Дряблые прелюдии для собаки (Эрик Сати)
Композитор оригинального, хотя и не очень сильного таланта, Сати завоевал себе громкое имя и весьма заметное место в истории новой французской музыки прежде всего своей независимой и вызывающей позицией по отношению к официальному академическому искусству, ко всем музыкальным авторитетам, к буржуазной респектабельности и «хорошему музыкальному тону». Обладая острым и злым умом, он любил поражать своих слушателей неожиданными парадоксами, смелыми музыкальными каламбурами, ироническими и гротескными названиями своих произведений: «Язвительные препятствия», «Бюрократическая сонатина», «Обрюзглые прелюдии (для собаки)», «Три пьесы в форме груши», «Утренние сумерки» и т.д. В своих сочинениях, в беседах с молодёжью он едко высмеивал художественные идеалы искусства романтизма, символизма и импрессионизма... к
Основной импульс и двойное смысловое дно «Дряблых прелюдий (для собаки)» заложено в их обложке (общем названии цикла пьес). Следующая за тем музыка только дублирует словá, напечатанные снаружи (типичный концептуализм, причём, прямого действия). — Глядя на творческий процесс в целом, можно было бы характеризовать намерение автора как «не’обсценную инвективу» в отношении самого себя в прошлом времени (параноидально существующего одновременно и параллельно с ним в персональной форме под фамилиями: Дебюсси, Равель, Роже-Дюкасс, Руссель, Дюка, Альбенис, Фалья, Респиги..., список не полный, разумеется), а также попытка предложить принципиально новую версию самого себя, отталкиваясь от прямого отрицания.
на всякий случай напомню ещё раз (а затем и ещё раз, пользуясь репутацией известного ошкуривателя минимального минимализма), что в истерической, а также натур-философской и тавтологической ретро’спективе (оглядываясь на зад) тема «Дряблых прелюдий (для собаки)» для фортепиано (1912 год), была ранее разработана основным автором этого ханóграфа в таких основательных основаниях, которые в рамках убогого титульного этноса в целом соответствуют собачьим критериям диссертации или колбасы (докторской, по меньшей мере). Несмотря на якобы крайнюю малость и локальность четырёх крошечных пьесок для фортепиано, уровень аналитического материала заведомо гипер’трофирован, и в целом не уступает аналогичным «Автоматическим описям дел», а в чём-то их даже пре...восходит. Впрочем, обо всём этом уместнее всего было бы говорить в прошедшем времени, — примерно так же, как это (сотней лет ранее) сделал автор «дряблых прелюдий» в их музыкальном тексте... 1912 год. «Вялые прелюдии (для собаки)». Названия частей: Внутренний голос, Циничная идиллия, Собачья песня, Вроде товарищества (перевод условный). Четыре прелюдии для фортепиано, которые вводят новый стиль «анти-импрессионизм» (возможно сказать короче: «прессионизм»). Общее время звучания ~ 4 минуты 40 секунд. Несколько принципиальных деталей резко выделяют «Дряблые прелюдии» из большого ряда последовавших за ними аналогических сочинений... на всякий случай не побрезгую ещё раз напомнить прописные истины, пропущенные тремя строками выше. Как принято считать, «Дряблые прелюдии (для собаки)» или, говоря другим языком, «Préludes flasques (pour un chien)» состоят из четырёх частей, что вербально, номинально и ритуально сразу выделяет их из окружающих фортепианных серий (почти все из которых содержат в себе по три части). Примерные названия четырёх дряблых прелюдий: «Внутренний голос» (Voix d’intérieur), «Циничная идиллия» (Idylle cynique), «Собачья песня» (Chanson canine), «Вроде товарищества» (Avec camaraderie). Причём, это (далеко) не единственная деталь, на которой можно было выстроить конструкционные & психологические умозаключения, показывающие особое место этого цикла среди прочих сходных пьес Сати. Однако здесь я сызнова прерву течение собственного текста ради очередного трафаретного замечания, неизбежно последующего шестью строками ниже. P.S.: представьте себе, я только что порвал в клочья почти законченные учитывая почти полувековую отрицательную практику полной бесперспективности диалога с бес..сознательной популяцией Homos apiens, этот автор с полным правом может называть себя «непримиримым», а также не... и вне...конвенциональным типом и, как следствие, более не вступать в коллаборацию с оккупантами & прочим человеческим субстратом, существующим только здесь и сейчас. А потому (вне всяких сомнений), не стóит (ещё одного) труда совершать отдельную работу, оформляя и выкладывая названный текст в публичный доступ, чтобы сообщить некоему условному числу типов, пожизненно пребывающих в состоянии неконтролируемой автоматической дремоты, что они кое-что якобы читали про эти странные «дряблые выходки святого Эрика», не имеющие к ним ни малейшего отношения, после всего. Вероятно, ради определённости можно было бы ещё и оставить на поверхности почвы круглую печать (такого же сапога), однако и этот поступок имеет смысла ничуть не больше и точно так же не стóит труда... ...