Поль Ле Флем (Эрик Сати. Лица)

Материал из Ханограф
Перейти к: навигация, поиск
Поль Ле Флем, — или Пол Поля
автор: тот же ХанонЪ
Альбер Руссель : странный, но композитор Луи Дюрей

Содержание



... то ли Пол Поля, то ли Поль Пола ...

( ещё один маленький случай из истории людей )
...ну, теперь-то вы знаете, какое лицо было у этого человека...
Поль Ле Флем
(точно посреди поля). [1]




маленькое преди’Словие   ( кто такой Ле Флем )


Некий господин Поль Ле Флем (сокращённый вариант фамилии), в полном виде от «природы» последовательно имевший имена: Мари́я По́ль Аши́ль Огю́ст — и фамилию: Ле Фле́м (Marie Paul Achille Auguste Le Flem), даты жизни: 18 марта 1881 – 31 июля 1984... Нельзя поверить. Стыдно повторить. (1881-1984)... Казалось бы, какая мелочь: всего два числа. Одно другого меньше. Особенно, если перевести в рубли... Но если это годы. Тем более, годы жизни... — И тотчас душе’раздирающая картина разверзается перед внутренними глазами... Этот, с позволения сказать, ко(м)позитор (прошу прощения за дурное слово), проживший на этом свете сто лет, три года и ещё сто сорок дней... Если сложить всё вместе, что не так-то просто, — получается примерно сто три с половиной года (103,5 прописью). — Сумма (а также разница) совершенно не(при)годная для понимания (сугубо между нами). Нереальная. Подлая. Отвратительная... — Проще говоря, я решительно затыкаю глаза, уши и нос. А затем — отказываюсь верить. Причём, не один я, — нужно сказать.[2]:7 Даже некоторые вполне здравомыслящие, прямоходящие..., чтобы не сказать: «мои совершенные антиподы», люди клана, социальные животные, стайные обезьяны, — в конце концов, даже они, глядя на эти две цифры..., вполне справедливо считают, что — ослышались. — Осмотрелись. — Обчитались. — И даже описались...[комм. 1] — Если сказать прямо, то речь здесь может идти только об очевидной опечатке, конечно. Либо это очевидная ложь (культурно выражаясь, типичная клевета клевретов), и этот человек не прожил столь позорного времени, дожив до полного бесчувствия, — либо..., либо..., — либо он (по крайней мере) не был никаким композитором, а — просто так. Известный мещанин. Или педагог-затейник. Некий среднестатистический человек: Поль до полу... Или полу Поль. — Короче говоря, в данном случае речь принципиально не может идти о комозиторе, писателе или поэте. Поскольку наибольшим достижением его, вне всяких сомнений, явилась — длина... Длина его Поля. Размером 103 на пол-ста.

Не исключая ещё и той половины пол-поля, которая имеется в распоряжении у каждого...

— Ну..., и теперь спрашивается: что́ ещё я могу сказать об этом человеке..., после такого...
— И како́е ещё можно к нему подобрать слово..., чтобы оно не выглядело ругательством. Пинком под зад. Или оскорблением, на худой конец. Прошу прощения..., но поставленная передо мной задача — почти невозможна. Невыполнима. Позорна..., в конце концов. А между тем, — ларчик открывался как всегда с обычной стороны, где открыть его умеет всякая скотина.

Как выяснилось, Поль Ле Флем это — композитор, французский композитор. Да, вот так всё просто оказалось..., — потому что Поль Ле Флем — всего лишь композитор, и не более того. Вернее сказать, даже менее того́. Потому что он, выше означенный и ниже упомянутый Поль Ле Флем — даже не композитор, — а немного того́, как бы это выразиться, вероятно — только пол-композитора. Если даже не пол-пола..., что в сумме составляет — треть. Или четверть, на худой конец.

Нет, прошу меня понимать правильно. Это не шутка. И не оскорбление... Кто умеет слышать — да услышит, а кто может ещё и понимать..., наверное увидит — кое-что, между слов. Возможно, бледную тень. Или призрак. Как гласят (практически в унисон) авторитетные справочные издания, Поль Ле Флем — «композитор, хоровой дирижёр и педагог..., родом из Бретани».[3]:168 Из того же места (из Бретани), откуда и его старший приятель, даже коллега (тоже немного того́), Ги Ропарц, — проживший на свете всего-то 91 год..., ну, чисто мальчишка (по сравнению с Полем..., или почти пол-Полем).

Итак, теперь мы немножко знаем, что такое Поль Ле Флем... Как оказалось, он — хоровик. Это многое объясняет. Очень многое. Потому что он — хоровик, да..., просто хоровик, — и даже более того, он ещё и народник..., самый что ни на есть настоящий хоровик-народник, — вопреки всем и всему, и даже вопреки хорошему тону, здравому смыслу и элементарному воспитанию, этот хоровик-народник, проживший на этом свете сто три года и ещё сто сорок дней...

