Валерий Гаврилин (Из музыки и обратно)

Материал из Ханограф
Перейти к: навигация, поиск
Композитор  Гаврилин        
   или прошу простить, о’шибочка вышла...
автор:  Юр.Ханон&некая ин’дейка
Биби ля Пюре Владимир Цытович

Ханóграф: Портал
EE.png


Содержание


« был Гаврила ком-по-зи-тор »

  ( маленький мемуар поверх жизни ) [комм. 1]


Лицом к лицу не увидать лица,      
Как после Пасхи, яйца с острого конца...[1]
М.Н.Савояров

...и не хотелось бы начинать этот разговор, да, видно — уж придётся...
первая по’пытка...[2]



1. Nota Beni [комм. 2]


М
адам, месье, мадмуазель..., (если тáк можно выразиться) — прошу прощения..., от сáмой первой строчки...[комм. 3] И до последней (прошу). А затем, покончив с этим делом, отворачиваюсь и прошу снова..., тем временем, удаляясь прочь, в сторону заката. Как можно дальше и полнее (удаляясь). — В конце концов, имея намерение достигнуть, тем самым, такого отдалённого и про’странного результата, чтобы — раз и навсегда — убрать последний повод для любых обсуждений...[комм. 4]

  И тем не менее, из песни слова не высунешь: всё так. Всё в точности так... — Да, да, и я ничуть не оговорился. Здесь и сейчас... и даже некоторое время спустя..., я... (не)прошу прощения, как бы невероятно это ни выглядело.[комм. 5] — Причём, заметьте: ни у кого — прошу. Ни у самого себя, ни у всяких прочих..., постоянно отсутствующих или временно ушедших. И весьма настойчиво, даже настырно..., от начала до конца (прошу).[3] К тому же сказать, заранее неизвестно — за чтó именно (прошу). Но прежде всего, за какую-то полнейшую неуместность, вероятно. За ту предельно нелепую вещь, почти безделушку или скверный анекдот, который непременно последует.[4]:285 И не заставит себя ждать. — В конечном счёте, детская глупость и выходка, совершенно недостойная такой сугубо сериозной и много...значительной вещи, как Ханóграф. И вообще: уже за одно тó (прошу прощения), что — она — появилась здесь. Нечто вроде гнусной шутки...[5]:208 Мелочь, в сущности. Но сколько неловкости она доставила всем нам... Эта странная, трижды странная страница, рождённая то ли недоразумением, то ли неразумением..., то ли дуростью, то ли попросту — дурным тоном. В конце-то концов, не все же интимные подробности собственной внутренней жизни (и даже биографии, прости господи) следует выносить на суд общественности (пускай даже и сугубо прогрессивной). Но вóт, так бывает порой... И даже случается, иной раз... Подобно тропическому циклопу:[комм. 6] вдруг припёрло, приспичило, принесло и пронесло. И было бы о чём говорить!.., — ни количества, ни качества: всего-то жалкий десяток (сотен) строк, точных и острых. Размазанных по стоеросовому древу, наподобие манной каши небесной. А в добавку к ним — ещё полсотни не менее жалких лет. Или немного меньше. — Но вот, значит, случилось: ради них, этих маленьких и нелепых, почти незаметных с дальнего расстояния — я взял, да и наделал... (на) целую страницу. Снизу доверху, и всё: ни о чём. Буквально говорю, без образа и в прямом смысле: ни ... о ... чём.[6] Или обо всём сразу: о какой-то траектории, о силе воли, и даже жизни, чтобы не повторяться слишком длинно... Тем более, что по всем признакам это предисловие уже давно пора — кончать, (шестерых) одним ударом.[7] Как говорится: и без того назрело, причём — уже очень давно.[комм. 7] А причины здесь, как всегда — две (ровно). И пытаться разделить их — всё равно что наступить сапогом на пятую устрицу...

  ...Вся человеческая жизнь — мелодия..., одна сплошная мелодия, разумеется. Мелодия божественной красоты. Сыгранная на ржавом тромбоне без вентилей. Или на скрипке без канифоли. Или на гобое без скрипа.
  А про гармонию этой мелодии — я даже и не заикаюсь. И в самом деле: какие ещё эмоции можно испытать при виде обыденной картины жизни обычного человека? Отвечать в данном случае — не моё дело. С вас вполне достанет и одного тромбона: без вентилей и кулис. Тем более, если вспомнить слова, старые как этот мир... (Якобы) каждый решает для себя сам: понимать или не понимать, видеть или не видеть, соглашаться или не соглашаться, – несмотря на то, что за него уже всё давно решено.[5]:(стр.137)
Юр.Ханон, «Чёрные Аллеи»  ( часть третья )

  Впрочем, оставим. Не будем больше о старом, сто раз известном, изрядно навязшем в зубах... Скажем, наконец, просто и холодно: можете полюбоваться, вóт он уже здесь, этот маленький и тошнотворный мусор, из которого растут не только стихи,[8] но и всякая прочая лебеда живого тщеславия, совершенно лишнего даже в домашнем хозяйстве и оттого называемая — искусственным искусством или искусным искусом. Изящной безделушкой, вещью, (якобы) полностью находящейся в области прекрасного..., или, на худой конец, безобразного. Короче говоря, по колено в области эстетского & эстетического. Но увы, это всего лишь — случай, недоразумение... или обман. Обычный человеческий обман шершавой поверхности, из которого генетически устроена вся его средняя натура. Кожа, шкура, мех и смех... А ларчик, как всегда, не только «очень просто» открывался, но и попросту стоял — открытым. Без малейших признаков секрета или, хотя бы, пыли в глаза. Так и здесь, только ковырни разок этого веласкеса ногтём..., и под верхним красочным слоем сразу откроется..., откроется... В общем, очень скоро сами увидите...,[комм. 8]конечно,

...если будет такое желание...[комм. 9]


Лицом к лицу лица не увидать,     
Как перед Пасхой — яйцами стучать...[1]
М.Н.Савояров

...Всё-таки не хотелось верить, что мне первому достанется эта честь, более чем сомнительная: изобрести велосипед, открыть Амэрэку и, наконец, жить в обществе и быть от него свободным...
Вал...ерий Гаврилин...[9]

2. Эта’лон Идеала [комм. 10]


М
ежду нами, сугубо между нами..., (если так можно выразиться в данном случае) хотел бы я невзначай добавить вдогонку давно ушедшему поезду ещё несколько слов о тех ранних годах: сначала школьных, а затем и студенческих.[комм. 11] Исключительно — в жанре мемуара (как уже было сказано выше), или воспоминания о своей незабываемой и непрерывистой связи с комозитором Гаврилой Гаврилиным, — как я навсегда фискировал его прекрасное имя ещё с подростковых времён (эпоха зрелого застоя социализма, а затем перезрелого..., не исключая и всех дальнейших стадий).

Бывали когда-то и такие времена..., если кто ещё помнит...