все свои якобы виртуозные штучки (имея в виду только взрослые, конечно) этого времени, начиная с «Вялых прелюдий (для собаки)» и кончая Тремя вальсами пресыщенного щёголя, Эрик Сати сочинял из-под рук — и под руки специально для Рикардо Виньеса. Скорбно и отвратно констатировать столь унылый и ординарный факт: едва ли не всё «пианистическое» наследие Сати появилось вследствие случая или стечения обстоятельств (буквально говоря, по нужде, а не по воле или необходимости). И с другой стороны, большинство пьес 1913 года буквально насквозь пропитаны диалоговым обстоятельством их появления, точнее сказать, они обладают почти всеми свойствами дис’позиции и оп’позиции участвовавших в них трёх персон (неодушевлённого рода и не единственного числа). Кроме автора (в порядке убывания), виновниками торжества следовало бы посчитать (старательно загибаем пальцы): «одобрение Виньеса», «присутствие Равеля» и «отсутствие Дебюсси». — Без лишней скромности, приведённая формулировка (наподобие святейшей троицы) полностью исчерпывает начинку этого пирожка (с луком и яйцом), который часто называют мерзейшим словосочетанием: «фортепианные пьесы периода мистификаций и пародий». не погнушаюсь ещё раз напомнить (на всякий случай), что это почти лирическое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не просто так: фундаментальное ханографи́ческое исследование о природе и породе «Дряблых прелюдий (ради собаки)» Эрика провело в режиме тлеющей публикации более двух десятков лет, пребывая в готовом и почти законченном состоянии (не пересоленное, не пересушенное и даже не пережаренное). Представляя собой с момента рождения ханóграфа классический пример (не)скромно рдеющего среди текста redlink’а (красной ссылки) более чем с шести десятков страниц, оно долго и терпеливо ожидало, что в какой-то момент рвотный рефлекс у недостаточно обрюзгшего автора притупится до такой степени, что можно будет просочиться сквозь его пальцы и кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, видном предмете натурально-философического сати’еведения (через призму, как минимум, хомолóгии). Поскольку... слишком уж экстремален и непропорционален был этот дважды дряблый материал..., чтобы пренебречь (ради собаки) его возможным присутствием. — Даже здесь, в этом увечном клановом мире, где любое отдельное присутствие совершенно излишне... Когда наш сотрудник Эрик Сати впервые опубликовал свои «Подлинные дряблые прелюдии для собаки», его коллеги-музыканты без особого интереса усмехались этому странному названию и потешались неожиданному проявлению заботы автора балета «Успуд» о художественном воспитании <собаки,> лучшего друга человека... однако нет (ничего нет). Как видно, ничего экстра’ординарного не случилось, чтобы не сказать — в точности напротив. Число небрежений и прочего мелочного свинства в окружающих де’корациях постепенно поднималось, пока не дошло до ватерлинии. А иной раз и перехлёстывало через неё... И вот, actum est, дело кончено, — можете умилённо прослезиться, расписаться в ведомости & получить на руки классический суррогат, залитый щедрым слоем производственного формалина. Здесь и сейчас перед вами (выложен) очередной дряблый огрызок (для собаки) высоко-тавтологического уровня, поскольку он, в свою очередь, представляет собой ещё одну вялую кость (для собаки) на основе четырёх первоначально «уничтоженных» и «порванных в клочья» автором дряблых прелюдий (для того же животного из семейства псовых). ...всё дело в том, что Вы просто не знаете Сати, и не Вы один, никто здесь его не знает, включая так называемых специалистов из нашей консерватории. Вот для чего я и устраиваю наш совместный концерт. Чтобы впредь — знали и про Сати, и про эмбрионы, и про дряблые прелюдии, и про шляпника без шляпы... на самом же деле, не слишком мудрствуя, могу сообщить по секрету (в очередной двунадесятый раз) одну сугубо конфиденциальную тайну: в тот памятный для всемирного дела дряблости день (8 августа 1912 года) мсье Эрик Сати ничего не разорвал и не уничтожил. Как старый добрый скупердяй-одиночка, громко закричав: «какая мерзость, — немедленно уничтожить и стереть с лица земли!» — он попросту «спрятал» их от самого себя (с глаз долой, из сердца вон), закинув подальше в бумажные отбросы, чтобы лишний раз не попадались под горячую руку (голову). А затем, выдержав малую паузу, — взялся за «Подлинные дряблые прелюдии для собаки», которые, следуя по пятам просто дряблых, оказались «в тысячу раз лучше», чем в принципе устроили их автора. «Подлинные дряблые прелюдии для собаки» и «Автоматические Описи» не были в полном смысле слова «первыми вещами» в новом духе «въедливостей и шифровок», вернее сказать, эти пьесы проходили вторым и третьим номером. Однако настоящий первый номер 