— Какой позор... Не(вероятно)! И мне это пришлось пережить..., после всего.
— Нет, нет, я молчу, я решительно не нахожу слов...
...а потому..., придётся начать ещё раз..., — и с того же места.



маленькая справка   ( кто такой Поль Ле Флем )

...теперь вы ещё раз знаете, какое лицо было у этого человека (после всего)...
Поль Ле Флем
( уже чуть сбоку ). [4]



Поль Ле Флем (родился 18 марта 1881 г. в городке Радон департамента Орн — умер 31 июля 1984 г. в городке Трегье департамента Кот-д’Армор) — известный французский хоровик, музыкальный педагог и комозитор-традиционалист, известный не только своим рекордным долгожительством (проживший за сто лет), но также и своим сногсшибательным постоянством. — Спустя (не)добрых семь десятков лет, в конце XX века он продолжал сочинять музыку в точности такую же, как и — в первые годы того же столетия.

Настоящий «просроченный» или залежалый..., — как любил говорить Эрик...[5]:564

— Но вот, глядите: ради чего я вернулся сюда..., в это место..., дурное..., куда совсем не хочется возвращаться... — И всё же я это сделал..., чтобы сказать... буквально в трёх словах о его жизни..., чтобы..., чтобы хотя бы слегка, совсем немного ..., да..., чтобы понимать.
Этот Ле Флем — типичный..., да-да, типичный провинциал в Париже, — вдобавок, северный провинциал — бретанец, — точно так же как и его земляк, Ги Ропарц. И это не просто досужая деталь. [комм. 2] Музыкант-самоучка, без помощи земляков он бы попросту потерялся в Париже.

О его ранних годах сказать просто. Родился в заштатном городке Радон (Нижняя Нормандия), учился сначала в лицее портового города Брест, а затем в морской школе. Музыкой увлёкся сам, нотную грамоту освоил самоучкой, что-то из поморских песен пытался подбирать по слуху, очень ему нравилось это сложное дело... — В 1899 году (осмьнадцати лет от роду) приехал в Париж, где почти одновременно поступил слушателем в консерваторию и на философский факультет Сорбонны.[комм. 3] Следующим этапом в жизни Ле Флема стала — Россия, куда он отправился для расширения «кругозора» и — надеясь на заработки. Не только по следам, но и по совету Клода Дебюсси,[комм. 4] — уже в те годы ставшего для него музыкальным авторитетом №1. Впрочем, их знакомство не было близким..., и даже более того, — оно было недалёким, совсем недалёким. Почти что — «вторые руки». — И тем не менее, хоть рекомендация Дебюсси и не оказалась безмерно «богатой», всё же присоветованная Россия ещё не раз сыграла свою роль в био’графии месье Ле Флема. Не слишком-то долго задержавшись в Москве, где в 1903-1904 годах он исправно исполнял роль домашнего учителя музыки, одновременно интересуясь местным колоритом и музыкальным фольклором (в том числе и ресторанным), — Ле Флем изволил затосковать по Парижу и затем — проворно ретировался. По возвращении, собственно, и наступил тот этап его жизни, ради которого он и попал — сюда, на кончик моего пера.

Учитель и ученик..., — знакомая тема, не так ли...

Осенью 1904 года Поль Ле Флем, (бывший домашний учитель) двадцати трёх лет от роду, снова поступил учиться музыке — но уже не в Консерваторию, а прямиком — в Schola cantorum, причём в самые лучшие, «отборные» классы: композиции Венсана д’Энди и полифонии — Альбера Русселя, кстати сказать, место которого он (по окончании всех курсов, спустя пять-семь лет) и — занял. — Одновременно с работой в школе канторов, Ле Флем руководил ещё и хором «Сен-Жерве» (в качестве хоровика, как уже было сказано выше), — также доставшимся ему по наследству от одного из со’основателей Schola cantorum, Шарля Бо́рда. И пожалуй, вставлю сюда ещё один маленький факт, дающий кое-что увидеть..., и даже ощутить. — Немалую часть войны Ле Флем провёл на фронте..., в качестве капельмейстера духового оркестра одного из полков — русского экспедиционного корпуса.[комм. 5] Вот где ему (как нельзя) пригодился московский опыт. И ещё немного — знание языка..., нет, не музыкального, конечно.[6]

Но зато — немного иного...

