Аристотель (Натур-философия натур)
Так же как на Сократа, его ученики врали и на Протагора. Врали — как на покойника (тем более, что он и в самом деле был покойником). Как и Сократ. — Приговорённый, изгнанный, запрещённый и забытый. Пожалуй, только знак лжи был в целом — разным. И если на Сократа врали, создавая ярко-положительную икону (учителя и отца-основателя), то Протагору в этой бинарной системе ценностей досталась роль — парии или сброшенного идола. Мало что говоря о нём по сути, ученики Сократа щедро замалчивали, искажали, перевирали (или присваивали) лучшие мысли Протагора, — напротив, с удовольствием вкладывая в его уста свои слова — часто нелепые или глупые. В целом их занятие обуславливалось техникой пристрастности или (не)преднамеренной профанации. Тем более эффективной, что ни один из них не понимал и не желал понимать существа протагоровских идей или системы, принижая их до уровня колыхания воздуха или «софистики». — Даже спустя полвека после основных событий жизни Сократа, престарелые Платон и Аристотель продолжали исправно врать на Протагора, как на живого, пользуясь тем, что он был очевидно мёртв. п
Как пугает людей и сейчас изречение Протагора: «человек есть мера вещей»! И какие усилия сделала человеческая мысль, чтоб убить и Протагора и его учение! Ни перед чем не останавливались, даже, по-видимому, перед заведомой клеветой ― и такие люди, как Сократ, Платон, Аристотель, которые всей душой любили и прямоту, и правдивость, и искренно хотели служить одной только истине. Они боялись, что если принять Протагора, то придётся стать μισόλογος'ами, ненавистниками разума, т.е. совершить над собой духовное самоубийство. То-то и есть, что боялись! А бояться нечего было. Начать с того, что изречение Протагора вовсе не обязывает нас ненавидеть или презирать разум. Сам Протагор, как видно из платоновских же диалогов, не только не презирал разум, а чтил его ― искренно и горячо чтил и любил. Правда, по-видимому, Протагор не видел в разуме последнего или первого начала бытия (αρχή). Он человека ставил над разумом. Но отсюда до презрения ещё бесконечно далеко. Стало быть, Платон и Аристотель совершенно напрасно так встревожились и, быть может, совершили величайшее преступление, скрыв от потомства сущность протагорова учения. Им помогали Аниты и Мелиты ― те самые, которые отравили Сократа: ведь книгу Протагора о богах сожгли! Но Платон и Аристотель сделали худшее, чем Анит и Мелит. Они убили не Протагора самого, они истребили его духовное наследие! Сколько ни бьются теперь историки, мы уже не в силах вырвать из забвения, оживить дух Протагора. «Протагор ― софист, торговал истиной» ― вот почти всё, что мы о нём знаем. на всякий случай напомню ещё раз (а потом и ещё несколько раз), что в исторической ретро’спективе (оглядываясь на зад), как бы ни странно было это предположить, тема врущего Аристотеля и его «друга-Платона» напрямую выводит на вопросы значительно более общие и точные (читай: хомологические и хомистические), включающие в себя, например, пригодность человечества к продолжению его гегемонии на планете, а также жизнеспособность людей в биологической перспективе хотя бы двух-трёх тысяч лет. Как следствие, отталкиваясь не столько от самогó Аристотеля, сколько от его основной роли, взятой на вооружение титульным населением европы, мы получаем прямой выход на главное системное открытие, значение, на’значение & внутреннее содержание..., короче говоря, на главный результативный остаток от жизни основного автора ханóграфа (в противоположность тому трафаретному месту якобы «комо’зитора» или «п’сателя», которые были ему навязаны в парадигме стереотипов и речевых штампов обыденного «сознания»). — Разумеется, Протагор не был обязан жить по своему слову. Но и от сократиков никто не требовал превращать Протагора в мальчика для битья, — по сути, образуя из него некий задник (декорацию) или удачный фон (жалкого софиста) для возвеличивания фигуры Сократа. чтобы не говорить слишком длинно и безрезультатно, придётся насильственным образом укоротить, сократив этого «якобы философа» до небольшой гладкой площадки поверх головы, о которой идёт речь. Без лишних слов, место Аристотеля в качестве одного из главных культурных жупелов современной человеческой цивилизации на данный момент оценено ошибочно, — прежде всего, несообразно преувеличено по масштабам своей роли (типичный мыльный пузырь, надутый по потребности). Главная роль выгодоприобретателя в подобной оценке принадлежит, безусловно, клану профессионалов (философов), которые совершенно справедливо видят в Аристотеле — своего первого папашу, создателя & родо’начальника соответствующего «профсоюза». Именно благодаря этому «ученику» Сократа философия впервые приобрела якобы конструктивный вид, форму и стала претендовать на роль «ещё одной