Ляпсус (Натур-философия натур)

« Малый ляпсус     от большой ошибки » автор : Юр.Ханон ← Рвота..., как первоисточник Самодержавие, православие, лебеда → Ханóграф: Портал маленькая  ОШИБКА  по-крупному ( карликовый этюд памяти местного субстрата )   Маша, Маша, что за ляпсус, Ты беременна опять...   ( Михаил Савояровъ ) Yi Am  ( lapsus calami ) Чтобы не ошибиться с первого же слова..., для начала скажем коротко. — К примеру, для тех, кто не умеет читать..., не говоря уже о чём-то большем... Ля́псус (от латинского lapsus : падение, оплошность, ошибка, провал) — в современном русском языке под этим словом разумеют случайную или (очень редко) намеренную промашку, упущение, оговорку, проскользнувшую на письме или в устной речи, а иногда, впрочем — внутри себя, в воспоминаниях или размышлениях. Как правило, подобные накладки случаются непроизвольно, по инерции — к примеру, в спешке, по рассеянности или от волнения. Впрочем, нередко ляпсусы имеют комический или анекдотический эффект — а потому могут «возникать» намеренно (по-актёрски, по-шутовски), из чистой услужливости или желания насмешить. — «Попасть пальцем в небо»... «Споткнуться на ровном месте»... «Случайно сесть мимо стула»... «Нести ложку в ухо»... — всё это несомненные ляпсусы, хотя и без слов (почти как у Мендельссона). Между прочим, далеко не худший вариант... Скажем — так. В устной и письменной речи последних двух веков слово «ляпсус» (несмотря на своё звучание: слегка жаргонное, игривое и вульгарное) имеет пометку «книжное». И здесь (как в жизни всякого сапёра) запрятан ещё один маленький подводный ляпсус — так сказать, с поворотом и винтом. Впрочем, об этом — ниже (как и всегда в подобных случаях). В современном языке (хотя вернее было бы говорить о литературе, конечно) ляпсусы употребляются в четырёх или пяти основных смыслах: как оговорка, описка, обмолвка, а также внезапный провал в памяти или поведении. Кстати сказать, приведённые значения находятся в полном соответствии с латинской книжной традицией, где всегда выделяли:   — lapsus linguae — ошибка языка, оговорка,    — lapsus calămi (иногда lapsus pennae) — ошибка пера, описка, реже помарка,     — lapsus memoriae — ошибка памяти, аберрация, склероз. Со всей серьёзностью фунда’ментального подхода, в классическом психоанализе едва ли не все перечисленные (с)выше ошибки рассматриваются как ценные проявления парапраксии, смежные со сновидениями и галлюцинациями. Подобные случаи безопасного вторжения подсознательного в повседневное поведение несут в себе скрытую (образную) информацию, а потому — систематически толкуются как диагностические признаки или ценные следы скрытой психической деятельности. Подобно поплавку на поверхности воды, ляпсус (якобы) слегка рассказывает психоаналитику о том, что происходит в тёмной глубине или даже — на дне внутреннего водоёма... — Сначала преврати свою жизнь — в слово,     а затем уж можешь делать из неё — всё что угодно... :58 — Юр.Ханон, «Альфонс, которого не было» Из старого латинского языка римской империи — поначалу из уцелевшей античной литературы, а затем — через международный лексикон церковников и учёных, ляпсус (слово простое, яркое и звучное) проник почти во все известные языки..., не считая также и нескольких неизвестных (как всегда). И всё же, осмелюсь заметить, ни один принцип не обладает свойством универсальности (разве что, кроме этого одного). Возможно, так получилось в результате прямого действия, что посреди словарного запаса русских людей имперский «lapsus» старого Рима приобрёл несомненную местную специфику и стал выглядеть почти гротескно, на подобие матрёшки или валенка, — так сказать, с примесью излишнего национального колорита. И прежде всего, так получилось в результате вмешательства элементарной фонетики, несущей в себе тяжесть (а то и лёгкость) соседних аллюзий (смыслов и бессмыслиц), которые раз за разом выпрыгивали из речевой памяти всякого, кто его произносил, читал или слышал. И здесь, паче чаяния, откуда-то снизу возникает совсем другая тема, которую мне придётся начать сызнова... Как если бы я допреж — ещё ничего не говорил... Или напротив: говорил, но ничего не сказал. Маленькое продолж-жение..., для тех, кто имеет наклонность... В основание этого мира положена ошибка. Там она и лежит..., — до сих пор.    ( Юр.ХанонЪ ) Чтобы не ошибиться со второго же слова..., скажем немного длиннее, ради продолжения.... — К примеру, для тех, кто хотел бы бросить взгляд куда нельзя, совсем нельзя..., или не очень можно...   — по-латыни,  если желаете Lapsus ... Tanatos ...и прежде всего, засовывая свой нос на исключительную территорию тотальной ошибки, латынь — это не совсем то же самое, что русский язык..., равно как и Римская империя, скажем прямо, слегка отличается от Советского союза... И прежде всего, не «ля́псус», нет. Никакого размягчённого «я» в этом слове не было и в помине (спустя тысячу своих лет его привнесли — русские), а патрициев и плебеев (не исключая, впрочем, и рабов) вездесущий «ла́псус» сиял повсюду в первозданности своей природной натуры (не брезгуя также — искусственной конструкцией). Идём дальше..., — как любил говорить Эрик, — нам ещё придётся вернуться к этому вопросу...:590-591 — Несмотря на свою нескромную (почти скоромную) репутацию, в первопрестольном языке первоисточника lapsus выглядел почти безупречно строгим, в слегка потёртой хламиде повседневного употребления. И здесь, как во всяком клановом обществе, главную скрипку играл вопрос происхождения и связей... Tertium non datur, — дорогой мсье. К счастью, в данном вопросе у римского ла́псуса всё было в порядке. Родня... — что надо, дай бог всякому такую. — Глагол, как говорится. Да и не просто глагол, а один из числа самых употребительных (к тому же, изрядно жгущих сердца)..., что в общем-то, немаловажно... в нашем деле. labor, lapsus sum, labi — вот оно, дивное словечко действия, словно хамелеон крылатый, имевшее едва не полтора десятка значений..., не считая побочных, ассоциативных, переносных и непереносимых. На всякий случай..., накидаю примерный круг, чтобы понимать, откуда же вышел-пошёл бысть в земле русской этот вездесущий ляпсус господень.  — скользить (прежде всего, как змея: пресмыкаться, ползти, струиться; «anguis lapsus» — читаем мы у Вергилия, где «лапсус» не имеет даже малейшего оттенка ошибки, — так змея неслышно скользит по камням и раскалённому песку), опускаться или спускаться (как светила спускаются по нарисованному сознанием небосклону: «effigies de caelo lapsa» — пишет тот же Вергилий, или у него же: «labor per funem» спускаться вниз по верёвке), а также — катиться, спадать, медленно падать (почти как дядюшка Василий Розанов,:11 описывает тот же ветхий Вергилий опадающие осенние листья «folia lapsa cadunt»), а ещё глагол labor мог означать: капать, падать, говоря о природной влаге (так слёзы текут по щекам, пишет Овидий, «lacrimae labuntur per genas»), и здесь, слегка утомившись, я обрываю бес’конечное перечисление первоначальных значений глагола lapsus sum...  — пролетать (с ветром или по воде) или взлетать, имея в виду переносный смысл основного — скользить: плыть, нестись (чаще всего по морской глади или в небесах, как любил писать Овидий: «per aequora, in magno mari»),  — виться, обвиваться (ещё одно близкое скольжение: как растение, виноградная лоза или та же змея), а также и развиваться (в круге времён, как у того же Овидия, «circa tempora»),  — скатываться всё ниже и ниже, сваливаться, ниспадать (не обязательно резко, чаще плавно — таким же инерционным скольжением одной поверхностью по другой, словно санки), а также вытекать или течь, оставляя после себя — почти пустоту...  — смежаться, слипаться (как пишет нежный Секст Проперций про сонные глазки: «lapsi somno ocelli»)...  — распространяться, разливаться, говоря всё шире и шире, а также протекать (о времени) или ускользать,  — ошибаться, заблуждаться, наконец, самое близкое к ляпсусу значение возникает едва ли не в конце всего списка («labor per errorem» глаголит велеречивый Цицерон в трёх словах, почти не требующих перевода..., или ещё пуще того: сходить с ума (впадать в безумие) «labor mente» — в качестве «почти» диагноза или социального статуса, который ставил преподобный врун (& врач) Авл Корнелий Цельс, или, наконец, «in vanum lapsus» как подытоживал все промахи Квинт Курций Руф).  — доходить (до чего-то), склоняться, погружаться, мало-помалу приходить в упадок (видать, совсем плохо дело, беда «lapsus rebus» — как говорил Вергилий), портиться (как у Тита Ливия «disciplina labitur», привычное дело: воспитание у нас стало совсем уж не то, что в прежние времена), клониться к упадку или закату, нависать (например, «domus lapsura» — как у Овидия, — дом, грозящий вот-вот обрушиться)..., кажется, в своём последнем значении lapsus sum сравнился с само́й Римской империей. — Мало-помалу, клонясь к упадку, благодаря усилиям благих христиан и набегам варваров, случился, наконец, полный lapsus..., равного которому больше не бывало...:487 — По крайней мере, здесь, на территории карликовой Европы. Слово – это пустота, со всех сторон облепленная буквами.             — Вот почему с ней так удобно играть... :56 — Юр.Ханон, «Альфонс, которого не было» И тем точнее, и тем рельефнее выглядит (аз, буки, веди!) маленькая внутренняя история глагола labor, lapsus sum, что главным его родственником по созвучию и происхождению числится — едва ли не самое существенное существительное, составившее существо (если верить Энгельсу) человеческой натуры. Разумеется, я говорю про тот же, практически, идентичный (по звучанию и написанию) labor, всем знакомый по заимствованному корню слов лаборант или лаборатория, означающий — напряжение, усилие, работу и труд вообще. плоский... как плато́ Пожалуй, самым ортодоксальным продолжателем разрушительно-обрушительного дела labor стал даже не сам лапсус-ляпсус, поначалу унаследовавший почти всё идейное богатство первоначального глагола, а гораздо менее известное словечко «lapsio», настоящий уродец, в которого вложили только одно, — и похоже, худшее, что осталось от материнского капитала: скольжение вниз и тотальную порочность, наклонность (к дурному). Следом за ним, по той же проторенной дорожке lapsio двинулся и ещё один узкий (почти как стилет уголовника) глагол lapso, lapsare, означавший — шататься (lapsantes gressus, неверная походка — не без удовольствия прочитаем мы в нескончаемой «Пунике» Силия Италика); покачнуться, поскользнуться, падать (в том числе, страшно сказать, «in multo sanguine», например, в луже крови, как предлагает сделать Вергилий). — А вот, после всего, и настоящий гвоздь программы, словно рояль в кустах (пускай и слегка заржавелый, от времени)... — Verba lapsanta (не без удивления читаем мы в «Аттических ночах» Авла Геллия). Исходя из обозначенного ранее изобилия возможностей глагола lapsare, это — почти диагноз (хоть Авл и не врач, скорее — старьёвщик): бесконтрольный поток слов, неудержимая болтовня..., совсем как в затрапезной пьеске Эрика: «та, что слишком много говорит и муж которой скончался от истощения». Бедная французская гетера, спустя полтора тысячелетия поражённая страшным недугом verba lapsanta... — Впрочем, не один только «lapso». На другом полюсе от «лабора» не отставал от него и менее известный, в итоге, labes — собравший под своей сенью, кажется, всю коллекцию материнской мерзости: оседание, провал, обвал, падение, порча, пагуба, поражение, пятно, позор и даже стыд...,, в общем, всего и не перескажешь. ...