Флоран Шмитт (Эрик Сати. Лица) — различия между версиями

н
е прошу прощения, что нáчал свой малый спич как будто бы — не со Шмитта..., или не совсем с него (для тех, кто не понимает). Без лишних слов. Здесь, значится, и песенке конец; на этом месте можно бы и проститься. Поскольку отдельная & обдельная статья по обозначенной (выше) теме «Флоран Шмитт (1870-1958), французский комо’зитор, Большая Римская Премия 1900 года, выродок обезьяны без таланта» (Florent Schmitt, compositeur français, Grand Prix de Rome en 1900, un ordure de singe sans talent) до сих пор не свёрстана, не подвёрстана, не выверстана, не вложена и не выложена в открытый доступ, считаю возможным оставить здесь всего несколько слов об этом (до)полу забытом французском комозиторе второго (третьего) ряда, которого безо всяких натяжек можно назвать типическим клановым ублюдком своего времени и одновременно вторичным (третичным) эпигоном раннего творчества Эрика Сати, так и не признавшим своей несомненной вторичности. Подстать своему из’лишне изысканному & букетистому имени, Флоран может быть пропечатан (впроброс) одной проходной фразой — «Большая Римская премия 1900 года, член Академии Изящных искусств 1936 года и Командор Ордена Почётного Легиона 1952 года» (кажется, даже крошка-Равель, наш славный жокей не пал столь низко). Младше Эрика на четыре года, Флоран Шмитт дожил(ся) почти до 90 лет, отметился явными симпатиями к нацистам и режиму Виши, а затем, немного не дотянув до 1960 года, умер таким же прозрачным идиотом, как и был при жизни (окружённый полнейшим почётом и позором). Подробности, как говорится, пóчтой...

пожалуй, только что сказанного уже вполне достаточно, поскольку в некоторых случаях (замечу глубоко в скобках) смачный удар кулаком в лоб (или по лбу), а также несколько слов прямого намёка могут сказать значительно больше, чем длинный хвост в несколько оборотов вокруг заднего прохода. А потому — оставим... И сократим. Да... Очень удачное слово. Да... Потому что ради вящего примера (после всего сказанного) я традиционно оставляю здесь мягкое, отчасти, вялое или даже дряблое перенаправление на другие хано’графические страницы, имеющие (кое-какое, иногда опосредованное или принципиальное) отношение к этому комо’зитору в образе благополучного хлыща небольшого роста, а также его многочисленным клановым теням и проекциям (будь то внутренним или внешним, бес разницы)...

1.  Эрик Сати в лицах (и через них)
2.  Морис Равель (дряблая страница)
3.  Эрик-Альфред-Лесли (абсолютно новая глава 1991 года)
4.  Клод Дебюсси (статья Эрика)
5.  Альбер Руссель (ученик учивший учителя)
6.  Пол Ле Флема (четвертушка Шмитта)
7.  Жанна Мортье (или третий эмбрион)
8.  Цитатник Эрика Сати (обо всём и ни о чём)
9.  Эрнест Шоссон (упавший с велосипеда)
10.  Луи Дюрей (протеже Шмитта)
11.  Эмиль Паладиль (профессор бледной немочи)
12.  Три кандидатуры (одного Эрика)
13.  Урок Орика (опоздавший)
14.  Жак Ибер (№7 из «Шестёрки»)
15.  Жак Бенуа-Мешен (три смерти одного фашиста)
16.  Шестёрка (между Равелем и Сати)
17.  Аркёйская школа (последняя)

на всякий случай напомню ещё раз (как патентованный обозреватель минимального минимализма), что в истерической ретро’спективе (оглядываясь на зад) тема этого благополучного копо’зитора своего времени, на сегодняшний день значительно более ветхого и менее известного, чем сам Сати, была изрядно за...тронута или примерно так же размята основным автором ханóграфа в нескольких фун’да...ментальных работах о Сати и его окружении, прежде всего, таких как «Воспоминания задним числом», «Малая аркёйская книга» и «Три Инвалида» (список, как всегда, далеко... не полный). Учитывая глубоко ракох’одную специфику этого до мозга костей конвенционального автора (имея в виду Флорана Шмитта, конечно), полностью и со всеми потрохами принадлежащего к профессиональной культуре (со всеми вытекающими особенностями и последствиями), а также полную бес’перспективность диалога с лицемерной популяцией Homos apiens, автор этих слов имеет полное право уклониться от выкладки в публичный доступ своего, совершенно отдельного & особого текста про этого, мягко говоря, до сих пор психологически не выясненного и не’про’штампованного бухгалтерией типа, про «творчество» и «биографию» которого было опубликовано немало текстов, но все — исключительно поверхностные, нечленораздельные и — жёваные (не выходящие за рамки тупого конвенционального музыковедения). Причём, во всех этих изданиях об Эрике Сати (оказавшем хотя и опосредованное, но весьма явное влияние на Шмитта на рубеже 1890-х годов) не содержится по существу ни слова..., — или несколько строк, вполне дряблых и бессодержательных.