науки». Сообразно основным потребностям и указующему персту отца-основателя, от начальной точки стало раскучиваться движение по всесторонней фетишизации (и эмансипации) философии как внутри себя, так и в контексте человеческих обществ. В большинстве случаев (или в норме, как следовало бы сказать по идее), подобное «выбивание (лоббирование) статуса» направлено исключительно на кормление (в абсолютной аналогии с тем путём, на который во все века и тысячелетия человеческой истории становились псевдорелигиозные жрецы и прочие жруны). Как сказал бы в таких случаях один из самых точных философов XX века Эрик Сати, «они раздули свой мочевой пузырь до размеров автобуса». Безусловно, первым на этом пути стал Аристотель, совершивший героическую попытку превратить свою бессодержательную болтовню в многотомный труд, создавший иллюзию глубоко структурированного знания («науки» философии). И всё же я вынужден повторить: сверх’ценность «философии поступка» Сократа никоим образом не может служить оправданием практически противоположного (аморального в высшем смысле) поступка его учеников, Платона и Аристотеля, — по сути, оболгавших и обокравших своего старшего «коллегу» Протагора. <...> имя Сократа уже вскоре после его смерти перестало скрывать под собой лицо реального человека или, тем более, конкретного «философа» (софиста). Усилиями его концентрического окружения, которое из ложного доверия (подчинения) привыкли называть «учениками» (а на деле вернее было бы называть «апостолами» или родоначальниками клана), очень быстро превратилось в типичную & типовую легенду (из истории нравов) или очередную сказку детских пожеланий из серии: «о том, чего не было, но очень хотелось». — Сказку, между нами говоря, настолько же неправдоподобную, насколько и — бес’полезную (не говоря уже о вредности). Однако именно в этом кислом после’вкусии — и состояло фундаментальное значение «мистерии» самоубийства Сократа или, если угодно, его главное открытие в области исследования породы & природы человека (именно та специализация, которую он настойчиво обозначал как основную в своей словесной..., пардон, — я хотел сказать, — в своей философской практике). Но прежде всего, своим поступком Сократ резко поднял статус философа как человека, резко превосходящего других людей («нефилософов»). Платон и Аристотель в полной мере воспользовались его достижением, утоптав и расширив новую площадку. Причём, Платон (чтобы не говорить длинно и выспренно), ходил с пальцем приподнятым кверху, уподобляя новую версию философии — религиозному «знанию», а Аристотель исключительно расширял её зону действия по горизонтали, превращая в систематизированное подобие новой «науки». И то, и другое (по потребности) усилиями последующих поколений «платоников» и «аристотиков» привело к закреплению философии как нового клана (общественного института) и вывело её на новый социальный уровень. Таким образом, круг замкнулся: что бы они ни делали, всякий раз получался только «автомат калашникова». — Как результат, сегодня остаётся сказать прямо и сухо: со времён Аристотеля о дальнейшем можно не беспокоиться. Поезд ушёл, и рельсы его давно простыли. Маленькая линия, чёрточка, почти точка — говоря по существу, Аристотеля точнее всего было бы определить как классический «nomen nudum» («голое имя») ботаников или зоологов, поскольку основное значение для клана имеет не столько реальное содержание его трудов, сколько само их наличие (фактор прецедента), весомое и тяжкое (как длань философа). Дальнейшее было делом техники: идущие следом люди всё сделали за него, причём, в своём обычном ключе. Ровно таким же инерционным образом (по основной потребности), как это происходило с тысячами других вождей и родоначальников. Историческим результатом невозможно не залюбоваться: лёгким движением (сотен) рук Аристотель превратился в очередной жупел, седьмой справа в девятом ряду по центру. Родившаяся из его про’странных праздно’писаний «философия как наука» имеет к своему первому автору ничуть не большее отношение, чем христианство — ко Христу или магометанство к Магомету. К сожалению, результат этот напрямую связан с появлением нового клана из обычной вражды, конкурренции или противоборства (причём, недостойными методами). Сегодня вполне можно допустить, что при иных условиях (заранее не уточняя, при каких именно) прорывное открытие инвалидной «группы Протагора», хотя и не сделанное афинским гражданином, а затем таким же преступником по имени Сократ, но зато отчётливо про’явленное и утверждённое им сначала самоубийством, а затем посмертной историей своего имени, могло бы не только поменять в корне основной стержень существования нынешнего человечества, но и продуктивным образом спасти его от очевидного антропо’логического коллапса, к которому оно постепенно подвигается в полуавтоматическом режиме. Как всегда, без тени проблесков о...