Эмиль Гудо (Альфонс Алле. Лица)

« Эмиль Гудо,        поэт финансов » автор : Юрий Ханон ← Тристан, сын Бернара Ориоль, от Альфонса до Эрика → Ханóграф : Портал Главный Гидропат дымного времени ( статья о лице ) (сам) Эмиль Гудо (Париж, 1885) в - Ступление Э мúль Гудó (Émile Goudeau, 29 августа 1849, Перигё – 18 сентября 1906, Париж) — а значит, в первую очередь скажем так: «ну, слава Богу!» Сегодня у нас праздник, и немалый праздник: потому что мы имеем дело не с каким-то забулдыгой, поэтом или (не дай-то бог) даже композитором, а — поднимай выше!.., — с важным человеком, даже чиновником, — к сожалению, французским — но всё же, чиновником. Вот так: с чиновником..., — я сказал, — а больше ни с кем... Дым до небес... Потому что (согласитесь!) чиновник — в нашем деле — превыше всего. Это очень большая величина. Практически, туз (козырной). Или джокер. А значит, потому мы и считаем, что Эмиль Гудо, прежде всего прочего — чиновник. Чиновник французского министерства финансов..., со всеми вытекающими обстоятельствами. — Вот почему сегодня оказалась у нас пред глазами эта статья. Административная, и даже уголовная, отчасти.    Последнее — предпочтительно.          Интим не предлагать. Конечно, я не стану напрасно кривить (душой)... Министерство финансов — далеко не самое лучшее, и не самое почётное место... для чиновника. Но зато — самое чистое..., в смысле рафинированное. Или даже — отмытое. Потому что только там, до предела обнажённый, основной смысл жизни и деятельности чиновника предстаёт в своём перво(зданном)бытном виде, свободном от какого-либо наслоения и кокетства. В виде чистейшего доверия..., тем более — в бумажной форме (что особенно приятно..., для поэта). Да, именно таков и был он, этот дорогой мой человек, мсье Эмиль Гудо, чиновник министерства финансов Франции. Но кроме того, в свободное от работы и службы время — он ещё и всякая мелочь..., например, журналист, писатель, поэт и крёстный отец, пардон, — я хотел сказать, организатор богемной жизни. Последнее звучит (для уха) и выглядит (для глаза) особенно забавно. И тем не менее, именно здесь заключена главная история его жизни... и этой статьи впридачу. В конце концов, надоело... Хочется, наконец, плюнуть на всё в сердцах и вырвать... — пардон, я хотел сказать, — рвануть, конечно, куда-нибудь подальше, мать — к проливу, в Онфлёр, например... А потому сократим.:6 Скажем грубо и коротко. И даже ещё короче: вследствие следствия достаточно случайных и драматических причин, быть может, и сам не желая того, Эмиль Гудо (как следствие) стал основателем литературного клуба гидропатов и одним из создателей все’охватного и революционного эстетического литературного и философского течения, получившего (в том числе и от него) гордое имя «фумизм» или дымопускание. А про «Клуб Гидропатов» я пока умолчу. Потому что — недосуг. Есть, знаете ли, на свете и более важные предметы, чем какое-то смутное «водо-лечение» вечно (пере)утомлённых парижских свиней... Тáк (или примерно так) он сказал, — и той же ночью, почти не одеваясь, трясясь и вздрагивая от страха, уехал прямо туда..., в Висбаден (по железной дороге, транзитом через Карлсруэ). — Не хотелось бы верить... Но — придётся. 300’графия...   (вместо вступления) — Итак, всё ясно: перед нами чиновник... И даже скажем больше: чиновник министерства финансов. Его имя: Эмиль Гудо..., особенно, в последнее время. Со всеми вытекающими последствиями... — Так будем же смотреть неопрятной правде в глаза, как бы она... их... ни ела. Начало пьесы... Ружьё, повешенное Антоном Васильичем, висит на стене. Старинное... Возможно, даже игрушечное, из цельного куска дерева... Липового, скорее всего. Друзья, родственники и поклонники покойного — все на местах. Все расселись и ждут развития сюжета (жизни)... И даже многочисленные зеваки, большинство из которых вообще впервые слышат это имя: Эмиль Гудо, — расселись в партере и лениво ожидают начала интриги. Впрочем, начало уже положено. Мать — понесла (от отца, я надеюсь)... Первый звонок... Второй... Последний!.. — Итак, мсье Гудо, прошу прислоняться: «Ваш Выход!» Не говоря уже обо всём остальном... — Он родился в Перигё, департамент Дордонь. От рождения его звали тáк... или примерно так: Эмиль. Точнее говоря, Эмиль Гудо: простенько, но со вкусом. Впрочем, на французском языке (письменном) это выглядело немного сложнее: «Émile Goudeau»... В общем, ерунда. Ко всему можно привыкнуть. И даже — к этому. Его родственники, друзья и покойные при взгляде вызывают маленькое, но растущее недоумение. Всё в точности так..., как и положено, как и завещал классик финансового ведомства: сын архитектора и птичницы. Наследственность сколь богатая, столь и (не)цельная. Его отец: Жермен Гудо, архитектор, в том смысле, что «строить покушался», и даже кое-что сумел. Его брат: Леон Гудо, с годами выросший во всемирно известного композитора, писавшего музыку под псевдонимом «Леон Монтансёй» (Montancey). Как нам сегодня известно, этот композитор сумел затмить своею посмертною славою самогó Вана вон Бетховена и двух его сыновей: Филиппа и Христиана (не путать с неким сказочным общечеловеческим персонажем, Гансом Христианом фон Гахеном). В последние полвека музыка Леона Гудо переживает удивительный ренессанс популярности!.. (в западной Европе, прежде всего) — её исполняют на всех углах, вставляют в кинофильмы и радио’постановки, начинают изучать ещё в детском саду, затем — в начальных классах школы... а затем продолжают изучать и слушать всю жизнь — вплоть до поступления в домá престарелых и на муниципальные погосты. Патриотическая мелодия Леона Гудо «Вперёд, Дордонь» исполняется на кладбищах во время светских похорон, а его лучшая песня на стихи дордонского национального поэта Эмиля Гудо (после очередной перестройки) сделалась оффициальным — гимном России. И, наконец, его