Фигляры (Эрик Сати)
Перечисляя работы, кое-как связывающие Сати с Леон-Полем Фаргом, можно загнуть всего четыре пальца. 1. «Бронзовая статуя» (одна из трёх мелодий 1916 года); 2. несостоявшиеся «Ароматные ноктюрны» (сборник пьес для фортепиано с рисунками Стерна); 3. ничуть не более существующие «Три фарса Табарена» (в сотрудничестве с Фаргом и Жаном Копо); 4. маленький цикл 1923 года из пяти крошечных песенок «Ludions» («Фигляры», на дурацкие стишки Фарга), из-за которого, собственно, автор стихов в скором времени сделался абсолютным «вонючкой» & «говноедом». к
Ради вящей (и пущей) точности нужно было (бы) добавить, что сами «Засушенные эмбрионы», равно как и зачем-то упомянутые тут «Дряблые прелюдии для собаки» в концерте не фигур(иров)яли. Поскольку программа состояла исключительно из вокальных сочинений (Сати-Ханон), <включая, между прочим, поздних «Фигляров» — и всё исполнялось впервые на русском языке и впервые в Советском Союзе>. Кроме того, я очевидно пожадничал (в кои-то веки дорвался до Сати, что называется!..) — И безо всяких «дряблых прелюдий» программа концерта была настолько плотно составлена, что прямо по ходу мне пришлось ощутимо сокращать и выкидывать из дирижабля весь возможный балласт (только свои опусы, конечно, не Сати). на всякий случай напомню ещё раз (а затем и ещё раз, пользуясь репутацией известного ошкуривателя минимального минимализма), что в истерической, а также натур-философской и тавтологической ретро’спективе (оглядываясь на зад) тема «Фигляров» для женского голоса и оргáна или фортепиано (1923 год), была поднята основным автором этого ханóграфа 13 мая 191 года (ещё в Советском Союзе) на юбилейном концерте «Сати-Ханон: засушенные эмбрионы» в лени’градском Доме архитекторов (ул. Большая Морская), где при аншлаге впервые в СССР-России были исполнены вокальные сочинения Эрика Сати (к тому же, впервые на русском языке). Вокальный цикл «Ludions» тогда был выдан публике целиком (все пять песен). Кроме того, тема «фигляров» также встречалась в таких фун’да...ментальных работах об Эрике Сати и его окружении как «Воспоминания задним числом», «Малая аркёйская книга» и «Три Инвалида» (список, как всегда, далеко... не полный). Однако здесь придётся остановиться и поставить жирную точку в середине строки● А далее сократим, — как сказал бы наш дорогой Альфонс. ...Дорогой Друг. Ты заставил меня удивляться свыше всякой меры. какие уж тут, к чорту, «фигляры» (когда давно пора уж кости собирать). После всего, спустя ещё 35 лет..., особенно, если дать себе малый труд учесть почти полувековую отрицательную практику полной бес’перспективности диалога с бессознательной популяцией Homos apiens, этот автор с полным правом может считать себя «непримиримым», а также вне...конвенциональным типом и, как следствие, не вступать в коллаборацию с оккупантами & прочим человеческим субстратом, существующим только здесь и сейчас. А потому (вне всяких сомнений), не стóило бы труда совершать столь нетривиальную работу, оформляя и выкладывая названный ниже (выше, правее) текст в публичный доступ, чтобы сообщить некоему условному числу типов, пожизненно пребывающих в состоянии неконтролируемого автоматического сна, что они кое-что якобы читали про этих странных «фигляров», «водолазов» или «утопленников святого Эрика», не имеющих к ним ни малейшего отношения, — тоже после всего. Вероятно, ради определённости можно было бы ещё и оставить на поверхности почвы круглую печать с надписью «не кантовать», однако и этот поступок имеет смысла ничуть не более, чем все прочие, вместе взятые... <...а ещё какие-то странные «Фигляры» на стихи Фарга. Да.> Того сáмого Фарга, который ещё до конца года продолжал пыхтеть как «насос» и ругаться в адрес Сати самыми плоскими словами, бедолага. Дядюшка Альфонс говорил в таких случаях : «глуп как сенатор». Смешно сказать, но ведь несколько раз Фарг специально приезжал в Аркёй только ради того, чтобы в моё отсутствие подсунуть под мою ветхую дверь ругательные записочки... и ещё раз напомню на всякий случай (как старый отбеливатель минимального минимализма), что это почти лирическое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не просто так: фундаментальное ханографи́ческое исследование о природе & породе «Ludions» Эрика (написанных за два года до смерти) провело в режиме тлеющей публикации более трёх десятков лет (с тех самых пор), пребывая в готовом и почти законченном состоянии (не пересоленное, не пересушенное и даже не пережаренное). Представляя собой классический пример нескромно рдеющего среди текста redlink’а (красной ссылки) более чем с двух десятков страниц, оно долго и терпеливо ожидало, что в какой-то момент рвотный рефлекс у их автора притупится до такой степени, что можно будет просочиться сквозь его пальцы и кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, курьёзном предмете этико-эстетического сати’еведения (через призму, как минимум, хомолóгии). Поскольку... слишком