Даниэль Лазарюс (Эрик Сати. Лица) — различия между версиями

к
ак могут видеть те, кто может видеть, здесь находится не статья, но только (её) дряблый огрызок. И не моя в том вина, разумеется. Поскольку отдельная & обдельная страница по обозначенной выше теме под слегка еврейским именем «Даниэль Лазарюс» (Daniel Lazarus, 1898-1964) до сих пор не свёрстана и не выложена в открытый доступ, считаю возможным заметить, что на территории ханóграфа существует не...сколько статей (в том числе, почти уголовного порядка), имеющих прямое, косвенное, опо...средованное или даже ассоциативное отношение к этому, с позволения сказать, «имени», которое даже язык не поворачивается назвать «именем», попавшему сюда только благодаря косвенному причастию одновременно к Эрику Сати и, парадоксальным образом, Александру Скрябину, что на первый взгляд может показаться злонамеренной выдумкой. — Суммируя все указанные Выше причины и вычитая из них партикулярное ничтожество главного героя этой страницы, я традиционно оставляю здесь некоторое количество мягких, отчасти, вялых или даже дряблых перенаправлений на другие статьи, имеющие (кое-какое, иногда опосредованное или косвенное) отношение к этому человеку, а также их многочисленным теням и проекциям (внутренним или внешним, без разницы). Попутно могу намекнуть, что в ноябре 211 года мне довелось сделать одну публичную страницу об этом Лазарюсе, которая до сих пор остаётся единственным <живым> источником о нём на русском языке...

1.  Даниэль Лазарюс (публичная статья)
2.  Луи Дюрей (в цитатах)
3.  Эрик Сати в лицах (и через них)
4.  Александр Скрябин («тесть» этого мальчика)
5.  Жак Ибер (№7 из «Шестёрки»)
6.  Аркёйская школа (дряблая страница)
7.  Анри Соге (единственный, но не школьник)
8.  Жак Бенуа-Мешен (аркёйский школьник №5)
9.  Дариус Мийо (дряблая страница)
10.  Жорж Орик (самый молодой из шестёрок)
11.  Парижская школа пускания дыма (в нос и глаза)
12.  Пять гримас к Сну в летнюю ночь (или даже шесть)
13.  Эрик Сати. Список сочинений почти полный... (аркёйская часть)
14.  Цитатник Эрика Сати (засушенный, но не побеждённый)
15.  Сусанна и старцы (натурщица для комозитора)
16.  День музыканта (распорядок дня)
17.  Эрик-Альфред-Лесли (глава 1991 года)
18.  Диана Сати (сестра Эрика)
19.  Бастард Тристана (опера, которой не было)
20.  Венецианский гондольер (ещё одна такая же)

на всякий случай напомню ещё раз (а затем и ещё раз, исключительно в рамках менторского минимализма), что в истерической, а также натур-философской и тавтологической ретро’спективе (оглядываясь на зад) тема как самогó Лазарюса, а также большого числа подобных ему стандартных человеческих типов, ранее была затронута и разъята основным автором этого ханóграфа в нескольких работах, посвящённых обоим его «визави», — с одной стороны, Эрику Сати, а с другой, к сожалению, и Александру Скрябину (хотя последнего случая было бы лучше избежать, конечно). И если маленький Лазарюс как отдельное лицо представляет интерес равно плоский и бледный (в двух человеческих измерениях), то его кратковременные пересечения со Скрябиным и Сати (точнее сказать, с их тенями, конечно) стали ярким казусом, заставившим обратить на него внимание — исключительно как на «бессвязное связующее звено» или посторонний предмет в роли внешнего раздражителя. Обычно в таких случаях говорят: поплавок. И правда, очень похоже. Лазарюс, который не тонет...

не стану скрывать (да тут и скрывать-то нечего), что прежде всего — шикарная несопоставимость сопоставляемых величин была основным фумистическим фактором, заставившим меня немного склонить голову и поработать над двумя этими историческими казусами..., почти анекдотами (без особенного умысла и не слишком-то смешными, после всего). Не стану трудиться над объяснением значимого смысла феномена: не раз и не два (раза) он был освещён в разных книжках моего авторства, прежде всего, имея в виду «Скрябин как лицо», «Воспоминания задним числом» (завершительно-заключающая глава «после всего») и, конечно же, «Малая аркёйская книга», в которой Лазарюсу посвящено немало проникновенных страниц. — Наглядность этого маленького «г(л)адкого толстячка» как идеального примера превосходит все возможные (ближайшие) варианты, а потому можно только сожалеть, что в ханóграфе так и не появилось этой статьи, — огрызок которой вы сейчас читаете (вероятно, даже с важным видом). Думаю, что дальнейшие вопросы здесь излишни..., — не говоря уже об ответах.