  Нет-нет, я (не)прошу пони’мать меня правильно. Мы же с ним не только не были знакомы (реально, прилично & лично, как это обычно называется), но и никогда не встречались.[комм. 12] И я даже не расценивал его как внешний объект или персону..., и не видел, несколько раз..., за исключением, пожалуй, каких-то нелепых пяти-восьми случаев, когда мне пришлось буквально сталкиваться с ним на всём ходу инерции движения... — прямо там, посреди тротуара, в Тюремном переулке, по которому я в течение битых одиннадцати лет бегал туда-сюда школьником.[комм. 13] Но дело в том, что я не знал его в лицо..., и всякий раз, сталкиваясь с неким коренастым дядькой, я доподлинно не знал и не мог себе внутренне отдать отчёт: кто же он на самом деле, этот скромно одетый в пальто гражданин велiкой страны. А между тем, ситуация требовала совершенно иного подхода. — Напомню буквально в двух словах, что не только моя взрослая жизнь прошла под знáком совершенной отдельности от той среды..., или так называемого общества, «жить в котором (согласно определению романтического классика) и быть свободным от него — решительно нельзя».[10] Собственно, совсем не случайно я вспомянул о вожде: уж слишком часто в те времена мне пеняли разные взрослые дяди и тёти, подсовывая под нос его светлый призрак. И ни под чем иным, как под спудом именно этой стайно-клановой формулы (апофеоз коллективизма) прошла вторая половина моей школьной биографии. Едва достигнув первых, робких ещё проявлений недетской индивидуальности (а случилось это аккурат — в восьмом классе школы, после четырнадцати годов),[комм. 14] я получил «глубокую и всестороннюю» возможность собрать все возможные награды от прекрасного мира взрослых — за свою недюжинную инвалидную (лишний раз замечу в скобках) — отдельность.[11] И затем с каждым годом (не говоря уже о четвертях или месяцах) становилась она только пышнее и полнее, словно бы не обращая ни малейшего внимания на цветистые шишки, порицания и наказания, сыпавшиеся словно из рога изобилия. Трудно вспомнить такой класс или период времени в моей спец. муз. школе-десятилетке имени Римского-Корсакова, когда бы меня не преследовали педагогические выволочки, проработки или скандалы, причём, всякий раз — особенные: бес...прецедентные, неочевидные и громогласные. То меня исключали, то грозили выгнать вовсе, то вызывали на первый этаж к директору (известному любителю поорать и постучать кулаками), то песочили, то предупреждали, то объявляли выговор... Короче говоря, всего не упомню. Однако за последние три года обучения в десятилетке наслушался я (про себя) всласть. И чего только мне ни наговорили милейшие служители советско-педагогической фемиды... — Пожалуй, даже самый тупой смог бы..., прошу прощения, — догадаться, о чём тут на самом деле идёт речь. А уж в чём, но в тупости меня, кажется, ни разу не упрекали. Скорее — напротив. «Что, самым умным себя считаешь?!» — орал на меня директор, худосочный рыжий гриф (как я его прозвал в открытую), — «мигом у меня вылетишь в соседнее заведение!..[комм. 15] Каждый год государство на тебя тратит громадные деньги, а ты тут чем занимаешься?! Вести себя нормально не можешь?! Всё выделываешься? Думаешь, мы тебя не можем выгнать отсюда? Как пробка вылетишь из дверей!»[комм. 16]

— Но увы, то был крик чистого отчаяния, о чём сам директор прекрасно знал...

  Приведённый почти дословно финал воспитательной беседы был проведён с учащимся десятого класса (школы-десятилетки при консерватории), а потому дело попахивало полной безнадёгой. Неуспеваемостью ни по одной дисциплине я не отличался. Вёл себя, конечно, крайне дурно, слишком независимо (не только для ученика, но и для педагога) и даже заносчиво. Но никакого хулиганства или, тем более, аморальных поступков мне вменить было невозможно. Так что картина в перспективе выглядела очень мрачной. Исключить меня из школы при всём желании мог — только господь Бог..., — ну... или от меня требовался совсем уже экстраординарный поступок. Пожалуй, если бы я зверски убил кого-то из преподавательского состава или осквернил (без)действием учительницу биологии, это помогло бы директору, наконец, выдохнуть с облегчением и решить навязшую проблему.[комм. 17] При всех иных вариантах ему (ей, им) предстояло — ещё почти два года — терпеть моё присутствие. До финального звонка. И здесь... я снова сделаю паузу, чтобы повторить свой старый рефрэн: мадам, мадмуазель..., опять: (не)прошу прощения. Без лишних слов..., мне очень жаль, что в качестве столь длинного и сложно...сочинённого вступления поневоле пришлось описать столь неприглядную картину своих молодых ногтей, с завидной регулярностию сопровождавшихся низвержением мелких авторитетов и скидыванием местечковых идолов.[12]:301 Причём, устоять не удавалось буквально ни-ко-му, получали пинка и падали вверх тормашками все, начиная от сидевших в печени немецких академистов в лице многоголового бахо-моцарто-вагнеровского кащея, которым нас муштровали сверх всякой меры... — и кончая, страшно сказать, подвергнутой мною тотальному сомнению и осмеянию коммунистической партии, как величины бюрократической и потому лишённой даже остатков (постоянно отсутствующей) «идеологии».[комм. 18] Однако, таковы законы жанра: назвался груздем — полезай в подпол, а то и глубже... Взявшись за настоящий мемуар о школьных временах, при всём сожалении, я не оставил себе иного варианта. Без описания (хотя бы и сáмого краткого) театральной мизансцены и первоначального контекста первого действия, — столь значительное присутствие в моей биографии комозитора Гаврилина осталось бы попросту не пóнятым и непонятным. Особенно же, если учесть сугубую куцость той внутренней истории, ради которой я и затеял всю эту развесистую петрушку с предисловием, введением и заведением...

...нет, это не выдумка, в ветеринарном институте на самом деле существовал такой потрясающий факультет: «болезни рыб и пчёл», не говоря уже о «рыжих грифах»...
быть свободным...[13]
— Как говорится, и поневоле положение об’язывает...

