Фонфоризм (Михаил Савояров)

« Фон...форизм »          ( или бастард фумизма ) авторы :  оба Савояровых           ( Михаил & Юрий ) ← Фумизм Забытый → Ханóграф: Портал  Фумизм под Фанфары  ( заметка на полях ... родины ) — Ужасная история. Скорей сожмите зубы.   Печник царя... И всюду трубы, трубы, трубы... ( Мх. Савояровъ ) Последний Фумист (1933) ...б ыть может, заранее и не стоило бы вставать в стойло и (там, трам-та-ра-рам) по-стариковски ворчать, оглядываясь на зад. Но всё же... — Но всё же, в стойле или не в стойле, этот пакостный XX век слишком дорого стоил нашим бравым приматам... Не стану зря докучать & перечислять все их столетние достижения (они и без того впечатляют), начиная от двигателя внутреннего подгорания и кончая миллиардами & мириадами аккуратно изувеченных трупов (себе подобных и неподобных). Вовсе не о них сейчас наши победные фанфары... Но прежде всего о том (они), что... XX век, кроме всего прочего, окончательно привил нашей лысой обезьяне весьма отвратную привычку: «художник глуп, ищи скорей табличку». Причём, совсем не со зла (привил), но исключительно в результате прогресса. А говоря точнее: в качестве его побочного действия. Напободие поноса, отрыжки или дурного запаха изо рта (гарнизонного трубача).   — Не стану слишком длинно загибать пальцы на руках. Для начала, только напомню, слегка понизив голос, что коварная фотография, сходу забравшись грязными пальцами в товарно-денежные отношения между искусством и обывателями, легко отняла у живописи её главную потребительскую функцию. Благодаря пошлому нитрату серебра, художники потеряли монополию на отражение действительности. Высокий реализм жизни сделался дешёвым и массовым предметом потребления. Фотографические ателье стали открываться на каждом углу города и даже в деревенских сараях. Вершина изобразительного искусства погрузилась в пошлое болото потребления. Это был несомненный крах. Не для академиков от живописи, конечно. Пожизненно обеспеченные крупным ежемесячным «фиксом» за то шикарное кресло, в котором упокоилась их заслуженная задница, — они могли ни о чём не беспокоиться. По крайней мере, до конца своего (не)земного пути в искусстве. Но зато другие..., молодые и голодные, которые ещё не успели обзавестись должностью, титулом и визитной картой с золотой виньеткою, — они буквально вынуждены были искать себе место под финансовым солнцем человечества.   — Для начала наступило кратковременное замешательство, а затем — лихорадочная активность, когда новым художникам над...лежало найти или вновь придумать утерянное. Иначе, как говорится, Nihil. Нуль, зерó или фиаско. А затем: зубы на полку. Товар без применения. Картина без цены. Не поймёшь, не помянёшь, не помнёшь, не продашь. Для начала требовалось придумать новую легенду, сказку для идиотов: в чём смысл, цель и стоимость нового искусства, проще говоря, за что они должны расстёгивать свою мошну... Беда не приходит одна. Ко всем прочим напастям буржуазного прогресса из ино’странной страны Амэрэки доехало царствие Его Величества Конвейера. Всякий товар (тем более, массовый) настойчиво потребовал своего стеллажа, полки, места, категории, инструкции по пользованию и..., наконец, как следствие причины, ценика. И тогда..., отвечая новым отчаянным чаяниям, на месте традиционного искусства вообще с его прежней школой, ученичеством и отверженностью (понятиями, в общем-то, неспешными и размеренными), победоносно взвился новый... (прошу прощения, чуть не подавился), — я хотел сказать, — старый, хорошо забытый «изм». — Эй, трубач, фанфары в ухо! Барабан в спальню! Знамя на стол!..   ...Что касается до XX века, то я не могу не привести славное словечко одной молодой дамы, в присутствии которой подробно перечисляли все худшие достижения покойного XIX века.   «Ах, оставьте меня, наконец, в покое с вашим девятнадцатым веком, — воскликнула она в крайнем раздражении, желая перевести разговор на что-нибудь другое, — оставьте меня в покое! Любой другой век на его месте сделал бы то же самое!»:30 — Альфонс Алле,  из отдела заметок «Le Journal»  (1880)   — Но нет. Как бы не так!.. Времена были тяжёлые (как всегда, впрочем). Государственный переворот. Реставрация. Начало 1860-х. Ничтожный Наполеон III. Абсент. Абсцесс. Мягкая груша. — А потому дело начали с отборных оскорблений, разумеется. Прежде всего, к их числу принадлежал пресловутый «импрессионизм», — на деле — ничуть не более, чем простая констатация факта. Этим пренебрежительным словечком, собственно, и обзывали тех самых голодных художников, вытесненных фотографией на обочину жизни и вынужденных «искать себе новое место под финансовым солнцем человечества». Причём, исключительно со стороны обзывали (газетчики, критики, те же академисты с задницами и прочие сытые в креслах). Со стороны. Во всяком случае, поначалу: так было. — И было так.   — Казалось бы: лиха беда — начало. Конвейер «нового искусства» (искусства против фотографии) начал работать, а значит, — вперёд, голодранцы! Не зевай, бей колотушкой, только успевай штамповать новые «измы». Направления. Течения. Группы. — Однако не тут-то было. Как всегда (у них происходит) в таких случаях, на выручку пришла, поспела — она, мать роднá. Точнее говоря, война. На этот раз — франко-прусская, конечно. А затем — без особого промедления — позорное поражение. Потеря всего севера. Блокада Парижа. Голод. Коммуна. Оккупация. Версальский грабёж. Реакция. Тьер. — Короче говоря, заткнитесь музы. Не до вас тут (и без вас тошно)... И они заткнулись, конечно. Почти на десять лет..., заткнулись (сущая мелочь, не так ли?) Чёрный фумизм (1882)   — Не потому ли первым словом после затянувшегося молчания — стал — он. Дым. Дымизм. Фумизм. Дело — труба. Это был настоящий прецедент. Впервые и надолго. Без преувеличений и фанфар. На этот раз, не дожидаясь, пока их оскорбят со стороны, художники (писатели, поэты и прочие бездельники..., пардон, артисты) решили оскорбить(ся) — сами. Собрались вместе... и, после недолгих колебаний, объявили новый «изм». На этот раз — даже без искусства. Почти. Или на его месте... — Эй, трубач, фанфары в ухо! Барабан в спальню! Знамя на стол!..   — Несомненно, эти ошалевшие умники опередили своё время... минимум — лет на пятьдесят. С пьяных глаз, не иначе. «Все искусства должны превратиться в дым — или вылететь в трубу!..»:XVIII На добрые полвека (до следующей красивой войны) словом «фумизм» стали ругать любой авангард, заумь, очковтирательство и прочую придурь «отвязанных» художников. Не исключая и запоздавшего лет на двадцать «фовизма» (и мы тоже не с небес, не без дыма), само собой, придуманного по следу, ис-клю-чи-тель-но ради со’звучия. И такого же зáпаха... — Что наша жизнь?.. — Дым!..   — Всего в двух словах скажу: фумизм, второй среди прочих, стал заранее и навсегда — уникальным. До такой степени он был прям и упрям. Буквально: как никто после него. И даже дадаизм (его не-по-средствам непосредственный наследник) не достиг такого, поистине, безыскусного уровня прямоты, — включая, между прочим, и прямоту действия. Главной ценностью и основным занятием фумистов был перманентный (повседневный) цинизм, игра слов, пальцев и рук, глупое фиглярство, мелкие выходки (иногда имевшие вид хулиганства), розыгрыши и афёры, а также всякий эпатаж, мистификации, экви-либристику и вообще любое пускание пыли (или дыма) в глаза всякому (без разбору), кто только попадётся на пути.   Как только он испустил последний вздох, — наследники, понятное дело, поспешно вскрыли конверт с завещанием и (кроме всего прочего, что там должно находиться) прочитали, слегка изумлённо:   «...Слушайте, вы..., я не желаю быть ни погребённым, ни кремированным.   Пускай ровно через сорок восемь часов после моей смерти мои останки поместят в большой котёл с водой, которую будут кипятить до полной готовности супа и тела (не забыть соль и специи по вкусу).   Мясо и бульон пускай отдадут на ферму – моим добрым свиньям. (Прожив всю свою жизнь как обычная человеческая свинья, мне и свой вечный покой также подобает обрести среди и внутри — свиней)».:96-97 — Альфонс Алле,  из рассказа «Отличное завещание»  (1892)   — Для человека XIX века при взгляде было очевидно, что эти молодые бездельники не имеют прямого отношения к искусству. Скорее, фумизм выглядел как времяпревождение поэтов: пьющих или допившихся. Тем более, что они сами так и говорили: «мы пускаем дым» (или пыль). В лицо. В глаза. Или в нос. Без разницы. — И тем не менее, со всей серьёзностью обыденного абсурда, фумизм как идеология и эстетическое течение оставил по себе́ глубочайшую дымящуюся борозду, — для всех тех (художников авангарда), кто шёл в фарватере или позади него... — Именно чтó: борозду. Как трактор. Хотя и «несерьёзную», но по-настоящему — глубокую. В качестве подлинного искусства, впервые дотянувшегося до уровня переделывания и перекраивания — но не холста, папируса, глины или нотной бумаги, — а (страшно сказать!) сáмой жизни, а также её исподнего умысла и смысла. Своими основными чертами фумизм весьма чувствительным образом (на тридцать-сорок лет) опередил и предвосхитил существенные черты идеологии, этики и эстетики неопределённого множества авангардных течений в искусстве и общественной жизни Европы, — но́ (скажем немного повысив голос) в особенности — эпатажную & реверсивную манеру поведения (и внутреннюю, и внешнюю) такого широкого типа «асоциальных» или даже «антисоциальных» художников как футуристы, дадаисты и сюрреалисты. И прежде всех прочих, по их дымному следу пошёл единственный русский фумист Михаил Савояров, а затем «недобитые» чинари-обериуты и прочие возмутители спокойствия широкого профиля, не брезгавшие опробованными средствами протеста: от словесной дерзости — до бытового хулиганства с элементами подрыва основ государственности. Я фумист, и тем горжуся, Савояровым зовуся, Значит, в общем-то — не прост. Если был бы я попроще, Может быть, святые мощи Целовал бы в полный рост. Михаил Савояров: «Ре’призное» — Итак, не пора ли подвести черту (под левым глазом)...   — Господа фумисты с начала 1880-х представляли собой уникальный вариант публичного стриптиза: идеально-голого течения в искусстве, внешний манифест которого в точности совпадал с практикой. Говоря яснее, этико-эстетическая теория дыма почти не расходилась с культурой его испускания. Действуя полностью в рамках предложенной техники абсурда, (единственный) русский наследник фумизма Михаил Савояров стал достойным продолжателем системной теории и практики. «Основав» свой вариант искусства-как-пустого-колыхания-воздуха, для начала, он сделал своё «течение» максимально непубличным, что само по себе тоже было «фумизмом в квадрате». Практически все письменные савояровские тексты, даже косвенно касающиеся фумизма и фонфоризма — как на подбор — очутились в закрытой: неопубликованной или черновой части его архива. Правда, сегодня, спустя сотню лет, далеко не так просто судить о части устной (например, концертной), составлявшей львиную долю савояровского творчества. Эстрадный артист вне фиксирующего действия звукозаписи или киноплёнки неизбежно функционирует в режиме испускания одноразового дыма: спел, сыграл, ушёл со сцены — в остатке пустота. Тем не менее, можно утверждать с высокой долей уверенности, — если Савояров и вставлял в свои куплеты эксцентрические упоминания о каком-нибудь «фонфорическом фумизме», то все они оставались для публики мудрёными или забавными словечками из числа обычных выходок артиста на букву «фу», «ху», «фо» или «хо». Во всяком случае, он (в отличие от своего внука, например) никогда не утруждал себя «разъяснениями» теоретических позиций и прочей культуртрегерской деятельностью. Как говорится, «мы здесь не для того поставлены». И это, к слову говоря, тоже вполне фумистическая черта характера: дым в лицо, пыль в уши. Скрывайся как партизан. И ни при какой ситуации не сознавайся (иначе дым рассеется)... — Черта, безусловно, досадная для музыковёда или историка искусства.   Также сообщает Валентина, как племянница Масарика говорила об отжившем искусстве, как говорят французы «пассе». Валентина правильно возразила, что это понятие не касается лучших произведений. Действительно, кто же применит «пассе» к Леонардо, к Микеланджело, к Тициану или к прекрасным скульптурам Эллады? Лишь бы идти по лучшим вехам, а всякий фюмизм ― синкронизм, кубизм, овизм, дадаизм, сюрреализм. Экспрессионизм, футуризм ― всякие эфемериды ― пусть себе свершают свой однодневный путь. И сердиться на них не следует, они сами впадают в «ридикюль». И запрещать их нельзя ― они отражали состояние общественности. — Николай Рерих,  из Дневников  (1947)   — Кстати о птичках!.. — почти тот же комплекс (с незначительной прибавкой природной стыдливости) привёл к тому, что ни один «биографический & географический» труд по творчеству Эрика Сати не содержит в себе упоминания о его несомненной принадлежности к «школе фумизма». С одной стороны, он сам, будучи принципиальным & демонстративным анти-ментором, не признавал (за собой). С другой стороны, отношение к нему современников, в особенности, «серьёзных музыкантов» и без того грешило катастрофической «нехваткой серьёзности». Таким образом, добровольное признание себя «последователем» и развивателем традиций Альфонса по прозвищу «Пошёл!» не сулило мсье Эрику ничего хорошего.:271 — Разумеется, совсем не те мотивы «молчать, скрываться и таить...» были у Савоярова. Начать хотя бы с того, что бравых фумистов в России почти никто не знал (да и теперь, собственно, не многим больше), а значит, всякое упоминание о них должно было сопровождаться объёмистой лекцией: «к чему они и почему» (уже смешно и глупо). К тому же, было бы весьма затруднительно объяснить почтенной публике, лузгающей семечки и плюющей на пол, какое отношение, скажем, «Первое причастие бледных девиц в метель» может иметь к эксцентричным эстрадным куплетам про серую кошку. А потому фумизм вместе с фонфоризмом с самого начала был и оставался для Савоярова инструментом для исключительно внутреннего пользования. Особенно, если учесть его полнейшее одиночество посреди российской (а затем советской) эстрады. С одной стороны, это давало некое ощущение твёрдости и присутствия «внутренней теории», а с другой — позволяло сохранять чувство причастности к особой (тайной!) традиции, едва ли не «масонской». Джоконда в дыму (1883)... — Глядишь, и артистическое одиночество уже не так пронизывает.   — Итак, мадам..., — не достаточно ли слов поперёк слов? Ещё раз остановимся на дости’гнутом, утвердив поистине прецедентную недоделанность и жестокую уникальность фумизма как идеологического направления (на первый взгляд, в искусстве). Кажется, нигде он не перешёл границ отвязанной игры в жизнь: всё в дым, всё в дыму, буквально ничего всерьёз, ничего основательно или окончательно. По этому признаку этому бес’воздушному «течению» не было подобных и равных не только на момент рождения & вырождения. Примерно таким же положение пускателей пыли и дыма оставалось и в годы наибольшей савояровской популярности. И даже позднее, когда очередные и вне’очередные «измы» выскакивали как розовые прыщи (иногда десятками) на ляжке патриота. Ну что за чудесное «направление»!.., (глядя на которое невольно зализыватся глаза и брови), разве удалось хоть кому-то из художников XX века переплюнуть удивительное наплевательство и такую же небрежность фумистов — ко всему тому, что касалось извечной «святыни» и сáмого предмета искусства?.. Имея в виду не только судьбу отдельных произведений, но также и всей персональной карьеры и славы художника (писателя, артиста, бюргера, мещанина)... И мало того: да ведь они (пока не началось) успели замахнуться даже на сáмый Институт Авторства, покрыв его густой позолотой из дыма и пепла. Но даже в этом пре’славном деле, стыдно признать(ся), не смогли достигнуть совершенства. На легендарном «конкурсе м’алых судаков» они бы непременно заняли своё второе место. Потому что..., потому что не было на свете никого «вторéе них». Разве только тот (невидимый), кто шёл за ними следом?.. — Тихо-тихо, совсем незаметно..., под звуки внутренних фанфар.   — «Один, один, везде один»... Как догоняющий довесок (дыма), к уникальной распахнутости фумизма и его экс’гибиционистской вывернутости наизнанку Михаил Савояров добавил, пожалуй, ещё один забавный прецедент. Сделав свой фонфоронский фумизм «равным, тайным и всеобщим», сверх того, он встал как перст «во его главе» — он, еди(нствен)ный и полновластный магистр, адепт и представитель. Сам себе настоящий «фон-форон» савойский-кариньянский, един в трёх лицах. Идеальное тайное общество! Тут уж ничего не попишешь: настоящая монополия!.. Один мастер на все роли, — поистине роскошное (по своей рекордной массовости) «течение» в искусстве, особенно если поставить его рядом..., — пардон, я хотел сказать, — рядком с уходящим вдаль до линии горизонта имперским списком дымоватых призраков начала XX века: символизма, акмеизма, футуризма, имажинизма, супрематизма, конструктивизма, лучизма. Пожалуй, только фонфоризма здесь и не хватало..., для полноты конструкции. — Эй, трубач, живей фанфары в ухо! Барабан в спальню! Знамя под стол!.. — Кажись, самое время «давать» занавес!..  Фанфары по Фумизму  ( заметка на манжетах ... кальсон ) — Король фумистов, что за роль?  Король он или не король?..   ( Мх. Савояровъ ) портрет кон’спиратора ...б ыть может, в таком случае и не надо бы вовсе говорить об «ентом фонфоризме»? Чего толку попусту бередить призраки давно минувших лет? Уж ежели он в самом деле такой «скрытый да тайный», и «внутренний да втихомолку», и «несовершенный да испарившийся»?.., — тогда и поневоле возникает вопрос: о чём речь-то, благоверный?.. А есть ли здесь вообще-то какой-то значимый предмет для разговора или о(б)суждения?.. И тем более, для п(р)очтения. К чему бередить давно умолчанное, пускай оно таким и остаётся, как и было. — Отвечу бес труда.   — И прежде всего, потому бес труда (отвечу), что искомое содержание ответа идеально заключено в дырке самого вопроса: точно, как червяк в пятом яблоке. Точнее говоря, ответ проще «0» ш...пареной репы, ибо именно потому, значится, мне и следовало поднять вопрос о савояровском фонфоризме (фумизме), что все предыдущие 120 лет он оставался в полной мере скрытым, внутренним и несовершенным (в прямом отличие от несовершённого). И здесь я вынужден слегка повысить голос и даже приподнять указательный палец, — в знак будущего изречения прописной истины. И вот же она, не заставив себя слишком долго ждать... — Всего (одной) строкою ниже.   — XX век (идущий по следу сомнительных достижений века XIX), как следствие глубинной эмансипации искусства, приучил понимать, что творчество художника может быть связано не только с заказом, школой или стилем, но также — и с той идеологией (читай: системой ценностей и приоритетов), которая, для начала, формировала его внутренний мир, а затем — и ткань его произведений. Всю предыдущую главу («фумизм под фанфары») я пытался толковать именно об этом предмете, в котором первое слово стало, говоря буквально, первооткрывателем, пионером идеологии в искусстве. А если сказать ещё точнее, то системой ценностей и взглядов, поставленных не внутри, а над художником, как его приоритет. Именно этим своим свойством фумизм — принципиально и фатально — отличался, к примеру, от опередившего его импрессионизма. Или последовавшего за ним — фовизма пополам с кубическим кубизмом. Но даже они, эти заранее ограниченные и ограничившие себя «стилевые» течения в живописи (или музыке) — совершенным образом сформировали тот сверх’узнаваемый облик, под которым мы теперь видим «французского» Клода Моне или тоже Клода (Дебюсси) в их стоге сена с лунным светом... или, скажем, какого-нибудь