Пессар был учеником почти примерным. В 1862 году он получил первую премию по курсу гармонии. А в 1866 году (в год выпуска, как и полагается), представив пред очи конкурсной комиссии дважды прекрасную кантату «Далила», Пессар получил... Большую Римскую премию по композиции,[комм. 4] с чем и завершил обучение в консерватории.[6] — Последнее событие произошло, прямо скажем, очень вовремя (за пять лет до той войны, совершенно изменившей лицо Франции, а немного спустя — и всего мира).
Так сказать, программу минимум. А также обязательную программу. Его «Далила», как и было положено по статуту Римской премии, с помпой прозвучала в императорской Парижской опере (театр Вентадор) 21 февраля 1867 года. А сам лауреат, отбыв положенные два года на вилле Медичи, представил комиссии свои новые шедевры, лишённые даже малейших признаков неуважения к принципам академической школы и традиции, присущего некоторым представителям творческой молодёжи. А равно и в обратном порядке... В качестве особого благоволения Эмиль Пессар был принят в ту же консерваторию, которую недавно столь блестяще покинул: сначала в качестве ассистента, а затем и получил дозволение преподавать как ординарный педагог младших подготовительных классов.
п
Пожалуй, к осени 1870 года стало слишком уж горячо. Совсем не до оперы. Всё расплавилось и потекло. — Разгром армии. Пленение, низложение и смерть Наполеона (третьего). Блокада Парижа. Сожжённый Страсбург. Версальское перемирие. Парижская коммуна. — О..., моя бедная Франция!.. Прощай, Эльзас и Лотарингия. Наконец, как венец всего: позорный франкфуртский мир и (почти) такой же Адольф (Тьер). — О композиторской карьере можно было забыть лет на десять.
Между тем, страна потихоньку зализывала раны, выплачивала изуверские контрибуции, избавлялась от фрицев. Потихоньку возвращалась и светская жизнь Парижа. Конечно, уже не такая как прежде, блестящая, имперская, — теперь поскромнее. Но зато уже немного тогó, буржуазная. Премьера пессаровской оперы «Дон-Кихот», случившаяся в зале Эрара в 1874 году прошла почти незамеченной. Пожалуй, переломным стал 1878 год, спустя семь лет после окончания той войны. Сразу два парижских театра представили две оперы Пессара, — одна из которых была (почти) написана ещё тогда, до катастрофы, — сразу после разбитого кувшина. Первую из них, оперу-буффа «Колесница» далá парижская Оперá-комик 18 января 1878 года. А следом не задержалась и премьера полноценной оперы «Капитан Фракасс». Она состоялась в парижском Театр-лирик спустя полгода, 2 июля 1878 года. И главное..., главное! — в начале 1878 года Пессар получил место. Настоящее место. Почти синекуру!.. — он занял должность надзорного инспектора (pion) по школам Парижа, проверяющего надлежащее качество уроков пения.[комм. 6] А в следующем, 1879 году инспектор пения в парижских школах Эмиль Пессар был удостоен звания кавалера Ордена Почётного легиона.