эй, пора кончать, — кажется, говорят мне откуда-то снизу и сбоку. Крыша просела. Перила скрипят. Неумолимо приближается лапсус. Первый Рим давно рухнул. Второй — тем более. А третий, — пардон... Lapsus tanatos, белла донна... Ну что ж, попробуем снова поверить на́ слово..., чтобы не слишком плодить скорбь. Итак..., во весь рост, гордо и величественно высится перед восхищёнными плебеями (Panem et circenses!..) бронзовое конное изваяние (с жезлом в зубах и щитом на руках), да, можете не сомневаться: это он, римский имперский лапсус, лепший родственник полёта и скольжения, племянник распространения и течения, кузен — упадка и заката, благо, родный дядька — обрушения и лавины, возлюбленный свояченик — работы и труда, почти — крестник Энгельса, Маркса и даже Ильича, не говоря уже — обо всех остальных носителях под’сознательного..., а тако же — и вовсе... без оного. Последнее — как всегда..., как правило, разумеется... Именно так, если не ошибаюсь, и должна выглядеть идеальная правда:          чистой и не понятной решительно никому... :9 — Юр.Ханон, «Альфонс, которого не было» lapsus — вот оно, наконец..., это священное & пре’освященное отглагольное образование, явившее всё своё богатство миру тогда, во времена Империи, затем пришедшее вместе с ней — в упадок, закатившееся вслед за Римом и, наконец, постепенно растерявшее былое могущество — до последней стадии опрощения. Вослед за людьми, конечно. Теми людьми, которые регулярно выплёвывали lapsus изо рта, из-под рук и себе под ноги... Как минимум, пять основных значений имел при себе римский ла́псус: богатство по нынешним временам почти несусветное... А потому..., не побрезгую перечислить: для тех, кто умеет хотя бы загибать пальцы. От первого до последнего (не говоря уже о среднем)...  — скольжение (само собой, первым номером следует знакомое основное значение — от глагола labor, lapsus sum), и вообще — медленное плавное движение в применении к любому предмету (к примеру, по замкнутому кругу «lapsus rotarum» или «volvuntur siders lapsu» — как можно при желании прочитать у вездесущего Вергилия), а если речь идёт о жидкости, тогда — течение («lacūs lapsus», например, вод, как выразился Цицерон..., или бурного потока «torrentium», как можно найти у Аврелия Августина) или, паче того — истечение (не требующее перевода «semǐnis», как говорил ещё один имперский карфагенский врачик, Целий Аврелиан),  — ползание как прямой вариант первого значения в применении к животным или растениям (например, змеиное «draconum lapsu» или виноградной лозы «vitis», как изволил заметить дядюшка-Цицерон), а также полёт, скольжение по воздуху — у птиц («volucrum lapsus» — у того же Цицерона),  — падение или обвал, в зависимости от текста и контекста (к примеру, ясно понятный природный «lapsus terrae» у Цицерона, или горная лавина, обвал «montium» — в одном из текстов Сенеки Младшего, в случае человека — история становится более компактной и удобной, почти для домашнего обихода: нечто вроде падения с лестницы «lapsus scalarum», как выразился вполне к месту — Плиний Старший..., впрочем, не всё так ужасно, и была ведь реальная возможность заранее подстелить соломки или вовсе — удержаться от неминуемого падения «sustinere se a lapsu», как предупреждал Тит Ливий в своей «Истории от основания города»),  — выпадение зубов или волос, лапсус в очень узком, вполне отдельном смысле, который подарил нам тот же Сенека (неожиданно увековечив «dentium lapsus»),  — ушиб от падения, который отдельным образом отметил Плиний Старший («ulcěra lapsusque») и только затем, вслед за ним  — ошибка, вот она, родимая, наконец, стыдливо обозначенная последним, «почти переносным» (или даже более чем переносным, непереносимым) пунктом светлейшего ла́псуса: ложный шаг, недосмотр, небрежность, оплошность, погрешность (как выразился в одной из своих адвокатских речей Марк Туллий Цицерон, «populares multi variique lapsus», имея в виду разнообразные промахи и ошибки простого народа)... Итак, глубоко ошибочное досье как будто завершено. А значит, безусловно словесную папку можно прикрыть (тут ей и крышка!)..., поскольку дальше — как и следовало ожидать, начинается вполне человеческая история лапсуса. — Его упадок, закат, падение и крушение (вслед за метрополией), а затем — разнообразная и подробная история ошибок, ложных шагов, недосмотров, небрежностей, оплошностей и погрешностей «простого народа», постепенно приведшая былое величие — к окончательному опрощению, истощению и, наконец, полнейшей дистрофии... Как и следовало ожидать..., по результатам любого течения времени или воды, а также скольжения вниз и прочей инерции... В полном соответствии с человеческими законами (физики, биологии, зоологии и хомологии) не так ли?.. Разумеется, так. Потому что последний вопрос — всего лишь формальность. Чистейшая формальность. И не более того... Георгию Гачеву... посвящается   — затем, по-русски,  если не возражаете Lapsus... один для всех Латынь... (Опять она, эта чёртова латынь — всему начало). Мёртвый язык давно упавшей империи (десятки раз разрушенной и разорённой, превратившейся почти в колонию, почти в захолустье с полу’диким гибридным населением). — И всё же, старому Риму удалось удержать... кое-что из бывшего велiчия. Как лучшее, так и худшее... — Ну, например, всепроникающее (как радиация) христианство и — его концессию пополам с конфессией (во главе с папой). В итоге ползучей подкожной колонизации (не говоря уже о нескрываемом миссионерстве), бывший язык стал расхожим средством профессионального общения для разных кланов из десятков стран. Медики, учёные, художники, церковники... Номенклатура, служба, обиход, систематика, рецептура... Трудно себе представить среду более благоприятную для предельного упрощения и обеднения всего, что было многозначно и богато. Постепенное превращение живой игры — в простой сигнал, символ, привычный знак, прилипший к собственному звучанию в качестве неподвижной оказии или случая (случайности), одинаково известной всем присутствующим. Само собой, процесс известкования слова открыла, продолжила и завершила (без нашего участия) варварская, а затем средневековая Европа. Однако настоящей могилой для старого римского лапсуса стали, конечно, мы, — говорю это без ложной скромности (разумея наших трижды прекрасных и гордых предков, само собой). Прежде всего, как носители языка едва ли не самого далёкого и чуждого оригиналу. — Пожалуй, более всего эта история (повторявшаяся в деталях сотни раз) напомнила бы старую как мир басню «Обезьяна и очки» (со всеми её не’античными вариациями). Быстро, красиво, просто(народно). Как говорится, минимум затруднений, максимум успеха. Вполне достало бы голого факта встречи некоего доблестного примата с этой компактной вещью, а уж далеее... неминуемый ляпсус обеспечен — на все «сто» очков. Потому что..., потому что (я хотел сказать) всё произошедшее следом — было заранее предрешено..., самою природой (вещей). — Не говоря уже о людях... Совсем как в сказке, вследствие сочетания трёх волшебных причин, русский язык стал едва ли не самой агрессивной средой для вконец ослабевшего и опростившегося лапсуса, и так уже утерявшего (за тысячу лет) почти всё, что можно было утерять. Разумеется, я говорю не о «людях учёных», привыкших старательно (как примерные ученики) копировать язык своего клана и среды. И тем тщательнее, что Европа в XVIII-XIX веке была непререкаемым источником, светочем и ориентиром для чахлых зародышей российской науки. — Но затем, из речи «клобуков и мантий» (не говоря уже о сутанах) латинский лапсус — пошёл дальше, глубже, в среду (чтобы всуе не поминать о народе). И здесь уж, что называется: только держись, иначе — обуют (или разуют), да и пустят галопом во все тяжкие. — Так, собственно говоря, всё и случилось, шаг за шагом... Вниз. По течению... Какой смысл пытливо и упорно искать правду,         если она и так всегда валяется на поверхности!.. :54 — Юр.Ханон, «Альфонс, которого не было» И в первую очередь lapsus омягчили..., — по-нашему. По-свойски. Для начала. — В точности таким образом, как было привычно для их губного и языкового аппарата, прости господи. И стал он теперь — уже не лапсусом (высоким, строгим и даже слегка надменным), а всего лишь ляпсусом, мелкой сошкой, предметом смешным, компактным и — почти дурацким. Хочешь — в карман сунь, не хочешь — собакам кинь. А затем — судьба его «была уж решена»... Вообще сказать, досталось на орехи не одному только ляпсусу. Едва ли не полному комплекту слов, начинавшихся в русском языке на «ля-» — откровенно не повезло. Словно какое-то древнейшее тайное прокЛЯтие (друидов, не иначе) нависло над двумя, на первый взгляд, скромными бук’вами: Л-Я. Сразу это случилось или постепенно, однако корпус словаря в этом месте народного бытия чуть не в полном составе сделался каким-то примерным посмешищем, коллекцией ковыляющих или дрыгающихся уродцев: то ли карликов, то ли юродивых, то ли попросту дурачков. Зачином в этом деле, конечно же, стал звук «ля», сам по себе, — легчёный, без’мысленный и без’дельный почти до предела, заранее склоняющий всех присутствующих к зубоскальству: разнообразному и пустому (в том смысле, что на пустом месте), а следом за ним — традиционный и привычный «тяп-ляп» со всеми вытекающими из него последствиями. Пожалуй, даже простое перечисление (тоном кассирши в универмаге) может сказать лучше всяких слов... — Лягавый, лягать, лягушка, ляда, лядина, лядащий, лядвея, ляжка, лямка, ляпать, лясы, ляхи, ляща... Тем более, если присовокупить к этому богатству ещё и многочисленные производные от основного малопривлекательного глагола, то картина получится и вовсе беспросветной: вляпать, заляпать, наляпать, обляпать, приляпать, разляпать, сляпать..., затем добавив их несовершенные формы — заляпывать, обляпывать, приляпывать, разляпывать, а также возвратные — ляпнуться, вляпаться, заляпаться, заляпываться, обляпаться, обляпываться, приляпываться, разляпаться, разляпываться... и так далее, вплоть до почти мистических по своему облику существительных — заляпывание, наляпывание и обляпывание... Список опять не полный, разумеется, — закончу я, оттирая воображаемый пот с такого же воображаемого лба. Из князи — в грязи, добро пожаловать, наш дорогой латинский друг. Располагайтесь со всеми удобствами. — И говорить не о чем..., само собой, вляпавшись в такое «языковое гнездо», перспектива рисовалась не слишком-то радужная. Пополнив настолько яркий и экспрессивный список (да ещё и имея за плечами тысячелетнюю репутацию досадной ошибки пополам с неприятностью), наперёд мало на что можно было рассчитывать. Разве что, кроме лягновения какой-нибудь ляжки... Собственно, именно такой прогноз и оправдался... Причём — с ляхво́й. Особенно если прибавить, что непосредственными соседями (и «даже», страшно сказать, родственниками) ляпсуса вместо величественных драконов, струящихся змей, а также, равно-возвышенных птиц, полётов или труда, здесь сделались такие неприятные (по генеалогии) слова как просто’речное «ляпнуть» (сказать что-нибудь некстати или бестактно, например, глупость или грубость), затем, ещё более просто’речное (и чисто-сердечное) — «ляпать» (халтурить, мазать, делать нечто плохо или наспех) и, наконец, сокращённый до почти ругательного жаргона — «ляп» (ошибка, промах, почти вляпаться — почти во что-то мягкое и тёплое)... — В конце концов, следуя по пятам Маркса, количество перешло в качество, а