1912 года (а им стали четыре Вялые прелюдии (для собаки), — без облигатного прибавления «подлинные») был решительно забракован автором как неудачный опыт и надолго отправлен — вниз, в нотные отложения. Лишний раз это говорит о неуверенном, ревнивом & ревностном отношении Сати к той умственно-умозрительной новизне, которую (по его замыслу) должны были нести в себе первые фортепианные пьесы «автоматического» периода. В первую очередь, конечно, с точки зрения отработки приёмов «ношения & доношения информации» через музыкальный текст. К слову сказать, «Неподлинные Вялые Прелюдии» <найденные спустя тринадесять лет> на поверку вовсе не оказались «плохими» или «неудачными». Но как первый блин (прецедент, сразу не выхваченный и не подхваченный ни одним пианистом), они вызвали спонтанный взрыв недовольства автора и надолго оставили «осадочек» внутренней неудачи. нет сомнений: последний результат заслуживал бы всеобщего удовлетворения, если бы таковое имело бы хотя бы малейший смысл. Тем не менее, я поступаю ныне — по примеру первого автора дряблых прелюдий (говорю это исключительно ради собаки). Поскольку вы сейчас читаете дряблый огрызок на месте полно...ценного текста, который вполне мог здесь (и не только здесь) быть. И не просто полноценного, но открывающего такие сногсшибательные детали, грани и обстоятельства внутренней «сати’ерической кухни», которые никому прежде (и впредь) ни разу не взбредали в голову (подобно тому, как это произошло с опубликованными ранее «Автоматическими о’писями дел»). Потому что значение этой дряблой эротико-теоретической работы, благополучно избежавшей публикации — переоценить невозможно (несмотря на всю её видимую, внешнюю локальность). Как системный продукт, имеющий отношение далеко... (и очень далеко) не только к так называемой музыке (Эрика), но и к сердцевине вашего мира вообще. Снизу доверху и слева направо. Наподобие, скажем, того Альфонса, которого не было. Но он, в результате, появился, отнюдь не дряблый (хотя и ради собаки). Вопреки всему и всем... Посреди этого мира, с лишком обрюзглого. ...чем попытаться объяснить феномен и загадку Сати, легче обвинить его в непрофессионализме («не доучился в консерватории»; «не написал ни одного крупного сочинения» — вот исходные «апрельские тезисы» любого критика Сати) и в очередной раз погрузиться в какую-нибудь из нетленных (дряблых) прелюдий Дебюсси (что обычно и делается): там тепло, уютно, предсказуемо и безопасно. Заметим вскользь, что острый на язык в своих рецензиях Дебюсси, в собственной музыке оказывался на удивление беззубым, тогда как у Сати дебюсси’стская пропасть между словом и делом превратилась в зимнюю канавку: между публичным именованием критика Ж.Пуэга «немузыкальной ж-п...» и сар’кастическими (в последнем слове только полученное нами несколько десятилетий назад благородное воспитание удерживает от озорного желания сделать рокировку между второй и третьей буквами) выпадами в адрес навязшей в ушах парижского слушателя музыки Шопена, представленными в «Засушенных эмбрионах» для фортепиано, нет смыслового диссонанса: в данном отношении Сати отличает, несомненно, бόльшая мировоззренческая цельность. Если же (также действуя вопреки всему) у кого-то из проходящих мимо ренегатов, отщепенцев или апологетов появится отчётливо или навязчиво оформленное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить выкладку этого немало...важного генетического материала (если его в принципе можно назвать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу не...посредственно к (дважды) автору, пока он ещё здесь, на расстоянии вытянутой руки (левой). Между тем..., я рекомендовал бы не тянуть известное животное (за дряблый хвост) и не откладывать (его) в чёрный ящик. Лавочка довольно скоро прикроется, а затем и совсем закроется..., причём, «бес’ права переписки». — И тогда... уже никаких обрюзглых пьес (даже ради собаки). Сплошная жвачка третьей ректификации (которая и так составляет основание любой человеческой жизни). Эта страница, — сразу предупреждая мелкое не(до)понимание или не(до)умение, — она была сделана совсем не для того, чтобы её рассматривать, читать или даже чтить. Её присутствие здесь было вменено мне в обязанность только ради фиксации той ускользающе-смутной тени, которая, едва мелькнув на краях человеческого мира, снова исчезла где-то за ближней границей его видимости. — В точности таким же путём, как произошло (небольшое время спустя) и с ним самим, — ни на минуту не подозревающим, что и он сделан в точности по тому же образу и подобию... Столь же дряблым, смутным, исчезающе-малым и не способным как-то утилизовать своё неясное происхождение. При том, что и она сама, неуклонно следуя тому же принципу, проследует тем же путём — в исторически ничтожный срок, таким образом, замкнув круг малой нужды и средней необходимости...
| ||||||||||||