  — Пожалуй, ради финального аккорда я мог бы завершить эту затянувшуюся увертюру к Лоэнгрину[14] ещё одной своей — особенно эффектной — нонконформистской выходкой, когда, отказавшись посещать занятия по гармонии (а это, между прочим, была специальная дисциплина для нашего отделения), я заявил прямо в лицо ошарашенному педагогу, что бесконечно дряблая муштра по господствующим немецким методикам способна принести будущим музыкантам только вред. Подобный курс, — сказал я, — портит отношение к искусству, поскольку его суть — известковое окаменение человеческого мозга. А затем ещё добавил сверху, что лично я вообще не испытываю ни малейшей нужды в этом предмете, поскольку после школы собираюсь поступать «прямиком» в ветеринарный институт на факультет «болезни рыб и пчёл».[комм. 19] Само собой, о моей очередной «грязной выходке» тотчас было доложено тому же (грифозно-рыжему) директору, который тут же автоматически озверел почти до потери самообладания, до сих пор не понимаю — и как его апоплексический удар тогда не хватил. Хотя, конечно, и мне надо бы отдать должное, при всей скромности фасада, эпатаж был очень жестокий: подобных заявлений в спец.учебном заведении при консерватории отродясь не слыхивали... Даже не знаю, с чем бы можно сравнить эту лингвистическую выходку... — к примеру, если бы я, ещё не окончив Высшую партийную школу КПСС, тут же заявил о вступлении в Дем.союз. Стыдно признаться, каких дивных мерзостей мне тогда пришлось наслушаться от «товарища начальника». «В последний раз» меня вызвали вниз, в тот ужасный кабинет на первом этаже у выхода, где господин директор с полчаса орал мне в лицо такие невероятные вещи, что я до сих пор не могу взять в толк: с какой балды его профессия называлась «педагог», а не надзиратель концлагеря, например.[15] Макаренко и в самом деле хлестал из него во все стороны с непреодолимой силой... Причём, (снова замечу в скобках)и это был далеко не финал.

— Наконец, оставим пустые потуги...[4]:59 Всего не перескажешь.[комм. 20]

  Понятное дело, находясь среди подобной обстановочки, злополучный школьник не мог не видеть и не понимать свои печальные перспективы на будущее: какой «приз» (и какое приз’нание) ожидает его в качестве награды за столь блестящее начало «карьеры в искусстве».[комм. 21] Лиха беда начало, да ведь и после школы игры наверняка пойдут более серьёзные. Необычайно убедительный Ильич-пропагандист, в конце концов, сделал своё чёрное дело. — Можно было не сомневаться, что этому эксцентричному подростку предстоял незавидный выбор: или уйти в какую-то очень лихую «внутреннюю эмиграцию», или найти место, где всё-таки можно жить вне общества (чтобы оставаться свободным от него). Поначалу даже трудно было представить: чтó такое придётся изобрести и придумать ради последнего варианта. И вообще, возможно ли такое в принципе..., да ещё и в условиях «сáмого передового государства» в мире (если считать от его заднего места), в котором всего тридцать лет назад за любой шаг в сторону или неудачное выражение лица — сразу же давали десять лет без права переписки начисто.[16] Разумеется, при столь невидном раскладе глаза мои сами собой искали вокруг себя хоть какого-то примера. Прецедента..., пускай даже сáмого жалкого и неважного. И в самом деле, хотелось бы знать: удалось ли хоть кому-нибудь, хоть в небольшой мере — но всё же преодолеть ветхое проклятие рода человеческого. И вопреки всему, чем чёрт не шутит, казнить нельзя не помиловать, — а смог ли кто-нибудь совершить невозможное, прыгнуть выше головы, вытянуть себя из болота за волосы, сокрушить несокрушимую стену или хотя бы — обогнать черепаху. Всё-таки не хотелось верить, что мне первому достанется эта честь, более чем сомнительная: изобрести велосипед, открыть Амэрэку и, наконец, поселиться в обществе, оставшись от него — совершенно сво-бод-ным...[10]

...как настоящий первопроходец, к тому же, живущий здесь, совсем неподалёку, в одно время и даже в одном городе со мной. Это было похоже на чудо...
вóт Он, ещё раз...[9]
— И вот тогда-то появился Он. Тот сáмый... комозитор Гаврилин.

  Как настоящий первопроходец, к тому же, живущий здесь, совсем неподалёку. В одно время и даже в одном городе со мной. Правда, я не был с ним лично знаком. Ни разу не видел. Но в этом был и несомненный плюс: он не мог помешать мне..., например, своим суконным лицом или скоромным видом. Как-то возразить. Или даже опровергнуть. И ещё одна очевидная приятность: его номинальная профессия почти совпадала с моей. То есть..., он был тоже комозитором. Музыкантом. Это (при)давало его опыту особенную ценность. Ведь он каким-то чудесным, непостижимым образом сумел, смог сделать..., смог выстроить свою жизнь так, чтобы не прогибаться под среду, не плясать под их старую дудку, не существовать по трижды убогим правилам окружающего мира людей. Нет, конечно... Со всем своим вселенским скепсисом, я не имел ни малейшего намерения что-либо преувеличивать или идеализировать. И даже не попытался возвести гавриловский призрак на гранитный пьедестал (за полным отсутствием оного). И тем не менее, из песни слова не выдавишь: экзистенциальные достижения моего предшественника были налицо. Страшно подумать. Ведь он реально существовал. Сочинял музыку. Был известен. Кое-что даже исполняли, какой-то балет показали по телевизору.[комм. 22] Значит, так можно было существовать. Отдельно. Не вляпываясь в общую норму. Отстаивая свою независимость. И вместе с тем, сохраняя необходимый минимум связей. К счастью, я знал о нём очень немного. Но и того (о)казалось вполне достаточно...

И вот..., послушайте, наконец, мой маленький человеческий аполог...