качество — в своё полное отсутствие. три ляпсуса  ( и ни одной ошибки ) Как это и следовало ожидать, очередное окружение с радостью сыграло комедию ещё одного бывшего короля. Ободранный как липка lapsus окончательно обрусел и слился с пейзажем, постепенно понизившись до уровня земли..., вернее сказать, даже чернозёма. Пожалуй, единственное ино’странное, что при нём уцелело — старое латинское окончание, да и то, сыграв (напоследок) дурную шутку, причём, в прямом смысле слова. Бедный ляпсус сделался типичным шутом-инородцем (наподобие «пародистого» немца фон Мерзенштейна или Гаденбурга). При гаерском «корне» ляп’ — сохранилось «важное» наукообразное окончание, обнаруживавшее в своём владельце именитую штучку, наследственного аристократа, не иначе: когда-то разорённого, чудом уцелевшего, вытолканного вон с родины, обедневшего и опустившегося до состояния случайной ошибки, промаха, болванчика. — Именно в таком, почти анекдотическом виде он и занял своё лягальное место в русском обиходе. И даже рядовые изыски бравых психоаналитиков, пытавшихся узреть сквозь ляпсус нечто важное, тайное или значимое (из области под’сознательной информации), скорее сами приобрели нечто от ляпсуса, нежели смогли хоть немного возвысить его былое высочество — до того уровня, который он бы занимал — скажем, по праву первородства... Или даже просто так..., безо всякого права. Чтобы не слишком забегать вперёд... — Так он и прозябал последние два века, опущенный до уровня шутки или пародии... на самого себя. Чего уж тут и говорить: пустое, брат, всё пустое: типичный шут, гаер, клоун (чтобы не сказать: савояр, конечно). Вечный неудачник, типичный нелепец: и ничего-то у него толком не получается... То мимо стула промахнётся, то на банановой корке споткнётся, а то — двумя ногами в одну штанину попадёт. И поневоле позавидуешь свободному полёту человеческой мысли (сверху вниз, как и полагается): ибо достигли здесь они своего потолка..., не говоря уже о плинтусе. Словно венец творения, взяли они эту малую штуковину для всякого употребления..., по завету дядюшки Шумахера. Словечко сочное, забавное и звучное, ляпсус (между прочим, наряду с «ляписом») не раз сослужил службу и другим комикам: для-ради всякого гримасничанья и развлечения путём образования смешных прозвищ или фамилий для людей нелепых, глупых и вообще — чудаков всякой масти. Короче говоря, здесь и песенке конец. Не прошло и сотни лет, как — вот они, все и собрались, родимые: Вицин, Моргунов да Никулин — трое из ларца в одном ляпсусе. Словно вляпавшись... в очередную кучу (банальных анекдотов). Кажется, здесь и говорить-то нечего... всерьёз, не рискуя и самому как-то так..., между слов... туда же. — Вляпаться, по старой привычке... Если я ошибаюсь — пускай меня поправят.        Но, поправляя меня — пускай не ошибаются!.. :59 — Юр.Ханон, «Альфонс, которого не было» В общем, так он и остался (до поры) в одном общем списке карликового русского «ля». Словно бы затаившись..., или дожидаясь чего-то. Тихий, незаметный..., в среде коллег (калек, казалось бы). Взятых одной строкой, напоследок, словно одним звуком... — Лягать, лягаться, лягушатник, лягушка, лягушонок, лядунка, ляжка, лязг, лязгать, ля-ля, лялякать, лямка, ляп, ляпать, ляпис, ляпис-лазурь, ляпнуть, ляпсус, лярд и даже — лясы, напоследок... В общем говоря, какая-то жалкая ошибка, такая жалкая, что и жалеть-то не о чем: сущий пустяк, ерунда, ровным счётом — ничего серьёзного. Да ведь такова и была его цель, кроме шуток. — Его... (человека, не ляпсуса, конечно)... Которой он (нужно сказать) с блеском добился. И получил... своё. Что (не) хотел... — Собственно, как и всегда...   — и наконец, по сути,  для тех, кто уцелел Поверх этого мира положена Ошибка. Не верите..., — поднимите голову. ( Юр.ХанонЪ ) — Ошибка... Пожалуй, нет на свете ничего более страшного для человека... — Хотя, правда сказать, так было не всегда. Только с тех пор, как сделался он сам себе человеком, избавившись от прямой угрозы нападения других... Например, хищников. Мясоедов. Беспощадных. Сильных. Жестоких. С когтями и зубами. Способных превратить живое, тёплое, дышащее — просто в еду, бесформенную груду костей и мяса. Это были безусловные враги. Всех их он знал и помнил в лицо. Видел их всюду, где только мог и не мог. И даже там видел (и продолжал видеть сотни, тысячи лет), где их никогда не было и не могло быть. Как призраки. Их... — Льва. Тигра. Леопарда. Не говоря уже о пантерах и гиенах...:87 он, олицетворённый... — Но затем, кажется, посредством нечеловеческого напряжения всех сил коллективного ума, ему удалось справиться с этой бедой, надёжно отгородившись от остальной природы стеной из камня и металла. Новая жизнь была похожа на чудо: избавившись от опасности, он (хотя и не сразу, постепенно) забыл. О них. — Потому что теперь перед ним встала во весь рост (не из кустов, нет) совсем другая опасность, куда более страшная и жестокая. Он сам. — И не было от него спасения нигде... Ни одна стена не могла укрыть от орды, нашествия таких же как ты сам. Там, за стеной вечно скрывались они, враги: тайные и явные. И даже здесь, внутри стен — всегда был он: другой человек, опасность или сомнение. И всякую минуту — она, возможность очередной ошибки. То ли друг, то ли враг. То ли обои вместе. Вот, сейчас он улыбается, а через мгновение: глядь!..., — нет, это совсем не улыбка, а страшный оскал зубов. Словно смерть. Живая, похожая на всякого из них. С человеческим лицом... И нет от неё спасения, потому что он — сам себе навсегда угроза и смерть. Он сам, один... Где же он допустил эту ошибку?.. Оступился. Пытаясь избавиться от одного страха, получил — стократ ужас... От самого себя, лицом к лицу, снова и снова..., без малейшего права на исправление. — Ошибка... Пускай даже самая мелкая, крошечная, ничтожная..., один неверный шаг, случайное слово, неосторожный жест — и вот уже, побежали, поскользили расходящиеся круги по воде, полетела в разные стороны мелкая пыль событий, протекла тонкой струйкой между пальцев мутная жидкость времени, — глядишь, и вся жизнь пошла иным путём. Словно споткнулась о камень, да затем и побежала, неслышно покатилась по другой инерции вниз, под горку. Словно в беззвучном ночном кошмаре. Как вода с листьев дерева. Как змея посреди камней. Как птица по-над морем... — И даже оставшись в полном одиночестве, разве можно было на что-то опереться..., хотя минуту не сомневаться, забыть, уйти от того вечного страха... Перед пятнистой темнотой, в которой вечно угадывались слегка сощуренные глаза леопарда, врага, соседа, брата... Он меня видит, а я его — нет. Он затаился и готов к прыжку. А я ничего не подозреваю. Вот она, моя последняя минута. — Или нет, может быть, следующая, пятая, десятая, сотая... — И как теперь избавишься от этого навязчивого страха, имя которому он сам, человек. Он, который всегда здесь, всегда под рукой. В любой момент готов что-то вытворить. Внезапное. Ужасное. непоправимое. Как ошибка. И даже наедине с самим собой. Словно он вечно чего-то ждёт, затаившись внутри... И тогда..., — нет, не бывает на свете ничего безвыходного. Всегда остаются варианты. Возможности. — Поверх невозможностей..., к примеру. Всякие. Видимые и невидимые. Простые и пустые. Например, можно не замечать. — Даже в упор. Лицом к лицу. Глазами в стену. День не замечать. И год. И сто лет, и тысячу. В одиночку не замечать — и всем скопом, стаями, племенами, народами... — Они так делали. И теперь ещё продолжают: от века своего. В конце концов, процедура не шибко сложная: слегка прикрыть глаза (в нужный момент) или не глядеть — в ту сторону. Вот, значит, и нет её, этой ошибки. И весь мир — как на ладони, в кулачке. Ясный, чистый, безошибочный... Как хотелось бы его видеть. А на другой..., глаза бы на него не глядели. — Даже и говорить про него не хочется.    Человек — вот главная и единственная причина путаницы и всех осечек этого маленького мира людей. Во все века своей жизни он с готовностью принимал белое за чёрное и путал добро со злом исключительно по одной внутренней причине. От начала и до конца: всё в своей жизни он совершал и понимал по потребности, путал и смешивал по потребности, и ошибки делал тоже по потребности, только потому, что именно так было ему потребно..., а ничего больше у него (за душой) не было и нет. :5 — Юр.Ханон, «Чёрные Аллеи»  (№000 Дурной подход) Хотя..., далеко не всегда удаётся не видеть вовсе. Тем более, что ошибка... — штука назойливая, даже когда сущая мелочь. Часто, бывает, как назойливая муха полуденная всюду лезет: то в глаз, то в нос, а то прямо в ухо жужжит, дрянь этакая. Но особенно неприятно, брат, бывает, когда она — там, внутри сидит. Где-нибудь в глубине черепа..., или под ложечкой, в середине существа. И вылезает оттуда по своей прихоти..., когда заблагорассудится. Например, вместе с беспокойством. Или страхом... А то и при опасности (это бывает особенно неприятно). И никак от неё не избавиться, почти как от самого себя, сердешного. Порой..., хоть волком вой, хоть в петлю лезь... — И что тогда?.. Хотелось бы знать, имеется ли в запасе какое средство, на этакий случай?.. Сухо и односложно отвечу (по-русски, конечно), хотя и почти без слов. Будто одним кивком головы: ляпсус... — Он всегда остаётся в запасе. Как знак. Или заплатка. На месте досадной, опасной ошибки. — Ляпсус. Как маленькое..., карликовое спасение. На первый раз говоря, у них это называется «отвлекающий манёвр». Один. Или несколько, для надёжности. — Так они привыкли, так они всегда жили, так они вечно делали: отвлекаясь на второстепенное, забывать про главное. Только оттого, что их главное — есть ошибка. Несносная, невыносимая и пустая... Не чета какому-то ляпсусу..., — или чета, но где-то там, далеко за чертой. Так всякий раз, во все поколения они прибегали к этому неважному приёму..., чтобы добиться своего. Снова и снова — своего... Единственного, что им было важно. И интересно... И этот приём назывался у них: обманом. Или само-обманом..., чтобы напрасно не скользить по земле. И ещё..., кое-что они умели. Кажется, этот приём у них назывался подменой. Ловкость рук (языка, губ)..., и — никакого мошенничества. Всё по-простому, по-семейному: мило, искренне, уютно. Постелить тряпочку..., поверх проблемы. Затем вторую, пятую... Постепенно привыкнуть, что там (под красивым покрывалом) якобы ничего нет. Или, быть может, есть, но что-то другое. Совсем не опасное, не важное, не степенное — второ’степенное. Заговорить себя (и его), заболтать боль, тяжесть, опасность... И только затем: назвать по имени. Только уже совсем иначе, назвать. Легко, непринуждённо, весело... Или с малой ехидцей. А затем, обернувшись назад, ещё и подивиться самому себе: как!?.., неужели я этой мелочи всерьёз опасался? Не иначе — затмение на меня нашло. Или пьян был..., как собака. — В общем, ерунда какая-то, и говорить не о чем... Опять ляпсус. И этот приём назывался у них: подменой. Или утешением..., чтобы напрасно не скользить по воде. И наконец..., наконец, ещё кое-что они умели. Наученные раз за разом, узнали они науку: объяснить, чтобы не бояться. Положить на дальнюю полку, постепенно успокоиться и — забыть. Как всегда хотелось. — И пускай объяснение будет любым: главное, чтобы несло оно вслед за собой — эффект присутствия. Ибо нет на свете ничего важнее моей жизни. Да, я живу, сомневаться глупо... — и самого по себе этого факта вполне достаточно, чтобы ничем не отравлять себе эту жизнь. Пожалуй, чаще всего прочего годилось для этой цели — то, что всегда под рукой. Естество. Природа. Ничто конкретно и всё вообще... Или напротив — то, чего нет и что всегда перед носом. Призрак. Дух святой. Всё вообще и ничто конкретно... И тогда сызнова можно позабыть о главном и всю жизнь молиться на второстепенное, ожидая прощения. За ошибку. Ту, которую обманули, подменили и объяснили. Но так и не смогли — стереть без следа. И всякий раз она проступала на поверхности смутными очертаниями, напоминающими невесть что. Ерунду какую-то, и говорить не о чем... Опять какой-то ляпсус. И этот приём назывался у них: оправданием. Или отсутствием..., чтобы напрасно не скользить по воздуху. — Имея такие взгляды и принципы, милостивый государь..., имея такие принципы и взгляды,           вам было бы разумнее — и вовсе не вылезать из своей матери... :565 — Юр.