кузен, пардон, — двоюродный дважды брат — са́м великий Леон Блуа. Последнее (об-стоятельство) я благоразумно оставлю бес комментария, потому что..., потому что..., чёрт побери, ведь всё-таки существуют на свете какие-то святые вещи, глумиться над которыми может позволить себе только самый разнузданный и жестокий иерей... (коим я не хотел бы прослыть). Оставим. В конце концов, публиковать под видом частной биографии свод правил и прав римско-католической церкви... или пятнадцатый том извлечений из Апологии лжи — ещё никому не было заказано... пардон, я хотел сказать: этот заказ не был должным образом оформлен и оплачен. А потому — почту за лучшее остановиться, оглянуться и снова начать — с начала. С са́мого начала, — я хотел сказать. Эмиль Гудо родился в Перигё, департамент Дордонь. Его отец: Жермен Гудо, архитектор. Его брат: Леон Гудо (впоследствии малоизвестный академический композитор, писавший музыку под псевдонимом «Леон Монтансёй» (Montancey). Его дважды двоюродный кузен, Леон Блуа (Léon Bloy), известный католический писатель, христианский мистик и порядочный дордон (в перигёе)..., — чтобы снова не сказать лишнего. У нас ещё будет повод к нему вернуться... слегка. Так сказать, по касательной. А потому: оставим, снова оставим. Пожалуй, этих сведений, — скажу я напоследок, — слишком много..., или напротив того, слишком мало, чтобы о них разговаривать всерьёз. Главное: мы хорошо поняли, чего́ именно хотел Гудо-отец от своих сыновей..., и какая обстановка царила в этом периферийном Перигё из типично аквитанской Дордони. (ещё) Эмиль Гудо  (1886) Как и все дети Господа Бога нашего, Иисуса Креста, Эмиль Гудо поначалу учился — где попало, — я хотел сказать — где бог послал. А бог послал ему учиться — в духовной семинарии. — Впрочем, сразу оговорюсь: не нужно придавать этому факту слишком уж много значения. Где бы он ни был, и чем бы ни занимался, этот маленький мальчик Эмиль Гудо, с самого первого своего вздоха, крика, вопля и требования мзды он — раз и навсегда был — чиновником (или человеком..., что в принципе, почти одно и то же). — Да, и я ничуть не оговорился. Именно так, он был чиновником — до мозга костей (если у них бывает мозг), а затем — и ещё глубже. Сто́ит только разок копнуть, как следует. Поначалу карьера мечтательного дордонского юноши Эмиля Гудо развивалась достаточно традиционно и гладко. Или даже напротив, скажем, — поначалу карьера Эмиля Гудо развивалась недостаточно ярко и шершаво... в пространстве между людей. Попросту говоря, он не мог как следует нащупать и занять своего места. — Нечто вроде школьного учителя, довольно долгое время он занимал должность классного надзирателя, или «пиона» (pion, — как это называют французы) в разных учебных заведениях, прежде чем подвернулась удивительная фортуна: получить непыльное место такого же непыльного сотрудника Министерства финансов. — И вдруг: резкий поворот. Благодаря одному из его пресвятых (& преосвященных) родственников... Нет-нет, не подозревайте умысла: это не коррупция! Не вивисекция. И даже не кумовство. Ничуть. Не будем возводить напраслину, и прочую тень на плетень. Скажем попросту: его несомненные таланты в какой-то момент наконец-то сыграли свою роль... и проросли сквозь суровый асфальт жизни. Нарциссы среди холодных лун-н-н-ных валунов... Или нежная фиалка в россыпях шершавого щебня... Очень трогательно выглядит, ещё трогательнее звучит, но главное: было бы очень похоже на самую правдивую правду..., — если б не одно обстоятельство. Всего одно..., мелкое обстоятельство... которым является Она..., самá жизнь... — Сейчас скажу... Одну минутку (терпения)... « ...Эмиль Гудо был типичный перигёец... » Ну хорошо, пускай далеко не всё было так красиво, как хотелось бы себе вообразить. Поэт. Прекрасный человек, не от мира сего. Фиалки... сквозь асфальт грязного..., трижды грязного Парижа. Но ведь, в конце концов, давайте раз и навсегда отдадим (себе) отчёт: что́ самое важное в нашем деле? — всё-таки результат? Достижение? Или, может быть, только малая попытка пробиться сквозь толщу асфальта? Оставим бесплодные сомнения... Потому что — и без на́с уже всё — раз и навсегда — случилось. Да... Начнём немного издалека, как и полагается в подобных случаях... Некий человек, условно назовём его мсье ББ., один из известных (в узких кругах) родственников большой семьи Гудо..., и тоже дордонец, несомненно, и даже (скажем прямо) в некоторой степени перигёец, (между прочим, милейший человек, имевший неплохие связи в высоком Париже..., а также и высокие связи в неплохом Париже). Более того, слегка намекнём, что эти круги... (совсем не квадратные круги), они были в некоторой степени ... около-правительственными. Или даже внутри-правительственными... Внутри некоторых ... немаловажных правительственных о́рганов, — я хотел сказать. И не только! — к тому же прибавлялись ещё и небесные, не бес того..., точнее говоря, богоугодные круги..., например... в католическом институте Франции, который... в те времена ещё не окончательно превратился в прибежище церковных остолопов, пардон, я просто хотел сказать: «мадам, мсье, это была только середина 1870-х годов, а не конец... 