  Жил-был, говорят, на свете такой отдельный копозитор с мелодическим и глубоко тождественным прозвищем: «по фамилии Гаврилин, и по имени Гаврил». Притом что я нимало не шучу и даже не лукавлю: кто бы спорил! Ведь он на самом деле жил, а не понарошку..., — в конце концов, не один же я его выдумал, на сей счёт имеются авторитетные свидетели... А кое-кто из наших современников недалёкого прошлого, говорят, даже и видел его. И встречался, временами. — И вóт, — я говорю, — каким-то чудом этому комозитору удалось устроить свою частную жизнь не как всем, а немного иначе, по-особенному. Да ведь и не где-нибудь удалось, а прямо здесь, в сáмом передовом «логове» общественного устройства, в Советском Союзе, во времена брежневского застоя. В семидесятые годы, значит. В ту эпоху, когда «некоторые поэты» (не знавшие брода) получали уголовный срок за тунеядство (совсем недавно это было). И «всякие рок-музыканты» традиционно ютились по кочегаркам и моргам. А этот комозитор, вот виртуоз!.., — как-то умудрился пройти по тонкой жёрдочке между Сциллой и Харизмой развитого социализма. Пройти и не упасть: ни влево, ни вправо, ни вниз. Такой вот удивительный оказался у нас всех — Гаврила Гаврилин. «Народный комозитор».
— Он, который смог так ловко устроиться, чтобы нигде не служить.
— И не совершать мелочных поступков ради денег или успеха.
— И не преподавать по всяким жалким муз.школам.
— И не устраиваться на работу ради трудовых книжек и зарплат.
— И не вступать в обязательный для всех (проф)союз комозиторов.
— И не искать пустых и мелочных заказов в кино или театре.
— И не налаживать ради карьеры подлые связи «с кем надо».
— И не пресмыкаться ни перед чиновниками, ни перед партийной сворой.
— И не заставлять себя «дружить» со всякими «влиятельными коллегами».
— И не поступаться личными принципами в пользу суеты или конъюнктуры.
— Ну..., в общем, и так далее в том же духе...
Такой вот, значит, был среди нас несгибаемый человек убеждения, почти подвижник, почти отшельник, каноник, почти анархист, почти асоциальный тип, для которого свободное творчество — стократ выше всей прочей жизни с её убогими человеческими законами и правилами.[комм. 23] Спору нет: картинка получилась до невероятия сказочная, почти как — современное чудо. Сидит этакий философ-чудак из «слоновой башни»,[17]:590 — словно живой укор всему человечеству, да не где-нибудь за семью морями, а прямо здесь, посреди утопшего града-Питера, у себя дома в маленькой квартирке, — и потихоньку работает что-то такое для себя. И в наружный мир редко-редко свою морду кажет: где-то его теперь встретишь!.. Правда, с результатами его тихой работы дело обстояло уже не так хорошо. Музыка у него — хоть и сочная, яркая, но... прямо скажем, не слишком-то ценная (так мне казалось), откровенно мелкая для столь независимого и свободного человека. Сочинял он всякие гротескные пьески, танцевальные сюиты и прочий поверхностный хлам, развлекательный, временами, почти юмористический, да ещё и с народным этническим оттенком (в почвенном духе). Этакий Свидригай Свиридов в облегчённом варианте...[комм. 24] Впрочем, последняя беда меня не слишком-то трогала, особенно — на фоне таких-то грандиозных внутренних достижений. В конце концов, должны же быть у человека какие-то недостатки. Пускай даже и музыкальные. Тем более, что сама по себе музыка мне никогда не представлялась целью, достойной отдельного внимания. Только средство. Инструмент. Материал для идеи.[18] — Но зато..., ай-да Гаврила!.., реликтовый Атлант!.., почти Геркулес. Это какой же нужно (было) обладать внутренней силой, чтобы суметь отстоять свою внутреннюю свободу в условиях жёстко регламентированного общества «развитого социализма». Подобная (огне)упорность могла вызвать только очень крупное уважение... Да-с...
— И напоследок ещё два слова... — Вóт что ещё думалось мне, опальному школьнику, глядя на самогó себя с немалым сожалением: ведь всё это — далеко не просто так. Наверное, у столь смелого социально-политического трюка имеется какой-то особенный секрет, или двойное дно, по крайней мере. Чтобы так суметь... И на ёлку влезть, и сохранить некую целостность тыловых частей... И уж наверное (как думалось), что мне с моим цельно-деревянным устройством не удастся так прожить... Несгибаемо. Чисто. Честно. Герметично. Ни в чём не отступая. Не принимая навязанные извне условия игры. Жёстко и непреклонно. Ни разу не прогнуться перед кланами. Нигде не дать слабину и не промахнуться... мимо стула (а то и унитаза). Честно говоря, такой живой пример перед глазами дорогóго стоил!.. Узнав его единожды, я больше не интересовался этим человеком. Сам факт его существования был для меня уже вполне достаточным...

Стоп!..
  ...и здесь следует малая пауза..., перерыв длиною почти в двадцать лет...


    Глухой удар литавр. Тревожный стук деревяшек. Малый барабан...

Кода симфонии. Длинный & ровный собачий хвост...

  Прошли годы... (очень красивая фраза). Даже — десятки лет (как хотелось бы сказать). Почти правда... Непрерывно занятый напряжённой работой «в обществе самого себя»,[17]:285 я почти не имел причин вспоминать о том идеальном эталоне, который в ранние времена сделал для меня неплохую игру. Какую игру?.. Не знаю. Может быть, в четыре руки. И возможно, даже в преферанс...[комм. 25] Попросту, он вышел за существенные границы моего зрения...,[12] да и не один вышел, а в полной совокупности, вместе с тем жалким музыкальным кон’текстом, в котором неспешно проходила шаг за шагом вся его нормативная жизнь. — И всё же, заканчивая свою повесть, я рискну сказать маленький чёрный каламбур: он вернулся. Каким-то боковым слухом дошли до меня в начале 1999 года вести, что нашего прекрасного «Гаврилы не стало».[комм. 26] Никаких особенный эмоций на этот счёт я не испытал, кроме лёгкого уважения к ещё одному природному достижению: всё-таки человек не дотянул до своего шестидесятилетия. Взял, да и умер на полгода раньше. Значит, справился. Значит, не цеплялся за жизнь до последнего, испуская вокруг себя старческие миазмы. Значит, и здесь был — не совсем уж плох. Да ещё и оставил всех своих прихлебателей без нормативно ожидаемого юбилея, таким образом, слегка сократив партикулярное море рвоты. Впрочем, и в этом вопросе я слегка ошибался (если бы так думал на самом деле). Потому что среда, говоря мягким языком, превозмогает всё.

...и даже такое, что, вероятно, и не следовало бы превозмогать...
...кто бы сомневался, обязательный советский юбилей..., трам-та-ра-рам — состоялся..., да ещё и в двойном объёме, изрядно подогретый недавно отпетым покойником...
и ещё раз он?..[19]

  Кто бы сомневался!..., облигатный советский юбилей..., трам-та-ра-рам с битьём барабанов и посуды — всё-таки состоялся..., да ещё и в двойном объёме, изрядно подогретый телом недавно отпетого покойника. Точно как в бетховенском похоронном марше: сначала поплакали, затем поплясали и, наконец, повторили всё вместе ещё раз (в качестве репризы). Но более всего, конечно, уважили природную потребность, почесали влажными языками — поверх некролога. Равно растроганно и прочувствованно. Скорбно и приятно. Высокопарно и пустозвонно. Кажется, свою малую лепту в лапту вложили все, кто имел лапу, кто знал или имел счастье быть, состоять или числиться...[комм. 27] И вот тогда-то..., из уст щасливых очевидцев я узнал (почти невинно, почти случайно), что (оказывается) этот Гаврила на самом деле — имел совершенно иной «óблико морáле», чем я представлял себе в начале жизни, посреди Тюремного переулка, в той узкой щели между Скиллой и Гориллой... И прежде всего прочего выяснилось, что он — всё-таки — не был «асоциальным элементом» в обществе развитого социализма. Словно возвращение блудного сына..., пришлось представить себе непредставимое и поверить в невероятное! Что за ужас, моя дорогая Матильда, что за кошмар, — оказывается, наш эталон идеала всё-таки — служил.[20]:250 И сверх того, не просто служил, а «даже» преподавал... в «соседнем заведении»!.., в том сáмом музыкальном училище имени Римского, входная дверь которого находилась посреди всё того же Тюремного переулка, в двух десятках шагов от дверей той спец. школы, где я, ссыльный савояр, отбыл одиннадцать бессрочных лет. Но и того мало... Оказалось также, что Гаврила преспокойно членствовал в том пакостном союзе композиторов, куда «приличный человек» — ни-ни, ни ногой!.. (а также ни ухом и ни рылом, желательно). И ещё ради комплекта оказалось, что он отнюдь не плевал на коллег и профсоюзы. И вовсе не чурался «нужных связей», а также прочих общественных нужников... И мелочные заказы в кино, на телевидении и «даже» в театре очень даже приветствовал. И добивался. И почитал за большое жизненное благо... — Но поверх всего, словно розочка на рогах козлоногого сатира, оказалось, что он долгие лéта дружил... (ах, прости господи!) — с нашим Хилем (да-да, не сомневайтесь, именно с ним, с Эдиком). Да и не просто дружил, а пил с ним водку. Чёрт... — Ну уж в такое можно было бы и совсем не поверить. Но сам Хиль..., честные глаза, говорил об этом с такой трогательной слезой поперёк горла... — что только последняя чёрствая дубина могла бы отмахнуться... И сказать: ну, заливай, божья роса... Или ещё чего доброго: «пошёл травить!..» — Не могу сказать, что сия унылая повесть временных лет произвела на меня неизгладимое впечатление. Поздно заказывать панихиду, брат... Наконец, выслушав все посмертные трели почти как должное..., почти сухо и почти равнодушно..., — словно типичная канцелярская крыса,[21] — я попросту закрыл старое досье и убрал эту папку своего детства в пыльный угол..., как казалось, — навсегда.[22]:264 Или, по крайней мере, до сего дня, когда заканчивается мой маленький мемуар про бывый эталон идеала. — Но чего ещё желал ты, друг Горацио: нет в мире лишних островов...