сознания, без понимания содержания или смысла своих поступков (как системных, так и частных)... Говоря околоточным языком, даже сегодня их ещё можно было бы развернуть или, по крайней мере, остановить. — Хотя... небезынтересно было бы поглядеть, кáк эти ущербные безголовые твари попытаются воплотить очередную оригинальную доктрину — ради спасения собственной шкуры. Какая дивная порка!.. Как говорил в таких случаях святой равно’апостольный Эрик: «у меня заранее зализываются глаза...» Мысль о том, что земле ни на чём и держаться не нужно, показалась бы дикарю, да и многим европейцам ― бессмысленной, нелепой. Если бы они знали Аристотеля, они бы заявили: «это можно сказать, но этого нельзя думать». Сáмая идея об увлекающей предмет тяжести так срослась с интеллектуальным существом человека, что ему кажется: откажись он от этой идеи ― придётся отказаться и от мышления. Так же обстоит дело и с протагоровским учением о критерии истины. Человек есть мера вещей! Так могут думать ― говорит Гуссерль ― только в сумасшедшем доме. Аристотель говорит: такое можно сказать, но так думать нельзя. И всё-таки Протагор не был ни сумасшедшим, ни обманщиком. Он только, по-видимому, догадался, что маленькая улитка так же не может поддержать большого слона, как большой слон ― необъятную землю. И ему пришла в голову смелая и великолепная мысль: да точно ли необходимо поддерживать «истину», точно ли истина, если её не поддержать, «упадёт»? И ведь в самом деле, может быть, не упадёт.
но шутки в сторону! — о слонах ли с ветхими улитками теперь бесплодно поминать, когда на кону вопросы жизни и смерти (причём, одновременно) совсем другого рода животных!.. На старой человеческой территории, где любая биология существа нормы с первого жеста (даже не слова!) превозмогает любую философию ставшую после поражения Протагора — не более чем «наукой», жалким подобием клана на кормлении). — Проще говоря (хотя, казалось бы, кудá уж проще), в системе броуновского движения так называемой «цивилизации» людей (прежде всего, в её современном виде), сделанные автором этого текста отдалённые хомистические выводы из анаксагоро-сократовской линии, фактически, сводящейся к вытоптанному и уничтоженному учению Протагора, могли быть положены в основание нового направляющего течения. Причём (последнее замечу особо), не вполне тупикового, в отличие от всех прочих. В том простейшем смысле (не тупикового), что через него совокупность живущих на земле людей и называющая себя «человечеством», впервые могла бы получить возможность иного выхода, чем вытекает напрямую из их исконной природы, равно «сознательной, но не разумной», — или «мыслящей, но не сознательной». В рамках исключительной зоны внутреннего действия Homos apiens... или Humus sapie (по выбору). Добившийся успеха, авторитета и славы, а затем осуждённый, обобранный и оболганный в Афинах, Протагор, говоря по существу вопроса, остался (голым) философом (а то и «софистом») без учения. Его книги последовательно сжигались, замалчивались и уничтожались, а ученики Сократа, в особенности, Платон и (в меньшей степени) Аристотель, ревниво следуя прижизненной традиции своего учителя, искажали и до неузнаваемости перевирали слова Протагора, но в первую очередь, уничижали его лично, подменяя его философию ради борьбы кланов. Главной причиной всех фальсификаций (непроизвольных и намеренных) стало тривиальное желание вытолкнуть на первый план славу философа-Сократа (за счёт Протагора) и упрочить собственное положение. <...> Таким, в общих чертах, было начáло философии, означая, по существу, её (бес)славный конец: превращение из попытки познания себя (как мира) — в очередной клан, а затем и (гибридный) социальный институт. пожалуй, здесь вполне могла бы последовать целая цепочка орг. выводов, один краше другого... Однако, сократ’им (как неоднократно предлагал учитель героя этой страницы, постепенно приближаясь к своей последней чашке с отравой). Самое время остановиться самому и остановить пустой поток слов, оставив в стороне бес’численные партикулярные глупости. — Здесь и сейчас, в неизбежном контексте нынешнего времени & прос(т)ранства человеческой среды, всё сказанное выше — есть несомненная утопия. Что значит это слово в данном случае, пояснять не берусь (вероятнее всего, очередное название для подводной лодки или нового атомного ледокола). Праздник отменятся. Причина? — она яснее ясного. И прежде всего, мы оставим его при себе (в составе всё той же «организованной группы»). Поскольку автор новой науки с абсолютным правом считает себя пожизненно непримиримым и в полной мере вне...