уж экстремален и непропорционален был этот материал про «фигляров Святого Эрика»..., чтобы пренебречь его возможным присутствием. Даже здесь, в этом утлом мире картезианских водолазов, где любое присутствие излишне... Иногда целыми часами напролёт он <Эрик Сати> до изнеможения изводил своих маленьких приятелей-учеников, начиная от «мерзавца» Кокто и кончая «большим дурачком» Пуленком, виртуозно передразнивая и перевирая едва ли не каждую сказанную (перéвранную) фразу, коверкая слова или произношение до неузнаваемости, жонглируя бессмыслицей, кидаясь полуфразами и играя выразительными выражениями, пока они, наконец, не потеряют остатки выражения... и соображения. — Языком. Руками. Лицом. Иногда даже носом. Это дело у него называлось «конча́ть слова́», — если понимаете. И было бы наивным предполагать, что выдумывая (из глубины маленького сознания) или точно так же давая скоромные клички своим музыкальным «трюкам», Сати переставал заниматься им же..., этим древнейшим искусством (или ремеслом)... Или переставал быть самим собой, «невозможно-невозможным Эриком». сегодня не трудно подытожить и подвести баланс. Как видно, фиглярской сенсации не случилось, и даже напротив. Число небрежений и прочего мелочного свинства в окружающих де’корациях дошло до степени нетерпимой. И даже более того... И вот, actum est, дело кончено, — можете умилённо прослезиться, расписаться в ведомости & получить на руки классический обмылок, залитый щедрым слоем производственного формалина. Здесь и сейчас перед вами (выложен) очередной остаток высоко-тавтологического уровня, поскольку он, в свою очередь, представляет собой не более чем дряблую страницу, высосанную из одного пальца и ещё трёх других таких же страниц. Нет сомнений: последний результат заслуживает всеобщего удовлетворения. На месте полно...ценного текста, который вполне мог здесь (и не только здесь) быть. И не просто полноценного, но открывающего такие детали, грани и обстоятельства «сати’ерического гербария», которые никому прежде (и впредь) ни разу не приходили в голову (подобно тому, как это произошло с опубликованными «Автоматическими описями дел»). Потому что значение одной этой страницы пяти «Ludions», благополучно избежавшей публикации — переоценить невозможно (несмотря на всю его видимую, внешнюю локальность). Как системный продукт, взятый через призму диалога двух непростых художников (инвалидов, несомненно), имеющий отношение далеко... (и очень далеко) не только к так называемой музыке (Эрика), но и к вашему миру вообще. Снизу доверху и слева направо. Наподобие, скажем, того Альфонса, которого не было. Но он, в результате, появился, отнюдь не фиглярский и не утопленник (сделаем такой вид). Вопреки всему и всем. И даже вопреки фарисействующим «Ludions»ам. Ну да, «Ludions»..., — конечно, «Ludions». Какие тут могут быть сомнения... Но всё не так. И прежде всего, их не пять, этих песенок. Не пять, но восемь (последнее не так трудно пересчитать по пальцам пяти рук, начиная с пресловутой мадам Адриен Монье и кончая — Вольфгангом Амадеем Гёте). Начать хотя бы с того, что «картезианские водолазы» тут решительно ни при чём. И даже «весёлые утопленники» здесь и не ночевали. Но зато есть редкая возможность немного пошарить (ногой) в темноте под стулом и выудить оттуда если и не ключ, то хотя бы — ключевое слово. Даже несколько слов, одно другого краше. В конце концов, не будем забывать: из чего состоит настоящее искусство (не исключая, впрочем, и поддельного). Пятая строка. «Тиллибет, мон ти фи-фи!» — «Маленький Меркурий в соломенном шлеме». — «Potassons» (и кошачья песня, поверх всего). Далее следы теряются в бурьяне. Написано неразборчиво, карандашом, полустёрто. Почерк Сати резко переходит в незнакомую руку (скорее всего, женскую). — «Ты так прелестна, моя Сильвия...» Или вóт ещё, немного ниже: «Дорогая Анриетта, я Вас жду в саду до сада!..» — Нет. Не могу не прерваться на обед. Если же (также вопреки всему) у кого-то из проходящих мимо ренегатов или апологетов появится отчётливо или навязчиво оформленное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить выкладку этого немало...важного генетического материала (если его ещё можно назвать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу не...посредственно к (дважды) автору, пока он ещё здесь, и даже на расстоянии вытянутой руки (левой). Между тем..., я рекомендовал бы не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать (его) в чёрный ящик. Лавочка довольно скоро прикроется на пере’учёт, а затем и закроется насовсем, окончательно и бес’поворотно..., к тому же, «бес’ права переписки». — И чтó тогда?.. уже никаких «весёлых утопленников», кривляющихся под водой (или на её поверхности). Сплошная жвачка третьей ректификации (которую вы все и тáк имеете в неограниченном количестве). По каковому предмету примите мои очередные поздравления и подарки... Дорогой Очаровательный Друг.
| ||||||||||