— Значит, оставим: теперь всё будет немного иначе...[23]:6

  Но потом..., прости господи, вдруг, словно спохватившись..., я перевёл глаза сюда, вниз..., на самогó себя. И невольно подивился увиденному. — Что, брат, кажется, тебе всё удалось? Неужели? И каким чудом до сих пор жив?..[20]:117 — Ох, и знал бы я тогда..., в девятом классе тюремного переулка... Пред очами бесконечно орущего директора школы... Нет, нет, эта ошибка решительно не укладывалась в прежнюю картину мира.[24] Как же так получилось? Какими судьбами? Какими неправдами? Неужто, очередное чудо «явления господня»?.. Только подумать, очевидное-невероятное. Но ведь всё так, всё в точности, как ни поверни. — И чтобы нигде не служить. — И чтобы не совершать мелочных поступков ради денег или успеха. — И чтобы не преподавать по жалким муз.школам. — И чтобы не вступать в дерьмовый (проф)союз комозиторов. — И чтобы не налаживать «нужные» связи. — И чтобы не искать заказов в кино или театре. — И чтобы не пресмыкаться перед любой властью. — И чтобы отсылать всех придурков куда-нибудь лесом. — И чтобы не пристраиваться ко всяким «коллегам». — И чтобы не поступаться принципами в пользу суеты. — И чтобы не жить по низким правилам человеческих кланов..., насколько это вообще возможно.[25] — На колени, люд грешный, все на колени!.. И лбом в землю.[26] — Ибо вóт он..., Гаврила..., светлейший Гаврила как живой стоял перед моим духовным взором... В полном облачении. С нимбом над маковкой. Весь в золотом сиянии. Нерушимый и неопалимый. Практически, образ нерукотворный... — В точности такой, как я представлял себе — тогда.

Один — на всю эту тленную биографию.

— В полной изоляции.

— Ни разу не прогнувшись.
— Почти нищий и безвестный.
— Оболганный и оплёванный кланами.
— Словно каменный, в стороне от суеты.
— Мимо течения. И будь что будет.
— Главное – что дело сделано.
— Помимо всех слов.
— И вместе со словами.
Actum est...
Вот она — жизнь — как материал.






С...лужебная часть

( ваша честь )


3. Запоздалые ком’ ментарии

...прошу прощения, но после всего меня чуть не (вырвало). — В такое-то время... и в таком-то месте... Ах, как невовремя...
прямое действие...[27]

  1. Серым по серому я написал в подзаголовке: «маленький мемуар поверх жизни», хотя вернее было бы написать: не «поверх», а «после». И не «мемуар», а «ностальгия», вероятно. Так бы это лучше согласовалось с родительным падежом существительного «оглядываясь назад». И нисколько не «маленький» здесь был бы уместен, а «крошечная»..., потому что степень ничтожности её переоценить трудно даже на фоне всего сказанного ниже. И наконец, совсем не «жизни» должно было бы здесь значиться, а напротив — «бутылки со льдом» (во время катания по ладожскому озеру). В итоге: соединяя всё перечисленное, собственно, и получаем искомую величину: «маленький мемуар поверх жизни». И ни копейкой больше.
  2. И в самом деле, не смею отрицать: потому что здесь приведено очень точное, право, писание: «Nota Beni». При некотором усилии в таком определении, вероятно, можно было бы заподозрить иронию или даже скрытый намёк (собственно, все знают, где здесь скрыта определённая собака). — Но нет. Должен сразу отмести от себя любые подозрения, это не более чем право, писание (я уже сказал). И никакого двойного дна. Всё приведено скрупулёзно и в точности — как в первоисточнике. И даже настоящее примечание взято — оттуда, из него.
  3. Иными словами, это вступление следовало бы назвать немного короче и значительно медленнее, всего в двух словах: «Аспидово покаяние». Но при том (я опасаюсь), это совершенно обесценило бы внутреннюю стоимость моих извинений и сделало бы заранее напрасными все усiлия, направленные как туда, так и обратно. Несмотря на их полную беспочвенность. — Так бы я заметил вместо затравки (Примечание от а в т о р а).
  4. В высшей степени одобряю подобную мотивацию автора и присоединяюсь к ней обеими ногами. Если бы такой результат был достижим в реальности, не сомневаюсь: на земле уже давно настало бы царствие небесное.
  5. Какая-то странная, почти маниакальная настойчивость: подобное поведение может вызвать только недоумение. Тем временем, лично я не вижу здесь ничего невероятного. Если хотя бы немного знать автора означенного эссе про комозитора Г.Гаврилина, то не составит труда понять: он снова издевается. Или пускает дым. — Точнее сказать, «занимается провокаторством и обманом», как и было заявлено в первом акте (окопного) балета. И безо всяких обиняков, со всею возможной правдивостью и прямотой. Мало кто ещё обладал при жизни подобным виртуозным умением. Разве только — после всего.
  6. Вероятно, здесь (была) допущена досадная опечапка (ещё одна): вместо «циклопу» следовало бы читать вполне ожидаемое «циклону». Во всяком случае, так предписывало бы стереотипическое отношение к языковым штампам трафаретного сознания. Однако, если взять в толк специфику текста и его происхождение, возможно, что этот комментарий в корне ошибочен. Подобно тропическому циклопу.
  7. — И в самом деле, уже давно..., очень давно хотелось бы задать вопрос, воздев глаза к нему: «доколе»? Но всякий раз как-то невольно оттягиваешь этот момент, словно бы ещё ждёшь чего-то, словно бы ещё на что-то надеешься, словно бы позабыл старую как мир истинку: «вошедший сюда, оставь», и «не бери»... Потому что результат — в любом случае — будет един во многих лицах: если сам не оставишь, так всё равно — за тебя оставят. И даже разрешения не спросят. Только хуже будет.
  8. Пожалуй, здесь автор выбрал не самое удачное слово, как воробей. Ради точности и удобопонятности общего текста следовало бы сказать не «очень скоро», а — ниже. Именно так: «немного ниже сами увидите». Однако при такой подаче смысл сказанного изменился бы до полной неузнаваемости. А потому я бы не стал здесь больше ничего исправлять. Написанному верить, — во́т что́, значит.
  9. Если говорить начистоту, то я бы (на месте акцептора) не стал воспринимать сказанное буквально. Это не более чем фигура вежливости, слегка опосредованная ради неясности. На самом деле автор отлично понимает, что в его словах (и даже между них) нет ни капли вероятности, ни грана смысла. Только — скрытый заряд сопредельного неуважения, обращённый туда и сюда, в обои стороны.