1912-х». Рихард Кнотель «Баварские солдаты врываются в Базёй» Середина... Да, середина 1870-х... Страшное времячко (хуже, чем «времена перемен»). Не дай-то бог..., при жизни. Маленькая экскурсия назад, в каменный век..., или хотя бы железный (на худой конец). Ракоходом, так сказать. — Спустя всего четыре года. Буквально только что после поражения, ужасного, позорного поражения в войне. Государственный переворот. Низвержение. Извержение. Отвержение. — Всё как в России. — Этот..., кáк его..., ну, в общем, так называемый император Наполеон Сорок Шестой пленён. Низложен. А затем — разложен. Захлебнувшись собственными слезами раскаяния, он героически умер, не ударив лицом в грязь, — беседуя с сами́м Отто Бисмарком. Перед смертью (это доказано экспертизой!) страдал сильнейшим насморком (монархо-синдикалистским). Оставим его поскорее, там где он был. Бедный, бедный монарх! Как же он был жалок и нем ... в этот последний день Помпеи. Но в конце концов, что в том нужды! — отныне он нам больше не интересен. Скажем попросту: его хватил удар. Как божий дар – посреди той кошмарной яичницы, в которую превратили Францию наглые нажравшиеся пруссаки, эти ветчинные рыла с оттопыренными задницами. Свиньи. Вонючие подонки. Они топтали нашу землю... (ну, и так далее, включая первый (позорнейший) версальский мир, а также унизительную аннексию и контрибуцию... по самые гла́нды). Затем, как и положено, настало время прекрасного термидора... — Нет, прошу прощения, это немного из другой оперы. Скажем проще, но и пошлее: тяжкого похмелья после точки росы... — То́ акционерное общество по разграблению национального достояния Франции, каковым являлась третья (и последняя) Монархия, решительно уступило место новому акционерному обществу по разграблению жалких остатков национального достояния Франции, недоразграбленного предыдущим придворным акционерным обществом и бравыми пруссаками пополам с парижскими Коммунарами. В конце концов, не будем слишком долго останавливаться на этом вопросе. Скажем просто: почти революция, ещё одна. Конечно, Тьер — это тебе не Робеспьер. Но в любом случае — вся административная система управления (и даже вся бюрократия, будь она неладна) подверглась серьёзнейшему перетря́хиванию. — Вслед за сменой «элит» (сливки или подонки общества) постепенному переделу подлежали и более низкие слои около государственной кормушки. Как-никак, перевороты редко кому удаются на одном месте. Чаще всего поневоле приходится повернуться или даже — раз...вернуться. В министерства и ведомства Новой (депрессивной во всех смыслах) Франции пришли новые люди (в том числе, и молодые, кстати говоря). Влилась новая кровь, так сказать. Или не новая. Но всё равно влилась. — Та кровь, которой не было прежде. — Очень приятно себе представить... после всего.:633 « ...Эмиль Гудо был типичный перигёец. У него был очень смуглый цвет лица... » И вот, разойдитесь все! — на сцену выходит — Он. Молодой, сияющий, смуглый... ему ещё нет и тридцати (лет). Волосы как смоль! — В белом фраке, без единого пятнышка (на спине). Мсье Эмиль Гудо. Будущий поэт. Настоящий финансист... из Перигё, находящийся в перигее своей финансово-экономической формы... — Будем говорить прямо и однозначно: да, это ему удалось (едва ли не впервые в новейшей истории Европы) осуществить вековую сказку человечества. И даже более того: он воплотил в реальность чистейшую мечту одного из крупнейших и красивейших наших композиторов: Мориса Иосифовича Равеля. Ради вящей убедительности я повторю эту формулу заклинания: да, да! — ему удалось. Он получил это Место, чаяние эпох и цивилизаций. Почти жрец, и наполовину Господин Мира сего. — Удивительная синекура (да-да, это была именно она, тот самый редчайший случай, описанный сотнями археологов и остеопатов)! Именно она, как синяя птица счастья, как волшебная палочка синей бороды, Она — дала ему возможность перестать быть «школьным пионом» (жалким классным надзирателем в провинции) и, наконец, развернуться лицом к столичному ... искусству, посвятив большую часть своего времени Ей, давно желанной парижской музе. — Сейчас я имею в виду, конечно, поэзию под жарким соусом абсолютного алкоголя... Или наоборот. Ведь это абсолютное веление личной свободы, чтó принимать за соус, а чтó — за основное блюдо. Баранья нога под соусом бешамель (прости господи)..., или напротив, кардинал Бешамель под соусом бараньей ноги... Во́т что я имел в виду..., в последнее время. Но равным образом имел в виду её и — он сам, прекрасный перигёйский пион и начинающий парижский чиновник..., Эмиль Гудо. Ещё один чиновник министерства финансов, который «мечтал стать поэтом, лирическим поэтом». Впрочем, прошу прощения, здесь я немного забежал вперёд — в перёд самогó себя. А потому вернусь..., решительным движением руки. Левой руки, разумеется... Карл Рохлинг «Гвардейцы кайзера в Ле Бурже» И первым делом, созна́емся. — Ложь. Да. Это опять она: ложь. Как всегда: светлая (даже светлейшая!), красивая и не прикрытая никакими условностями дурного (пардон, высшего) общества. Разумеется, всё было не так. Или не совсем так... Скромный и даже стянутый провинциальный юноша, к тому же, страдающий очень сильным врождённым дефектом лица (и личности), Эмиль Гудо приехал в Париж двадцати пяти лет от роду. Само собой, — приехал не совсем с пустыми руками. Провинциальный юноша. Почти мальчишка. — И всё же, за плечами (если как следует приглядеться) — совсем (не)солидный послужной список. Родившись в этом несносном Перигё (опять Перигё!) четвертью века раньше, — в 1849 году, — он всего на пять лет старше Альфонса Алле. Но... какие же это особенные пять лет! (оставим детство этого Гудо, что за пустяки на фоне катаклизмов)... — О, моя бедная Франция!..:223 Однако они, эти злосчастные пять лет, когда родина, отечество, не помню ещё что! — в общем, когда вся Франция была повержена... в прах подлыми прусскими сапогами (Дордони эти события напрямую, к счастью, не коснулись). Но в тот страшный момент национального позора Эмилю Гудо было вовсе не 16 лет, как, например, Альфонсу, — и, тем более, не четыре года, как Эрику, а (поднимай выше!) — целый 21 год. Разница более чем существенная. Правда, он не созерцал торжествующих или мародёрствующих прусаков возле своего дома, во дворе и в аптеке. Однако национальную драму & травму прочувствовал — сполна. Маленькая жизнь в провинциальной столице. За плечами Гудо несколько лет мелкой службы (пионом) в средних школах префектуры Дордони и Бордо. Насмешки