Ханон, «Чёрные Аллеи»  (620. Мерзкая тварь) ...вот, вкратце, и всё, что можно было бы сказать об этом компактном предмете, проходя мимо по длинному пыльному коридору — там, где они предпочитают не ходить. И даже не вспоминать о том, что он — есть. Там, позади всех залов, комнат и кабинетов. Лишённый всякой мебели и антуража. Простой и прямой, как палка Мальтуса. И как здесь самому не наделать малых ляпсусов..., единожды солгав. И разве можно не соврать, когда самый факт их жизни — уже есть ложь. Даже в такой малости как старый «lapsus». Книжный и просторечный, словесный и реальный..., реальнее не бывает. Карликовый знак какой-то давно забытой и заброшенной ошибки. Трижды обезвреженный и оскоплённый, тем не менее, он не утерял решительно ничего..., из своей плотной начинки. И не может утерять, пока существует на свете он..., человек. Сам по себе — сущий казус, нелепость, промах... — Олицетворённый ляпсус, случай, оказия, узелок на линии собственной природы. Результат ещё одной ошибки, он так и остался на все свои времена — живым фактом ошибки самого себя... Словно прямое доказательство того, что не нужно доказывать, и олицетворение того, что не требуется олицетворять. Так он и ходит до сих пор по земле, этот маленький ляпсус того места, из которого когда-то вылез... ... и откуда всё начиналось ...

A p p e n d i X ( или малый цитатник проходных ляпсусов )  Vox audita latet,    littěra scripta manet один из основных лапсусов...  ... о своих ... ➤    То, что я в письме к тебе упомянул и имя господина Дронке, было, конечно, чистейшее lapsus linguae — старая привычка! Я не думаю, чтобы заявление «маленького» Бланки имело какое-нибудь значение или чтобы мы что-нибудь выиграли от этого придатка...   — Карл Маркс, из письма Энгельсу от 7 сентября 1853 ➤    Бью себя в грудь и кричу: Mea culpa. Относительно ошибки в 42 строфе Гаральда... Это с моей стороны непростительный lapsus calami, тем более, что в черновом списке у меня стои́т так, как следует.   — Алексей Толстой, из письма Михаилу Стасюлевичу от 20 мая 1869 ➤    Посылаю Вам маленький списочек опечаток — их, как Вы увидите, очень немного — за исключением двух, трёх — они незначительны — так что мне очень благодарить приходится и Вас и Анненкова (спасибо также за исправление моего «lapsus calami» о Франкфурте)...   — Иван Тургенев, из письма Михаилу Стасюлевичу от 3 января 1872 ➤    На суде, сверх всего, были такие невозможные условия для высказывания, что я свои слова купил дорогой ценой: мне сначала вовсе не хотели давать говорить до последнего слова и дали только по настоянию Карабчевского; обрывали меня на каждом слове, сбивали, я терял нить речи, измучился, многое проглотил, иногда нечаянно вырывались слова, которые сейчас же с радостью взял бы обратно. После суда чувствовал себя совершенно разбитым и страшно каялся, что вообще поддерживаю своим участием гнусную комедию суда. Так что, когда после мне сообщили, что на воле очень довольны тем, что я говорил, для меня было больно это слышать, как иронию. После суда раз писал вам, дорогие товарищи, по тому же поводу, в объяснение тех ляпсусов, в которые я впал, сам того не желая. Высказать ещё раз всё это теперь я чувствовал потребность, чтобы ничего невыясненного не осталось между мной и тем из вас, кому придётся выходить на подвиг...   — Борис Савинков, «Воспоминания террориста», 1909 ➤    В тот же день, вскоре после этого разговора, ко мне пришёл Иоффе и принёс мне мои положения. Вид у него был смущённый и точно забитый. ― Вот, Георгий Александрович, ― начал он каким-то неуверенным голосом, ― я ознакомился внимательно с вашими положениями. Но поговорим откровенно... Видите ли... как сказать... здесь имеются некоторые ляпсусы..., которые я и заполнил... Надеюсь, вы ничего против этого не имеете.   — Георгий Соломон (Исецкий), «Среди красных вождей», 1930 ➤    ...Следует нравоученье о том, что у каждого есть стайка знакомых, вылитая в разрозненные и спаянные куски взаимоотношений, натянутых до внутренностей или рассеянных до поверхности рукопожатья, шапочного кивка, одностороннего узнаванья взглядом, слухом, воспоминаньем. Моё назревающее пребыванье в этом мире есть градация от любопытства и желанья к боязни и скуке. Трогательна взаимность встреч, не подёрнутая начальными ляпсусами от избытка или недостатка откровенностей.   — Георгий Оболдуев, «Поэтическое обозренье» (прозаические фрагменты), 1931 ➤    ― Относительно практического применения локатора. К сожалению, первая наша попытка оказалась неудачной. ― Он поднял протокол испытаний и начал читать. Против воли голос его изменился. Вздох разочарования прокатился по аудитории. Смородин и остальные тонковцы оживились. На них зашикали, но как-то растерянно. Что-то надломилось в людях, слушавших до этого Андрея с возрастающим доверием. Всё, что затем делал Андрей, он делал чисто механически. Отвечал, говорил, что это недоразумение, случайность; выслушивал утешения, кому-то давал телефон. Одинцов и Тимофей Ефимович утверждали, что без подобных ляпсусов не обходится ни одна серьёзная работа, и Андрей пристыженно благодарил их за участие. В то же время он видел, как уныло расходится большинство слушателей.   — Даниил Гранин, «Искатели», 1954 ➤    ― Это был плохой конвой, да? И я не выдержала. ― Да уж, конечно, хороший человек не будет сажать других людей на холодную землю, прямо в лужи. Конечно, могут простудиться... А самое главное ― ведь это очень обидно людям. А теперь спи, не спрашивай больше! Обхожу ещё раз полутёмную спальню. Что я наделала! Завтра же он повторит где-нибудь мои слова... И в дополнение к первому ляпсусу делаю второй, ещё более запретный. Подхожу к Эдику и совсем тихо прошу его: ― Никому не рассказывай об этом нашем разговоре. Ладно?   — Евгения Гинзбург, «Крутой маршрут», 1977 ➤    Боже избави усвоить хоть что-нибудь от этого внешнего «воспитания», от этой глупой животной любви, когда всё уходит на служение чреву, на вкусную еду, на лакомства, на игрушки, на башмачки и бантики, и совсем не думается о душе, о воспитании человека, о воспитании в высоком смысле, без кавычек. Как я рад, что у нас с Алёной в этом вопросе никогда не было хоть сколько-нибудь серьёзных разногласий. Да, мы очень часто допускаем ляпсусы, ошибаемся, но у нас есть верный критерий, и это помогает нам если не исправить обнаруженную ошибку, то хотя бы заметить её и не повторить.   — Алексей Пантелеев, «Наша Маша», 1966 ➤    «В литературе я не судья, ― сказал он мне в заключение. ― Но за одно ручаюсь: грубых ошибок у вас не будет». Под грубыми ошибками он разумел не столько технические ляпсусы, сколько фальшь в изображении служебных отношений на корабле. В отличие от довольно распространённого типа консультантов, требующих, чтобы в литературном произведении всё изображалось, как должно быть, он в своих замечаниях исходил из того, как фактически бывало или могло быть в реальной обстановке войны и блокады.   — Александр Крон, «Капитан дальнего плавания», 1983 ➤    Преобладающим же запахом книги, если постараться его определить, будет запах овощной икры, часто приготавливаемой Цилей Яковлевной, средиземноморский запах жаренной на подсолнечном масле моркови, перца, лука и баклажанов. Это он встречал молодого негодяя, являвшегося в семью после очередного загульного странствия... Отделённый от того Харькова уже достаточно толстым слоем времени и полудюжиной государственных границ, автор, увы, не избежал ляпсусов. Так, например, харьковский храм оперы и балета окрещён им театром имени Шевченко. В действительности он ― театр имени Лысенко. Простим виновному эти невольные и незначительные смещения фокуса в нескольких местах; чаще всего они приходятся на камни, колонны и фризы, а не на живую плоть.   — Лимонов Эдуард Лимонов, «Молодой негодяй», 1985 ➤    ...я упоминал имена Витгенштейна и Рассела в связи с проблемой, которая мне казалась конгениальной у обоих философов, а именно ― проблемой «вещей», «атомарных индивидов». И, держа в глубине сознания, но ещё не сказав об этом, мысль о конгениальности проблематики Витгенштейна и Рассела, а также Гуссерля, я допустил «ляпсус лингве», настоящий, классический. Как будто взятый из учебного пособия по фрейдовской интерпретации психопатологии обыденной жизни и сновидений. Такие ляпсусы бывают редко: я хотел сказать ― Рассел, а произнёс ― Рассерль. То есть, соединил в одном «слове-чемодане» (такие слова называются словами-чемоданами) Гуссерля и Рассела. В данном случае для интерпретации случившегося едва ли нужно применять сложную психоаналитическую процедуру. Ясно, что я имел в виду ― что и перед Расселом-Витгенштейном, и перед Гуссерлем стояла одна и та же проблема: проблема феномена.   — Мераб Мамардашвили, «Картезианские размышления», 1993 ➤    Если я могу написать книгу о том, как нужно разговаривать, это ещё не значит, что я не могу допустить в своей речи отборнейших ляпсусов. Когда я оглядываюсь на пройденный путь, среди эпизодов, которыми я горжусь, встречаются такие, о которых я был бы рад забыть, но не могу. <...> Как не зациклиться на ляпсусе. Один из самых больших конфузов случился со мной, когда я в Майами вёл на телевидении рекламную кампанию хлеба фирмы «Братья Плейджер», лозунг которой был: «Братья Плейджер — лучший хлеб». Планируя эту кампанию, рекламодатель и его агентство решили, что я должен читать рекламу в прямом эфире во время вечернего выпуска новостей на трёх телестанциях. На первой станции я прочел текст рекламы, а затем произнёс ударную концовку: «Братья Хлейджер — лучший плеб». Вы, наверное, решите, что это само по себе печально, и так оно и было. Но я повторил то же самое и на второй станции. А потом на третьей. Я усугубил свою первоначальную ошибку из-за страха повторить её, поэтому-то я её и повторил. Вот почему, совершив ляпсус, необходимо встряхнуться и продолжать говорить, не беспокоясь о том, что вы только что сказали или совершили, и не боясь, что вы можете это повторить. Если вы начнете бояться этого, вы обязательно повторите ошибку. Именно это я и называю зацикливанием. <...> Как-то раз во время радиопередачи я спросил гостя в студии, есть ли у него дети. В операторской все покатились со смеху, поскольку интервьюируемый был католическим священником. Между тем до меня никак не доходило, что я совершил классический ляпсус, пока священник не напомнил мне, что они дают обет безбрачия и не имеют права жениться. Почему я задал такой глупый вопрос? Сам не знаю. В большинстве случаев этот вопрос вполне естествен, когда в начале интервью зрителям вкратце даётся представление о твоём собеседнике. Как бы то ни было, я сморозил такую глупость, что выставил себя на посмешище. Как я поступил? Именно так, как и следовало, — я перешёл к следующему вопросу.   — Ларри Кинг, «Как разговаривать с кем угодно, когда угодно, где угодно», 1995 ➤    Неужели я такой тупой, что никогда не научусь разбираться в раненых? Сколько самонадеянности, бахвальства, пока на пустяках сижу, а как до дела доходит, так ляпсусы. Привезли раненого из-под бомбёжки в самом Подольске. Диагноз: перелом бедра, большая рваная рана. Шок. Двое санитаров несут его на носилках, а он бьётся, кричит: «Пустите!»   — Николай Амосов, «Голоса времен», 1999 ➤    ...поле психоанализа, то есть поле феноменов бессознательного, здесь характеризуется именно топологическими эффектами нарушенной связности сознания (ибо «ляпсусы и осечки» сознания явно имеют топологическую природу, это суть разнообразные обрывы связей, зазоры, сбои, несовпадения, рассогласования); а эти топологические эффекты, в свою очередь, характеризуются с помощью вертикальной метафоры как «субнормальные», т.е. присущие нижним уровням сознания. Чистым выражением нарушенной связности сознания ― и значит, активности его низших уровней ― служит и такой типичный вид психоаналитических явлений как выстраивание изолированных «миров безумия»...   — Сергей Хоружий, «Человек и его три дальних удела», 2003 ➤    ― Я легко забавляюсь на съёмочной площадке. Я часто смеюсь ― даже когда этого не сто́ит делать. Я смеюсь над ошибками и ляпсусами ― и своими, и чужими. Сейчас я снимаюсь в фильме «Lemony Snicket», и там у меня много возможностей посмеяться. Режиссёр Брэд Силберлинг включает камеру и не мешает мне забавляться и валять дурака. Я играю актёра, изображаю плохую актёрскую игру ― это очень забавно.   — Джим Кэрри, «Изнутри и снаружи», 2004  ... о чужих ... традиционный лапсус... ➤    Первую роль разыгрывал, естественно, председатель Государственного Совета, князь Чернышёв, и хотя настоящего выхода не было и быть не могло, однако при возвращении князя из церкви все офицеры стояли по полкам, и он, точно архиерей, со своими иподиаконами, почти ведомый под руки многочисленным военным синклитом, раскланивался на обе стороны, поздравляя ― с Новым годом! Этот несчастный lapsus linguae (ошибка в речи) насмешил всех не менее того приветствия, с которым министр-председатель несколько раз обращался к офицерам, а именно «что государь в эту минуту верно помышляет о них». ― Что это за славянщина такая, и разве нельзя было сказать того же самого по-русски! ― говорила, смеясь, молодежь.   — Модест Корф, «Записки», 1852 ➤    Видал ли ты когда-нибудь такую дурацкую выдумку? Чтобы отвлечь от тебя внимание, они будут посылать тебе «шесть дней подряд» экземпляры <твоей брошюры> бандеролью! О самой вещи Лассаль пишет: «Брошюра поистине импонирует остротой и основательностью высказанных в ней стратегических познаний» («остроту познаний» следует рассматривать как lapsus pennae).   — Карл Маркс, из письма Энгельсу от 12 апреля 1859 ➤    Кн.Горчаков упомянул об отношениях Прибалтийского края к России, между прочим, в следующих выражениях: «les deux pays». Если бы это мог услышать Катков! Вот как у нас государственные люди владеют словом. Эти выражения сорвались с вице-канцлерского языка, и, хотя не один был ими изумлён, Кн.Горчаков едва ли заметил свой lapsus linguae.   — Пётр Валуев, «Дневник», 1865 ➤    Уже не говоря о том, что вся строфа есть не что иное, как lapsus linguae и что г.Минаев, вероятно, хотел сказать, что поэт продал, подобно Исаву, своё первородство, взамен чечевичной похлёбки на обедах (так, по крайней мере, гласит смысл пьесы, но сатирик, очевидно, спутал Исава с похлёбкою)...   — Михаил Салтыков-Щедрин, «В сумерках». Сатиры и песни Д.Д.Минаева, 1868 ➤    За всем тем, он человек добрый или, лучше сказать, мягкий, и те вершки, которые он предлагает здесь убавить, а там прибавить, всегда свидетельствуют скорее о благосклонном отношении к жизни, нежели об ожесточении. Выражения: согнуть в бараний рог, стереть с лица земли, вырвать вон с корнем, зашвырнуть туда, куда Макар телят не гонял, — никогда не принимались им серьёзно. По нужде он, конечно, терпел их, но никак не мог допустить, чтоб они могли служить выражением какой бы то ни было административной системы. Он был убеждён, что даже в простом разговоре нелишне их избегать, чтобы как-нибудь по ошибке, вследствие несчастного lapsus linguae, в самом деле кого-нибудь не согнуть в бараний рог. Первая размолвка его с князем Иваном Семёнычем (сначала они некоторое время служили вместе) произошла именно по поводу этого выражения. Князь утверждал, что «этих людей, mon cher, непременно надобно гнуть в бараний рог», Тебеньков же имел смелость почтительнейше полагать, что самое выражение «гнуть в бараний рог» — est une expression de nationalgarde, à peu près vide de sens.   — Михаил Салтыков-Щедрин, «Благонамеренные речи» (По части женского вопроса), 1876 ➤    Это действительно прекрасно, и нам особенно нравится оригинальная, православная мысль украсить арку изображением Св.Духа. Сочетание слов «оригинальная» и «православная» вырвалось у нас нечаянно, инстинктивно. Но потом, задумавшись над этим как бы lapsus calami, мы сказали себе с горестью: «Да, мы, сами того не замечая, ужасно скоро дожили до того, что серьёзное Православие в России становится в самом деле явлением очень оригинальным. Его просто не знают и не понимают у нас даже и большинство тех, которые ходят в церковь».   — Константин Леонтьев, «Сквозь нашу призму», 1880 ➤    Кто бы мог ожидать, что мотивы <судебных уставов> могут дать точку опоры для реакционной меры, направленной к уменьшению объёма права отвода? Ближайшее исследование показывает, что эта ссылка сделана всуе и есть в лучшем случае lapsus calami.   — Григорий Джаншиев, «Основы судебной реформы», 1881 ➤    Однако ― и в этом особенная особенность ― дома-то его ждёт что-то неладное: «греховодник» уже строит свои каверзы. И тут же пейзаж не то что обрывается, а прямо переходит в действие, сливается с картинами каверз греховодника и размышлениями об них. Я назвал этот приём или эту черту «особенною особенностью» Успенского. Это не lapsus. Собственно, очеловечение природы ― полное очеловечение, а не только отдельные живописные метафоры, заимствованные из человеческой жизни, встречаются изредка у разных писателей.   — Николай Михайловский, «Г.И.Успенский как писатель и человек», 1886 ➤    Доктор Вирениус всё время говорит о спектральном (?) анализе Йeгepa. Хотя «невральный» анализ прoф.Йeгepa врачам совершенно незнаком, в чём я достаточно убедился из опыта, тем не менее, я был склонен думать, что у д-ра Вирениуса это лишь lapsus linguae, простая оговорка, и потому обошел её молчанием.   — Лев Бразоль, Публичная лекция, 1887 ➤    Среди множества курьёзов, вычитанных мною в «Литературных заметках» г.Волынского в «Северном вестнике», есть такой: «Различные письма одного и того же корреспондента писаны не в одном и том же стиле ― где мягким гусиным пером, где несколько развязным, размашистым языком». Конечно, lapsus'ы возможны всякие, но я мог бы привести множество подобных удивительных изречений г.Волынского, только нет охоты, да и надобности возиться. Вы видите, что этому человеку, хотя бы только для того, чтобы стать удобопонятным, чтобы стать писателем, надо прежде про себя, в тиши своего кабинета решить, чем ему лучше писать ― гусиным пером или размашистым языком. А он уже озабочен открытием «новой мозговой линии».   — Николай Михайловский, «Литературные воспоминания», 1891 ➤    Хотя некоторые, — служилые люди и крестьяне, жившие недалеко от литовского рубежа, — искали порой убежища на Западе, уходя на Литовскую Русь, однако в общем они предпочитали двигаться на Восток. На Восток были обращены и их умственные взоры. Читатель помнит, надеюсь, как часто приводил в пример Турцию московский публицист XVI века И.Пересветов. Автор «Беседы валаамских чудотворцев», желая сказать: в иных государствах, делает иногда характерный lapsus linguae, говоря: в иных ордах.   — Георгий Плеханов, «История русской общественной мысли», 1913 ➤    Я не буду распространяться о взаимоотношении между мифом и словом. Корневое слово имеет меньше будущего ― чем случайное. Чересчур всё прекрасное случайно (см. философия случая). Различна судьба двух детищ случая: рифма в почёте, конечно, заслуженном, оговорка же, lapsus linguae, ― этот кентавр поэзии ― в загоне. Меня спрашивают, национальна ли поэзия? ― Я скажу, что все арапы черны, но не все торгуют сажей, ― и потом ещё ― страусы прячутся под кустами (Strauch). Да.   — Николай Бурлюк, Давид Бурлюк, «Поэтические начала», 1914 ➤    В немецкой газете не рискуешь прочитать такой чепухи, от которой волос дыбом становится! Помилуйте! Что это такое? Я за последнее время стал вырезки делать, собираю альбом газетных ляпсусов. Вот, не хотите ли? В Одессе, в крупнейшем культурном центре, в крупной газете видный сотрудник-фельетонист описывает своё путешествие из Одессы в Киев. Едет он, как и полагается одесситу, ― морем. Вплоть до самого Киева ухитряется всё ехать морем! В его очень красноречивом фельетоне описаны золотые маковки киевских церквей, озарённые солнцем, поднявшимся над морем! Чёрт знает что такое!..   — Mихаил Первухин, «Из воспоминаний о Чехове», 1915 ➤    — Я имею в виду типичные британские условности во всех их своеобразных формах. Для примера могу рассказать историю, происшедшую со мной, когда я совершил ужасный ляпсус. Я могу позволить себе говорить о своих промахах, вы достаточно хорошо осведомлены о моей работе и знаете, насколько она успешна. Случилось это в первый мой приезд сюда. Я был приглашён на «уикенд» в загородный дом члена кабинета министров. Разговоры велись крайне неосторожные...   — Артур Конан Дойль, «Его прощальный поклон» (His Last Bow), 1917 ➤    «Эту теорию, ― говорил он здесь, ― следует разуметь как тенденцию, а не как абсолютную истину; её следует понимать таким образом: капитал должен стремиться к тому, чтобы увеличивать свою прибавочную стоимость и соответственно с этим делать всё более бедственным положение пролетариата... Но Маркс сам указал на противодействующее стремление, он сам был одним из поборников охраны труда и одним из первых, отметивших значение рабочих союзов... Он доказал таким образом, что эта тенденция (к обнищанию) абсолютно необходима, но что она не ведёт с абсолютной необходимостью к угнетению рабочего». Если бы приведённые слова исходили не от Каутского, их можно было бы принять за lapsus linguae увлёкшегося оратора. Но, как видно из полного согласия в этом пункте Каутского и Бебеля, это новое толкование доктрины Маркса нашло в партии весьма авторитетную поддержку. Вот к чему свелась, в конце концов, теория обнищания.   — Павел Новгородцев, «Об общественном идеале», 1920 ➤    В работах министерских комиссий, Керенский лично не принимал участия, но раз он выступил с программною речью в общем собрании всех этих комиссий. Появился он с помпой, в сопровождении двух, очень молодых военных адъютантов, которые став по его бокам, старались выразительно делать «стойку», поднимая и опуская глаза в том же темпе, как делал это он, произнося свою речь. Я с А.Ф.Кони иногда невольно переглядывались при грубых «lapsus-ах», в юридических экскурсиях нового министра. Но тон его был искренен и благие намерения очевидны. Он требовал немедленного устранения всех дефектов, частью устарелого, частью испещрённого тенденциозными новеллами законодательства, и всё это в возможно ближайший срок. Он хотел, чтобы к созыву Учредительного Собрания, все проекты были бы уже выработаны.   — Николай Карабчевский, «Что глаза мои видели», 1921 ➤    То обстоятельство, что не все из выбранных мною примеров одинаково показательны, что есть среди них вещи не яркие, не очень приметные ― нисколько не подрывает общего их значения. Чем менее приметны ляпсусы ― тем опаснее они, тем бдительнее должно быть наше внимание.   — Григорий Винокур, «О пуризме», 1923 ➤    Пришёл секретарь газеты Берман, курчавый желчный еврей с узкими глазами, и, усевшись за стол, начал читать свежий номер газеты. Он не искал в ней новостей или интересных статей. Его занятием было разыскивать и яростно отчёркивать синим карандашом ляпсусы. Он охотился за ними, выслеживая, как дичь, перевёрнутые строки, длинные заголовки и смазанные клише. Сначала он тихо изумлялся, страдальчески поднимал брови, потом входил в азарт, в неистовство, набрасывался на газету с патетической жестикуляцией, изрыгая ругательства и вращая глазами. Он звонил выпускающему, поднимал его с постели и огорошивал вопросом, в котором дрожали возмущение и обида...   — Виктор Кин, Записные книжки, 1920-е ➤    Отношение рабочего класса к крестьянству построено и тут по типу отношений плантатора к колониальному объекту эксплуатации. Как мы видим, эта «точка зрения» вполне «увязана» с рассуждением тов.Преображенского об «эксплуатации». Другими словами, здесь не случайные обмолвки, не lapsus linguae, не «неудачное выражение»; у тов.Преображенского есть своя последовательность, есть своя логика; но эта «логика» и эта «последовательность» есть логика и последовательность систематически развиваемой ошибки.   — Николай Бухарин, «Новое откровение о советской экономике или как можно погубить рабоче-крестьянский блок», 1924 ➤    На его несчастье, он сразу же столкнулся с работягой Персицким. ― А! ― воскликнул Персицкий. ― Ляпсус! ― Слушайте, ― сказал Никифор Ляпис, понижая голос, ― дайте три рубля. Мне «Герасим и Муму» должен кучу денег. <...> ― Да, кстати, Ляпсус, почему вы Трубецкой? Почему вам не взять псевдоним ещё получше? Например, Долгорукий! Никифор Долгорукий! Или Никифор Валуа? Или ещё лучше: гражданин Никифор Сумароков-Эльстон? Если у вас случится хорошая кормушка, сразу три стишка в «Гермуму», то выход из положения у вас блестящий.   — Ильф и Петров, «Двенадцать стульев», 1927 ➤    ― Уй-юй-юй! ― сказал Персицкий, закрывая лицо руками. ― Я чувствую, товарищи, что у Ляпсуса украли его лучший «шедевр» ― Гаврила дворником служил, Гаврила в дворники нанялся. ― Дайте мне договорить. Удивительное хулиганство! Ко мне в комнату залезли какие-то негодяи и распороли всю обшивку стула. Ничего не украли. Даже на столе три рубля лежали, и тех не тронули. Только стул исковеркали. ― Совсем как у Ляпсуса, ― заметил Персицкий, ― похоже на то, что Ляпсус не врал. ― Вот видите, ― гордо сказал Ляпсус, ― дайте полтинник. Принесли вечернюю газету. Персицкий стал её проглядывать.   — Илья Ильф, Евгений Петров, «Двенадцать стульев», 1927 ➤    Профессор Павлов переходит далее к анализу объективного положения вещей со своей «беспристрастной» точки зрения. Мы приведём сперва результаты этого анализа, по возможности текстуально. «Возьмите крупнейшие державы, ― говорит наш оппонент, ― которые в своих руках держат судьбы наций, как Франция, Англия, Америка: там никаких признаков нет, тишь да гладь... А между тем они сейчас в руках своих держат мир, от них всё зависит, они ― сохранившаяся сила. Где идут беспорядки, где похоже на революционный взрыв, ― это в побеждённых странах, в Германии прежде всего, в Польше *(тут проф.Павлов делает промашку, ибо Польша вовсе не побежденная страна. Но этот lapsus можно извинить. Н.Б.)...»   — Николай Бухарин, «О мировой революции, нашей стране, культуре и прочем», 1929 ➤    Статья Поливанова, которую Вы мне прислали, как и всё, что он пишет за последнее время, недоделана и наряду с интересными мыслями заключает в себе и ляпсусы. Что с ней делать? Ведь теперь, кажется, печатание в заграничных изданиях рассматривается в СССР как вредительство или троцкизм. Вобщем, как это ни жалко, но надо признать, что Поливанов не оправдал ожиданий. <...> У Шахматова (как и вообще в московской школе) был целый ряд весьма досадных методологических ляпсусов в области исторической морфологии, и эти ляпсусы, действительно, могут раздражать, ― в чём я убедился недавно, перечитывая его «Очерк рус. литер. яз.». ― Что касается мерлихлюндии, то не поддавайтесь ей, а то потом трудно будет отделаться. Целую ручки Сватаве Осиповне. Искренне преданный Вам.   — Николай Трубецкой, письма Р.О.Якобсону, 1920-1938 ➤    Сидели тесно, по шесть человек на диванчике. Сверху свешивались головы и ноги. Ощутительно свежая ночь остудила журналистов, страдавших весь день от жары, а длинные такты колёс, не утихавшие уже три дня, располагали к дружбе. Говорили о Восточной Магистрали, вспоминали своих редакторов и секретарей, рассказывали о смешных газетных ляпсусах и всем скопом журили Ухудшанского за отсутствие в его характере журналистской жилки. Ухудшанский высоко поднимал голову и с превосходством отвечал: ― Треплетесь? Ну, ну!..   — Илья Ильф и Евгений Петров, «Золотой телёнок», 1931 ➤    Возвращаясь к вопросам нормы, нужно констатировать, что литературная речевая деятельность, т.е. произведения писателей, в принципе свободна от неправильных высказываний, так как писатели сознательно избегают ляпсусов, свойственных устной речевой деятельности, и так как, обращаясь к широкому кругу читателей, они избегают и тех элементов групповых языков, которые не вошли в том или другом виде в структуру литературного языка. Поэтому лингвисты глубоко правы в том, что, разыскивая норму данного языка, обращаются к произведениям хороших писателей, обладающих очевидно в максимальной степени тем оценочным чувством («чутьём языка»), о котором говорилось выше... Однако и здесь, надо помнить, во-первых, что у многих писателей всё же встречаются ляпсусы, и, во-вторых, что по существу вещей произведения писателей не содержат в себе отрицательного языкового материала.   — Лев Щерба, «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании» (памяти учителя), 1931 ➤    Редакторы, могущие дать и научную и художественную оценку произведения, встречаются пока как редчайшее исключение. В журналах же, печатающих научную фантастику, нередко можно встретить редактора, который не знаком с элементарными понятиями физики, космографии и т.п.(«Центробежная сила вызывает стремление тел к центру!»; «Собственным ли светом светит Луна?»). Это создаёт случайность судьбы произведения; осторожный редактор, неуверенный в «научности», не принимает иногда доброкачественное произведение, неосторожный — печатает халтуру, полную научных ляпсусов.   — Александр Беляев, «Создадим советскую научную фантастику», 1934 ➤    Цену тамошней сыскной полиции мы знаем, но по-арабски она понимает и записывать умеет. Гораздо вероятней, что записала она его первое показание именно так, как он говорил: как рассказывал человек о событии, которое произошло 6 месяцев тому назад, а не так, как он повторяет вчера только заученный урок. Но теперь, когда за Абдул Меджида кто-то взялся за кулисами, кому неудобны именно эти ляпсусы, чересчур непохожие на «заученный урок» — теперь ему велели попытаться исправить эту ошибку, свалив вину хотя бы на полицию.   — Владимир Жаботинский, «Шакалы и моллюски», 1934 ➤    Пристав, получивший формальное предложение: «Не допускать скандала», отнёсся к выполнению тоже формально. Он разрешил мне бранить автора «Войны и мира», он позволял отмечать такие ляпсусы, как «чёрные глаза Наташи», которые в следующей главе оказываются «серыми»; он позволял констатировать, что бедная Анна Каренина по роману беременна всего пять месяцев, он позволял цитировать знаменитый стиль автора «Детства и отрочества», автора, лучше знавшего французский, чем русский, язык и писавшего: «Войдя в комнату, налево была дверь», — но имя Льва Толстого не было упомянуто.   — Вадим Шершеневич, «Великолепный очевидец», 1936 ➤    Не будем поэтому задавать автору и других неприятных вопросов, в частности относящихся к пребыванию героев в недрах земли на огромной глубине. Пройдём мимо и некоторых мелких ошибок и ляпсусов. Без этой доли легкомыслия и риска и без этих ошибок мы не можем мысленно совершить путешествие вместе с героями романа и не обогатим своих знаний.   — Александр Беляев, «О научно-фантастическом романе и книге Гр.Адамова «Победители недр», 1938 ➤    Человек, попадавший в эту атмосферу, сам начинал острить, но главным образом был жертвой насмешек. Сотрудники остальных отделов газеты побаивались этих отчаянных остряков. Для боязни было много оснований. В комнате четвёртой полосы на стене висел большой лист бумаги, куда наклеивались всяческие газетные ляпсусы: бездарные заголовки, малограмотные фразы, неудачные фотографии и рисунки. Этот страшный лист назывался так: «Сопли и вопли».   — Евгений Петров, «Из воспоминаний об Ильфе», 1939 ➤    Второе, что требуется от иллюстратора научной фантастики, — это умение быть чертёжником-конструктором, умение облекать технические идеи автора в плоть и кровь конструктивной, инженерной, строительной логики. Он должен иметь не только высокую графическую, чертёжную, но и техническую подготовку, быть знакомым со строительной техникой, с научной аппаратурой, по крайней мере, настолько, чтобы не делать явных ляпсусов в изображении ферм каких-нибудь грандиозных сооружений, мостов, башен. Пока, к сожалению, наши иллюстраторы, за малым исключением, не обладают даже и этим минимумом. Наиболее осторожные из них поэтому ограничиваются рисунком, мало чем отличающимся от исходного чертежа, в котором изобретатель или писатель только схематично оформляет идею. Таково изображение гигантской подковы (идея Циолковского) для опытов над силой тяжести в романе «Прыжок в ничто» (илл. № 3). Невозможно в короткой статье описать все научные и технические ляпсусы и развесистые «клюквы», которые преподносятся читателям нашими иллюстраторами научной фантастики.   — Александр Беляев, «Иллюстрация в научной фантастике», 1939 ➤    Латынь делает тройственное различие: lapsus linguau, lapsus calami, lapsus memoriae. Смотря по тому, идёт ли речь об обмолвке, описке или ошибке памяти. У французов для этого есть всеобъемлющее слово: bevue. В рамках этого понятия есть тьма-тьмущая всяких выражений для обозначения отдельных оттенков, что и неудивительно, потому как они сами признают, что у них можно найти наиобширнейшее собрание образцов. Англичане в этом смысле также не заботятся о чётких различиях. У них всё, что невпопад, — bull. Почему «бык» — этого теперь уже не может сказать никто. Так обычно дразнят ирландцев...   — Рат-Вег Иштван, «История человеческой глупости», 1940 ➤    Общеизвестно, что влюблённые ― подобно детям, дикарям и поэтам ― занимаются словотворчеством. Разговор их ― диалект со своим кругом узуальных значений, не только потому, что у них существуют отдельные, им одним понятные интересы, воспоминания, привычки, но главным образом потому, что любовь заведомо превращает в ценность слово любимого человека. И чем больше в этом слове от случайного, от иноязычного, от грамматического ляпсуса ― тем вероятнее, что любовь поймёт его как неповторимо-подробное, единственно точное выражение неповторимых соотношений. И закрепит в своём диалекте.   — Лидия Гинзбург', «Записные книжки. Воспоминания. Эссе», 1943 ➤    Бедная, бедная мамочка! Как не много ты не дотянула до этого улучшения, в которое так верила, так надеялась и которое заслужила как никто! Кто как ни ты достоин был вкусить немного простой радости нашей жизни после огромных лишений зимы и героической твоей борьбы с ними! Я также вернулся с добычей: 200 (а не 100, как думал) гр. табаку и полкило несъеденного мною сегодня хлеба. Оберегаю живот. Он на грани нового ляпсуса. Ем нещадно салол. Опять отобрал несколько чудесных книжек. Под Ленинградом идут крупные бои.   — Александр Болдырев, «Осадная запись» (блокадный дневник), 1948 ➤    ― «Он был справедлив в приговорах дел даже врагов». ― «При той желанности “сбивающих байдики” обывателей...» ― «Самоеды... и прочие предметы...» ― «Нужны пространства... для простора...» и т. д., и т. д., и т. д. Я долго не решался указывать Репину на подобные мелкие ляпсусы. Но, прочтя его статью, посвящённую пейзажисту А.А.Киселёву, помнится, осмелился высказаться против имеющегося в этой статье оборота: «Имена, сделавшие бы честь любому европейскому профессору». Русские причастия, настаивал я, не допускают сослагательных форм. По-русски никогда не говорят: «идущий бы», «постаревший бы», «смеявшийся бы». <...> В сущности у меня почти не было другого права редактировать произведения Репина, кроме горячей любви к его недооценённому литературному творчеству. Но чутьё подсказало мне правильный путь: устранять нужно лишь наиболее явные и несомненные ляпсусы, не забывая, что хотя Репину порой случается быть ниже грамматики, зато часто он бывает, так сказать, выше её. Поэтому всякую его колоритную фразу, драгоценную своей экспрессивностью, я свято сохранял в его тексте, хотя бы она и нарушала привычные нормы шаблонного литературного слога. Вот один из тысячи примеров той «шероховатости» его литературного стиля, которую я оставлял без изменения, ценя её большую выразительность: «Он давно уже алкоголик этих холодных экзерцисов... Родина иронически нема на его долголетние ухищрения».   — Корней Чуковский, «Репин ― писатель», 1950 ➤    Капитан Багдасарьян продолжает листать газеты. Присутствие нового человека заставляет его отказаться от своего любимого занятия — поисков ляпсусов и ошибок в работе полковника Кирсанова. Для него это такой же спорт, как для других решать ребусы и кроссворды. Для нас, советских офицеров в Германии, «Иллюстрирте Рундшау» играет роль самого весёлого и развлекательного юмористического журнала. Здесь можно и посмеяться и одновременно прочитать кое-что между строк, чего не найдёшь в советских газетах.   — Григорий Климов, «Песнь победителя», 1951 ➤    Если «Моя родная сторона осенним золотом полна», то есть, если уже осыпаются листья, то какие же могут стоять в полях «высокие хлеба»? Ведь хлеба к этому времени обычно убирают, и поля пустеют. Таких и подобных им ляпсусов в наших песнях сколько угодно.   — Михаил Исаковский, «О поэтическом мастерстве», 1951 ➤    Так рассуждал Леонид Иванович. Это были горькие рассуждения недовольного человека наедине с самим собой. Кое-что Дроздов даже сгустил. Но когда отчёт был составлен, Леонид Иванович по просьбе Шутикова охотно взялся просмотреть его, нет ли где ляпсуса. Отчёт был пространный, под него подвели научную и историческую основы, и Леонид Иванович не нашёл в нём погрешностей. «Здорово, черти, знают своё дело», ― подумал он о составителях. Правда, в двух местах у него возникли сомнения, их следовало проверить и устранить.   — Владимир Дудинцев, «Не хлебом единым», 1956 ➤    Возле каждого подобного «ляпсуса» был поставлен негодующий восклицательный знак. Редактор хотел, чтобы Репин писал тем «правильным», дистиллированным, бесцветным, неживым языком, каким пишут бездарные люди, похожие на него, на редактора. Мне стоило много труда отвоевать у редактора эти своеобразные «ляпсусы» Репина. Словом, было бы отлично, если бы иные блюстители чистоты языка воздержались от слишком решительных, опрометчивых и грубых суждений о недоступных их пониманию ценностях вечно обновляющейся поэтической речи.   — Корней Чуковский, «Живой как жизнь» (разговор о русском языке), 1962 ➤    Словом, всей своей литературной работой Пантелеев был подготовлен к тому, чтобы написать «Нашу Машу» ― этот подробный отчёт о педагогических принципах, которыми руководился он изо дня в день при воспитании своей маленькой дочери. Пантелеев не выдаёт свою книгу за сборник готовых рецептов по воспитанию детей. На её страницах он заявляет не раз о допущенных им ошибках и ляпсусах. Но самый её дух драгоценен.   — Корней Чуковский, «Пантелеев», 1968 ➤    В литературе сохранилось немало смешных анекдотов о ляпсусах тех горе-переводчиков, которые то и дело попадают впросак из-за неполного, однобокого знания лексики чужого языка. В романе «Чернокнижников» А.В.Дружинина кто-то переводит русскую фразу: «Кабинет его квартиры сыр» ― при помощи такой французской ахинеи: «Mon logement est tres fromage» H.С.Лесков в романе «На ножах» сообщает, что одна из его героинь перевела выражение: «Canonise par le Pape» (то есть, «причислен папой к лику святых»): «Расстрелян папой». <...> М.И.Пыляев в своей известной книге о замечательных чудаках рассказывает, что один из этих чудаков, желая сказать: «Ваша лошадь в мыле», говорил: «Votre cheval est dans le savon!» Такими замечательными «чудаками» являются переводчики, не знающие фразеологизмов того языка, с которого они переводят. Многие из них усвоили иностранный язык только по словарю, вследствие чего им неизвестны самые распространенные идиомы.   — Корней Чуковский, «Высокое искусство», 1968 ➤    У Чехова сказано: «Тебя, брат, заела среда». Она перевела: «Ты встал в этот день (должно быть, в среду) не той ногой с кровати». Такими ляпсусами буквально кишат страницы переводов мисс Фелл. Они в достаточной мере исказили её перевод. Но представьте себе на минуту, что она, устыдившись, начисто устранила все свои ошибки и промахи, что «батюшка» стал у неё, как и сказано у Чехова, Батюшковым, «каштановое дерево» ― Каштанкой, «святой Франциск» ― Добролюбовым, ― словом, что её перевод стал безупречным подстрочником, ― всё же он решительно никуда не годился бы, потому что в нём так и осталось бы без перевода самое важное качество подлинника, его главная суть, его стиль, без которого Чехов ― не Чехов. <...> Характерно, что в сороковых и пятидесятых годах XIX века своевольное обращение Иринарха Введенского с подлинником казалось читательской массе нормальным и почти не вызывало протестов. Вплоть до революции, то есть семьдесят лет подряд, из поколения в поколение, снова и снова они воспроизводились в печати и читались предпочтительно перед всеми другими, и только теперь, когда дело художественного перевода поставлено на новые рельсы, мы вынуждены начисто отказаться от той соблазнительной версии Диккенса, которая дана Иринархом Введенским, и дать свою, без отсебятин и ляпсусов, гораздо более близкую к подлиннику. Если бы Введенский работал сейчас, ни одно издательство не напечатало бы его переводов. И та теория, которой он хотел оправдать свой переводческий метод, воспринимается нами в настоящее время как недопустимая ересь. <...> Эти два стиля ― салонно-романсовый и сусально-камаринский ― немилосердно искажали поэзию Шевченко. Всякие другие отклонения от текста, как бы ни были они велики, наряду с этим извращением стиля кажутся уж не столь сокрушительными. Даже словарные ляпсусы, вообще нередкие в переводах с украинского, не так исказили шевченковский текст, как исказила его фальсификация стиля. Губительная роль этих ляпсусов очевидна для всякого, поэтому едва ли необходимо распространяться о них. <...> Я мог бы без конца приводить эти забавные и грустные промахи, но думаю, что и перечисленных достаточно. Конечно, не такими ляпсусами измеряется мастерство переводчика. Люди, далёкие от искусства, ошибочно думают, что точность художественного перевода только и заключается в том, чтобы правильно и аккуратно воспроизводить все слова, какие имеются в подлиннике. Это, конечно, не так. <...> Но, конечно, мы не вправе скрывать от себя, что у вдохновенных переводов всегда есть опасность при малейшем ослаблении дисциплины перейти в какой-то фейерверк отсебятин и ляпсусов.   — Корней Чуковский, «Высокое искусство», 1968 ➤    Ректор сказал: «Поистине, это великолепное перо в шляпу нашего университета, что в его стенах будет трудиться прославленный переводчик айтасканских надписей! Для нас это большая честь». Конечно, никто даже не намекнул ректору на его ляпсус, и Броновский продолжал сиять улыбкой, правда теперь несколько вымученной. После завтрака заведующий кафедрой древней истории сказал в извинение ректора, что он родом из Миннесоты и большой патриот своего штата, который знает много лучше античности, а поскольку озеро Айтаска является истоком великой Миссисипи, такая оговорка вполне естественна.   — Айзек Азимов, «Сами боги» (The Gods Themselves), 1972 ➤    Боря Аструг всю войну прошёл, боевой офицер, ордена́ заслужил ― каков низкопоклонник! Ну, ошибки, заблуждения, у Аструга, скажем, в книге о Горьком методологические ляпсусы, ну и что? У кого их нет? У того же Дороднова ― такие вавилоны нагромоздил в книге о романтизме! А книга пустейшая...   — Юрий Трифонов, «Дом на набережной», 1976 ➤    И мне вовсе не хотелось бы предстать в глазах Ю.Б.Корнеева или читателей в роли этакого педанта, который вылавливает ляпсусы и придирается к мелочам, не допуская со стороны переводчика ни малейшей поэтической вольности. Речь идёт о другом, куда более принципиальном вопросе: как подходить к переводу памятника культуры прошлого? Нужны ли для этой интерпретации какие-то знания, кроме версификаторского умения и владения языком?   — Арон Гуревич, «Средневековая литература и её современное восприятие», 1976 ➤    Обрабатываемый кролик вёл себя оскорбительно. И главное, от него шла утечка информации ― и куда! В сторону кролика, даже не находящегося в сфере обработки. Такие ляпсусы Великий Питон никогда не прощал. Младой удав сейчас так жалел, что пустился на эту авантюру (ничего себе верняк!), так ненавидел этого Глашатая! Но ничего не поделаешь, теперь уже отступать было поздно...   — Фазиль Искандер, «Кролики и удавы», 1982 ➤    С тех пор как человек научился общаться, в его речи стали проскальзывать ляпсусы. В наш век средств массовой коммуникации они стали только красивее и масштабнее. Они украшали историю радио — и телевещания с тех пор, как в самом начале этой истории Гарри фон Целл нагнулся к примитивному микрофону и представил Герберта Гувера перед общенациональной аудиторией следующим образом: «Леди и джентльмены, говорит президент Соединённых Штатов — Губерт Гервер». Разумеется, ляпсусы делают не только дикторы радио и телевидения. Так что если вы заметите нечто подобное за собой, не расстраивайтесь. Встряхнитесь и действуйте дальше, зная, что вы попали в хорошую компанию. <...>   — Ларри Кинг, «Как разговаривать с кем угодно, когда угодно, где угодно», 1995 ➤    ― Чем-то вы на Маслякова похожи. Не родственник? ― Я ― на Маслякова? ― изумился Николай Степанович. ― Да ни Боже мой! ― Что-то есть общее, ― стоял на своём таксист. ― Стрижка, ― подсказал Костя. ― Lapsus memoriae, ― возразил Николай Степанович. ― А жалко, ― сказал таксист.   — Андрей Лазарчук, Михаил Успенский, «Посмотри в глаза чудовищ», 1996 ➤    «По вечерам, ― продолжает С.Н.