  10. (не)Прошу прощения за этот напыщенно-нелепый заголовок, который более уместно было бы увидеть где-нибудь в кабинете (министров, с позволения сказать) или, по крайней мере, в общественной уборной имени Урицкого. На самом деле, было бы вернее попросту пропустить его — мимо (желательно, не читая) или же не придавать ему никакого значения. Как было уже сказано значительно выше (причём, много кратно), здесь (ниже) будет помещён всего лишь маленький анекдот, точнее говоря, некий био...графический (в смысле чёткости изображения) курьёз или казус, находящийся на уровне случайного недоразумения или оплошки. И в этом смысле ему, коротко говоря, нет равных. Практически, идеал. Или, возможно, даже эталон..., в определённом смысле слова.
  11. «...о тех ранних годах», к слову сказать, которые по вскрытии оказались (со всех сторон) — поздними. И даже не в том здесь дело, что время «восковой спелости социализма», мгновенно перешедшего в застой и гниение, оказалось образцово-показательной лебединой песней прежней диктатуры на пути к своей следующей реинкарнации. Не вдаваясь в детали, могу только поставить жирное отточие на том причудливом тезисе, что только многослойные (тавтологические или самоотрицающие) явления способны, говоря по сути, породить, как ответ, нечто неочевидное, нелинейно сложное. <...> А любое искуссство, лишённое таковой сложности, мгновенно перестаёт быть искусством, возвращаясь в нижние этажи любой человеческой деятельности.
  12. И сразу же, начиная с первой строки (второй части) автор делает более чем опрометчивые заявления, с позволения сказать. Вероятно, за ними скрывается непреднамеренная ложь, подлог, а также провокация действием. Вот несколько фактов на предложенную тему, — только ради затравки... В 1990-1992 годах, например, В.А.Гаврилин, как перст, неоднократно созерцал меня по телевизеру (государственному), а потому было бы крайне неверно сказать такое: «мы же с ним не только не были знакомы». Чушь... Потому что были, конечно (знакóмы), пускай и заочно. Правда, можно предположить, что мы не общались между собой и не испытывали по этому поводу ни малейшего сожаления, надеюсь. Во всяком случае — я (не испытывал). У него, вероятно, кое-что было. Буквально по мелочи. — Но это уже повод совсем для другой повести...
  13. Именно так, именно там: «в Тюремном переулке». Прошу прощения, но это снова — не шутка, не выдумка и даже не ложь. И в самом деле, странно было бы отрицать очевидное. Волей какого-то бога спец. муз. школа при ленинградской Ордена Ленина государственной консерватории имени Н.А.Римского-Корсакова и вправду «с незапамятных времён» располагается прямо посреди Тюремного переулка. И располагалась она там также в мою бытность учеником, несмотря даже на то, что после (левого) переворота этому переулку было дано гордое имя «товарища Матвеева». К слову сказать, кроме бывшего здания тюрьмы (кое-как переделанного в жилой дом крайне мрачного вида) и спец. муз. школы, в этом переулке располагалось ещё и музыкальное узилище имени Н.А.Римского-Корсакова, а также городской психо-неврологический диспансер. — Впрочем, о последнем всё равно речь ещё последует..., как всегда — ниже (вероятно, пояса).
  14. Именно в тот период я открыл для себя первые ростки (для начала — раннего) скрябинского мира и почти сразу за тем начал зло...употреблять исполнением его музыки, разумеется — «в ущерб» постылой & обязательной пианистической программе. Эффект оказался более чем наглядным: в течение учебного года — репутация первого пианиста на потоке, а по итогам переходного экзамена — скандальное исключение с фортепианного отделения с низшей оценкой.
  15. «Соседнее заведение» — это отдельная песня..., вернее сказать, даже местная легенда непрерывного применения. Таким уклончивым эвфемизмом в спец. муз. школе (при консерватории) обозначалось уже единожды упомянутое всуе массивное блочно-панельное здание городского психо-неврологического диспансера. Оно и впрямь находилось буквально рядом, по соседству. При определённом желании из некоторых классов на верхнем этаже можно было полюбоваться на некоторые особенности плановой больничной архитектуры брежневских времён. Впрочем, почему я сказал: «было»? Встроенное на месте пустыря, расчищенного немецкими бомбардировками 1942 года, оно и по сей день изрядно украшивает виды Тюремного переулка, буквально нависая над окружающей действительностью. И разумеется, совсем не просто так педагоги и директор вставляли в свою речь «соседнее заведение», но ради доброй шутки..., воспитательного значения. Со времён постройки диспансера, в стенах спец. муз. школы укоренилась хорошая традиция: расцвечивать сухую канцелярскую речь местными фразеологическими оборотами..., исключительно ради педагогического эффекта. А потому, погрозив пальцем ученику за какой-нибудь существенный проступок, учителя, завучи и, в особенности, директор — нередко указывали тем же пальцем в сторону «соседнего заведения». Мол, туда захотел отправиться, братец? Скатертью дорожка! — Впрочем, в случаях лёгких и несерьёзных, когда проступок был не слишком значительным или настроение административных работников позволяло проявить остроумие, в качестве фигуры речи проскальзывало более благодушное: «видимо, ты сегодня ошибся дверью»..., или «не перепутал ли ты нынче адрес»?.. Особенное внимание уделялось и тому двусмысленному факту, что ближе всего к школе (в том же здании) находилось одноимённое музыкальное училище, заведение рангом ниже. Для начала, грозили выгнать туда. Вторым по степени соседства значился упомянутый диспансер, по профилю своему тоже весьма родственный к музыкальному искусству. Но важнее всего был тот непреложный факт, что здание консерватории, желанная цель (почти) для всех учеников десятилетки, хотя и было весьма недалёким, однако, расстояние до него многократно превосходило близость как училища, так и диспансера. Как следствие, в сознании школьников прочно укоренилась мифологическая картина мира, в которой для высшей цели попадания в материнский ВУЗ было необходимо пройти в узкой щели между Скиллой и Харибдой двух «соседних заведений», среди которых была зажата наша десятилетка. — Впрочем, оставим эту тему без развития..., как говорил один мой старый приятель. Кажется, она слишком далеко торчит за границы обсуждения.
  16. Вспоминая то «прекрасное далёко», честно говоря, до сих пор не могу избавиться от выражения идеального недоумения на лице. — Неужели такое было? В самом деле. И не просто — было, но — со мной!.. Уму непостижимо, что за дивная картина памяти предстаёт перед мысленным взором. Посреди славной истории советской педагогики, да и не просто посреди, а в её отборном изразце: ведь не глубинка же какая-нибудь, а центр страны, город Ленинград, Крюков канал, Тюремный переулок, специальная элитная школа при Консерватории, и вдруг — такое!.. Даже самому не верится вспомнить столь экзотический текст и контекст, внутри которого мне приходилось жить годами. Буквально: годами. Какие потрясающие слова выплёвывал, даже вылаивал мне в лицо директор школы, его перекошенное раздражением лицо, цепкие злые глазки из глубоко провалившихся глазниц, намеренно сверлящие меня в упор: выдержит или не выдержит? Буквально месяц назад..., со стыдом и ощущением бреда, вытащил из памяти и рассказал одну из этих сцен, недостойных произнесения. И это говорил «учитель»?.. Не надсмотрщик концлагеря, не следователь НКВД, не живодёр из зондеркоманды... Невероятно. Но ведь было... Было. Разумеется, повторять не стану.