гимназистов, как всегда. И собственное унижение, которого не хотелось бы знать... Наконец, махнув на всё рукой, отъезд в Париж, почти бегство. — Как всегда, от самого́ себя. И вот, желанная свобода (невесть от чего). Эмиль Гудо на улицах «северной столицы». Увы, здесь он ещё сильнее выделялся из толпы. Неуместно смуглый, как большинство бравых дордонцев, — с чёрной, как смоль бородой, отчётливо слышимым перигёйским акцентом, он снова не был «своим». — В портфеле подмышкой зажато драгоценное, сотни раз выстраданное «творческое наследие»: драма в стихах. Какими-то неправдами (см. выше или ниже) ему удалось устроиться в Министерство финансов своей несчастной Родины — в сомнительной должности служащего по разовым поручениям. Однако это место дало ему целое состояние: ещё одно место, а именно — драгоценную комнату в Латинском квартале. Именно там, в Латинском квартале, где он надеется свести знакомство с поэтами, художниками (и состоятельными людьми около искусства), чтобы втереться и войти, так или иначе, в литературные круги богемного Парижа.:99 Спустя почти сорок лет Морис Донней, в свою очередь, примерно в таких выражениях вспоминал об этом понаехавшем провинциале : « ...Эмиль Гудо был типичный перигёец. У него был очень смуглый цвет лица, очень чёрные волосы и борода... » Алкоголь..., — да, конечно, да. Но всё-таки не будем о нём. Об алкоголе... Есть ведь в (нашей) человеческой жизни вещицы и более в(л)ажные. Ничего не скрывая и не выкидывая... Да... Абсент..., да, разумеется, — абсент сыграл свою роль. И немалую, как всегда. — В те годы, в Париже..., мало что обходилось без него. Особенно, когда речь шла о передовом крае фронта. На фронте искусства, — я хотел сказать. Но опять промолчал. Как всегда. Итак, абсент. Он делал здесь, практически, всё: и жизни, и смерти. В конце концов, он часто смешивал первое и второе, придавая декадентскому Парижу 1870-х тот неповторимый вид (цвет и запах), который до сих пор называется «золотым веком авангарда». Или упадком нации (а то и «закатом европы»). Прошу прощения за пошлость. В конце концов, она не запрещена, насколько я могу судить. Оглядывая вокруг себя это поле..., сплошное зелёное поле жизни... Значит, абсент. Он не ждал слишком долго... Он был тороплив. Ему казалось, что он куда-то не успевает. Нужно было спешить... Определённо, да. Пожалуй, теперь мы вспоминаем его, в основном — по этому поводу... Главное внешнее событие в жизни Эмиля Гудо произошло 11 октября 1878 года. Именно тогда, в шесть часов вечера (нетвёрдого голоса и в дыму угара, вероятно или невозможно), он объявил о создании национального парижского «Общества гидропатов». А также (на его основе) одноимённого клуба...:99 «Клуба Гидропатов», — я хотел сказать. С момента его прихода в Париж (Эмиля Гудо, а не клуба, между прочим) не прошло ещё и шести, семи, девяти лет... Он был поспешен, — я хочу сказать. Но и «гидропаты»... они совсем не были замешаны на воде... Точнее говоря, не на воде они были замешаны. Совсем не на ней. Конечно, это был — не только абсент. Ещё очень много чего там было, смешано (иногда до рвоты). И в чистом виде — тоже... было, — но всё-таки абсент царил. Он задавал тон... Бон тон. И дурной тон — также. Не меньше, во всяком случае. И кроме того, он платил за всю выпивку. Пардон..., чтобы не сказать лишнего. Вот где крылось его «председательство»..., такое почётное, такое почтенное... Почти настоящее. — И откуда только всё бралось! Бывало, иногда только диву даёшься, глядя на него! И что за странный человек! «Рассыльный»... по мелким.. поручениям. — Разовым... Да... Хотя, всё же будем справедливы. Не только..., и далеко не только выпивка. И не только председательство. Но прежде всего — живость. Чисто дордонская..., в перигее. — И ещё талант, как говорится. — Удивительное дело! Впервые слышу. Спустя почти сорок лет один (чудом как) уцелевший мсье, (а звали его Морис Донней) в свою очередь, вспоминал об этом странном человеке примерно в таких выражениях : « ...Эмиль Гудо был типичный перигёец. У него был очень смуглый цвет лица, очень чёрные волосы и борода. Необычайно сильное косоглазие придавало его лицу выражение слегка свирепое... » После войны..., после той войны... После того позорного поражения..., когда эти негодяи, эти вооружённые ничтожества..., они победили..., они ворвались сначала в Базёй, потом всюду, всюду... и даже в Ле Бурже. И ещё этот ужасный..., позорный версальский мир... Громадные контрибуции. Эльзас. Лотарингия. — Короче говоря, оставим. Не буду ворошить старое. Его и так уже переворошили десять раз. И в Первую мировую. И во Вторую... И сейчас тоже бы с удовольствием переворошили..., если было бы — кому. Короче говоря, Франция после того разгрома — катастрофически обеднела. И в смысле денег. И людей. Странно сказать, но первые двадцать лет в Париже толком не было даже литературных журналов, где можно было бы публиковать стихи... Вернее, они были, но едва дышали. Вся бумага, все деньги и люди... ушли на ту войну, а потом и на ту коммуну. И не вернулись... — почти. Журнальная подписка дышала на ладан.:99 Муниципалитеты бедствовали. Обыватели экономили не то что на литературных журналах! — даже на пиве!.. Впрочем, не пора ли остановиться? Оставим эту грустную тему... Всего несколько слов я сказал. Да-да, о них, — о гидропатах, — чтобы было понятно. — О..., моя бедная Франция!.. Определённо, пора было лечиться. И самым радикальным образом... — бедная больная страна, в которой больны были все. И в первую очередь — все здоровые..., на́ голову. И тем более, активная гидропатия, пожалуй, как ничто другое была показана поэтам и артистической богеме — вследствие регулярной выпивки. Кроме (ш)уток. Так было. И так было не раз... Вот, значит, на какой почве они возникли, эти бесовские гидропаты... Они выросли, словно встали — из