его бездарной липкости и бледной немочи...[4]
и
Потому что как раз тогда..., в этот момент с месье Пессуаром случилась осечка, первая осечка, — как любил (в таких случаях) говорить дядюшка-Альфонс,[10] первая..., а может быть, даже и единственная, — причём, она была совсем небольшая, эта осечка. При иных обстоятельствах, я полагаю, можно было бы её и вовсе не заметить. В конце концов, я сам не был свидетелем..., и не видел этого момента, но давайте — поверим ему нá слово.[комм. 7] Во всяком случае, у нас нет никаких оснований ему не верить. Или, тем более, оспаривать выдвинутую точку зрения. Потому что именно тогда, в 1883 году господин ординарный профессор (гармонии), кавалер почётного легиона (пока ещё только кавалер)[комм. 8] и лауреат римской премии впервые..., — выставил свою кандидатуру на соискательство звания академика изящных искусств.[11]
поражаясь бездарной липкости и бледной немочи...[4]
п Начавши столь важное дело, остановиться на полпути уже невозможно. Особенно, при таком-то характере. И лице... Вот потому-то мсье Пессуар и продолжал не останавливаясь в том же духе, при каждом удобном случае... Как дятел. — Едва умирал очередной академик (благо, они делали это регулярно), как он: «тук-как-тук, здрасьте, это я...», и подавал свою заявку на очередное освободившееся кресло. — Как раз за этим-то занятием и застал его в начале июня 1892 года преосвященный & равноапостольный парсье Эрик Сати.[комм. 10]
— Как раз тогда, 6 мая того же года скончался..., или, может быть, пре(д)ставился академик и профессор той же консерватории, Эрнест Гирó. Между прочим, человек для Сати не чужой. Даже можно сказать, совсем не чужой... Всего год назад, вняв настоятельным советам своего «друга» и ученика Клода Дебюсси, — который всерьёз считал, что Эрику недостаёт с..ного «профессионализма» и вообще... школы (той сáмой, с классным надзирателем), в какой-то момент Сати «сдался» и решил в самом деле немного «доучиться». Так сказать, добавить себе немножко недостающей школы. — Само собой, в этом логове клана его ожидал очередной провал, — более чем законо’мерный. Очень скоро после поступления нерадивого студента Сати, профессор Эрнест Гиро собственноручно выгнал его из своего класса композиции (причём, случилось это, между прочим, совсем недавно, в 1891 году).[15] И вот, не прошло и года, как очередной профессор кислых щей (по классификации Льва Ландау)[16] пре(д)ставился, освободив очередное насиженное кресло академика..., а ученику представилась возможность взять, так сказать, небольшой реванш. На расстоянии. И бывший студент (даже не закончивший консерватории), разумеется, не упустил столь приятной возможности, подав 6 июня 1892 года (ровно месяц спустя после смерти Эрнеста Гиро) заявление в секретариат Академии Изящных искусств.[17]
Ну нет, конечно. Далеко не один он был такой умный (и правда, какой самоубийца отказался бы от развесистой академической синекуры). На то же нагретое местечко метили ещё шестеро молодцов, одним из которых был некий профессор, кавалер и лауреат. И его фамилия по какому-то странному стечению обстоятельств оказалась — Пессуар. Разумеется, Эрик Сати заранее и без вариантов был не проходной кандидатурой (на что, собственно, и была рассчитана его акция), — и даже если бы он оказался единственным, выставившим себя на звание академика, всё равно «коллеги» — наверняка — забаллотировали бы его. И хотя голосование было тайным, спустя сто (с лишним) лет можно (тайно) сообщить, что за Сати был подан только один голос.[11] Несомненно, Эмиль Пессуар, профессор и кавалер, набрал значительно больше..., в несколько раз. Однако и он остался далеко..., далеко за бортом академии, в очередной раз. Продолжая, впрочем, и впредь упражняться в том же духе, выставляя свою кандидатуру каждый раз с аккуратностью настоящего немца...
с удивлением и усмешкой, поражаясь бездарной липкости и бледной немочи...[4]
п
Не будем напрасно сомневаться. Как медведь в пассаже, Пессуар ни единого звука не разобрал в эпатажно-показательном выступлении Сати (на тему вступления в академическую академию).[комм. 12] После очередного провала кандидатуры своего эксцентричного конкурента, профессор Пессуар поспешил сообщить одному из академиков, с которым имел приятельские отношения, что означенный выскочка представляет собой «просто сумасшедшего, который до сих пор ничего не сделал». — Можно не сомневаться, до какой степени он был бы удивлён, этот добрый профессор, если бы ему сообщили (в доверительной беседе), что этот «просто сумасшедший» уже оказал и ещё долгие годы будет оказывать как личное, так и творческое влияние, как минимум, на двух студентов, посещавших его курс в парижской Консерватории.[комм. 13] Первым из них был Морис Равель, с большим трудом выносивший засушенное (как в гербарии) занудство своего дорогого профессора, а вторым — Федерико Момпу,[комм. 14] стремительно покинувший стены этого учебного заведения вследствие полной «непереносимости» уроков мсье Пессуара.[15] Повторив свою акцию трижды, Эрик Сати выпустил запланированную порцию громов и молний в сторону академических мумий, а затем — демонстративно покинул поле битвы.
