Тёмное пламя (Скрябин)
Так и получается: куда ни поверни, а всё одно: не годится большое искусство для справления малой нужды человеческой. — Пожалуй, штыки для таких целей всё-таки понадёжнее будут, хоть на них и «не слишком удобно сидеть». И всё же, одного только не учитывают записные любители надпочвенной власти, которая всегда только сегодня, здесь и сейчас: как ни пыжься человек, как ни надувайся, как ни вставай на цыпочки, трибуны или пьедесталы, а всё одно — выше головы не подпрыгнешь, богом не станешь (даже божком). При любом сюжете собственная задница догонит и всё расставит по местам, как единственный на’стоящий пьедестал в натуре натур, данный каждому ровно на тот срок, сколько ему дымить на земле: от забора до заката. — Вóт оно, настоящее безыскусное мерило инстинкта власти, эталон которого хранится в пробирной палатке... у каждого смертного. Рядом с бессмертной альбигойской формулой мира: l’escurs esclarzig, отдалённо напоминающей скрябинское «Тёмное пламя»!.. ч Тёмное пламя — прежде всего, слово. Причём, одно. вот уже третий десяток лет я поглядываю на это пустое место, но оно так и остаётся в прежнем состоянии и, по всей видимости, уже таким и останется (примерно по той же причине, по которой и Скрябин не заполнил пустое место своей последней Мистерии). А потому сегодня я считаю возможным напомнить, для начала, что основной предмет этой страницы так и останется недоступным для всех смертных (и, вероятно, бóльшей части бес’смертных)..., — а затем оставить здесь небольшой огрызок и поверх него мягкое, отчасти, вялое или даже дряблое перенаправление на другие статьи, имеющие (кое-какое, чаще всего внутреннее или скрытое под кожей) отношение к скрябинскому «Тёмному пламени», а равно и к его отсутствию на приснопамятных страницах ханóграфа...
— Что же до сегодняшнего дня, то я с непреходящим удовольствием..., вернее сказать с неизменным удивлением и восхищением слушаю Скрябина, в основном, «Прометея», последние три сонаты и (особо напомню) «тёмное пламя»; но — сразу оговорюсь — не часто, крайне не часто. Максимум, раз в полтора-два года. Потому что все эти сочинения в высшей степени идеологические. И даже более того, методические. Они как инструмент для совершения капитального ремонта. Всё-таки, конец света — это слишком сильное ощущение для человеческой повседневности. Его строго дозировать приходится..., по возможности, разбавляя водой или уксусом.
на всякий случай напомню ещё раз, что в истерической ретро’спективе (оглядываясь на зад) тема тёмного пламени (или, говоря шире, тёмных пламён) была отчасти разработана и освещена основным автором ханóграфа, прежде всего, в таких работах как «Скрябин как лицо» (часть первая и вторая), «Чёрные Аллеи», «Три Инвалида», наконец, в фундаментальном трёхтомнике и массе отдельных статей & эссе... Учитывая крайне не’очевидную специфику предмета, обращённого почти в глухую темноту верхнего черепа, а также полную бесперспективность диалога со бес’сознательной популяцией Homos apiens, автор с может полным правом не вступать в коллаборацию с оккупантами & прочим человеческим материалом. А потому (вне всяких сомнений), не стоит труда отдельно трудиться, оформляя и выкладывая эту работу в публичный доступ, чтобы сообщить некоему условному числу одутловатых человеческих типов нечто такое, что никак не отразится ни на их вчерашнем понимании, ни на сегодняшнем способе жить. Уже через какие-то полминуты весь зал с трепетом наблюдает величественное зрелище пылающей снизу доверху решётки, из-за которой продолжает изливаться в зал полноводная, прекрасная река. Две стихии торжествующе соединяются. Прекрасные языки пламени, тем временем, понемногу переходят на стены театра, затем на ложи, ярусы и крышу, – начинается самый что ни на есть настоящий пожар. Обезумев от ужаса, публика мечется в поисках выхода, но увы..., железные двери