Даниэль Лазарюс (Эрик Сати. Лица)
Многие безусловно влияемые «лица Сати» остались за бортом «группы Шести», по существу ничем не отличаясь от её членов & члеников. Другие — попросту опоздали родиться ... для этого влияния. Не стану перечислять этих многих «опоздавших», только ткну пальцем, пожалуй, в (заднюю точку) Даниэля Лазарюса, одного из самых пикантных лиц концентрического влияния Сати. Своеобразный кло(у)н несносного Луи Дюрея (тоже кое-какой себе коммунист и «композитор-народник»), опростившийся сам и упростивший свою музыку до нижнего уровня (не)возможности. Поверх всего ему пришлось отметиться ещё и — в качестве зятя Александра Скрябина (правда, посмертного и не слишком-то долгое время). к
Мировоззрение, пристрастия и личные контакты Лазарюса в течение жизни претерпели значительные изменения. В январе 1923 года на очередных перевыборах комитета S.I.M.C. Даниэль Лазарюс выступил с узко шовинистических позиций (французского национализма) на стороне Эмиля Вюйермо против переизбрания Дариуса Мийо <ещё одного еврея> на очередной срок (за космополитизм, но прежде всего за анти-импрес..сионистскую пропаганду в США). За этот свой демарш Даниэль Лазарюс (вместе с Роланом-Манюэлем) заслужил от Эрика Сати почётное звание «интернационального олуха». При поддержке Равеля (против которого, в основном, и была направлена «пропаганда» Мийо) и Кёклена Дариус Мийо всё же был переизбран на очередной срок. Однако сам Сати в знак протеста против узкого национализма членов Комитета 7 марта 1923 года покинул Комитет и демонстративно вышел из состава S.I.M.C., о чём написал иезуитски вежливое письмо лично Лазарюсу.
не стану скрывать (да тут и скрывать-то нечего), что прежде всего — шикарная несопоставимость сопоставляемых величин была основным фумистическим фактором, заставившим меня немного склонить голову и поработать над двумя этими историческими казусами..., почти анекдотами (без особенного умысла и не слишком-то смешными, после всего). Не стану трудиться над объяснением значимого смысла феномена: не раз и не два (раза) он был освещён в разных книжках моего авторства, прежде всего, имея в виду «Скрябин как лицо», «Воспоминания задним числом» (завершительно-заключающая глава «после всего») и, конечно же, «Малая аркёйская книга», в которой Лазарюсу посвящено немало проникновенных страниц. — Наглядность этого маленького «г(л)адкого толстячка» как идеального примера превосходит все возможные (ближайшие) варианты, а потому можно только сожалеть, что в ханóграфе так и не появилось этой статьи, — огрызок которой вы сейчас читаете (вероятно, даже с важным видом). Думаю, что дальнейшие вопросы здесь излишни..., — не говоря уже об ответах. Даниэлю Лазарюсу, заявление принимая во внимание почти полувековую отрицательную практику полной бесперспективности диалога с бес...сознательной популяцией Homos apiens, автор и податель сего имеет полное право объявить себя окончательно «непримиримым», а также вне...конвенциональным типом и, как следствие, более не вступать в коллаборацию с оккупантами & прочим человеческим субстратом, существующим только здесь и сейчас. А потому (вне всяких сомнений), и не стóило бы труда совершать ещё одну отдельную работу, оформляя, выкладывая или, тем более, публикуя (если говорить о книге) названный текст в публичный доступ, чтобы сообщить некоему не’определённому числу типов, пожизненно пребывающих в состоянии неконтролируемого автоматического сна, что они кое-что якобы читали про этого одновременно существующего и несущественного персонажа, а также его случайных проекций на те лица, которые вообще не должны были оказаться поблизости от него. Равно как и эта дряблая страница, невесть каких ветром занесённая на обочину человеческого мира, в котором не имеет ни малейшей ценности, ни такого же смысла... И пускай он продолжает играть мячиком из наличности в свой дегенеративный футбол. Вероятно, ради определённости можно было бы ещё и оставить на поверхности почвы круглую печать (такой же круглой калоши), однако даже и этот поступок слишком очевидно не стóит труда... С такой же н(е)изменной готовностью Жак Ибер участвовал в любых коллективных постановках массовых «демократических» зрелищ (чаще всего под эгидой левого Народного фронта и такой же Народной музыкальной федерации). К примеру, в 1936 году он сочинил первый номер (увертюру) к исторической хронике «14 июля» по пьесе Ромена Роллана. Остальные музыкальные вставки в этом спектакле принадлежали перу всё тех же старых знакомых (из верхней половины «Шестёрки» и прочих лиц около Сати): Орика, Мийо и Онеггера с добавлением старика-Русселя, Кёклена и Лазарюса (дирижировал постановкой, разумеется, всё тот же «аркёйский школьник» Роже Дезормьер). и ещё раз напомню на всякий случай (как старый недоброжелатель минимального минимализма), что эта дряблая страничка, полная лирических от(ст)уп(л)ений, объявилась здесь, на этом месте отнюдь не ради красного словца: фундаментальные хано’графические исследования о поздних (послевоенных) годах Эрика и ещё более поздних скрябинских временах на данный момент провели в режиме тлеющей публикации более десятка (пяти, двадцати, ненужное вычеркнуть) лет, пребывая в почти готовом для употребления состоянии (не пересоленные, не пересушенные и даже не пережаренное). Представляя собой классический пример нео’публикованной монографии (opus posthume) неумеренного размера..., или навязшего в глазах redlink’а (красной ссылки) более чем с полусотни страниц ханóграфа, они долго и терпеливо ожидали, что в какой-то момент рвотная реакция на обычное человеческое свинство у этого автора хотя бы немного притупится, а в окружающем