Эпатаж (Натур-философия натур)
Это «малое предисловие» я посвящаю г-ну Екимовскому (сразу замечу: исключительно с вящею благодарностию и всею возможной чистотой помыслов, — ни капли эпатажа или провокации). Именно он, первым из всех живущих (а тако же и последним из них всех) обратил моё внимание на некую деталь моего (же) авторского стиля..., скажем так, мягко. — Помнится, как-то раз узнав от меня, что закончена очередная книга (на тот раз, кажется, речь шла про «Альфонса, которого не было»), он спросил не без интонации: «и что, Вы опять начинаете с того, что посылаете всех читателей к чёрту?..» — Ответом ему была немая сцена изумления. Губернатор остолбенел, его жену тут же вырвало, а дочка случайно лишилась девственности... Ни разу (ни прежде, ни потом) я не обращал внимания на эту деталь: столь странную, сколь и яркую. — Как, Виктор? Неужели в самом деле все (сгорели карусели) мои книги начинаются с эпатажной инвективы в адрес тех, кто их имел неосторожность открыть? Вы шутите! Не может быть!.. К слову сказать, статистика моего критического визави была весьма скудной: в те поры Виктор держал в руках всего две моих работы: «Скрябин как лицо» и «Воспоминания задним числом», вступительные части которых намеренно написаны по принципу образа и подобия, чтобы симулировать своеобразный сервиз (двухтомник). — Да Вы сами-то хоть раз откройте свои книжки и прочитайте хоть две-три страницы, очень полезное чтение, нужно сказать... — было мне ответом. <...> Признаться, с той поры минуло едва не десять лет, но я так и не выполнил ответственного поручения Виктора. н Самые первые такты вступления не оставляли ни малейших сомнений относительно истинных намерений автора. Словно порывом ветра со сцены «сносило» любую возвышенную чопорность или прекрасно-душные театральные настроения. И первое слово, которое приходит на ум при звуке «Прекрасной истерички», конечно — эпатаж. Шикарный. Жестокий. Стильный... — Удар в лицо. Или по лицу. Едва удерживаясь сказать: «что в лоб, что пo лбу». — После трёх лет аккуратного «воздержания», после мертвенно-строгого «Сократа» и шести странных по своей размягчённости «Ноктюрнов», Сати будто бы заново прорвало. От музыки «Прекрасной истерички» и, в особенности, от повторяющегося трижды «Большого ритурнеля» — веет самым скандальным (почти скотским!) духом вызывающе наглой эксцентрики и шутовства. — Ни малейшего желания развеселить. — Ни малейшей угодливости в духе артиста, желающего успеха или денег. Только пощёчины и хамская фронда: вóт чтó создаёт ни с чем не сравнимое обаяние эксцентрической красавицы и «Прекрасной истерички» (обеих сразу и вместе). трудно счесть и подсчитать: сколько уже времени мне пришлось высидеть в позе «известного мыслителя» (поверх унитаза, вероятно) время от времени бросая взгляд на это пу’стое место (которое, как известно, никогда не бывает святым), — а гéрмана всё нет и, по всей видимости, уже не будет. А как хотелось бы, чтобы он — Сам, наконец, — пришёл и сделал всё обещанное (типовая сказка для идиотов, само собой). Между тем, в режиме ожидания пресловутый «эпатаж» вместе со всеми своими эпатажными эпатажностями провёл никак не менее двух десятков лет (или почти сóрок, — в зависимости от точки от...счёта). А потому я полагаю возможным слегка ткнуть пальцем в левый глаз и напомнить, ради начала разговора, что ханоническое понимание основного предмета этой страницы находится очень далеко от его привычной трактовки классической психологией или психиатрией. Как следствие, эпатаж (вариант конструктивного девиантного поведения) был положен в основание продуктивной подстройки человеческой натуры как один из важнейших прикладных механизмов искажающей хомистики... — Впрочем, нет. Всё не так... Далее следует небольшая пауза (в духе немой сцены). — Генерал снова остолбенел, его жену ещё раз вырвало, а дочка случайно лишилась девственности. А следом за ней появляется какая-то слишком жирная и дряблая точка, да ещё и поперёк строки● А затем ещё два каких-то невразумительных знака▪▪ — После чего мне только и остаётся, что привести (немного ниже ↓ ватерлинии) мягкое, отчасти, вялое или даже дряблое перенаправление на другие статьи, имеющие кое-какое (чаще всего косвенное, по’следственное или опосредованное) отношение к автоматическим и полуавтоматическим мотивациям демонстративного или вызывающего (отчасти) человеческого поведения, а также их последствиям (равно близким или отдалённым, внутренним или внешним)...