Вскоре после возвращения из России Ле Флем начал серьёзно сочинять. В 1905 году из-под его рук вышла соната для скрипки и фортепиано, в которой достаточно ясно сформировались основные черты, характерные для его творчества на семьдесят лет вперёд. При очевидной (вагнеровско-дебюссистской) насыщенности гармонического языка и сложности полифонического рисунка, это — глубоко почвенные и традиционалистские вещи, очевидным образом обнаруживающие натуру автора: провинциала и профессионала одновременно. Говоря клановым языком музыковедов, «...музыка Ле Флема привлекает слушателя прежде всего своей общительностью и теплом внутреннего лиризма. Этот комозитор никогда не претендовал на роль новатора или первооткрывателя новых музыкальных территорий. Всю жизнь он сочинял музыку не новую по стилю, но всегда свежую от вложенных в неё искренних чувств, выразительной мелодики и свободы ритмического дыхания... Всеми перечисленными чертами обладает и упомянутая выше скрипичная соната. Это — тёплая, взволнованная музыка, богатая распевными мелодиями, по своему интонационному строю иногда близкими к русской музыке. В том же ключе написан и квинтет Ле Флема (1912 год), одно из лучших сочинений этого рода во французской музыке начала XX века...» [3]:168-169

Продолжая в том же духе, не удержусь привести ещё одно трогательное свидетельство, взятое напрямую из французской энциклопедии музыки, составленной в середине XX века, — когда Ле Флем был ещё молод, могуч и полон сил, а его лира (с отчётливо хоровым и слегка народным оттенком) исправно выдавала на гора́ широкие распевные мелодии, подкупающие слушателя теплотой и искренностью своей интонации.

«...Поль Ле Флем — поэт, и если он сочиняет, пренебрегая требованиями преходящей моды, то это только потому, что находит в недрах классического языка, понятного каждому, наиболее простые пути оставаться самим собой и выражать глубокую оригинальность своей натуры и логику своих идей...» [7]
Рене Дюмениль (из статьи «Поль Ле Флем», 1960 г.) [комм. 6]

Полагаю, после такой сентиментальной цитаты вступительное слово можно было бы и закончить... Но впрочем, здесь осталась ещё кое-какая мелочь, без которой абрис лица моего сегодняшнего протеже остался бы... немного того́..., — недорисованным. Или не’до’крашенным.

Ради справедливости..., исключительно ради неё — дам себе труд кое-что добавить..., сверху.

Начав свою жизнь с глубокой норманнской провинции, Поль Ле Флем — ею свою жизнь и закончил... Пожалуй, посреди этого обстоятельства есть ещё и кое-что такое, умолчать о котором было бы не совсем хорошо..., а возможно, даже и дурно.
   — Характер..., разумеется, я говорю о нём. Не слишком навязчивый, слегка застенчивый, отчасти сомневающийся, немного робкий, не склонный к саморекламе..., — в конечном счёте, сформированный тем особым родом «скромности», ноги которого произрастают прямо — из него..., из комплекса неполноценности... Если кое-кто ещё не понял: это я говорю о Поле, разумеется... — Именно она, эта черта, ещё в подростковом возрасте превратившая натуру, вероятно, гипотетически полного Поля — всего лишь в пол Поля, по гамбургскому счёту, — и определила его место в клане (пардон), скажем проще: творческую судьбу, успех, известность и даже, отчасти, тот пожизненный стиль (махрового традиционализма), в котором он сочинял свою музыку..., — такую... глубоко «оригинальную, лиричную и искреннюю». Проще говоря, Поль Ле Флем был, отчасти, серой мышкой на фоне большинства своих коллег: самоуверенных, жёстких, упорных, но прежде всего, верных внуков, сыновей (а затем и отцов) клана. — Не вдаваясь в излишние подробности и не слишком углубляясь во внутренности этого скромного художника, просто констатирую факт медицинского факта, ещё раз прибегнув (отчасти) к методу минимальной травестии... — Говоря клановым языком музыковедов и стараясь не затрагивать ни одного вопроса существа, можно сказать примерно так: «...творчество Ле Флема, никогда не шедшего на поводу у кратковременной моды в искусстве, долгое время не встречало поддержки у профессионалов: как исполнителей, так и критиков. Его сочинения с большим трудом пробивали себе дорогу на концертные эстрады и сцены музыкальных театров. К примеру, законченная в 1907 году Первая симфония Ле Флема около двадцати лет пролежала в столе композитора. И только в 1927 году она была впервые исполнена в Париже, в концертах Вальтера Страрама...» [3]:169

Ровным счётом ничего не поняв по существу вопроса из предыдущей тирады, по крайней мере теперь мы твёрдо знаем, что в 1907 году означенный Поль всё же закончил партитуру своей Первой симфонии. — Пожалуй, одного этого будет вполне достаточно, чтобы перейти ещё на одну строку ниже..., — туда, где, наконец-то, появляется главный бенефициант этой (за’нудной) истории.