Анохин, ― всегда можно было застать Сергея Владимировича на Кузнецком мосту, где помещался центральный совет Осовиахима. Там комнатка была для техкома. Планёров стало много, на соревнования приходило десятка три совершенно новых конструкций, каждую нужно посмотреть и дать разрешение на вылет. А там и ошибки были большие, некоторые любители-непрофессионалы допускали ляпсусы в аэродинамике, расчётах прочности... Ну, он активист, его все знали и любили. К нему можно было просто подойти, посоветоваться. Выслушает внимательно.   — Феликс Чуев, «Ильюшин», 1998 ➤    Фрадкис оттеснил какого-то депутата, сказав, что он здесь по поручению семьи Брежневых, и дал директору Дворца бракосочетания срочное указание ― расписать нас с Галей через три часа. В ЗАГСе начался страшный переполох, а мы поехали переодеваться. Тем временем Леонид Николаевич уже распорядился изменить интерьер во Дворце, пообещал его работникам протекцию и ссуды, всё более чувствуя себя весьма значительным человеком. Церемония бракосочетания началась с ляпсуса. Мне было восемнадцать лет, а Гале тридцать два, тем не менее, директор, милая дама, этой тонкости не учла ― и в момент, когда было объявлено, что мы стали мужем и женой, ничего лучше не придумала, как включить песню, по-моему, в исполнении Зыкиной «В жизни раз бывает восемнадцать лет...» — Затем сыграли стихийную свадьбу, естественно, без родителей и без гостей.   — Игорь Кио, «Иллюзии без иллюзий», 1999 ➤    По счастью, у них с Басилашвили совпал размер, и все костюмы сидели на Яковлеве так, будто были сшиты именно на него. Это оказалось спасением, так как времени на шитьё новых нарядов уже не было. Снег умирал на глазах. И Яковлев буквально на хвосте зимы стал сниматься в роли Ипполита. Но в окончательном монтаже фильма так и остался кадр, где Барбара Брыльска поднимает со снега карточку с изображением Ипполита ― Олега Басилашвили. Переснять этот кадр с фотографией Юрия Яковлева мы уже не успели ― зима кончилась, снег сошёл. Но зритель этого ляпсуса, по счастью, не заметил.   — Эльдар Рязанов, «Подведённые итоги», 2000 ➤     «ИМА-пресс» специализируется на новостийных «гэгах», посмеху́шках, казусах и ляпсусах. Именно это агентство снабжает газеты, радио и телевидение байками о козах, пристрастившихся к чтению «Советской России», и о заводах, где зарплату выдают керенками по причине отсутствия наличных.   — Марианна Баконина, «Школа двойников», 2000 ➤    Недавно в телепередаче он сам откровенно в этом признался, рассказав о майоре, которого внедрили в преступную группировку и который на самом интересном месте потерял сознание с перепугу. «Оказался психологически неготовым к подобным нагрузкам» ― так объяснил этот казус главный идеолог, добавив при этом, что майор был бравый, в общем, одним ударом семерых... Представляете, и об этом ляпсусе главное должностное лицо по борьбе с организованной преступностью объявляет на всю страну.   — Александр Савельев, «Аркан для букмекера», 2000 ➤    ― Отныне всё пойдёт по-другому! ― громогласно возвестил Николай Иванович. Всё действительно пошло по-другому, но совсем не потому, что генерал оказался толковым управляющим. Как раз управляющим-то он был никудышным, хотя и громким, но слава о его решительности и бодрый стук топоров пока ещё с лихвой перекрывали его хозяйственные ляпсусы.   — Борис Васильев, «Дом, который построил Дед», 2000 ➤    В один прекрасный день мне позвонил по телефону из Принстона историк Луи Фишер, в 20-е и 30-е годы корреспондент в Москве, с тех пор разочаровавшийся в коммунизме. Ему нужен был человек, который мог бы перевести его книгу «Жизнь Ленина» на русский язык. Леа Гольдберг, израильская поэтесса, профессор сравнительного литературоведения в Иерусалимском университете и сама великолепный переводчик, порекомендовала ему меня. Опишу когда-нибудь по другому поводу, каким каторжным трудом по розыску русских и немецких первоисточников обернулась эта работа и какие смешные ляпсусы и глубокие выводы, построенные на этих ляпсусах, нашёл я у Фишера. Однако ж, я должен быть ему благодарен, потому что он спросил меня, не буду ли я возражать, если он даст мой перевод на прочтение и стилистическую правку одной русской женщине. «Кому?» ― спросил я...   — Омри Ронен, «Берберова», 2001 ➤    «Пишить вам ваш любимый муж и отец Марк Гаврилович Гурченко. Во первых строках своего письма сообщаю вам, что я живой и здоровый, чего и вам желаю от чиста га серца, с честью служу и защищаю Родину, имею две грамоты. Медали ще нема, но будить у в обязательном порядке... Леля! Детка моя дорогая! Обращаюсь до тебя! Ты мне усе ночи очень подозрительно снисся. Смотри, не сделай, будь ласка, якого ляпсуса! Корочий! Если я приеду з войны, и мне скажуть люди, что в тибя хто-то быв... Ну, Лялюша, ты меня знаешь... Пять братов свинцом налиты ― смертью пахнуть! Пиши пропало...»   — Людмила Гурченко, «Аплодисменты», 2003 ➤    Обладая хорошей памятью, просмотревший личные дела всех молодых офицеров плавсостава, представитель Генштаба понял, что рядом с красавицей Глашей сидит старший лейтенант Петр Иванович Анисимов, которого он лично забраковал, потому что тот мало, слишком мало служил на флоте, да и особисты отозвались о нём пренебрежительно, рвением к службе, сказали, не отличается, ― прибавив совсем уж убийственное: «Гуманист! Слюни распускает!» Характеристика сомнительная, руководимая Анисимовым батарея признана лучшей в бригаде, но далее следовала настораживающая фраза: «Порою снисходителен к проступкам матросов». (Представитель Генштаба, пропуская через себя синие папки личных дел, похохатывал, встречая поразительные ляпсусы типа «Водку пьёт, но с отвращением»).   — Анатолий Азольский, «Глаша», 2003 ➤    Сколько читателей было у Шолохова, а читали до поры невнимательно. Между тем, нестыковки и ляпсусы органически присущи бригадному методу писательства. Раньше или позже они непременно должны обнаружиться. И они обнаружились, когда за дело взялся настоящий Детектив, Лингвист, Литературовед, Исследователь ― всё с большой буквы! Его имя ― Зеев Бар-Селла.   — Семён Ицкович, «Шила в мешке не утаишь, или крах шолоховедения», 2003 ➤    А вот ещё одна версия ― Крюков отдал Громославскому рукописи из рук в руки, на смертном одре. Как бы то ни было, рукопись «Донщины» попала к Громославскому, он стал её читать, переписывать и перерабатывать. Почерк у Крюкова, видимо, был неразборчивый, и некоторые ляпсусы попали в первые публикации ТД. Их не заметили ни тесть, ни зять. Вот два примера, их даёт Бар-Селла. «Человек десять конных молча, в беспорядке ехали по дороге. На площади впереди выделялась осанистая, тепло одетая фигура». Так было напечатано в 1930 г. Но что значит ПЛОЩАДЬ на ДОРОГЕ? Через 2 года промах был замечен: «На пол-лошади (т.е. полкорпуса лошади) впереди выделялась осанистая, тепло одетая фигура». У Крюкова, скорее всего, было написано сокращённо: «п.лошади» или «п/лошади». Второй пример не менее ярок. «Балка, по которой двигались в обход, была засыпана снегом. Местами доходил он лошадям до пояса». Какой пояс у лошади? Конечно, «до пуза». Ошибка была исправлена только в 1945 году. Конечно, те, кто не признаёт участие Громославского в работе над ТД, считают, что все эти ошибки допустил сам Шолохов.   — Виктор Балан, «Шолохов и другие», 2003 ➤    Lapsus lingua..., lapsus pennae..., lapsus memoria... ― А что такое, по сути, ляпсус, ― как не вся ваша человеческая жизнь, господа!.. ― А что такое вся ваша человеческая жизнь, господа, ― как всего лишь маленький серенький ляпсус ― на пыльной поверхности вашего мира... Lapsus pennae..., lapsus memoria..., ― нет! ― lapsus vitae, ― в итоге.   — Юр.Ханон, «Чёрные Аллеи» («тетрадь» вторая), 2013  ... ляпсус в поэзии ... наконец по’следствие лапсуса... ➤    Маша, Маша, что за ляпсус, Ты беременна опять..., Почему в тетради клякса, И не убрана кровать?..   — Михаил Савояров, «Ошибочки», 1908 ➤    Но покидает замкнутая каста Иерофантов тайную ступень И в жилах бродят зной, и хмель, и лень Авантюриста ― lapsus ― оргиаста.   — Вера Меркурьева, «Сонет с кодой», 1927 ➤    Тебя, неграмотность моя, бессмыслица, Сквозь четверть века я пронёс, И волей ляпсуса кассирша числится В распорядительницах кос.   Взгляни с горы ― в туманах вечность стелется,   И этот женственный пролив   Спит, как усталая рабовладелица,   Рабов и косы распустив.   — Марк Тарловский, «Керченские косы», 1 ноября 1931 ➤    И я не зареву: ― Дружочек, выглянь, Спустись к нам на ревю... ( Тьфу, ― lapsus linguae! ) ...На песнопенье! ―         Нет уж, Теперь не просто ль, Отбросив эту ветошь, Почистить вдосталь, Пробормотав пароль, Встать на дыбы И отчубучить роль Судьбы.   — Георгий Оболдуев, «Героев рандеву...» (из сборника «Я видел», песнь четвёртая), 1952 ➤    Сплетенье солнечное — чушь? Коварный ляпсус астрономов рассеянных! Мне дик и чужд недуг светил неосторожных. Сплетались бы в сторонней мгле! Но хворым силам мирозданья угодно бедствовать во мне — любимом месте их страданья.   — Белла Ахмадулина, «Описание боли в солнечном сплетении», 1968

Ком’ ментарии не ляпсус ли это?.. ...эта статья..., или глава..., или эссе..., — говорят мне откуда-то снизу, — спустя три года после написания сделалась чистейшим артефактом самой себя. Чистейшим (я сказал) — не в смысле чистоты, конечно, но, прежде всего, в размере дистанции от самоё себя... Приятно разок в жизни поглядеть на такое чудо... Хотя бы одним глазком, если не возражаете... Гибридный технический материал, набросанный в декабре 2013 года на остаточном материале черновика, — слепленный почти на коленке — из бокового ответвления одной из глав конченной книги «Три Инвалида‏‎». Пожалуй, одно это уже достаточно говорит о происхождении и свойствах предлагаемого потребителю ляпсуса (lapsus vitae, несомненно)... — К тому же сказать, предлагаемого далеко не впервые (вторые руки, не так ли?). Разумеется, не так, чтобы не сказать точнее... И воздержавшись от грубостей, по возможности... В жёстко усечённом виде (почти полностью лишённом своей системной части) статья была опубликована в начале января 2014 года и скоро сделалась весьма посещаемым ресурсом. За три года надёрганные разными сапрофитами цитаты из «ляпсуса» широко разошлись по сети — и сегодня их можно увидеть на десятках сайтов в виде кусков, кусочков, лоскутков и лохмотьев. Таким образом, я вынужденно сообщаю, что первоисточник всех этих торговцев барахлом находится — здесь. А если говорить ещё точнее, то — даже не здесь, а ещё ниже. Аккуратно — в том месте, откуда этот маленький ляпсус когда-то вылез... Хотя более точный адрес мне указывать не хотелось бы... каноник Юр.Ханон       Ханóграф: Портал Ис’ сточники Ханóграф : Портал См. так’ же Ханóграф: Портал Тавто-логия (царица наук) Вселенский разум  самого́ себя Не-о-бя-за-тель-но-е Зло Нечто главное..., для начала и на’конец... Похоронный марш на смерть великого глухого (не говоря уже о слепых...) Зелёный квадрат Альфонса Жёваная газетная бумага Один дым — вместо всего остального Ханóграф: Портал Физиология шарма Венок — из мяса Всё хоть бы — хны... Вверх по лестнице, ведущей — вниз О музыкальном в’лиянии собак Карменная ... мистерия Старческий крест христианства Божественное растение — сатаны см. ещё дальше →  Автор : Юрий Ханон.  Все права сох’ранены.                  Auteur : Yuri Khanon.  All rights reserved. * * * эту статью может править только сам Автор. — Всякие желающие сделать ещё один ляпсус, могут отправить его через щель в голове. «  s t y l e d  &   d e s i g n e d   b y   A n n a  t’ H a r o n  »