Едва ли не все так называемые «ис’следователи» в один голос (видимо, давая «петуха») утверждают, что стиль и строй музыки этого балета пришёл из атмосферы французского мюзик-холла или варьетé начала века (значит, ещё до’военного). Ну что ж..., неплохо. Интересно бы мне знать, — где же это наши бравые музыковёды & историки искусства видывали подобный, с позволения сказать, «мюзик-холл». Нахальный, лишённый малейшего желания «развлекать» или веселить. Усиленный в десятки раз по хлёсткому напору и эпатажу. И почти невозвратно авангардный по музыкальному языку, традиционному и «тональному» только на первый взгляд.
на всякий случай оглянусь и ещё раз напомню, что в истерической ретро’спективе (в том числе, обзирая отдалённое п(р)ошлое) тема органического или намеренного эпатажного поведения, а также его многочисленных связей и последствий, возможных по воле и поневоле, была разработана (в общей или, напротив, частной форме) основным автором ханóграфа в таких основополагающих работах как: «Скрябин как лицо» (часть вторая), «Ницше contra Ханон», «Два Процесса», «Чёрные Аллеи», «Три Инвалида», «Книга без листьев», но прежде всего, в трёхтомнике «Животное. Человек. Инвалид», а также затронута во многих других книгах (включая «Воспоминания задним числом» и «временно отсутствующего Альфонса»). Впрочем, навряд ли имеет смысл говорить об этом подробно, поскольку «книга не воробей». Она, у которой нет ничего своего, кроме нескольких листьев из бумаги и мутного эфира, — в итоге, маленькая и беспомощная вещь. Не более того. Особенно, в контексте & окружении этого ханóграфа, в котором эпатаж (наряду с такой же экстремальной содержательностью) буквально царит на каждой странице... Или под ней, по крайней мере. Как хотелось бы думать. — Наконец, успокоимся сами, отойдём на максимальное расстояние и — оставим в покое всё сделанное ранее, постаравшись впредь не махать руками и не эпатировать воздух вокруг себя сотнями бес’полезных слов... Типичные протестанты, эпатажёры-эпатажники и неизбежные анархисты нравов (в том числе, и бытовых), эти гидропаты — то ли лечились сами, то ли пытались залечить всех вокруг себя — старым как мир приёмом... Следите за руками, ослы! Не слишком ли вы серьёзны? Не слишком ли вы мучимы запором? Этот мир, он заслуживает только осмеяния. Чем? Ну, например, гидропатией. Отвязанностью. Фумизмом. Конопатостью. Или даже косматостью. Не важно: чем. Главное: чтó если попутно учесть ретро’грессивную специфику предмета, обращённого почти в глухую темноту бессознательных состояний, а также полную бесперспективность диалога с безголовой популяцией Homos Apiens, этот автор, будучи в полной мере вне...конвенциональным типом, с полным правом может отнести себя к числу «непримиримых» и, как следствие, более не вступать в коллаборацию с оккупантами & прочим человеческим экссудатом. А потому (составив суждение вне границ эпатажа и любого другого демонстративного поведения), нет резона как-то отдельно трудиться, оформляя и выкладывая эту работу в публичный доступ, чтобы сообщить очередное нетривиальное «нечто» некоему условному числу типов, и без того пожизненно пребывающих в автоматическом режиме. Как сказал бы преподобный Альфонс, — подобная настойчивость отдалённо напоминает «лекцию о вреде курения» перед группой мертвецки пьяных клошаров... В любом случае, никакие хомистические теории и методики, какими бы они ни были на самом деле (верными или всесильными, пустыми или завиральными) не оставят ни малейшего следа на песке, воде или пустом месте, не говоря уже о (тех самых) «продуктивных последствиях», ради которых они были открыты и созданы. Попробуй родиться — и никого этим не эпатировать. Бесполезно. впрочем, не будем останавливаться на одной теории. Прежде всего, потому, что сам по себе эпатаж