состояния всеобщей (национальной) гидро-апатии, не иначе... Йозеф Гунгль автор «Вальса гидро’патов» — О..., моя бедная Франция!.., не исключая и всего прочего. И вдруг — гидропатия. И не простая, а — греческая... — Hydro-pathe... замешанная на зловещей «гидре» и слоновой дозе «патологии»... Не стану зря повторять нечто..., уже не раз повторённое. Не слышащий — да не услышит. А потому — оставим. Опять оставим... Вне всяких сомнений, это был бред (хотя и не слишком навязчивый), классическая игра бес(под)-сознательного. За неимением всего остального. — Как сам Эмиль Гудо рассказывал позднее, спустя два десятка лет, это странное название словно бы само собой (и тоже — во время вне(очередной) выпивки чего-то зелёного) всплыло у него в голове вместе с популярным тогда в парижских кабаре полу-опереточным «Вальсом Гидропатов»... Как установило маленькое расследование, проведённое администрацией хано́графа, Эмиль Гудо не соврал. Такое, с позволения сказать, «произведение» в действительности существовало («Вальс гидропатов»). Эту небольшую (и тоже ш’уточную) пьеску для фортепиано (или скрипки с фортепиано) сочинил (причём, достаточно давно) некий венский музыкант венгерского происхождения по имени — Йозеф Гунгль. Усатый «вояка», гобоист, дирижёр и скрипач, он в изобилии одарил империю Габбсбургов своими маршами и вальсами, ничем не лучше (хуже) пресловутых штраусовских (без уточнения). Но Франция..., пьяная больная Франция, залившись по горло абсентом, взяла из всего его творчества — одну «гидро’апатию»... Да и то — только ради создания одного божьего создания..., клуба гудистов имени Эмиля Гудо. — Но это была только первая миля Эмиля... Именно об этих временах и нравах вспоминал спустя почти сорок лет некий уцелевший мсье, скрывавшийся под именем Морис Донней. И вóт какие слова он нашёл в глубине своего духа, чтобы нарисовать краткий, но ёмкий портрет — первого председателя «Клуба гидропатов», тогда уже покойного : « ...Эмиль Гудо был типичный перигёец. У него был очень смуглый цвет лица, очень чёрные волосы и борода. Необычайно сильное косоглазие придавало его лицу выражение слегка свирепое, однако он был очень мягким человеком... » В своём (юбилейном) интервью, посвящённом двадцатилетию апатичной гидропатии («Le Matin», 13 декабря 1899 года), Эмиль Гудо очень скупо, но не сухо (ещё раз) высказался о творчестве херра (господина) Гунгля, поневоле ставшего крёстным отцом для парижских поэтов-абсентистов (девятого дня, возможно...) Буквально в двух словах Гудо резюмировал всё..., или почти всё: « ...Иосиф Гунгль сочинил вальс для пациентов, больных людей, обречённых на гидропатию: пожизненно (и даже посмертно). Строго говоря, это вальс в душе. »:101 Журнал «Гидропат» (январь 1879) посвящённый Эмилю Гудо — Виноват... В своём переводе слов Гудо (возможно, излишне вольном), я позабыл сразу поставить ударение. Спохватившись, делаю это сейчас: «Строго говоря, это вальс в ду́ше, а не в душé...» — чтобы кое-кто не слишком заблуждался на счёт фирменной гидро-апатии Эмиля Гудо... И всё-таки, вопреки всему, больные лечились. — Нет. Совсем не водой. На самом деле всё было куда сериознее... «Гидропаты» изнутри ещё не вполне (и не все) были готовы для своей внешней марки. Основная заявленная цель «общества водолечения» (чтобы пока не говорить о грязях) заключалась в оказании возможного содействия в продвижении произведений его членов. И прежде всего, в посильном. Проще говоря, они читали их друг другу... Фирменное кафе гидропатов (поначалу оно находилось на рю Кюжа) находилось в большом зале, вмещавшем в себя (при необходимости) от одной — до нескольких сотен человек. И прежде всего, клуб гидропатов устраивал (сам для себя и для интересующихся, разумеется) развлекательные вечеринки (впрочем, ночные) в форме поэтических или прозаических чтений, а также и пения, если таковое себя обнаружит... Начиная с января 1879 года, общество (читай — Эмиль Гудо, его главный держатель и поддержатель) решило выпускать ежемесячный журнал, включавший в себя творения (чтобы не сказать: письмена), рисунки и фотографии членов общества. Как правило, каждый номер группировался вокруг одного из столпов гидропатии (а затем и фумизма, как возлюбленного дочернего течения для всех отцов-основателей общества и сообщества гидропатии). Начали, разумеется, с главного..., — радон, я хотел сказать, — с са́мого главного (гидропата). Имея в виду самого́ мсье Гудо..., кроме шуток. Короче говоря, цели и дела были очень благородные. Цельные. Целевые... И деловые. И всё же, во главу угла было поставлено нечто — другое. То, о чём нельзя было забывать..., пренебрегать... или предавать забвению, например. — О..., моя бедная Франция!.., не исключая и всего прочего... « ...Но первым всегда оставалась выпивка... Мы все, артистическая богема в то время — сильно пили, особенно нажимали на зелёный абсент, этот жуткий..., абсолютно обсценный напиток, который сеет разрушение и хаос. Хаос и разрушение. Гудо платил за напитки своих сотоварищей..., и эти гонорары оказались роковыми — пожалуй, для самых талантливых из них...», — так вспоминал Жюль Жуи (Jules Jouy) — поэт, юморист, шансонье и... виднейший гидропат, — и сам едва не доживший до сорока двух лет. Собственно, и самому Гудо не раз (и не два) приходилось серьёзно лечиться..., — после затяжных сеансов гидропатии — уезжая куда-нибудь за город, на дачу к состоятельным знакомым..., и хотя бы на неделю, — решительно меняя шум водопадов абсента на уединение тихого творчества. Именно в одном из таких полу-уединений (ещё до основания клуба), Гудо написал свой самый известный сборник стихов: «Цветы асфальта» (или «Цветы на асфальте», если угодно). После благожелательного отзыва литературного директора издательства «Лёмер» (Lemerre), Анатоля Франса, сборник Гудо «Цветы асфальта» (с ощутимым привкусом перегара поэзии Бодлера) был — опубликован. Это произошло как раз в середине 1878 года. Именно благодаря асфальтовым цветам Гудо сделал себе имя, которое (в комплекте с необычайно сильным косоглазием и выпивкой) — и дало ему право на почётное кресло председателя клуба гидропатов. Чтобы не быть голословным, обращусь к свидетельству некоего чудом уцелевшего мсье..., скрывавшегося под именем некоего Морис Донней, если не ошибаюсь... И вот какие слова он нашёл в кармане своего редингота, чтобы описать главного создателя и вдохновителя «общества парижской гидропатии» : « ...