Максим-Бенжамен Жакоб (Эрик Сати. Лица)
...Вы спрашиваете меня про «Аркёйскую школу»?.. Извольте. Она состоит из четырёх молодых музыкантов: Анри Клике-Плейель, Роже Дезормьер, Максим Жакоб и Анри Соге. Я имел честь впервые объявить эту группу в лекции, которую читал в Коллеж де Франс 14 июня. Их успех много превзошёл мои надежды, которые <тоже> были весьма велики... к
Начнём, как водится, с небольшой облигатной справки для недужных и непросыхающих... <...> не буду скрывать, несопоставимость явления и объёма монографии была, пожалуй, основным фумистическим фактором, заставившим меня поработать над этой милой изюминкой... размером с голову бегемота (который очень скоро утонет где-то в районе Ждановки). Почему?.. Надоело объяснять. — Примерно по той же причине, по которой в ханóграфе нет и этой статьи, огрызок которой вы сейчас читаете (с важным видом). Думаю, здесь вопросы излишни. Учитывая почти полувековую отрицательную практику полной бесперспективности диалога с бес...сознательной популяцией Homos apiens, автор «Малой аркёйской книги» с полным правом может объявить себя окончательно «непримиримым», а также вне...конвенциональным типом и, как следствие, более не вступать в коллаборацию с оккупантами & прочим человеческим субстратом, существующим только здесь и сейчас. А потому (вне всяких сомнений), и не стóило бы труда совершать ещё одну отдельную работу, оформляя, выкладывая или, тем более, публикуя (если говорить о книге) названный текст в публичный доступ, чтобы сообщить некоему не’определённому числу типов, пожизненно пребывающих в состоянии неконтролируемого автоматического сна, что они кое-что якобы читали про эту существующую и несуществующую одновременно (как господь Бог) «Аркёйскую школу» и её проекции на своих отдельных у...частников. Всё это вместе взятое не имеет для них ни малейшей ценности, ни такого же смысла... после всего (и пускай дальше играют мячиком из наличности в свой дегенеративный футбол). Вероятно, ради определённости можно было бы ещё и оставить на поверхности почвы круглую печать (такой же круглой калоши), однако даже и этот поступок слишком очевидно не стóит труда... — И в первую голову: всё-таки тридцать лет — изрядный срок. А потому имя и фамилия «современного композитора» в 1895 и 1925 году имели весьма чувствительные различия. Начав (лично) с месье Равеля и Дебюсси, когда они ещё не были ни «Равелем», ни «Дебюсси», постепенно мельчая, она потихоньку доехала — до известных «шестёрок» (Онеггера, Мийо, дурачины-Пуленка и проч.), а следом за ними, разумеется, до телятины Соге и «даже» Жакоба пополам с Клике-Плейелем (список не полный, разумеется). В промежутке между первыми и последними, как нетрудно догадаться, неминуемо находилось и — онó..., я хотел сказать, главное действующее лицо. А именно: мсье Сати (или Сади́, как он не брезговал уточнить..., иной раз) и ещё раз напомню на всякий случай (как старый недоброжелатель минимального минимализма), что эта дряблая страничка, полная лирических от(ст)уп(л)ений, объявилась здесь, на этом месте отнюдь не ради красного словца: фундаментальные хано’графические исследования о поздних (послевоенных) годах Эрика (включая «Аркёйскую школу» и её отдельных персонажей, вестимо) на данный момент провели в режиме тлеющей публикации более десятка (пяти, двадцати, ненужное вычеркнуть) лет, пребывая в почти готовом для употребления состоянии (не пересоленные, не пересушенные и даже не пережаренное). Представляя собой классический пример нео’публикованной монографии (opus posthume) исполинского размера..., или навязшего в глазах redlink’а (красной ссылки) более чем с полусотни страниц ханóграфа, они долго и терпеливо ожидали, что в какой-то момент рвотная реакция на обычное человеческое свинство у этого автора хотя бы немного притупится, а в окружающем мире появится хотя бы крошечный проблеск при’личного поведения, чтобы можно было кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, видном предмете натурально-философского сати’еведения. Поскольку... слишком уж необычен по подаче и уникален по содержанию был этот материал..., чтобы пренебречь его возможным присутствием. ...