накрепко закрыты, а никаких окон в театре, понятное дело, нет... но внезапно..., словно бы решив слегка позабыть основной предмет этой тусклой статьи и развернувшись лицом в обратную сторону, я спрашиваю..., — да, я задаю вопрос... прямо в лоб: «по какой причине ни один из так называемых исследователей творчества Скрябина, уткнувшись носом в фортепианную клавиатуру, ни разу не поднял голову до того вселенского замысла, который привёл к появлению тёмного пламени?..» С момента публикации этой, с позволения сказать, «поэмы» или, прошу прощения, «танца» прошло более сотни лет. Казалось бы, времени предостаточно. И тем не менее, ни один из историков или теоретиков музыки ни разу не попытался выйти за пределы контекста, чтобы рассмотреть этот уникальный предмет в его изначальном или полном виде?.. — Я спрашиваю (втихомолку), хотя ответ мне известен как свои четыре пальца. — И что же: утрудился ли кто-нибудь не то, чтобы ответить, но хотя бы даже поставить один этот вопрос (как минимум, крае’угольный для человеческого опыта, вопрос, без которого все важные академические книги про Скрябина и его музыку лишены даже тени жалкого смысла, — не более чем жёваная клановая бумага третьей ректификации). Обратите внимание: и ещё раз я задал вопрос. И снова — нет ответа, как всегда. И это глубоко правильное положение вещей. Оно называется инерцией... (под горку). — И я стану последним, кто кинул бы камень поперёк этого движения. — Катитесь и дальше (в том же направлении). Теперь и навсегда Вы останетесь человеком, который не только упустил возможность принести в мир нечто уникальное, но и запустил машину уничтожения. Не по злому умыслу. Всего лишь, по небрежению. <...> Всего лишь, забыв о своём «искреннем» обещании. Отныне каждая следующая моя партитура будет навсегда молчать — уже Вашим молчанием, (не)дорогой Владимир, а затем будет гореть Вашим синим пламенем. и снова оставим, — пустое дело!.., можно не беспокоиться: и впредь не будет никаких «внесистемных» вопросов и ответов. Плетью телегу не научишь. Тем более, что один этот вопрос, предмет, человек — не более чем поплавок..., на поверхности речки, в которой никогда не было рыбы. Само собой, и он останется без ответа, и ещё тысячи локальных вопросов, каждый из которых — не более чем леска, уводящая наверх, к главным внесистемным проблемам, которые сначала привели человечество к власти на этой маленькой планетке, а затем сломали ему шею и стёрли с поверхности земли — как маленькую коричневую кляксу. Есть в жизни и творчестве Скрябина ещё не менее десятка важнейших опорных точек, о которых ни разу не заходило даже и речи, тем более, с предельно свободных позиций «сопоставления несопоставимого», которые только и могут быть применимы к этому уникальному автору. Потому что — нéкому её было заводить, эту речь, бессловесные твари..., — решительно нéкому было ставить вопросы и отвечать на них, — здесь, посреди выжженной равнины так называемой «официальной науки», первый и последний принцип которой — клановое безголовое лицемерие. Мой очередной прощальный поклон привет, фарисеи!.. Здесь (ниже) я помещаю совсем небольшой финальный отрывок, мистериальное завершение акта — сакраментальное лихорадочно-эротическое «Vertige», которое непременно присутствует во всех скрябинских (музыкальных) рассказах о последних мгновениях мира: и в «Поэме Экстаза», и в «Поэме Огня», и в пяти позднейших сонатах для фортепиано, и (отдельным образом) — в обструктивной поэме «Тёмное пламя». Пожалуй, напоследок могу только предложить один несложный рецепт (уже раз предложенный). Нет ничего проще и вернее, пытаясь прочесть... или понять, — нет просто услышать (или вспомнить) окончание «Прометея», завершающие три минуты, когда в мелькающем фрагментарном вихре оргиастического танца..., всё глубже затягивающего в воронку неистового кружения (vertige), происходит последнее