Эмиль Гудо был типичный перигёец. У него был очень смуглый цвет лица, очень чёрные волосы и борода. Необычайно сильное косоглазие придавало его лицу выражение слегка свирепое, однако он был очень мягким и добрым человеком... » И здесь я, движимый гуманными соображениями, не удержусь от цитаты..., хотя и не точной, но зато — из самого себя. Пожалуй, высшая точка парижского «лечения» гидропатией (к тому моменту практически неотделимой от фумизма) наступила очень скоро. 1879 год... (был, знаете ли, и тако́й — на карте старых вин человечества) поставил оба этих течения на относительно твёрдую основу, так сказать, на все четыре ноги́. — В это время в газете «Гидропат» у Эмиля Гудо начал активно «работать» Альфонс Алле, на будущее — пожалуй, самый знаменитый фумист и гидропат... В середине весны (безусловно великий) композитор Фражероль опубликовал там же, в газете «Гидропат» (под своим авторством) первый теоретический трактат, скажем проще: « задымлённый манифест Фумизма ». — После чего, на последнем весеннем заседании общества «Гидропатов» Алле устроил небольшую деструктивную «фумистерию» (при поддержке ещё одного разбушевавшегося гидропата, мсье Сапека). В результате запланированного скандала небольшой компании непонявших и непонятых, от «старого» клуба гидропатов откололись ещё две «творческие» группы: с одной стороны, «Хирзуты» или Косматые (les Hirsutes), сплотившиеся вокруг поэта и романиста Лео Трезеника (Léo Trézenik), и с другой — «правоверные» фумисты. Таким образом, гидропаты стали размножаться..., хотя бы методом деления. Артистическая жизнь омертвевшего послевоенного Парижа — постепенно набирала пар..., в смысле, — обороты.:XVI В основном, левые, конечно... Глядя глазом осоловевшего обывателя..., или патриота — всё это изрядно напоминало небольшое задымление (или затопление) на берегу Сены..., в области кустарника. Или несерьёзную игру в плотной компании перепившихся идиотов. — Ну, как можно! — в такие-то серьёзные и трагические времена... Когда су́дьбы Родины... И второй (родины)... И вообще — всей Европы..., не исключая Азии... и латинской Америки (пожалуй, самых наших уважаемых материков). Журнал «Гидропат» (январь 1880) посвящённый Альфонсу И в самом деле..., так случилось. Ранней весной 1881 года Эмиль Гудо, наконец, загремел ... в госпиталь (вернее говоря, в больницу, — чтобы это выглядело вполне по-русски). Не на шутку истощённый «лишениями» (и лечениями) по фирменному методу абсентистской & адвентистской гидропатии, он был вынужден пройти весь чёрный путь..., пардон, немалый курс лечения..., почти спасения... в крёстных муках избавления от зависимости. Но и спустя сорок дней, когда он выходит из больницы, ему ещё не вполне удаётся владеть собой..., и твёрдо стоять на ногах. И тогда Поль Марро, в то время директор «Независимой газеты Фонтенбло» (L’independant de Fontainebleau), человек весьма основательный и состоятельный, — приглашает его в свой шикарный загородный дом (также независимый и также в Фонтенбло), чтобы он (Гудо, а не дом, если кто не догадался) продолжил курс лечения (на этот раз — фонте́нбло-терапия). — Длительные прогулки в лесу Фонтенбло, минимум общения, усиленное питание и — ни капли гидропатии!.. Наконец, набравшись достаточно уверенности (чтобы самостоятельно стоять на ногах), Эмиль Гудо вернулся обратно, в благословенный Париж и тут же получил от другой крупной газеты (это была «Жиль Блаз», разумеется) ещё одну манну небесную..., почти синекуру, чтобы не рассказывать слишком долго. Это был поистине потрясающий..., спасительный заказ на четыре журнальные хроники о морских курортах. Да-с..., причём, вместе с оплаченным пропуском на проезд туда-сюда-обратно по железным дорогам Франции. Таким образом, Гудо не только мог, но и был обязан съездить на все курорты, какие только сочтёт нужным, чтобы собрать на месте необходимые материалы, впечатления и документы...:XVIII — Пожалуй, это был счастливый билет главного гидропата Франции. Вне всяких сомнений, здесь в биографии Эмиля Гудо произошёл ... случай. Да-да, тот самый «счастливый случай», в противовес гораздо более распространённому случаю «несчастному» (например, в виде ещё одного стакана абсента..., за счёт мецената). Где-то за кулисами нашего зрения были нажаты тайные клавиши, кнопочки управления земными судьбами... Не обошлось, разумеется, и без мистического начала, столь почтенного и почётного... в нашем деле. Имея в виду искусство, конечно. Не иначе, ангел-хранитель спустился с небес..., чтобы спасти прекрасно (душного) фумиста №1. Ну разумеется, это были они, тайные родственники. Влиятельные и вливательные. Готовые поговорить «с кем надо» и попросить «кого следует». Нет-нет, я не стану ещё раз называть заоблачно-возвышенного имени Леон Блуа (Léon Bloy)... Если бы не (душе)спасительный госпиталь + Фонтенбло + четыре произвольных курорта по вкусу..., — Эмиль Гудо непременно разделил бы (не)завидную участь десятков гидропатов, быстро и беспрепятственно погибших от активного абсентолечения. — Нет, конечно, нельзя утверждать, чтобы затем Гудо прожил длин-н-нную жизнь и умер в почтенной старости, окружённый десятками восхищённых детей и сотнями внуков... Однако существа (его существа, с позволения