... « мой маленький друг » ...

— Эрик Сати собственной персоной: дипломированный специалист Schola cantorum спустя год после выпуска из класса Альбера Русселя, в этот момент, впрочем, ещё остающийся студентом Венсана д’Энди по классу оркестровки
Эрик Сати [8]


Эрик Сати (а ведь эта статья именно про его душу, если кто ещё недопонял), — поступил в Schola cantorum (не без некоторых приключений) осенью 1905 года.[5]:193 К слову сказать, в тот момент (будущий) «примерный ученик» имел уже вполне (не)солидное прошлое..., крайне эксцентрическую репутацию и почти сорок лет собственной жизни за плечами. Впрочем, это ещё не всё, что можно было бы припомнить по его поводу... — Пожалуй, особой пикантности этому студиозусу придавали некоторые детали и акценты его биографии... — Достаточно только намекнуть, что тот же Эрик Сати (между прочим, «ученик» того же Альбера Русселя, у которого учился и Поль в поле) был не только старше своего педагога, но и (как бы это помягче выразиться) — совсем наоборот. Поступая в класс полифонии к Русселю, этот странный студент (говоря исключительно по сути), скорее, сам мог быть с полным основанием назван «учителем» или музыкальным «отцом» своего будущего профессора. Именно он, если смотреть в корень вопроса, во многом определил творческий стиль Альбера Русселя (на тот момент — несомненного представителя цеха импрессионистов). — И даже более того: любая (музыкальная) собака в Париже знала, что многие годы Эрик Сати был ближайшим другом & доверенным лицом главного авторитета и «номера 1» всех музыкальных импрессионистов, — Клода Дебюсси. — Правда, при этом мало кто (ещё) знал, что на самом деле всё обстояло куда сложнее и неприятнее... Потому что..., да, — я хотел сказать, — потому что..., находясь изнутри вопроса, нельзя было не понимать, что сам «Клод Французский», этот записной принц расплывчато-прекрасной музыки, — вовсе не был «импрессионистом №1»..., и вовсе не открывал нового стиля, а попросту позаимствовал его..., у своего старшего друга-приятеля, эксцентричного аматёра, не закончившего толком ни одного учебного заведения, которого всерьёз не воспринимал ни один уважающий себя профессионал.

   «...Эстетика Дебюсси во многих его произведениях близка символизму: она импрессионистична во всём его творчестве. Простите мне слишком простые слова: но не я ли был тому отчасти причиной?
   По крайней мере, так говорят. И вот пояснение, если угодно:
   Когда мы впервые встретились, в самом начале нашего общения он был как промокашка, насквозь пропитан Мусоргским и кропотливо искал свой путь, который ему никак не удавалось нащупать и отыскать. Как раз в этом вопросе я его далеко переплюнул: ни Римская премия…, ни «премии» каких-либо других городов этого мира не отягощали мою походку, и мне не приходилось тащить их ни на себе, ни на своей спине… Ибо я человек в роде Адама (из Рая), который никогда не получал премий, но только крупные шишки – большой лентяй, несомненно.
   В тот момент я писал «Сына звёзд» – на текст Жозефа Пеладана; и много раз объяснял Дебюсси необходимость для нас, французов, наконец, освободиться от подавляющего влияния Вагнера, которое совершенно не соответствует нашим природным наклонностям. Но одновременно я давал ему понять, что нисколько не являюсь антивагнеристом. Вопрос состоял только в том, что мы должны иметь свою музыку – и по возможности, без немецкой кислой капусты.
   Но почему бы для этих целей не воспользоваться такими же изобразительными средствами, которые мы уже давно видим у Клода Моне, Сезанна, Тулуз-Лотрека и прочих? Почему не перенести эти средства на музыку? Нет ничего проще. Не это ли есть настоящая выразительность?
   Это и была исходная точка правильного пути плодотворных поисков, почти совершенным образом воплотившихся — и даже дававших первые зелёные яблоки, но… Кто мог показать ему пример? Продемонстрировать уже сделанные находки и открытия? Показать землю, в которой следует копать? Предоставить ему первые яркие доказательства и достижения?.. Кто?..
   — Я не хочу отвечать: меня это больше не интересует. [5]:510-511
Эрик Сати, из статьи «Клод Дебюсси» (1922 год)

...итак, ещё один маленький круг замкнулся..., вернее сказать, пол круга. Во всяком случае, теперь мы (но не они) немного знаем, кто именно поступил в Schola cantorum под видом примерного студента, послушного ученика и бедного артиста, — например, в класс Альбера Русселя, одного из запоздалых последователей и (отчасти) эпигонов Клода Дебюсси... — Как оказалось, под шляпой прилежного ученика скрывался не просто всем известный друг-приятель, но также скрытый и тайный учитель (и мэтр, как это ни смешно звучит) «импрессиониста №1». А заодно с ним — «импрессиониста №2» (по его собственному признанию) и «импрессиониста №3» (по факту его музыки). И все они, как это ни странно, попользовались от щедрот его, — в те времена почти никому не известного чудака...