съединение, слияние мирового Духа и Материи. Так же как было с бледным двойником «Поэмы Экстаза», параллельно следуя слову и звуку. Конечно, нельзя даже близко сравнить музыкальный взрыв «Прометея» и жалкое ковыляние среди обломков «Предварительного Действа». Но даже здесь, среди нелепых слов и между надуманных строк стиха, звучит этот последний конвульсивный ритм гибнущей вселенной, — если, конечно, иметь среднее ухо и уметь им слышать неслышимое. Предварительное и Окончательное. и ещё раз попробую напомнить на всякий случай (как известный отбеливатель минимального минимализма), что это лирическое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не просто так. Скажем просто и сухо: хано’графическое внесистемное эссе «тёмных пламён» провело в режиме ожидания публикации более четверти века, пре’бывая в почти готовом состоянии (не перегретое и даже не пережаренное). — Само собой, этот текст был посвящён не столько музыкальной ткани или звуковому результату, сколько скрытой до сих пор истории создания и, что главное, — реальным намерениям автора, прорывающимся через оставшийся после него текст (и тексты). В сжатом виде этот текст можно было бы обозначить как выход за границы обсуждаемого, а временами, и дозволенного. — Выстроенная на материале более чем полувекового диалога со Скрябиным, глава «Тёмного пламени» содержала в себе уникальные (прежде остававшиеся в тени) материалы и факты 1913-1914 годов, а также всё то, что обычно принято помещать в зону умолчания. — Теперь же всё это останется там, где было прежде, и тёмное пламя снова исчезнет, слившись с окружающей темнотой. Внезапный взрыв контрастной литературы, соединение пустоты и говядины, огня и грязи, светлого дыма и чёрных языков пламени. И всякий раз повторится неповторимое, и всякий раз чья-то роскошная задница вместо обычного стула будет проваливаться в пустоту, всё ниже и ниже, и ни одна нога никогда не нащупает опоры, и пальцы схватят нечто тёплое и липкое, но даже и тогда в руках снова не останется ровным счётом ничего..., ничего определённого, кроме обычного человеческого материала. представляя собой классический пример redlink’а (красной ссылки) более чем с двух десятков страниц, эротико-философское эссе о природе несовместимого & несовместного (на примере тёмных пламён) долго и терпеливо выжидало, что в какой-то момент рвотный рефлекс у означенного выше автора притупится хотя бы до той (невидимой) грани, что можно будет кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, экстремальном произведении последнего года жизни Александра Скрябина, своим основанием далеко выходящем за пределы собственно музыкального творчества. Не говоря уже о его подкладке и подоплёке. — Однако нет. «Окостеневшие и просроченные» ни на шаг не сдвинулись с места, и земля не стала вертеться в обратную сторону. И вóт, сегодня дело кончено; вместо тёмного пламени здесь остаётся обыкновенное (в неограниченном пользовании) посреди всеобщей темноты. Благодаря Хозяину мира сего, земля стала шизоидным царством господства тотальной амбивалентности или относительности, а наивысшим злом сделалась — всякая однозначность. В случае альбигойцев — это была, разумеется, церковь Христова. Их кошмарная судьба с (кровавым) блеском доказала их доктрину... — Фридрих Ницше спустя пять сотен лет своими «пятьюдесятью этюдами» фактически вернул альбигойцев с небес на землю. Бетховен, Паганини, Шуман, Лист, Берлиоз..., и как венец всего, мсье Александр Скрябин с его (для начала) «Сатанической поэмой» (и также Божественной, вестимо), «Прометеем», «Чёрной мессой», «Тёмным пламенем» и далее через Предварительное Действо и уходящую Мистерию, наконец, совершил исторический реванш. Его руками мир вернул себе утраченную альбигойскую амбивалентность. — В ряду перечисленных событий, несомненно, находятся и упавшие (вслед за их велiким хозяином) этюды. Не претендуя