и тогда..., словно бы случайно позабыв основной предмет этой тусклой статьи и внезапно развернувшись на 180 градусов, я спрашиваю..., — да, я задаю вопрос... прямо в лоб: «по какой же причине авторы работ о Шмите, Равеле или Дебюсси (список произвольный, разумеется) столь дружно помалкивают об Эрике Сати?..» — Я спрашиваю (втихомолку), хотя ответ мне известен как свои шесть пальцев на задней ноге (собаки). — Однако я всё равно продолжаю спрашивать, исходя из ложных намерений. И что же: утрудился ли кто-нибудь не то, чтобы ответить, но хотя бы даже поставить один этот вопрос (как минимум, крае’угольный для всей музыкальной жизни, вопрос, без которого все важные академические книги про музыку того времени лишены даже тени жалкого смысла, — не более чем упаковочный картон, клановая макулатура третьей ректификации). Обратите внимание: ещё раз я задал вопрос. И снова — нет ответа, как всегда. Как полагается...

пустое дело, можно не беспокоиться: не будет никаких ответов и впредь. И не только один этот вопрос останется без ответа. Есть в жизни Флорана Шмита (и не только Шмита, вестимо) ещё с десяток опорных точек, о которых ни разу не заходило даже и речи. Потому что — нéкому её было заводить, эту речь, бессловесные твари..., — решительно нéкому было ставить вопросы и отвечать на них, — здесь, посреди выжженной равнины так называемой «официальной науки», первый и последний принцип которой — клановое безголовое лицемерие. Мой горячий привет, фарисеи!..

и ещё раз напомню на всякий случай (как заправский отбеливатель минимального минимализма), что это лирическое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не просто так. Скажем просто и сухо: хано’графическое эссе о Флоране Шмитте провело в режиме ожидания публикации более четверти века, пре’бывая в почти готовом состоянии (не перегретое и даже не пережаренное). — Впрочем, если постараться говорить точнее, то статья эта была (бы) не столько о нём самом, конечно, сколько о природе нескончаемой армии серых пиджаков кланового сознания (а равно и благополучных, преуспевающих & респектабельных людей своего времени). — Выстроенная на материале этого типичнейшего комо’зитора & хлыща своего места и времени, она заканчивалась большой траурной пассакалией и торжественным возложением венков на гробницу (Куперена). — Почтим же усопшего сочувственной минутой мол’чания.

представляя собой классический пример redlink’а (красной ссылки) более чем с полутора десятков страниц, эссе о природе ничтожества (на примере мадмуазель Флоринды Шмитт) долго и терпеливо выжидало, что в какой-то момент рвотный рефлекс у означенного выше автора притупится хотя бы до той (невидимой) грани, что можно будет кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, показательном представителе «общего места» парижской академической музыки первой четверти XX века. — Однако нет. «Окостеневшие и просроченные» ни на шаг не сдвинулись с места, и земля почему-то не стала вертеться в обратную сторону. И вóт, дело кончено, ещё не начавшись; можете проститься с очередным Флоранчиком и полюбоваться на типичный подарочный набор: ещё одна сушёная груша на месте живого натур-продукта.

Если же у кого-то из проходящих мимо ренегатов или апологетов появится навязчивое желание как-то инициировать, спровоцировать или хотя бы подтолкнуть выкладку этого почти полностью отсохшего материала (если его ещё можно назвать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу с соответствующим заявлением на имя (трижды) автора, пока он ещё находится здесь, на расстоянии вытянутой руки (левой).

и напоследок... я всё же рекомендовал бы не растекаться вязкой жидкостью по древу, не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать его запчасти в ящик. Как это, в своё время, произошло с печально известной «Шестёркой» (новых молодых), и наша лавочка довольно скоро прикроется, а затем и за’кроется совсем..., причём, «бес’ права переписки». — И тогда... pardonne-adieu, потому что ужé не будет никакого просвета во взгляде на этих бес..численных Нарциссов Шмитов пополам с Марципанами Равелями. Отныне и навсегда — серое царствие пустых мест и маленьких дырочек с лицом светского хлыща или жокея!.. Слава оккупантам, самым жестоким и прекрасным! — Король умер, да здравствуют дряблые задницы! Перекуём мячи на забрала!..