...и теперь вы опять знаете, какое лицо было у этого человека...
ассистент Ле Флем
Напомню ещё раз: его звали Эрик... — Эрик-Альфред-Лесли...
Этот странный ученик, не раз учивший своих учителей...

Начиная с осени 1907 года Поль Ле Флем, обнаруживший несомненную способность и недюжинное желание всё-таки сделаться профессионалом, начал понемногу ассистировать своему полифоническому профессору (Альбер(т)у Русселю), по классу которого он вскоре закончит Схолу канторум. Примерно таким же путём десяток лет назад прошёл и сам месье Руссель. Поначалу он ассистировал своему учителю, одному выдающемуся парижскому дэнди по имени д’Энди, затем мало-помалу, начал заменять его во время гастролей или отсутствия по какой-то другой малой нужде. И наконец, вскорости и сам стал полноправным профессором полифонии & композиции. Теперь ту же проторенную дорожку готовился пройти и его маленький ассистент, почти пол-ассистента по имени Поль Ле Флем. Точно так же он станет подменять профессора во времена его отсутствия, путешествий и гастролей, а затем, когда Руссель и вовсе отойдёт от дел преподавания, — «ординарный профессор» Ле Флем вполне займёт его место...

Так всё и получилось, словно бы по писанному...
...Эрик Сати, «Автопортрет неизвестного композитора» (спустя три года после окончания школы)...
Эрик Сати
авто’портрет (1913) [9]

В один из очередных отъездов Русселя (нет, это ещё не было путешествие в Индию!) его ассистент Поль Ле Флем заменял отсутствующего учителя в роли пол-профессора, читая маленькие лекции на тему из учебной программы, проверяя задания учеников и давая очередные упражнения до очередного занятия... — На первый раз студент-Сати только иронически хмыкнул и пожал плечами, увидев, что в его очередном контрапункте не отмечено ни одной ошибки. Однако неделю спустя история повторилась. А затем и ещё раз..., когда ученик (слегка раздражённый) специально допустил несколько грубых ошибок (прямо-таки грандиозных ляпсусов), чтобы проверить работу своего странного пед’агога. — Наконец, догадавшись, что Поль попросту робеет исправлять или хотя бы отмечать ошибки в его домашних заданиях, поскольку питает «излишнее почтение» к «известному композитору» и, главное, «другу самого́ Дебюсси», Сати вспылил и заявил ему прямо: «Если вы не станете исправлять мои ошибки, я больше — не приду».[10]:1082

Когда д’Энди, между прочим, узнал об этом малом курьёзе, он очень смеялся..., по-доброму и снисходительно. В отличие от полу Ле Флема (в сущности, «совсем ещё мальчишки»), — матёрый & маститый директор Школы не питал такого почтения к Дебюсси. Его непререкаемым авторитетом ... до конца дней оставался — один только Рихард Вагнер. Впрочем, тот (в отличие от Дебюсси) был давно мёртв... — А Сати, который (с давних пор) кое-что понимал в этом вопросе,[5]:510-511 — предпочитал вовсе не говорить о Вагнере... Как о покойнике. Ни слова.

Во всяком случае, в присутствии директора..., старого доброго директора своей школы...

Вагнер..., д’Энди... Не слишком ли много лишних слов..., дорогой Эрик? — Впрочем, и ассистенту Русселя..., и самому́ Русселю он тоже знал цену. Достаточно хорошо знал... Хотя и не слишком отчётливо. — Они..., эти поначалу славные любители..., «аматёры», каждый из которых непременно желает сделаться профессионалом. Одним из них... — Войти в круг. Стать допущенным. И наконец, быть признанным: блюстителями, средой и кланом. А ещё — публикой.

Кажется, им это удалось: и тому, и другому..., хотя и в разной степени. И разной ценой.[комм. 7]


Спустя четыре года..., Сати (ах, эта вечная старая сводня! — мечта быть для всех полезным!) сосватал всё ту же Schola cantorum в том же самом педагогическом комплекте — своему молодому поклоннику, начинающему комозитору по имени Ролан Леви (впоследствии более известным, как Ролан-Манюэль).[комм. 8] Слегка нервничая по поводу «деликатной национальности» соискателя (Венсан д’Энди, как ортодоксальный вагнерианец, разумеется, был анти’дрефусаром и местами даже анти’семитом), Сати постарался заранее подстраховаться и начать — с Русселя. Чтобы всё дело прошло гладко..., и без осложнений.