сказать) это не меняет. Благодаря вмешательству родственников и друзей покойного, тогда, — летом 1881 года — он смог добавить, пожалуй, лишнюю четверть века к своей биографии, полной воды и полынного дыма... А потому... теперь приходится просто и скромно продолжать (зоографию), испытывая некоторого рода продолж-жение. — Известный (как минимум, уже один раз) композитор-гидропат Фражероль поспешно взял билеты на поезд... и Гудо, отдав прощальный гудок счастливо отъехал прочь из тлетворного Парижа, на запад, к побережью Ла-Манша, в маленький городок Онфлёр (почти Онфлёрчик), где его уже с нетерпением поджидали бравые братья Алле, и где на природе (почти слившись с окружающей средой) отдыхали другие видные фумисты: композитор Гастон Вюиде и сам «знаменитый» Сапек. В середине лета шестеро особо посвящённых «Гидропатов» организуют особое заседание в казино онфлёрского леса, обсуждая дальнейшую судьбу фумизма и гидропатии...:XVIII-XIX Вполне поправившись, к осени Гудо уже мог вовсю расписывать газетные хроники со своими гидроапатическими «впечатлениями» — о морских курортах Франции. А равным образом и обо всех остальных..., — для тех, кто понимает. Тем временем, парижская литературная жизнь очевидно оживлялась усилиями бывших и настоящих гидропатов. Только один пример..., ради небольшой струйки дыма. В декабре 1881 года вышел первый номер удивительного журнала под названием «Анти-Консьерж» (официальный орган защиты съёмщиков жилья). Главным его редактором стал ещё один знакомый гидропат — Жюль Жуи (также называемый Жуме). Рисунки в этом журнале — руки великого Сапека. Фумист Альфонс Алле регулярно поставлял свои рассказы и хроники о нечеловеческих зверствах консьержей и алчных хозяев парижской недвижимости, а также давал щедрые советы: как бороться (или травить) этих тварей... — Журнал «Анти-Консьерж» просуществовал до декабря 1883 года.:XIX Невиданное достижение..., по нынешним временам. Не правда ли, господин полковник?.. (и опять) Эмиль Гудо (~1891) Однако не будем забегать слишком уж далеко... Этот трудный, слишком трудный 1881 год, полный абсентных госпиталей и обсценных курортов, пожалуй, стал переломным для Эмиля Гудо... Вслед за гидропатами и фумистами, шаг за шагом, он постепенно — ассимилировался и, наконец, словно струйка дыма, растворился в богемно-богемской жизни Парижа, окончательно перестав быть отдельным лицом..., председателем Общества и чиновником министерства финансов... В конце концов, разве это так уж сложно?.. Два-три ловких движения пальцев, одна маленькая затяжка и — всё!..., всё кончено. Сначала славный клуб гидропатов проводил свои влиятельные и возлиятельные встречи на левом берегу (Сены), развлекая там господ майских жуков (Hannetons)..., но уже в декабре 1881 года, когда их прямой и наследный последователь и конкуррент, весьма оборотистый (оборотень), мсье Родольф Салис открыл своё (до) полу’легендарное масонское кафе «Чёрная кошка» (Le Chat Noir), в независимой жизни гидропатов наступил перелом. Первым делом хитрый Салис (хоть и не чиновник, по части финансов, но всё же человек с недюжинной ... коммерческой хваткой) уговорил Гудо переселиться вместе со своим обществом — туда, к нему. И Гудо с радостью впрягся в новую работу... Сначала он, опираясь на свой гидропатский опыт, помог Салису открыть свой журнал под тем же названием «Le Chat Noir», первый номер которого вышел 14 января 1882 года. Эмиль Гудо стал первым главным редактором этого журнала (в 1882-1885 годах это бывало). Затем на этом посту его постепенно (в течение почти всего 1886 года принимая пол’номочия) сменил — Альфонс Алле, разумеется. Короче говоря, пресловутый ящик не менее пресловутой Пандоры — распахнулся. Литературные журналы и кабаре начали появляться один за другим..., как мухоморы. — Мёртвая тишина (после сражения) была прорвана. Как рассказывал спустя три или четыре десятка лет некий мсье свидетель..., чудом уцелевший, благодаря невиданному стечению обстоятельств..., а затем долгое время скрывавшийся под именем Морис Донней..., всё это было не так просто. Совсем не так просто. И даже более того, при дополнительном рассмотрении (через лупу) всё это имело вид — чрезмерно сложный и подробный в деталях : « ...Эмиль Гудо был типичный перигёец. У него был очень смуглый цвет лица, очень чёрные волосы и борода. Необычайно сильное косоглазие придавало его лицу выражение слегка свирепое, однако он был очень мягким и добрым человеком. И ещё у него имелся талант, крупный талант, — талант терпкий и густой, как вино... » Просуществовав (не)ровным счётом неполных три года, общество Гидропатов в последний раз собралось в 1881 году — на Монмартре. Пардон. Ошибся. Вернее было бы сказать не так... Просуществовав неполных три года, общество Гидропатов в последний раз собралось в 1881 году — на горе́ Монмартр. Именно тогда знаменитый (в будущем) дяденька Родольф Салис открыл своё масонское артистическое кафе «Чёрный кот» (не исключая, впрочем, и кошки), которое естественным образом вытеснило, заменило и, отчасти, поглотило водянисто-финансовый клуб «Гидропатов». Пожалуй, довольно пустых разговоров, — сказал кто-то из толпы...     — А что же Эмиль Гудо, мадам?..            — А ничего!.. (в смысле, всё «как положено»)... (и ещё раз) Эмиль Гудо (1890-е) — Он хотел бы стать лирическим поэтом, — двадцать лет спустя написал о нём Габриэль де Лотрек (Gabriel de Lautrec).:XV Но увы, даже из этой затеи у него мало что получилось, — продолжу я за него. Типичный неудачник. Чиновник. Пардон. Состоятельный человек. Любитель абсента. Как дважды два... — Он хотел стать лирическим поэтом, но стал — божьей милостью, «всего лишь» гидропатом и фумистом (причём, обоими сразу)..., словно бы поневоле (volens-nolens) предвосхитив и опередив на полвека те странные революции & перевороты в искусстве (и сознании), до которых он не дожил и которых — никогда — не увидел.     