Никогда господам академикам не удалось бы так легко от него отделаться. Как говорится, не на того напали... В общей сложности семнадцать раз он выставлял свою кандидатуру, всякий раз получая один и тот же результат (тот же, что у Сати). И так продолжалось ровно до той поры, пока... не началась ещё одна война. На сей раз — мировая. ...каждый раз я с громадной грустью вспоминаю г-на Эмиля Пессара, моего старого товарища по совместной бездарной борьбе. Видит Бог, мы начинали с ним практически в одно время. Но я ушёл (после третьей попытки), он же продолжает своё педантическое занятие — до сих пор. Уже десятки раз я мог наблюдать, как он снова и снова брался за это старое дело, не имея ни малейшего навыка и пренебрегая даже самыми простейшими хитростями. До сей поры он простодушно и упорно продолжает всякий раз стучаться в эту дверь, которая ещё ни разу перед ним не открылась. Да ведь он в этом деле попросту ничего не смыслит! — и всем вокруг него это совершенно очевидно. Показывая на него пальцем, они так и говорят. Бедный добрый господин! Как тяжело, как трудно ему будет пристроиться или втереться против течения — туда, где его ожидает так мало радушия, так мало приветливости, так мало гостеприимства! Вот уже двадцать лет, как я вижу его упирающимся лбом в этот неблагодарный и мрачный предмет, носящий название Академии. Между тем, проницательные ловкачи смотрят на него сверху из тёмных окон Дворца Мазарини с удивлением и усмешкой, поражаясь его бездарной липкости и бледной немочи. Пожалуй, я и закончил бы на этой возвышенной ноте своё разжиженное эссе (или juss, — как сказал бы Эрик), но вдруг, внезапно или случайно, мой утомлённый взгляд ещё раз упал на слово Pessard... — И тогда, впервые, словно бы что-то неуловимо знакомое почудилось мне в нём, поперёк букв. Пессар..., пессар..., пессарий..., но чтó же это на самом деле значит, чёрт возьми! Нельзя же, в конце концов, всерьёз назвать подобное клановое чучело — копозитором! Или профессором. Или лауреатом. Или даже офицером... Ордена... почётного легиона.
Открываю второй том малого энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона на букву «Пе»... — Пессар, пессарий..., — ах, матка-боска, ну как же я сразу не припомнил. Можно же было..., догадаться. — Выпадение..., конечно, это оно. Нелепое выпадение. Или опущение, по крайней мере.[комм. 15] Совсем запамятовал. — Это же она, она, пресловутая клятва Гиппократа! — тá самая, которую в приснопамятном Советском Союзе должен был произнести врач, каждый врач, прежде чем ему выдавали диплом..., трудовую книжку... и коленом под зад. Абзац третий. Фигура пятая: «...Также буду, насколько смогу в меру своих знаний и способностей, предписывать больным полезный для них образ жизни и ограждать их от всего вредного и пагубного. Не подам никому, склонённый просьбами кого-либо, смертельного яда и не посоветую этого. Подобным образом не дам женщине абортивный пессарий для вытравливания плода, но во все времена буду показывать себя как в жизни, так и в науке беспорочным и не запятнанным ни в каком преступлении...»[19] В общем, прошу прощения..., Всё, к чему только касался человек...[20]
| |||||||||||||||||||||||||||||||
Ис’ сточников
Лит’ тературы (ничтожный с’писок)
См. тако’ же
« s t y l e t & d e s i g n e t b y A n n a t’ H a r o n »
|
||||||||||||||