на громкие или вселенские задачи, эти пятьдесят упражнений для упавшего духа всего лишь вкратце воспроизводят в изменённой (спокойной, покойной и у’покойной) форме тот предыдущий мир, который последует вскоре изжить в процессе Agonia Dei и непосредственно вытекающей из неё Карманной Мистерии. — Итак, повторим напоследок основную формулу: прощание с уходящим миром. Впрочем, сегодня я традиционно оставляю в закрывающейся двери маленькую щёлку: если у кого-то из ренегатов или апологетов уничтожения человечества (в том или ином оргазме) появится желание как-то инициировать или ускорить выкладку очередного экстремального из’следования о «тёмных пламенах», никто не запрещает им обратиться с со...ответствующим запросом → по известному адресу не...посредственно к одному из авторов, пока он ещё здесь, на расстоянии вытянутой руки. Поскольку это время, вне всяких сомнений, подходит к концу и в ближайшей перспективе никакие заказы уже не будут приняты... Даже от тех, от кого их можно было бы и принять. ...и вот Оно снова здесь, <словно бы> скрябинское «Тёмное пламя» (flammes sombres), да и не просто одно пламя, а много, целое множество маленьких чёрных пламён, видимых и невидимых, пляшущих и рассеянных по всей земле вблизи и вдали, рядом и там, за привычной линией зрения. Воззрения. И даже подозрения. Словно зажжённые повсюду погребальные свечи, они сеют вокруг себя неровные, подрагивающие языки тьмы. — И даже в самый светлый день, если он когда-нибудь настанет, вокруг них становится – темнее, а затем ещё темнее – и, наконец, посреди этого маленького мира воцаряется благословенный мрак, в котором царят одни тени прежних сущностей, и больше несть ни добра, ни зла, потому что он..., обычный человек исчезает в сумерках за последним поворотом собственного смысла. Смысла которого нет. – Да, можете не сомневаться, я вам ещё покажу... его. В угаре, словно в дыму, в густом тумане и сумраке тёмного пламени..., наконец, вы увидите. Слепые дети своего невидимого бога. И тогда крышка захлопнется... окончательно. и оглянувшись, напоследок... я всё же рекомендовал бы не растекаться известной жидкостью по древу, не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать его запчасти в пыльный ящик. Немножко поторопитесь (если желаете получить результат, конечно). Лавочка скоро прикроется (как уже не раз бывало)..., причём, «бес’ права переписки». Потому что... (и последнее я хотел бы подчеркнуть двойной жирной чертой) всеобщее положение вещей носит проникающий характер. Например, как слабительное... или скрябинская Мистерия Чёрного Пламени, которая только отложена, но отнюдь не отменена... — И здесь, пытаясь ещё раз завершить или хотя бы прервать слегка потусторонний процесс мерцания тёмного пламени, последнего из последних, было бы особенно уместно вспомнить о первоначальном значении (смысле и назначении) слова «мистерия», — в точности такого, каким его ввёл в искусство, я повторяю, именно в искусство (а не в полу’мистический бред теософов или болтовню символистов) Александр Скрябин. Многократно раскрытая с разных сторон «Поэмой Огня» и пятью поздними сонатами (или, говоря шире, вообще всеми поздними опусами после Поэмы Экстаза), она представляла собой не столько самое событие, сколько рассказ о нём, о том событии, во время которого весь уродливый и убогий мир людей, будь он реальный или умозрительный, перестанет существовать доступным ему способом..., например, сгорит без остатка, сожжённый тёмным пламенем пяти бывших искусств, слитых в одно... ...но если бы, паче чаяния, дело всё-таки дошло до «Предварительного действа»..., а затем и Мистерии. Буквально за несколько минут перед «концом света». В какой-то решающий момент... Пожалуй, только тогда бы и выяснилось (сколь внезапно, столь и сокрушительно): чтó имел сказать автор своим ослепительным, светоносным творчеством...
| ||||||||||||