являет собой непосредственную практику, в своём чистом (бумажном) виде доступную лишь единицам. И в этом содержится ещё один малый секрет эпатажного поведения, основанный исключительно на душевной боли. — Только такие «акционерные» поступки, достигая своей цели, оставляют след. В искусстве. Или в науке. Или на поверхности жизни, без разницы. Как это можно видеть в идеальном случае «трёх инвалидов», называя, прежде всего, Скрябина и Сати, — во вторую половину жизни виртуозно овладевших техникой подлинного, высочайшего эпатажа. Да, так было. Глупо отрицать. Ещё глупее забывать. — Они оба сполна узнали — через боль, — цену и себе, и людям, и вещам, и своему присутствию среди них (вне контекста, что и есть высший пилотаж)... Однако, достаточно. Сократим ради краткости: и без того сказано больше, чем следовало. Обычно в таких случаях бравые профессионалы ставят поверх слов клеймо, печать и свою красивую фамилию, даже не стараясь проникнуть в механизмы или явления (формальный способ проверки на подлинность, ничем не сложнее денег). — Оставим... По правде говоря, я ещё не до такой степени готов наигрывать из себя идиота..., — пардон, — одного из вас. Этот бедный мир, кое-как сотворённый Верховным Хирургом, хроническим образом не соответствует той внутренней картине, которую способен создать Высокий Инвалид. Как суковатое чугунное бревно, он вечно лежит поперёк дороги. И средств сдвинуть его с места до обидного мало... Однако не только эпатаж... Далеко не только эпатаж (вечный послед упавшего комплекса самоутверждения и отрицания отрицания) послужил ступенькой для очередного трамплина — куда-то вбок и вниз. Как это ни странно, но в генезисе минимализма одну из главных сольных партий пропело — такое вечное & вещное качество, присущее приматам, как — лень... Да-да, и я здесь вовсе не оговорился..., и даже не промахнулся случайно (кирпичом... мимо головы). — Это слово: лень — обычно не слишком-то принято произносить в красивых и важных разговорах, тем более — о нём, об авангардном (или даже арьергардном) искусстве, философии, и тем более, этике в эстетике. И тем не менее, — вот, пришлось. Потому что именно она, несомненно, не-раз-водила рукой художника, литератора и даже композитора (интересно бы знать: почему «даже»?.., удивительный казус), сокращая всё лишнее в процессе работы и упрощая (а временами и уплощая) конечный результат. Этот тезис... он даже не требует пояснений. Не говоря уже о возражениях... Если же у кого-то из ренегатов или апологетов всемирно-исторической связи эпатажа с качеством и уровнем экс’потенциальной внутренней жизни появится желание как-то инициировать, ускорить или даже спровоцировать выкладку этого, безусловно, экс’тремального исследования, отчасти выдержанного в эпатажном духе, никто не запрещает им обратиться с соответствующим запросом по → единожды известному адресу не...посредственно к одному из авторов (мира & здания), пока он (оно, они, их) ещё остаются здесь, на расстоянии вытянутой руки. Поскольку послѣднее время, без малейших сомнений, подходит к своему концу и в ближайшей перспективе любые заказы имеют все шансы пролететь на большой скорости как фанера (мимо не только Парижа, но даже — Под’порожья)... В том числе, даже и такие, которые (в принципе) можно было бы — всё-таки — принять к исполненiю. Но при любом случае..., советую поторопиться (если хотите результата, конечно). Лавочка скоро прикроется (как уже не раз бывало)..., причём, «бес’ права переписки». Не говоря уже обо всём остальном..., равно без эпатажа или при нём. ...слушайте, вы... Сегодня (говоря только к примеру) или завтра я пришёл сюда, чтобы заткнуть... очередную дырку, проделанную, как всегда, вашими ленивыми задницами. И небрежением — тоже вашим. Нет... Не моим. — И не его, конечно...
| ||||||||||||