...эти осложнения..., знаете ли, они куда нужнее — совсем в других вопросах...

Пожалуй, это дело (маленькое и совсем не существенное) было бы уместно прервать ровно как здесь, осенью 1911 года..., — ещё задолго до начала той войны..., русского духового оркестра..., повелительницы моря..., и даже второй симфонии...,[комм. 9] — прервать, пока не началась другая, значительно менее интересная история, о которой уже не хотелось бы говорить — ни слова. Пожалуй, только несколько отрывистых слов из письма Ролану Манюэлю, между которых сокрыто всё..., или почти всё, что нужно было сокрыть...

  «...И пожалуйста, не волнуйтесь по поводу «Школы», поверьте, это совершенно лишнее. Руссель начинает свой курс только зимой, в декабре.
  Сейчас его временно замещает Поль Ле Флем, он всё это делает тоже достаточно ловко, разумеется. Если захотите, я Вас ему представлю. И Вы запи́шетесь только после того, как его увидите и во всём убедитесь. — Идёт?
  Как только вернётесь, сразу дайте мне знак...» [5]:235-236
Ваш старый ES (Аркёй, 14 Сентября 1911)

И в самом деле, не слишком ли много чести? — в конце концов, что он за птица такая, этот маленький столетний Поль..., — к тому же, и не целый Поль, а всего лишь Пол Поля, — или даже четвертушка ... от какого-нибудь Флорана Шмитта.

Чтобы не сказать ещё чего-нибудь — похуже...




Ком ’ ментариев

...ещё раз прошу прощения, но эта ил’люстрация попала сюда по недоразумению..., или просто по инерции... (из соседней статьи случайно перескочила, вероятно)...
Поль Гаварни (~1840-е) [11]