конвенциональным типом, отрицая любую коллаборацию с оккупантами & прочим человеческим субстратом, способным (в лучшем случае) на неверное толкование, чаще всего, по потребности или по заказу. За примерами далеко ходить не нужно (они валяются везде). А потому..., потому оставим наивные сомнения для романтичных обывателей и про’фессионалов своего скромного заплечного дела... Любое открытие (каким бы оно ни было) имеет прекрасные перспективы, как всегда, пополнить стройные ряды замолчанных, оболганных и растащенных на порожние огрызки. Вовсе не удивительно, что выдумки Аристотеля пришлись по сердцу именно Галену, прежде всего, по общности характера их «разума» и рода деятельности. Не будем забывать, что мсье Гален в первую и последнюю очередь был врачом. Настоящий врач, он во всём врач, и ему обязательно нужна идеологическая база (и непререкаемые авторитеты) для продолжения собственного врачья. Прежде всего, глядя на Аристотеля и Галена, можно видеть полный, почти подавляющий комплекс соответствия потребностей. Было бы точнее всего сказать так: «врач нашёл врача» — и покончить с этим вопросом. Да..., если бы кроме этих двоих не оставался ещё Платон. — Впрочем, его тоже очень скоро нашли..., и тоже «врачи» — хотя и несколько иного рода. Всё же, любое соответствие оставляет дурно замаскированное ощущение удовлетворения. К примеру, как в случае с Аристотелем, несравненно уцелевшим во времена тотального уничтожения разума в форме книг. Примерно то же случилось и с Платоном. Слава богу, «жрец нашёл жреца»... Они нашли друг друга. — Но не более того... пожалуй, пора подвести итог (тем более, что он уже очень давно подведён). — Ярчайшая греческая вспышка, воплощённая тремя смертниками (Анаксагором, Протагором и Сократом), этой (не)святой троицей прото’философии, оставила ныне (в нашем «настоящем будущем») крайне бедные результаты, прямо-таки на грани духовной нищеты. Проще всего было бы назвать это одним словом: усреднение. Или профанация. Но точнее всего: низведение до общего уровня. — И произошло это, в основном, стараниями разного рода сначала «учеников» (Платона и Аристотеля), а затем многочисленных вторичных учеников — «посвящённых», «подвижников» и прочих «верующих» (в мировой Разум, вестимо). Прежде всего, конечно, в этом процессе преуспели христианские функционеры — имевшие сакральное обыкновение в массовом порядке выносить приговоры и сжигать как письменные источники, так и их авторов, — чтобы содержащаяся в них искра «высшего разума» впредь уже не могла составить конкуренции высшему «божественному принципу» власти... ...Ещё один вопрос, не менее трудный, чем другие, обойдён ныне и прежде, а именно: имеют ли преходящие и непреходящие вещи одни и те же начала или разные? Если начала у тех и других одни и те же, то как это получается, что одни вещи преходящи, а другие непреходящи, и какова причина этого? — Приверженцы Гóспода и все прочие, кто писал о божественном, размышляли только о том, что казалось им правдоподобным, а о нас не позаботились. Принимая богов за начало и всё выводя из богов, они утверждают, что смертными стали все, кто не вкусил нектара и амброзии, явно употребляя эти слова как вполне им самим понятные; однако их объяснение через эти причины выше нашего понимания. Действительно, если боги ради удовольствия отведывают нектара и амброзии, то это вовсе не значит, будто нектар и амброзия — причины их бытия; а если нектар и амброзия суть причины их бытия, то как могут быть вечными те, кто нуждается в пище?.. И тем не менее, закончу (как всегда) традиционным формальным основанием, положенным поверх всего... Если у кого-то из ренегатов или апологетов всемирно-исторической сократо’логии появится желание как-то инициировать или ускорить выкладку этого крае’угольного материала (если его в принципе можно называть «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу не...посредственно к (дважды) автору, пока он ещё где-то здесь, на расстоянии вытянутой руки. Однако..., рекомендую не тянуть (за хвост). Чаша болиголóва уже выпита, Аристотель тоже закончил врать, а человеческая лавочка очень скоро закроется..., причём, по-крупному, «бес’ права переписки». А затем ещё раз..., и уже окончательно. Согласно той «науке», в которую они продолжают верить... Вероятно, кое-кому здесь ещё и (по)требуется небольшое пояснение. Чтобы понять... хоть что-то определённое. И вот, пожалуйте: я оставлю его по бедности..., попросту говоря: сжалившись, а также исходя из ложного представления о гуманизме. — Дело в том, что «наше всё», велiкая певица Мария Каллас, постоянно озабоченная не только голосом, но и дальнейшим сохранением невиданного изящества фигуры, ради похудания проглотила личинку солитёра, с которой (или которым) таким образом и сосуществовала несколько лет. По какой-то нелепой случайности, описанная выше премьера оперы пришлась именно на эти годы совокупного жития мадам Каллас и солитёра (не считая Онассиса и Аристотеля, кроме всего прочего).
| |||||||||||||