Матисса & Пикассо с диким танцем на шаре. Но тем более невозможно переоценить (выходящее за все рамки разумного) значение столь свободной (читай: отвязанной!) идеологии, каковую представлял собой фумизм (или фон’форизм) — для такого неочевидного и сметающего все привычные трафареты артиста, каковым был Михаил Савояров. Если эксцентрики, то непременно — «Король». Если шансонье, то обязательно — «Рвотный». А если «поэт», — исключительно поперёк линеек. Всё делающий не-так-как-у-них-принято. Проще говоря, тотальный «протестант». Печник царя, не надо торга, Труба! — Фумисты короля, Немейте от восторга! Кругóм труба, одна трубá, Услышишь всяко: Как воет на луну собá — ка. Михаил Савояров: «Аммосовское» — А ещё проще (говоря) — брат-фумист.   — А впрочем, пустое дело, оставим, — как говорил один мой старый (не)приятель,:6 — всё равно из этого кривого пальчика больше ничего не высосешь, после всего... Впервые (природный фумист) Савояров услышал о фумистах парижских ещё гимназистом (в начале девяностых), но, как кажется, — уже после смерти деда-Шумахера, своего единственного и драгоценного учителя. Совсем не подробно услышал, конечно, но «зато» — очень кстати, по случаю. Как говорил в таких мизансценах дядюшка-Чеханте, «по говну и черепок», — (от себя скромно добавим) точно впору, точно впрок. Причём, узнал (Савояров), буквально говоря, самое ценное и главное из них, — в точности то, что можно было бы (ради вящей глупости) назвать фумистическим «манифестом» (от мсье Фражероля), в девяти словах. А бесценная краткость, помноженная на воображение поэта, заменила все на свете подробности, как всегда лишние: « любое искусство станет дымом или вылетит в трубу ».:57   — Пожалуй, одного «французского дымка» было бы ещё маловато, если бы семена упали на каменистую почву. Между тем, я не зря обмолвился о старом сапожнике от русской поэзии. После него земля была обильно взрыхлена и удобрена сверх всякой меры, а любой фумизм (пускай даже и с самыми густыми клубами дыма), сходу потеряв свой ударно-эпатажный заряд, выглядел чем-то глубоко родным и знакомым... Нечто вроде вечерней сигары..., или рассеянной прогулки в осеннем лесу. Тем более, для такого (с детства) неисправимо-неизлечимого «типа» как Савояров. С подросткового возраста, сколько было возможно, интересуясь современным искусством (а оно тогда почти всё было хранцузским, по несчастному стечению обстоятельств), поначалу не мог найти ничего близкого себе. В живописи из нового царил полнейший импрессионизм и символизм, они вызывали интерес техникой разрушения изображения, но притом казались дряблыми и раздувшимися от собственной значительности. Фумизм даже с первого взгляда — был именно тем, «что надо». Он имел вид отрезвляющего стакана воды в лицо, противоядия от всякой многозначительности, начиная от академиков и кончая модернистами. Впрочем, после однократной инъекции о фумистах долгое время ничего не было слышно: в любом случае свой артистический почерк нужно было искать самому. — Примерно тáк видно отсюда, глядя на савояровское окончание XIX века.   — Последние пять лет, начало царствия последнего II царька российского. И следом за ними ещё — первые пять лет следующего, двадцатого века, пока в очень редких тогда (и мало уцелевших) савояровских «помётках и подмётках», сколько ни ройся, не находится ничего убедительного из области «дыма без огня». Пожалуй, первое, что обнаруживает себя, как взрыв или внезапная вспышка — это конец 1905 года, когда Савояров чудом остался жив после «санитарной обработки» избивавших его черносотенцев (нескольких наёмных головорезов при жандармском управлении). Словно кошмарный бред возвращения или мгновенная остановка — в тот момент, когда поезд начинал разгоняться. И как внезапное прояснение посреди бреда, — спасительный дым, ломаные строки попытки уйти, избежать и забыть о страшном: «с мешком на голове сна, смешком наголо весна. В смешном положении с мешком у пола жжение над лежал, но как фюмисту над лежало мне бы пустить побольше дыма по Польше. Да вот ещё беда, при зрении презрения не хватило силы трения».:62 Словно бы внезапное прояснение, полученное после удара в лицо: «всё, решено! теперь я фумист». Пожалуй, лучшего решения нельзя было и придумать. Поставим на этой жизни жирную точку. ...велiкий Учитель... — «Отныне и навсегда»: всё — дым.   — Жизнь и смерть. И даже кровь, между ними. Вот настоящий фумизм. Нутряной, исходящий из пред’последнего внутреннего стержня, а не декоративный или сценический... — Такое решение не касается уже никого, решительно никого. Всецело, это личное, внутреннее дело артиста: «когда б вы знали, из какого дыма... растут стихи, не ведая стыда...» — Впрочем, это лишнее. Пускай не знают. Ничего. Отныне: чем меньше они будут знать, тем лучше. Собственно, именно этому и учил его перед смертью святой сатир Шумахер: «за что вечно розгами бьют — держи при себе, язык за зубами, рот на замке, бумажку в сундуке, сундук в чердаке, да смотри хорошенько, никому не показывай ни сундука, ни бумажки».:36-37 Вот, раз оступился, сделал шаг в сторону, не послушал старого советца Учителя, да и получил расчёт сполна. Скажи хоть спасибо, что жив остался, да руки-ноги на месте, — фумист чортов. — Пожалуй, на том бы мой раз’сказ и закончить...   — Потому как... (известное дело): кто слышит — уже давно услышал, а кто без понимания — так тому и вовсе без толку талдычить одно и тоже сорок раз. Однако, кроме фумизма, кое-как известного, — остался здесь между строк ещё один малый вопрос, не сполна освищённый & освистанный: откуда же взялась здесь сия странная «фонфоризьма». Слово, бесспорно, нелепое, корявое, да ещё и написанное с двумя нарочитыми ошибками, словно бы от куда-то из канавы его вытащили, придорожной. — Пожалуй, оно бы и так (всё верно), если бы не одно обстоятельство, сущая мелочь, уже несколько раз сказанная словами и прописанная прописью: «термин» этот был совершенно герметичен (в отличие от того же фюмизма, хотя и не слишком озабоченного своим «престижем», но всё-таки страдавшего рудиментами публичности). Это сугубо внутреннее (отчасти, злокачественное) образование — ни сном, ни духом — не был рассчитано на диалог, публикацию, обнародование или манифест. Говоря одним словом, «фонфоризм» не был приспособлен даже к плоско-глупому обывательскому вопросу, одному на все времена: «что это значит»?.. — Так же как пресловутый «дада» или «обериУ», он имел только один верный ответ: «потомУ... что кончается на У». Раз и навсегда, на свете должен был остаться только один фонфорист (по имени Савояров), один как перст, и только внутри себя (и ещё сундука своего с рукописями нерукотворными) понимать: каков умысел и урождение всего того, что он выделывает и вытворяет на бумаге, под бумагой, на сцене и за сценой. А потому никаких внешних версий, разъяснений, а также прочей эпатажности и ляпоты его доморощенный «фонфоризм» не требовал. Есть и есть: обычный горшок. Круглый да тихий, в домашнем хозяйстве пригодный, хоть в печку ставь, хоть на голову ложь, — не торчит, не мешает, дурака не валяет. В общем, и объяснять нечего. И так ясен пень: всё на поверхности (да под кожей). Что слышно, то и видно. А чего не видно, того и не слыхать. — Пожалуй, только теперь, спустя 111 лет, мне придётся приложить несколько маленьких усилий, чтобы... поставить горшок на полку. — Нет, не на верхнюю, разумеется. Но хотя бы на ту, где он и пролежал сиднем..., весь последний век. — Их последний..., — я хотел сказать...:602   Не прошло и десяти минут, как по его стопам в дверь постучался судебный врач, которому предстояло засвидетельствовать факт ненасильственной смерти человека и выдать официальную справку для его похорон.   Слегка усталым будничным голосом он спросил: где труп?..   – Где труп? – таким же будничным голосом переспросила скорбящая женщина, – присядьте, вам нужно недолго обождать: сейчас он с братом у фотографа...:315 — Альфонс Алле,  из рассказа «Экономный траур»  (1898)   — Конечно же, (не)подобные подробные детали и точные обстоятельства внутреннего (вы)рождения и (на)значения фонфоризма мне наверное не известны. Собственно, они здесь и не требуются, — исходя, как минимум, из внутренней логики о(б)суждаемого предмета и продолжая следовать тем явным и неясным правилам, которые в нём заложены. Как в ломбарде. — И всё же, посреди моря необязательных слов остаётся нечто ценное (или даже сверх’ценное)... Ну, например: угадать след, наметить нить..., показать белой ниткой (словно пунктиром) тот путь, по которому эксцентричный король втайне шил свою «королевскую эксцентрику»..., — почему бы и нет? Столь шикарная задача вполне стóит усилий, — тем более, что ничего специального (делать) мне не потребуется. Всего лишь несколько полувялых воспоминаний (задним числом, конечно) — о тех зёрнах и плевелах, на которые мне удалось наткнуться (на листах и полях) в савояровских «пометках и помётках» (читай: записных книжках), — во времена работы над «Внуком Короля». — Всё кратко, всё коротко, всё накоротке: явки, пароли, шифры. А также и всё остальное, что может быть: заранее лишнее в нашем деле. Бабы чуть не зарыдали, На колени даже встали, Так охота, хоть заплачь! Протруби-ка мне, трубач. Рамъ! та-да-та-та, Рамъ! та-да та-та, Рамъ, та-да-рамъ, та-да, Рамъ: тамъ-тамъ! Михаил Савояров: «Трубачи» (куплет и припев) — Располагаясь (не)стройной шеренгой, в нескольких пунктах. В начале было слово, и слово было у Бога, и слово было убого, и слово было — свет и дым. Оно было в начале убого. В нём была жизнь, и жизнь была свет человеков, — как речено всем нам в Освященном Писании. Затем со всей возможной неизбежностью и небрежностью возник следующий за ним: фонфоризм. Это случилось, как теперь кажется, примерно тремя годами позже акта черносотенного «причащения» (к фумизму), в конце 1908 или начале 1909 года, одновременно с первыми (фанфаронскими) успехами савояровских «Трубачей» на публике. Говоря начистоту, как раз «успех», а если ещё точнее, то — пренебрежение или брезгливость к успеху (и «положительным» жизненным установкам вообще) и было тем ключевым камнем, который лёг в фундамент нового фу!..