  1. В частности, это касается небезызвестного франко-советского профессора небезызвестной питерской консерватории по имени Филенко... Видимо, будучи не в силах поверить, что какой-то бретонский комозитор оказался в Состоянии прожить более сотни лет, да ещё и в двадцатом веке, указывает в своём фунда(ментальном) труде следующие даты жизни Поля Ле Флема: 1881-1974. Таким образом, славная судьба этого сочинителя была сокращена ровно на десять лет (чтобы Ле Флем хотя бы уравнялся со своим бретаньским землячником и приятелем Ги Ропарцем, тоже комозитором). — Очень сочувствую профессору Филенко (уже в который раз). Тем более, что признать эту ошибку опечаткой (Lapsus pennae, к примеру) — никак не возможно. Мадам. Месье. При всём моём личном расположении..., ничего не могу поделать. — Дело в том, что дата выхода в свет книги профессора Филенко (1983 год), а также время её написания (конец 1970-х годов) придаёт совершённой ошибке особенный характер пикантности... Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы ясно увидеть: в то самое время, пока великий Поль Ле Флем был ещё вполне жив (и Пол его Поля жила вместе с ним), означенная советская дама Филенко в своём фундаментальном труде во всеуслышание объявила его умершим — и затем похоронила, слегка присыпав (русской) землёй, за пол’цены. — Ничего не попишешь, мужественный поступок..., за который ей (кроме шуток) полагается отдельная награда: «Орден Слабости Третьей Степени» (в точности как дяденьке Юре Шелаеву или поэту Лёше Бенедиктову) и поверх него — соответствующее случаю упражнение..., на будущее. — И тем не менее, де́ла это ничуть не меняет. Получается, что даже такой выдающийся мастер суконного взгляда на вещи, как (гипотетический) «professore sovietico», глядя на даты жизни, не смог(ла) п(р)оверить глазам своим, что (ле) Флем, будучи (ле) копозитором, смог прожить сто три с половиной года (103,5 прописью) в состоянии полнейшей несознательности. И не поверив в эту типичную буржуазную агитку, как итог — допустила под’сознательную описку, — ровно на десять лет, — ещё при факте существования (полу)живого Поля, который и при жизни-то был полу-жив, а при смерти, как говорят, «совсем до полу Поль унизился». В общем, если подытожить всё сказанное выше (и ниже), то — «большое Вам человеческое спасибо, дорогая Галина Тихоновна».
  2. Как это ни странно слышать, но землячество и клановая солидарность (достаточно примитивные способы организации) были весьма распространённым и даже обычным явлением во французской жизни начала XX века (особенно это чувствовалось в Париже). Эта особенность проявлялась значительно сильнее, чем сегодня и вчера — например, в Москве. Земляки с удовольствием оказывали друг другу содействие, мыли рукой руку, выделяли из общего числа и поддерживали личные связи. Достаточно ещё раз вспомнить Ги Ропарца, старшего коллегу Полу-Поля, благодаря содействию которого, в частности, была впервые полностью исполнена Первая симфония последнего (в 1927 году). Собственно, даже Сати не миновал этой участи (у части участия). — Нормандец (да ещё какой нормандец!) в Париже, в первые свои годы одинокой молодости очень многое он получил из рук своего старшего земляка, тоже онфлёрца (родившегося на одной с ним улице) Альфонса Алле.
  3. «Консерватория», «Сорбонна»..., всё это звучит очень красиво, — однако, на деле почти ничего не значит. В парижской консерватории (заведении совершенно засушенном, бюрократическом и по своему характеру почти анти’музыкальном) учились все, кто угодно. Буквально говоря: все. В том числе дети и старики. По уровню образования консерватория включала в себя все возможные стадии: от ликвидации музыкальной безграмотности (музыкальная школа) — до профессиональной подготовки очередного поколения бюрократов — для Академии (не слишком) изящных искусств. Примерно то же самое можно сказать и про Сорбонну. Посещать философский факультет и слушать чьи угодно лекции мог любой записавшийся, в том числе и Сен-Санс..., при желании.
  4. Немного впереди Ле Флема (совсем немного, всего на каких-то жалких полтора десятка лет) так же и дядюшка-Дебюсси изрядно подвизался домашним учителем при некоторых дочках Надежды Филаретовны фон Мекк, — сейчас назову только её прекрасное имя, чтобы не рассказывать об этом деле слишком подробно. Кстати говоря, на одной из упомянутых дочек Дебюсси даже порывался жениться, но из его (финансово-романтических) смутных мечтаний ничего толком не получилось. Впрочем, не станем огорчаться, — неудача профессионального цеха отнюдь не была фатальной. Значительно более в деле женитьбы на дочках госпожи фон Мекк преуспел другой (не менее великий) композитор по фамилии Пахульский.
  5. Пожалуй, в этом месте первый полу’круг Поля Ле Флема замыкается. Отметим (ad marginem), что... прежний комплект Поля был ещё не полным. Как оказалось, не только хоровик & народник..., но ещё и — духовик (последнее, чтобы не говорить длинно — обстоятельство непреодолимой силы)... — Ещё одно полу-спасибо тебе, мой дорогой Поль.
  6. «Браво, и ещё раз браво, дорогой месье Дюмениль», — для начала. Советую всем, кому ещё требуется совет подобного рода, взять себе на заметку этот виртуозный отрывок, показывающий блестящий пример трижды жёваной внутри’клановой критики (или «аналитики», без разницы). — Ничего не сказав по сути (и попутно несколько раз хорошенько лягнув предмет своей публикации всякими водянистыми намёками), этот прекрасно(душный) музыковед, тем не менее, умудряется оставить у читателя полное ощущение похвалы на пустом месте, — ровно на том, где должна была бы находиться отборная ругань (аргументированная, разумеется). Впрочем, нет!.. Клановые связи построены на исключительном соответствии стайному искусству лавирования в зоне возможного...
  7. А вот здесь как раз неправда ваша, господин Ханон. Потому что вам лучше других должно быть известно: цена в данном вопросе не бывает разная. Практически всюду она — одна и та же. Чем есть заплатить, — тем и платят. А есть, как правило, только одно. Им и платят. И Руссель, и Ле Флем, и Сати, и даже Ханон... — Только чек бывает разный. Очень разный. И результат. Тем более.
  8. «Поганец» Ролан-Манюэль (точнее говоря, Алексис-Ролан-Манюэль Леви) — особая статья расходов в биографии последних пятнадцати лет Сати. Начиная свой путь как несомненный любитель и поклонник, Ролан-Манюэль воспользовался практически всеми связями и знакомствами Сати, чтобы войти в контакт с «высшими кругами» парижской музыки. Достаточно сказать, что со временем «поганец» Ролан Манюэль тоже займётся преподаванием в Schola cantorum и станет там одним из самых маститых и уважаемых профессоров музыкальной эстетики. С другой стороны, Сати познакомит его с Равелем, — и впоследствии Ролан-Манюэль «переметнётся» в его лагерь (противников Сати), а затем и вовсе напишет ряд подлых и ругательных статей, последней из которых станет «Прощай, Сати!» — опубликованная в ноябре 1924 года после премьеры балета «Relâche». И это далеко ещё не всё, что можно было бы сказать про этого типического «поганца» по имени Алексис Ролан-Манюэль.
  9. Здесь (между прочим) перечисляются основные опорные точки наследия Ле Флема: «Повелительница моря» — это его вторая лирическая опера (почти зингшпиль), основой для маленького сюжета которой послужила старинная бретонская легенда. Поставленная в 1954 году на сцене парижской комической оперы, она шла там несколько лет: этакая не слишком сложная штучка. К слову сказать, первая опера (одноактная) «Соловей из Сен-Мало» (и тоже на основе бретонской народной баллады) была поставлена там же, но совсем в другом Париже, — в 1942 году. Во время оккупации. И в конце концов, вторая симфония — законченная и исполненная в 1958 году, которую принято называть одним из лучших сочинений в старом портфеле Ле Флема. Не хотелось бы лишний раз на(поминать), но эту свою симфонию (вторую) бретонский комозитор написал — за четверть века до смерти. Своей смерти, — я хотел сказать. Но на этот раз почему-то промолчал...


