Железный коврик для приёма гостей (Эрик Сати)
Ещё один несомненный «фикс» Сати сумел продавить (исключительно «по знакомству») в домашний & велiко..светский дивертисмент графа де Бомона (30 мая 1923 года). Там съезжающихся на раут приглашённых особ встречала другая «назойливая химера» в лице «Железного коврика для приёма гостей». Буквально четыре такта <кованой> камерной музыки, бестактно повторявшихся в течение произвольного времени: час, два, пять... — Впрочем, не будем слишком преувеличивать. Посреди человеческого мира мелочей... даже (не)скромные четыре такта — почти «взрыв сверх’новой», после всего. к
на всякий случай напомню ещё раз (а затем и ещё раз, пользуясь репутацией известного отбеливателя минимального минимализма), что в истерической, а также натур-философской и тавтологической ретро’спективе (оглядываясь на зад) тема «Железного коврика» для небольшого камерного состава была ранее размята и освещена основным автором этого ханóграфа в таких фунда...ментальных масштабах, которые в рамках убогого господствующего этноса в целом соответствуют критериям диссертации или колбасы (докторской, по меньшей мере). Несмотря на якобы крайнюю малость и локальность этой маленькой пьесы (одного из образцов меблировочной музыки, партитура которой приведена здесь полностью), уровень аналитического материала, заданный в «железном коврике» гипер’трофирован, и в целом близок к аналогичным «Автоматическим описям дел», в чём-то даже пре...восходя их по масштабу вертикального под’ёма. «Tapisserie en Fer forgé» <гобелен из кованого железа>. Образец меблировочной музыки (<последний> 1917-1923). Обои из кованого железа для прибывающих гостей (большой приём). Исполняется произвольное количество раз. Надуманный железный коврик (повторяется сколько надо). Вышивка стальным клинком (играть до упора). между тем, принимая во внимание почти полувековую отрицательную практику полной бесперспективности диалога с валяющейся на полу бес’сознательной популяцией Homos apiens, этот автор с полным правом может определять себя как «непримиримого», а также вне...конвенционального типа и, как следствие, не вступать в дряблую коллаборацию с оккупантами & прочим человеческим материалом, существующим только здесь и сейчас. А потому (вне всяких сомнений), не стóило бы труда совершать отдельную работу, оформляя и выкладывая названный выше бес’прецедентный кованый коврик в публичный доступ, чтобы сообщить некоему условному числу типов, пожизненно пребывающих в состоянии неконтролируемого автоматического сна, что они кое-что якобы читали про эти странные «крошечные партитуры» (якобы написанные для приёма гостей) святого Эрика, не имеющие к ним ни малейшего отношения, после всего. Вероятно, ради определённости можно было бы ещё и оставить на поверхности почвы круглую печать (с резолюцией известного содержания), однако и этот поступок не имеет никакого смысла... Ещё одно исполнение (об этом случае я уже обмолвился... вскользь) Сати устроил в антракте оркестровой премьеры своего «Сократа» — и также с дозволения заказчицы этого произведения, швейной княгини де Полиньяк (меблировочную пьесу в тот раз играли музыканты из её «придворного оркестра»). Несколько прекрасных образцов интерьерного жанра удалось «подпихнуть» в разные заказы, которые делал ему граф де Бомон — для своих салонных дивертисментов и прочих светских приёмов. Пожалуй, самый известный из этих опусов — «Железный коврик для приёма гостей», одна из немногих меблировочных рукописей, которая сохранилась до наших дней. По своему назначению — типичная придворная музыка приветствия, эта крошечная (всего в четыре неквадратных такта) пьеса для камерного оркестрика изрядно наигрывалась в вестибюле особняка графа — буквально часами, пока светская публика, не торопясь, собиралась на очередной званый вечер. и ещё раз напомню на всякий случай (не гнушаясь вступления к минимализму), что это почти лирическое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не просто так: фундаментальное ханографи́ческое исследование о природе и породе «Кованого гобелена», а также «Стального половичка» и «Железного коврика» Эрика провело в режиме тлеющей публикации более двух десятков лет, пребывая в готовом и почти законченном состоянии (не пересоленное, не пересушенное и даже не пережаренное). Представляя собой классический пример нескромно рдеющего среди текста redlink’а (красной ссылки) не скажу с какого числа страниц, оно долго и терпеливо ожидало, что в какой-то момент рвотный рефлекс у автора, недостаточно терпимого к проявлениям обычного человеческого свинства, притупится до такой степени, что можно будет просочиться сквозь пальцы и кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, особенном предмете натурально-философического сати’евéдения (через призму, как минимум, хомолóгии). Поскольку... слишком уж экстремален и не’пропорционален источнику был этот материал..., чтобы пренебречь его возможным присутствием. Даже здесь, в этом мире, в котором «железные коврики» не имеют никакого веса... Поставив злосчастные «обои» рядом с обоими (любыми) примерами других меблировок, нельзя не приметить, что (музыкальная!) обстановка в кабинете префекта значительно более разнообразная и детальная. Внутри этих шести тактов совсем не трудно выделить своеобразные три аффективных