  17. Но увы, подобными наклонностями я никогда не мог похвастаться. Скорее, напротив. Мои сношения с внешним миром постоянно отличал какой-то странный налёт брезгливости, когда любое предложение «сыграть по общественным правилам» или провокация на ответную агрессию натыкалась на — обструкцию, немедленный «уход внутрь себя». Помню забавную историю «мести», когда после очередного моего «выступления» против гнилой среды, классный руководитель выставил мою кандидатуру в школьный комитет комсомола, «вот, поработай, раз уж ты здесь такой умный...» — В качестве ответа я принёс эпатажную бумажку, в которой было написано следующее: «беру санитарный самоотвод, не могу баллотироваться в коллективный орган по причине слабого иммунитета».
  18. Нет, это вовсе не фигура речи. Моей любимой настольной книгой в те времена был «Материализм и эмпириокритицизм» Ильича, понимаемый исключительно в демагогическом и дидактическом разрезе. Он дал мне все необходимые азы полемики «с врагом» (равно идейным и безыдейным). И в самом деле, поведение было отвратительным. «Без лишних опасений за свою будущность» (как и полагается отчаянному подростку), я позволял себе издеваться над царившей тогда «марскисистско-ленинской идеологией», в том числе, и прямо на уроках, вступая с учителем в открытые пререкания, философский спор или (что случалось значительно чаще) вставляя в его «лекции» регулярные шпильки (чисто, в ленинском ключе, с необходимой «критикой слева и справа»). Класс осуждающе смеялся, меня порицали или наказывали, поведение не менялось. В результате: со скрипом сохранялся какой-то сюрреальный статус кво — исключительно благодаря опухшему гангренозному времени последнего брежневского застоя. — «Всерьёз» мной заниматься никто не захотел. «Сдать» меня куда положено добровольца не нашлось. А обычные меры «школьного воспитания» действовали как мёртвому припарки. На том, значит, и остановились, — не столько по доброй воле, как думается, сколько вследствие обычной обывательской лени, дряблости и полного отсутствия творческой инициативы масс. Поздний социализм (подстать своему брюзглому вождю) характеризовался почти тотальным превращением так называемых «советских людей» в обычных мещан, озабоченных только своим размеренным нормативным существованием.
  19. С бесконечным удивлением и такою же благодарностью я вынужден подтвердить, что приведённое сочетание слов ни в малейшей степени не является моей выдумкой. В самом деле, брежневские времена продлили существование в ветеринарном институте потрясающего с точки зрения гносеологии факультета: «болезни рыб и пчёл». Впервые услышав об этом дивном явлении, я навсегда остался его восторженным поклонником: с почтительного расстояния, разумеется. — Что поделаешь, девичья причуда плановой социалистической экономики.
  20. Тем более, что и цели такой не было. Повторю ещё раз: моя увертюра носит сугубо вынужденный характер, и даже насильственный. Потому что вне контекста, мизансцены и декораций, нарисованных щедрыми мазками (Коровина), маленький анекдот про Гаврилу Гаврилина не имел бы ровно никакого смысла. А если бы даже имел, то, опасаюсь, совсем уж «не тот».
  21. К слову сказать, весьма отчётливое понимание собственной неуместности и невозможности дальнейшего существования среди человеческой среды было отнюдь не умозрительным, и не эфемерным. И прежде всего, оно привело к осознанному решению отбросить все варианты будущей профессии, хотя бы минимально связанные с естественными науками, поскольку учёная среда отличается ещё большей жёсткостью клановых принципов и внутренним коллегиальным регламентом, не предполагающим столь причудливых отступлений от общей нормы. Попросту говоря, из научной среды подобного «протестанта» вышвырнули бы в два счёта. Да ещё и с волчьим билетом.
  22. Вероятно, автор здесь имеет в виду характе́рно-хара́ктерный телевизионный фильм-балет «Анюта» на чеховскую тему в исполнении гротескной московской пары Васильев-Максимова. Как «дополнительное доказательство» стороны обвинения, он был впервые показан по телевидению аккуратно в мае 1982 года. Совпадение налицо.
  23. Честно говоря, сегодня (спустя почти сорок лет) я даже самому себе с трудом мог бы ответить на вполне резонный вопрос: и с какого потолка взял я всё это неземное богатство? Теряюсь вспоминать: была ли у всей этой сказки хотя бы какая-то реальная основа? Говорили ли мне что-то про него какие-то знакомые? Доходили ли какие-то смутные слухи? Или всё это была чистая картина, взятая из внутренних запасников — исключительно по потребности, чтобы хоть как-то скрасить безрадостную панораму нависающего вокруг враждебного мира? — Сегодня и завтра я не отвечаю на этот вопрос..., вернее сказать, отвечаю — исключительно молчанием. И не потому, что не знаю ответа, но затем только, что теперь любой ответ не имеет ни малейшего смысла.
  24. Нужно сказать, что подобный стиль в поздние советские времена не только считался вполне безвредным и легальным, но даже и приветствовался, что дополнительно придавало ему неприятный оттенок «дозволенного конформизма». До такого неприкрытого убожества, к примеру, тридцатью годами раньше довели «раскулаченного» и сосланного композитора Мосолова. Однако другой местный авторитет Свирид Свиридов (только что упомянутый всуе) оказался таковым уже вполне добровольно, — что называется, по велению своей нижней половины натуры. Да ведь и не он один. Милая обывательская традиция в музыке (прежде всего, советской) почти без перерыва цвела мах(е)ровым цветом во все времена. Перечислять ради полноты картины всех прочих Хренниковых в лице Дзержинско-Кобелевских и Богданово-Березовских нет ни малейшего желания. Кроме простой констатации факта: гаврило-гаврилинская музыка была хотя и не худшей, но вполне вписывалась в их нестройные ряды.
  25. Разумеется, в преферанс, во что же ещё?.. Хоть я и не брал в руки игральных карт (и даже в голову), но отрицать гаврилину суть не посмею... Тем паче, если принять во внимание прямой смысл... и особенно — прямое действие этого слова... Думаю, дальше можно промолчать, п’оставив на память только партикулярное двоеточие « : »
  26. Что за дурацкий способ выражаться?.. И вовсе не «каким-то боковым слухом» дошли до меня те вести, а самым что ни на есть обыкновенным, через городскую радиоточку, которая в те (незапамятные) времена ещё находилась в моей маленькой квартирке. Нетрудно догадаться. Как всегда, это было сообщение в древнейшем человеческом жанре, который я по сей день называю коллективным «собачьим воем».
  27. Само собой, я не (у)слышал и сотой части того бреда, что несли в тот год (последний год прошлого века) друзья и знакомые покойного. Но в том-то и фокус, что даже двух слов... оказалось (бы) вполне достаточно (для того, кто имеет ухо... среднее). — Между тем, их было отнюдь не два, а значительно больше... И все они, как на подбор, оказались жёваными. Не иначе, как из того вечного, не раз подержанного набора банальностей, который даже во «вторые руки» не годится. Не говоря уже о третьих...