Ис’ точников


  1. Иллюстрация. — Поль Ле’Флем: фотография в конце 1910-х годов (Париж), как раз во времена означенной ассистентуры у Русселя в Schola cantorum (и, соответственно, встречи с Эриком Сати)
  2. Филенко Г.Т. «Французская музыка первой половины ХХ века». — Л.: Музыка, 1983. — 232 с.
  3. 3,0 3,1 3,2 Шнеерсон Г.М. «Французская музыка XX века». — М.: Музыка, 1964. — 404 с.
  4. Иллюстрация. — Поль Ле’Флем: фотография в конце 1950-х годов (Париж), несомненно, молодой композитор — далеко за семьдесят.
  5. 5,0 5,1 5,2 5,3 5,4 Эрик Сати, Юрий Ханон. «Воспоминания задним числом». — С.-Петербург. Центр Средней Музыки & Лики России, 2010 г., — 682 стр. ISBN 978-5-87417-338-8.
  6. Поль Ле Флем. «Как я организовал русский военный оркестр». — М.: журнал «Советская музыка», №12 за 1960 г.
  7. Enciclopédie de la musique (tome III). — Paris. Fasquelle, 1961. — pag.47
  8. Иллюстрация.Erik Satie, Arcueil, 1909, photo Hamelle. — Archives Rober Caby, Paris.
  9. Иллюстрация. — Проект надгробного бюста (автопортрет) Эрика Сати, рисованный им самим, 1913 год. — Из книги: «Юрий Ханон. Эрик Сати. «Воспоминания задним числом», 690 стр., стр.283. — СПб, «Центр Средней Музыки», 2009 год. — Оригинал рисунка: Croquis à l'encre de Chine. — Paris, archives de la Fondation Erik Satie.
  10. Erik Satie, «Correspondance presque complete». — Paris. «Fayard / Imec», 2000. 1260 p. ISBN 2-213-60674-9, тираж 10 000
  11. Иллюстрация.Поль Гаварни, «Cavalleria trombettista sul cavallo» (Отъезжающие). Courtesy of the British Museum (London). Акварель: 208 × 119 mm, ~ 1840-е годы.


Литературы  (как всегда, запрещённой)

Ханóграф : Портал
MuPo.png


  • Эрик Сати, Юрий Ханон «Воспоминания задним числом». — Издательство: Центр Средней Музыки & Лики России. — Сана-Перебург, 2011 г.
  • Юрий Ханон. «Неизданное и сожжённое» (навсегда потерянная книга о навсегда потерянном). — Сана-Перебур, Центр Средней Музыки, 2015 г.
  • Филенко Г. «Французская музыка ХХ века». — Л.: Музыка, 1983 г.
  • Шнеерсон Г. «Французская музыка XX века». — М., 1964 г; 2-е изд., 1970 г.
  • Combarieu J., Dumesnil R. «Histoire de la Musique», t.IV,V. — Paris, 1958, 1960.
  • Landormy P. «La musique francaise après Debussy». — Paris, 1943.
  • Encyclopedie de la musique. — Paris: Fasquelle, 1961.
  • Satie, Erik. «Correspondance presque complete». — Рaris: Fayard; Institut mémoires de l'édition contemporaine (Imec), 2000.
  • Satie, Erik, «Ecrits». — Paris: Champ libre, 1977.
  • C. Rostand. «La musique française contemporaine». — Paris, 1952.

См. также

Ханóграф : Портал
ESss.png




← см. на зад






Red copyright.png  Автор сего : Юрий Ханон.  Все права сохранены.                Red copyright.png  Auteur : Yuri Khanon.  All rights reserved.

* * * эту статью может редактировать или исправлять только автор.
— Желающие сделать кое-какое замечание, могут послать его по спец-каналу, кроме шуток...



« stylet & designet by Anna t’Haron »