Дадаизм... Сюрреализм..., ну — и так далее..., — чтобы не выглядеть пруссаком... Для того, чтобы стать легендой парижского (надводного) андеграунда, бравому Клубу гидропатов понадобилось совсем немного времени... Равно как и самому Эмилю Гудо. Потому что он..., они..., (всего лишь) смогли прорвать мёртвую тишину шока... после той страшной странной войны и подзорного позорного поражения. Почти ничего не сделав по существу, они всего лишь показали путь..., или нет..., даже не путь — всего лишь направление. Не слишком новое..., но всё же важное — направление. Ткнув пальцем куда-то в воздух и сказав: «эй, вы все, идите-ка..., потому что он — там». Может быть, путь... А может быть и ещё что-нибудь, под видом пути. Какой ни на есть, но всё же — путь. Пускай, такой: мутный и задымлённый. Дурно пахнущий... Весь в воде и дыму. Вот он какой, этот путь... — Гидро-апатии. Или фумизма, на худой конец. Путь... Пускания пыли в глаза. Набирания воды в рот... Надувания пузырей... Ухода под воду... Короче говоря, путь ухода, бегства... и, как это ни странно — лечения. Грязелечения... от грязи, неизлечимой человеческой грязи..., — добавлю я под конец, чтобы не стать очередной жертвой — собственной забывчивости. Нет, я не утверждаю. И даже не надеюсь... Но, возможно, что именно это (обстоятельство) и имел в виду спустя много лет некий странный, чудом уцелевший господин, долгое время скрывавшийся под именем Морис Донней..., когда писал свои крылатые строки, слегка гидропатические и немного фумизменные, якобы вспоминая события конца..., конца 1870-х годов. Наверное, не лучших годов в истории ... людей. Или в точности — наоборот... « ...Эмиль Гудо был типичный перигёец. У него был очень смуглый цвет лица, очень чёрные волосы и борода. Необычайно сильное косоглазие придавало его лицу выражение слегка свирепое, однако он был очень мягким и добрым человеком. И ещё у него имелся талант, крупный талант, — талант терпкий и густой, как вино... <...> Так или иначе, но Эмиль Гудо председательствовал на заседаниях Гидропатов, облечённый неподдельным добродушием и такой же властью. » — Кстати говоря..., а вот я всё как-то забываю спросить, а кто..., кто же такой был этот «Морис Донней»? — Вот вы..., да-да, к примеру,                вы случайно не в курсе, мадам?..

Ком’ ментарии Поль Гаварни (~1840-е) Ис’ точники Ханóграф : Портал Лит’ ература (высочайше дозволенная) Ханóграф: Портал Эр.Сати, Юр.Ханон «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Санкта-Перебурга: Центр Средней Музыки & Лики России, 2011 г. Юр.Ханон «Альфонс, которого не было» ( или книга в пред’последнем смысле слова ). — Сан-Перебург: (ЦСМ. 2011 г.) Центр Средней Музыки & Лики России, 2013 г. Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус «Два Процесса» (или книга без права переписки). . — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2012 г. Юрий Ханон «Чёрные Аллеи» (книга-которой-не-было-и-не-будет). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г. Юр.Ханон «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г. Юр.Ханон, «Мусорная книга» (в трёх томах). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 191-202-221 гг. (внутреннее издание) Юр.Ханон. «Вялые записки» (бес купюр). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 191-202 гг. (сугубо внутреннее издание). — 121 стр. Юр.Ханон. «Скрябин как лицо» (часть вторая), издание уничтоженное. — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки & те же Лики России, 2002 г. — 840 стр. Юр.Ханон «Неизданное и сожжённое» (навсегда потерянная книга о навсегда потерянном). — Сана-Перебург: Центр Средней Музыки, 2015. «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г. Юр.Ханон «Животное. Человек. Инвалид» (или три последних гвоздя). — Санта-Перебура: Центр Средней Музыки, 2016-bis. Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Внук Короля» (двух...томная сказка в п’розе). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2016 г. Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (худшее из лучшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г. Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Через Трубачей» (или опыт сквозного пре...следования). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2019 г. Alphonse Allais «Cher Monsieur vous-même». — Paris: Librairie Arthème Fayard, 1999. ISBN 2-213-60324-3 (зачем это?) Alphonse Allais (plus biographie par François Caradec) «Œuvres anthumes». — Paris: Robert Laffont Edition S.A., 1989. François Caradec «Alphonse Allais». — Paris: Librairie Arthème Fayard, 1997. ISBN 978-2-213-59988-5 (опять) Erik Satie «Correspondance presque complete». — Рaris: Fayard; Institut mémoires de l'édition contemporaine (Imec), 2000. См. так’же Ханóграф : Портал Дадаизм до дадаизма Альфонс : человек без центра Белый квадрат Альфонса Алле (и не только) Зелёный квадрат Альфонса Алле (и не только) Похоронный марш на смерть великого глухого ( не говоря уже о слепых... ) «Дважды два — почти пять» или ещё больше Тристан, сын Бернара ( неназванный ученик Альфонса ) Мой в’друг Жорж Ориоль ( попытка эссе ) «Альфонс, которого не было» (или книга в последнем смысле слова) Ханóграф: Портал О музыкальном в’-лиянии собак Доблестный хлыщ «Прекрасная истеричка» Сократ  или  не Сократ? Смерть и(ли) Смех Дюрей, дурей, дурея... Михаил Савояров: русский фумист Рвота как процесс и результат ← см. на зад  Автор : Юрий Ханон.  Все права сохранены.   Auteur : Yuri Khanon.    All rights reserved. * * * эту статью может редактировать или исправлять только автор. — Желающие сделать замечание или заметку, могут отправить её посредством воскурения, если кому-то понятен минимальный смысл фумизма. «  s t y l e t  &   d e s i g n e t   b y   A n n a  t’ H a r o n  »