принимая во внимание почти полувековую отрицательную практику полной бесперспективности диалога с бес...сознательной популяцией Homos apiens, автор и податель сего имеет полное право объявить себя окончательно «непримиримым», а также вне...конвенциональным типом и, как следствие, более не вступать в коллаборацию с оккупантами & прочим человеческим субстратом, существующим только здесь и сейчас. А потому (вне всяких сомнений), и не стóило бы труда совершать ещё одну отдельную работу, оформляя, выкладывая или, тем более, публикуя (если говорить о книге) названный текст в публичный доступ, чтобы сообщить некоему не’определённому числу типов, пожизненно пребывающих в состоянии неконтролируемого автоматического сна, что они кое-что якобы читали про этого одновременно существующего и несущественного персонажа, а также его случайных проекций на те лица, которые вообще не должны были оказаться поблизости от него. Равно как и эта дряблая страница, невесть каких ветром занесённая на обочину человеческого мира, в котором не имеет ни малейшей ценности, ни такого же смысла... И пускай он продолжает играть мячиком из наличности в свой дегенеративный футбол. Вероятно, ради определённости можно было бы ещё и оставить на поверхности почвы круглую печать (такой же круглой калоши), однако даже и этот поступок слишком очевидно не стóит труда...

и ещё раз напомню на всякий случай (как старый недоброжелатель минимального минимализма), что эта дряблая страничка, полная лирических от(ст)уп(л)ений, объявилась здесь, на этом месте отнюдь не ради красного словца: фундаментальные хано’графические исследования о поздних (послевоенных) годах Эрика и ещё более поздних скрябинских временах на данный момент провели в режиме тлеющей публикации более десятка (пяти, двадцати, ненужное вычеркнуть) лет, пребывая в почти готовом для употребления состоянии (не пересоленные, не пересушенные и даже не пережаренное). Представляя собой классический пример нео’публикованной монографии (opus posthume) неумеренного размера..., или навязшего в глазах redlink’а (красной ссылки) более чем с полусотни страниц ханóграфа, они долго и терпеливо ожидали, что в какой-то момент рвотная реакция на обычное человеческое свинство у этого автора хотя бы немного притупится, а в окружающем мире появится хотя бы крошечный проблеск при’личного поведения, чтобы можно было кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, видном предмете натурально-философского & этико-эстетического профиля. Поскольку... слишком уж редким и необычным по подаче и содержанию был этот прецедент..., чтобы пренебречь его возможным присутствием.

конечно, надеяться было не на что: надсадный мир не терпит исключений. Не случилось их и в этот раз, чтобы не употребить слóва — куда более грубого. Число мелочных небрежений и прочего свинства постепенно дошло до степени совершенно нетерпимой. И даже более того... В этом мире, полностью лишённом какого-либо признака умысла, не случилось ничего, даже близко похожего на просвет. Скорее, напротив... И вот, actum est, дело кончено, — можете умилённо смахнуть скупую слезý, расписаться в ведомости & получить на руки классический суррогат, залитый щедрым слоем консервного формалина. Здесь и сейчас перед вами (выложен) очередной огрызок того, что вполне могло бы быть, но теперь не будет, а затем и вовсе — исчезнет без возможности восстановления. На месте объёмистого текста с массой уникальных деталей (нигде ранее не упоминавшихся) и главное, с той степенью проникновения в предмет, которая встречается в литературе только в качестве исключительного исключения..., короче говоря, на месте того текста, который собирался здесь (и не только здесь) разместиться, осталось только дряблое напоминание. Напоминание об очередной (вне)системной вещи (нескольких вещах), которые имели отношение далеко... (и очень далеко) не только к так называемой музыке, организациям, школам или их ком’озиторам, но, прежде всего, к человеческому миру в целом (под объективом мелкоскопа), — взятому от подошвы до кисточки хвоста. Скудная история навыворот: наподобие, скажем, того Альфонса, которого не было. Теперь он якобы есть, вопреки всему и всем. В отличие от всех прочих, которых не было и не будет... Но и только.

Если же (также вопреки всему) у кого-то из проходящих мимо ренегатов или апологетов появится мало-мальски отчётливое или даже навязчиво оформленное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить о...публикацию этого немало...важного генетического материала (если его ещё можно назвать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по открытому адресу не...посредственно к (дважды) автору, пока он ещё здесь неподалёку, на расстоянии вытянутой руки (левой). Между тем..., я рекомендовал бы не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать (его) в чёрный ящик. Наша лавочка довольно скоро прикроется, а затем и закроется совсем..., к тому же, «бес’ права переписки». — И тогда... уже никаких Лазарюсов: ни у подножия бронзовой конной статуи Эрика Сати, ни в ногах у шестиметрового гранитного монумента старшей дочери Скрябина, павшей в неравной борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Только спущенная сверху (вниз) жвачка с соплями третьей ректификации, которую вы все имеете здесь в неограниченном количестве, & будете иметь впредь, от рождения и дó смерти. Это я могу обещать...