типичный провинциал с комплексом провинциала, его можно было бы назвать «французиком из Бордо»..., если бы не яркое происхождение (налицо) и такое же лицо. Максим Жакоб родился в ортодоксальной еврейской семье, и в четырнадцать лет имел именно такой вид: четырнадцатилетнего еврейского мальчика с замашками начинающего денди. Напрямую к Равелю («пресыщенному щёголю») ему бы идти в такой-то упаковочке, а не к Сати!.. — Впрочем, между этих двоих мэтров он выбрал — третьего (исключительно, из «своих»). И не промахнулся. Дариус Мийо не только запомнил (причём, до конца жизни) четырнадцатилетнего Максика (с таким-то похожим набором из имени и фамилии), но и совершенно искренне восхитился его «Протеем» (le Protée), признав «за своего»: попадание в яблочко. но нет, надсадный мир не терпит исключений. Не случилось их и на этот раз, чтобы не сказать — совершенно напротив. Число мелочных небрежений и прочего свинства постепенно дошло до степени совершенно нетерпимой. И даже более того... В этом мире, полностью лишённом какого-либо признака умысла, не случилось ничего, даже близко похожего на просвет. Скорее, напротив... И вот, actum est, дело кончено, — можете умилённо прослезиться, расписаться в ведомости & получить на руки классический суррогат, залитый щедрым слоем консервного формалина. Здесь и сейчас перед вами (выложен) очередной огрызок того, что вполне могло бы быть, но теперь не будет, исчезнет без возможности восстановления. На месте объёмистого текста с массой уникальных деталей (нигде ранее не упоминавшихся) и главное, с той степенью проникновения в предмет, которая встречается в литературе только в качестве исключительного исключения..., короче говоря, на место того текста, который собирался здесь (и не только здесь) разместиться, осталось только скупое напоминание. Напоминание об очередной (вне)системной вещи (нескольких вещах), которые имели отношение далеко... (и очень далеко) не только к так называемой музыке, Аркёю, школам или их ком’озиторам, но, прежде всего, к вашему миру в целом (под объективом мелкоскопа), — взятому от подошвы до кисточки хвоста. Скудная история навыворот: наподобие, скажем, того Альфонса, которого не было. Теперь он якобы есть, вопреки всему и всем. В отличие от всех прочих, которых не было и не будет... Но и только. Дорогой Месье. Я знаю Вас немного больше, чем Вы предполагали: Мийо мне много говорил о Вас. Да. Так было. Я буду очень счастлив встретиться с Вами. Нам есть, о чём потолковать, я вижу. Да. <...> Если же (также вопреки всему) у кого-то из проходящих мимо ренегатов или апологетов появится мало-мальски отчётливое или даже навязчиво оформленное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить о...публикацию этого немало...важного генетического материала (если его ещё можно назвать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу не...посредственно к (дважды) автору, пока он ещё здесь неподалёку, на расстоянии вытянутой руки (левой). Между тем..., я рекомендовал бы не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать (его) в чёрный ящик. Лавочка довольно скоро прикроется, а затем и совсем закроется..., причём, «бес’ права переписки». — И тогда... уже никаких школьников (кроме неограниченного числа братьев-иезуитов, вестимо). Только спущенная сверху жвачка третьей ректификации (которую вы все и так имеете здесь и сейчас в неограниченном количестве... & будете иметь впредь). Это я вам обещаю... Встреча с этим Сати оказалась совсем не тем, что можно было ожидать. Недоумение, ошеломление, замешательство. Поначалу Максим и Бенжамен (они обои втроём) подумали, что здесь какая-то осечка: попросту ошиблись адресом. Или промахнулись мимо носа. На всякий случай пришед на десять минут раньше по указанному (с..выше) адресу улица Астор(г) 29, около изд(ев)ательства «Руар & Лероль», — на месте знаменитого богемного комозитора, эпатажного & авантажного «мэтра новой музыки», их ожидал какой-то невзрачный мелкий чиновник в пенсне, шляпе-котелке и слегка помятом деловом костюме с крахмальным воротничком. Почти идеальный бюрократ, разве только с каким-то подозрительно-ехидноватым выражением поверх лица. И тут же второе ошеломление..., когда этот странный чиновник — открыл рот и сказал первую пару слов. — Но чтó это было за слова!.. И чтó за интонация... Чёрт! (не дать ли поскорее задний ход). — С Мийо-то всё было куда проще...
| ||||||||||