мире появится хотя бы крошечный проблеск при’личного поведения, чтобы можно было кое-что (успеть) сказать об этом, несомненно, видном предмете натурально-философского & этико-эстетического профиля. Поскольку... слишком уж редким и необычным по подаче и содержанию был этот прецедент..., чтобы пренебречь его возможным присутствием. В январе 1924 года Даниэль Лазарюс, <страшно сказать, ещё страшнее представить>, женился на Ариадне Скрябиной, первой дочери композитора Александра Скрябина от второго брака (с Татьяной Шлёцер), которая, оказавшись в эмиграции <сиротой>, переживала серьёзные материальные и душевные трудности. Лазарюс вызвал у Ариадны интерес прежде всего тем, что был композитором и пианистом, как её отец, кроме того, она с детства питала некоторую склонность к евреям. Сам же Лазарюс преклонялся перед творчеством Скрябина, и роман с дочерью гениального композитора не мог не льстить его самолюбию. Кроме того, Ариадна привлекла его своим необузданным темпераментом и необычайной раскованностью, порой доходящей до развязности или наглости. Современники вспоминают, что юная Ариадна в ресторанах много курила, пила водку, а главное — ела с ненасытной жадностью. Всё это явилось прямым следствием нищих и голодных лет, проведённых в послереволюционной России. Когда посетители начинали на неё глазеть, Ариадна нисколько не тушевалась, запросто могла хрипло рассмеяться им в лицо или даже показать язык. Всё это одновременно шокировало и притягивало Лазарюса, в то же время, приводя его в крайнее смущение. Рядом с Ариадной он выглядел инфантильным, растерянным ребёнком, хотя был старше её на семь лет. конечно, надеяться было не на что: надсадный мир не терпит исключений. Не случилось их и в этот раз, чтобы не употребить слóва — куда более грубого. Число мелочных небрежений и прочего свинства постепенно дошло до степени совершенно нетерпимой. И даже более того... В этом мире, полностью лишённом какого-либо признака умысла, не случилось ничего, даже близко похожего на просвет. Скорее, напротив... И вот, actum est, дело кончено, — можете умилённо смахнуть скупую слезý, расписаться в ведомости & получить на руки классический суррогат, залитый щедрым слоем консервного формалина. Здесь и сейчас перед вами (выложен) очередной огрызок того, что вполне могло бы быть, но теперь не будет, а затем и вовсе — исчезнет без возможности восстановления. На месте объёмистого текста с массой уникальных деталей (нигде ранее не упоминавшихся) и главное, с той степенью проникновения в предмет, которая встречается в литературе только в качестве исключительного исключения..., короче говоря, на месте того текста, который собирался здесь (и не только здесь) разместиться, осталось только дряблое напоминание. Напоминание об очередной (вне)системной вещи (нескольких вещах), которые имели отношение далеко... (и очень далеко) не только к так называемой музыке, организациям, школам или их ком’озиторам, но, прежде всего, к человеческому миру в целом (под объективом мелкоскопа), — взятому от подошвы до кисточки хвоста. Скудная история навыворот: наподобие, скажем, того Альфонса, которого не было. Теперь он якобы есть, вопреки всему и всем. В отличие от всех прочих, которых не было и не будет... Но и только. В 1923 году Даниэль Лазарюс написал три романса на стихи Ариадны Скрябиной, и вскоре сделал ей предложение. Не трудно догадаться, до какой степени этот эксцентричный мезальянс не понравился добропорядочным родственникам музыканта. Чопорная мать Лазарюса возненавидела Ариадну на первом же семейном обеде, дав ей презрительное прозвище «цыганка». Тем не менее, свадьба всё-таки состоялась, с «благословения» дяди Бори <Шлёцера> (брата матери Ариадны). В 1925 (3 февраля) и 1926 годах от этого брака появились две дочери: Татьяна-Мириам («Танья», в честь рано умершей матери Ариадны) и Жильбер-Элизабет (Бетти). Вскоре после рождения Бетти, Ариадна ушла от Лазарюса, забрав детей и навсегда вычеркнув его из своей жизни... Если же (также вопреки всему) у кого-то из проходящих мимо ренегатов или апологетов появится мало-мальски отчётливое или даже навязчиво оформленное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить о...публикацию этого немало...важного генетического материала (если его ещё можно назвать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по открытому адресу не...посредственно к (дважды) автору, пока он ещё здесь неподалёку, на расстоянии вытянутой руки (левой). Между тем..., я рекомендовал бы не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать (его) в чёрный ящик. Лавочка довольно скоро прикроется, а затем и совсем закроется..., причём, «бес’ права переписки». — И тогда... уже никаких Лазарюсов у подножия бронзовой конной статуи Эрика Сати или в ногах у шестиметрового гранитного монумента старшей дочери Скрябина, павшей в неравной борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Только спущенная сверху (вниз) жвачка с соплями третьей ректификации, которую вы все имеете здесь в неограниченном количестве & будете иметь впредь, от рождения и до смерти. Это я могу обещать... Приятно взглянуть на этот маленький соломенный тюфячок под видом комо’зитора... Дважды в своей жизни по чистейшей нелепости оказавшись неподалёку от владений Высоких (и каких!.., Высочайших) Инвалидов, оба раза он только и смог, что слегка обделаться и нагадить (обычным уб..людским манером), а затем оказаться — выставленным вон, на обочину конвенциональной человеческой массы, — где ему, собственно говоря, самое место. То самое место, которое он сам себе назначил, не по воле, конечно. Но по её отсутствию, как это у них заведено...
| ||||||||||||