раздела (по примерной схеме 2+3+1), в которых материал ощутимо различается, представляя для уха некое подобие сопоставления, развития или даже (музыкальной) драматургии. Говоря о среднестатистических <железных> ковриках или <звуковых> плитках — дело попросту небывалое и почти еретическое. Там все мотивы (или темы) были принципиально выдержаны в едином ключе, предоставляя слушателю полное право — вскоре погибнуть от иссушающей минималистичной скуки. Что же касается до «обоев», то приступ внезапной филантропии (связанной с тем же обстоятельством времени и места действия) заставил автора хотя бы немного «оживить» обстановочку в префектуре (и, как следствие, в офисе корпорации «Вашингтон Пост»)... и вот, actum est, дело кончено, — можете умилённо прослезиться, расписаться в ведомости & получить на руки классический суррогат, залитый щедрым слоем производственного формалина. Здесь и сейчас, прямо перед вашим лицом (лежит) очередной железный коврик (без гостей), ради которых он был выкован и которого очевидно уже не будет. Предлагаемый дряблый вариант этого половичкá представляет собой явление второго тавтологического уровня, поскольку он, в свою очередь, воспроизводит примерно тот же трюк, который (отчасти поневоле) применил Сати при подготовке и работе над своей очередной «химерой» для графа Бомона. И это, в целом, всё умолчание, оставшееся на месте полно...ценного текста (равно музыкального и словесного), который вполне мог здесь (и не только здесь) быть. Причём, не просто полноценного, но открывающего такие сакраментальные детали, грани и обстоятельства «сати’ерической меблировки», которые он называл словом «трюк» и который никому прежде (и впредь) ни разу не приходили в голову. Потому что аберрацию смысла на этой странице, благополучно избежавшей публикации (так же, как и её первоисточника), — переоценить невозможно (несмотря на всю его видимую, внешнюю локальность). Как системный хомо’логический феномен, имевший отношение далеко... (и очень далеко) не только к так называемой музыке (Эрика), но и к вашему миру вообще. Снизу доверху и слева направо. Наподобие, скажем, того Альфонса, которого не было. Но он, в результате, всё-таки появился, пускай и в качестве всего лишь кованого коврика (сделаем такой вид). Вопреки всему и всем... Без малейшей провокации на дальнейший приём гостей (из бомонда). В полную противоположность своему весьма раздражённому заголовку, музыка пьесы представляет собой весьма однообразное атональное блуждание аккордов (исключительно уменьшённых трезвучий), выдержанных в монотонной хоральной фактуре. Ещё проще (на первый взгляд) выглядит её структура. На нотном листе (вырванном) из ученической тетрадки записано три разрозненных фрагмента. Два верхних представляют собой хоральную гармонизацию некоей «средневековой» темы (Cantus firmus), положенной в басу. Нижний, записанный совершенно отдельно внизу («после всего») с надписью «Тема» представляет собой некое (слегка милостивое) разъяснение от сурового немногословного автора, чтобы всякий дилетант мог сравнительно легко обнаружить и проверить: гармонизацией чего явились два верхних хорала. Казалось бы, всё вполне прозрачно ясно. Однако..., не тут-то было. Уже здесь, между двух десятков неловких слов, автор «Досад» набросал такое непомерное количество неразумений, недоразумений и провокаций, что разбирать и распутывать его тесные узелки придётся — до самого конца <бесконечного> коврика. А затем — и ещё ниже... И тем не менее, закончу (как всегда) традиционным формальным основанием, положенным поверх всего (наподобие железной шляпы для гостей)... Если у кого-то из ренегатов или апологетов продуктивной хомистики появится устойчивое желание как-то инициировать, спровоцировать или подтолкнуть выкладку этого крае’угольного материала (если его в принципе ещё можно называть «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу не...посредственно к (дважды) автору, пока он ещё где-то здесь, на расстоянии вытянутой руки. Однако..., рекомендую не тянуть (за хвост). Лавочка скоро закроется..., причём, по-крупному, «бес’ права переписки». А затем захлопнется ещё раз (с металлическим стуком)..., и уже окончательно. — И тогда... уже никаких ковриков и гобеленов (тем более, из железа). Только ежедневная жвачка по сороковому разу (которая и так составляет основное соде’ржание человеческой жизни). Удивительное дело: так бывало не раз, и не два, но отчего-то, говоря о своей меблировочной музыке, мэтр Эрик-Альфред-Лесли сбивается на это странное и крайне редкое для него слово: «король»..., да ещё и в комплекте со словом «счастье» (тем более редким для Сати). Пожалуй, кроме железных обоев с ковриками, только мертвенно-бледный «Сократ» удостоился подобных эпитетов своего причудливого автора, чем дал мне прекрасный материал для психо..логического анализа. Само собой, в прошедшем времени. Глубоко прошедшем. — Пожалуй, я умолчу о результатах..., хотя особых причин для того нет... Кроме, разве что, тех, кто приходит почтить прочтением. Да..., только безответная страница Хано́графа не позволяет мне рассказать о своих пронзительных выводах окончательно & определённо. У меня нет более жёсткого слова для той тотальной неблагодарности, которой столь щедро одарило меня ваше время и место: мадам, мсье... прощайте <обои>.
| ||||||||||||