4. Излишние ис’ сточники


  1. 1,0 1,1 Михаил Савояров. «Слова», стихи из сборника «Оды и Пароды»: «В краю родном» Майкову (1906)
  2. ИллюстрацияТатьяна Савоярова, «Похищение», масло, холст, 2011 год; Tatiana Savoyarova, «Entwendung», Centre de Musique Mediane Art Gallery, Russia, Saint-Petersbourg, 2011. — Catalogue No.116-х: «Portrait of Connue». & Leo-Narden.
  3. С.Кочетова. «Юрий Ханон: я занимаюсь провокаторством и обманом» (интервью). — Сан-Перебург: газета «Час пик» от 2 декабря 1991 г.
  4. 4,0 4,1 Юр.Ханон. «Альфонс, которого не было» (издание первое, «недо’работанное»). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки» & «Лики России», 2013 г., 544 стр., ISBN 978-5-87417-421-7.
  5. 5,0 5,1 Юр.Ханон «Чёрные Аллеи» или книга-которой-не-было-и-не-будет. — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г.
  6. Юр.Ханон. «Как-будто ниоткуда» (из первого триптиха). Ювенильная тетрадь (I). — Сан-Перебург. Центр Средней Музыки, 1981 г.
  7. братья Гримм (перевод П.Н.Полевого). «Das tapfere Schneiderlein». — Из цикла «Детские и семейные сказки». Опубликовано в 1815 г.
  8. А.А.Ахматова. Собрание сочинений в 6 томах. — Мосва: Эллис Лак, 1998 г. — «Мне ни к чему одические рати...» (1940)
  9. 9,0 9,1 Иллюстрацияизвестный копоситор В.А.Гаврилин. Архивное фото в личной квартире возле рояли (скорее всего), ~ начало 1990-х, последний период жизни, вероятно.
  10. 10,0 10,1 В.И.Ленин. «Партийная организация и партийная литература». — ПСС (5-е издание), том 12, стр.102. — М.: Издательство политической литературы, 1967 — 1981 гг.
  11. Юр.Ханон «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г.
  12. 12,0 12,1 «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г.
  13. Иллюстрация — Африканский ушастый гриф (Torgos tracheliotus) & Африканский марабу (Leptoptilos crumeniferus) 29 august 2008, Republic of Singapore.
  14. Н.А.Римский Корсаков. «Летопись моей музыкальной жизни» : Глава XII. 1873—1875 гг. — М.: Государственное издательство. Музыкальный сектор. 1928 г.
  15. Дм.Губин, «Игра в дни затмения» (Юрий Ханон: интервью). — Мосва: журнал «Огонёк», №26 за 1990 г. — стр.27
  16. Л.К.Чуковская. «Прочерк». — М.: «Время», 2009 г.
  17. 17,0 17,1 Эр.Сати, Юр.Ханон. «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Сан-Перебург: Центр Средней Музыки & изд.Лики России, 2010 г. — 682 стр.
  18. Юр.Ханон. «Не современная не музыка» (интер’вью). — Мосва: жернал «Современная музыка», №1 за 2011 г.
  19. Иллюстрация — некий копозитор 10 лет спустя, перед пересадкой Trichocereus scopulicola (лысый природный эхинопсис из Чили). — Сан-Перебур, 5 апреля 2010 года (завершая «Ницше contra Ханон»).
  20. 20,0 20,1 Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (лучшее из худшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г.
  21. Л.П.Крысин. Толковый словарь иностранных слов (под ред. Л.П.Крысина). — Мосва: Русский язык, 1998 г.
  22. Юр.Ханон, «Мусорная книга» (том первый). — Сана-Перебур. «Центр Средней Музыки», 2002 г.
  23. Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус. «Два Процесса» или книга без-права-переписки. — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2012 г. — изд.первое, 568 стр.
  24. Л.Н.Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое издание, том 23 (произведения 1879-1884 гг.), стр.97 — «Исследование догматического богословия», глава IV.
  25. Юр.Ханон «Неизданное и сожжённое» (навсегда потерянная книга о навсегда потерянном). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2015-2016 г.
  26. М.Е.Салтыков-Щедрин. «История одного города» и др. — Мосва: «Правда», 1989 г.
  27. Иллюстрация — Eine russische mädchen erbricht sich nach dem Konsum von zu viel Fick, — новое время, XXI век, ещё один знак сугубой тщетности всех человеческих устремлений.



5. Литтера’тура   ( предпоследняя, вероятно )

Ханóграф: Портал
Yur.Khanon.png

Ханóграф: Портал
NFN.png



6. См. так’ же

Ханóграф : Портал
MuPo.png

Ханóграф: Портал
EE.png



см. дальше



Red copyright.png  Все права сохранены.   Red copyright.pngAuteurs : Юрий Ханон & Yuri Khanon.   Red copyright.png   All rights reserved.

* * * эту статью может исправлять только один из авторов.

— Все желающие дополнить или поправить, — могут вызвать человека и передать исправления ему лично...

* * * публикуется впервые : текст, редактура и оформлениеЮрий Хано́н.


«s t y l e t  &   d e s i g n e t   b y   A n n a  t’ H a r o n»