мизма в савояровской инкарнации. «Им нет никакой разницы, хлопать или свистеть, орать браво или пошёл вон отсюда», — со смешком говорил он. «Восторг и скандал, балда и скука растут у них из одного места, — главное, вовремя успеть запустить первое в противовес второму...» — Удивительно унылая картина господства заурядности, когда люди все как один предпочитают хорошее — плохому, богатство — нищете, удовольствие — отвращению, успех — провалу, еду — рвоте... Но отчего же — не наобо’рот, мои дорогие?.. Записная книжка 1907-1909 года то и дело прерывалась короткими замечаниями то ли философского, то ли идиотического характера. Словно бы в попытке соединить несоединимое... Или напротив: разъединить неразъединимое. — Ровно по шву между «трубачами» и пресловутым «успехом».   — Собственно, в точности они, обои этих слова в непростом, экс’центрическом соединении своём и дали это новое нелепое — «фон-фо-ризм». Сейчас поясню, по возможности коротко & кратко, при чём тут вообще трубачи..., для начала напомнив их важнейший подзаголовок: «песенка-картинка» или, иными словами, небольшое представление от одного артиста, — который, по стечению обстоятельств, был также автором музыки и слов. Итак, продолжим... — Эти «бесконечные куплеты», степень безмерной бесконечности которых трудно переоценить (иной раз, в благоприятных обстоятельствах их число могло доходить до сотни) можно отнести к десятке самых популярных савояровских песенок: автор исполнял их всякую неделю (если не чаще) в течение (не)доброго десятка лет. И это нисколько не преувеличение, при том, что с самого начала, по задумке своей «Трубачи» представляли собой едва ли не крайний образец музыкальной схематичности и простоты (чтобы не сказать: даже упрощённости), сделанные как идеальный субстрат, не мешающий разгулу импровизации: актёрской, сценической, мимической и ритмической. Каждый запев становился очередным поводом для изображения (или обезображения) происходящего развития «сюжета», а каждый припев с произвольным числом повторений, позволял инсценировать (или «кривлять», как он говорил) «закадровые» события. Для этого и существовал показательный «трам-та-ра-рам» в виде бесконечно разнообразных и разнозначных фанфар, которые гусары-трубачи весьма настойчиво «впяливали» сначала деревенским «девкам и бабам» на постое, а затем — остальной благоверной публике в зале. — Как раз с них-то, сердешных, значит, всё и заверте...   — Раз за разом & шаг за шагом, многообразно «трубящие трубачи» (фанфароны) постепенно проникли в повседневный савояровский обиход и пропитали «бытовую» речь, иной раз по сто раз на день сопровождая или комментируя события окружающего мира при помощи бесконечно выразительной в деталях формулы «рамъ: тамъ-тамъ...», пригодной для выражения всего спектра человеческих эмоций. Таким путём буквально любая (паршивая) газетная новость (или непечатная сплетня), начиная от падения аэроплана Мациевича, смерти Врубеля или разгона очередной Думы, и кончая убийством г.Столыпина, — автоматически превращалась в очередной «рамъ: тамъ-тамъ...» — с соответствующей (или несоответствующей) случаю интонацией. Постепенно вся российская действительность настолько пропиталась духом вылетающих в трубу трубачей-трубочистов, что стала почти неотделима от своего ёмкого философского припева, неумолими сопровождавшего любое событие: спереди, сзади и даже с обоих боков (как чортовы жандармы). — Рамъ! та-да та-та! Экие фанфароны, грешно сказать!.. — Думаю, что уже одним этим на первый случай можно бы — и ограничиться. Достаточно. — И без того (почти) всё — прозрачно ясно...   Я — фон-форист, явление отвратное,  И пусть подавится подумавший обратное.   — А уже совсем вдогонку, напоследок — только ради пущей пунктуальности, — ещё одна малая добавка на полях (савояровской шляпы). Буквально... всего несколько слов по поводу столь странного, право, писания названия русского варианта фумизма. Всё-таки, обращает на себя внимание. Даже и поневоле. Как ни крути, как ни выкручивайся, но слишком настойчивое (вологодское, что ли?..) «óканье» в виде «Фóна» и «Фóра» не может не вызывать встречных вопросов (как всегда, дурацких & досужих). Начиная от вялой семантики, миль пардон..., и кончая (страшно сказать) — дряблым генезисом. И в самом деле: «почему так?..» — По возможности минуя самый краткий и точный ответ («потому, что кончается на У»), уже (не) раз прозвучавший немного выше, сообщу на этот счёт несколько фактов, по возможности, не имеющих никакого отношения к делу. Президент Фор... — В полном соответствии с основными принципами дымного фонфоризма.   — Впрочем..., ещё раз отмотаем календарь на десять лет на зад. Всего на десять. — Февраль 1899 года. В Париже, в своём кабинете, при непосредственном исполнении государственных обязанностей скоропостижно скончался президент Франции Феликс Фор (FFF), бывший торговец из портового города Гавра. В точности так, — если не возражаете, — это с ним случилось, во всех смыслах, 16 февраля 1899 года, всецело в рамках эволюционной теории (человека). Как настоящий Феликс, он щáсливо отправился на тот свет прямо посреди своего кабинета (в Елисеевском дворце), почти «на руках» у своей прыткой ассистентки, мадам Стенель, как стыдливо выражаются исторические источники. При том, что его руководящий орган, — я хочу сказать, — его представительный президентский орган в эту минуту находился — не только на руках, но и во рту у той же мадам.:31 — Дорогóй мой человек!.. Разумеется, двадцатидвух’летний скандалист-эксцентрик (по имени Михаил Савояров) не с...мог на изломе скончавшегося XIX века пройти мимо столь яркой вершины государственной карьеры, — тем более, что он с некоторых пор имел привычку более чем внимательно следить за французской «стороной». К тому добавить, что буквально накануне (всего двумя годами ранее) президент Фор наезжал в стольный град Петербург, прочувствованно тряс ручки царю право, славному и всячески крепил франко-русский союз, — давший в будущем столь пышные всходы. Впрочем, снова остановлю свой поток (слов). Всё равно из этого пальца больше ничего не высосешь... — Даже при всём на то желании...   — Итак, время на исходе. Попробуем вытащить из чулана старые счёты (а из шкафа — старые скелеты) и подытожить на костяшках (незаконно) полученную информацию. «Félix», говоря сугубо по-русски, означает щáсливый. А «Faure» — и того приятнее — «фор» или «vor» (для немцев, между прочим, людей тоже совсем не чужих). Соединяя обои вместе как в школьном учебнике по арифметике, получаем слегка за...путанную формулу для раз...мышления, нечто вроде «fon-for(а)» или, следуя обычаям наших (п)русских королей (изъ близко...родственного рода Романовыхъ), «von-vor». Читай: «из передка» (не путать с предком). Или владеющий (исходящий из) собственной фасадной части. Короче говоря, настоящий руко’водитель, — как в лучших домах (сумасшедших, вероятно) худшего Лондóна. Дело труба — Не говоря уже обо всех прочих... (домах).   — Закончу, пожалуй, на том, мой дорогой а’натом, — с чего, говоря начистую, следовало бы начинать и чем, если без дураков, следовало бы вообще — ограничиться. Всего в двух словах, как всегда. Тем более, здесь, в том лирико-производственном эссе, где речь идёт исключительно о непубличных (сто лет закрытых) сведениях из личного архива поэта... — Так вот, прошу (не)любить и жаловать(ся): ибо все черновые & записные книжки поэта Михаила Савоярова в 1918 году были снабжены хотя и несколько двусмысленной, но всё же — вполне определённой резолюцией (на первом и последнем листах). Аккуратно, но с красной чертой там было написано буквально следующее: «чтобы через сто лет этого не было».:82 — Приятно (ли) получить такую любезность?..   — Впрочем, не будем останавливаться: осталось совсем не много. Таким образом, можно подвести (ещё одну) жирную черту. Несмотря на слегка размытую авторскую формулировку, тем не менее, картина выглядит более чем ясной, даже глядя через густой дымок XX века... — (Почти) исполнив драгоценное завещание деда-Шумахера держать «язык за зубами, рот на замке, бумажку в сундуке, а сундук в чердаке», всё ценное и резкое из своего словесного творчества Савояров при жизни оставил при себе. (Почти) ни одна стихотворная (и проза...ическая) строчка из его закрытых тетрадей не была опубликована. Спрашивается, и чем один этот факт — уже не фумизм, вполне (само)достаточный и, сверх того, пожизненный. Вся биография «короля эксцентрики» как произведение фумизма. Личного и публичного. Местного и мирового. Ни много, ни мало. Была и пропала.:85 — Це’лая & ценная страница, на сто лет вырванная, исчезнувшая, испарившаяся из поэзии Серебряного (& серебристого) века. Почти прямая ил...люстрация к известному тезису из журнала «Гидропат»: «любое искусство должно стать дымом или вылететь в трубу». Оставив своим современникам и потомкам один «тлен и прах» своих куплетов, тем самым, Савояров совершил фумистический кульбит, несомненно, крупнейший в своём роде... — Но с другой стороны, «рвотному шансонье» и того показалось мало(вато). Сделав выразительную цезуру длиною ещё в полвека, он велел «спустя сто лет уничтожить ещё и рукописи». — Лукавый эксцентрик!.. Сам не сжёг (вернее говоря, сжёг, но не всё), решил дать миру что-то вроде «испытательныого срока», а затем — сделал ручкой: мол, прости-прощай. Мина замедленного действия? Дистанционная бомба? — Или ещё один артефакт мировой истории фумизма — со слегка фанфаронским оттенком?.. — И что за идиотский вопрос, после всего?.. Сегодня, спустя ещё полтора века изощрённых изд(ев)ательств, ...как последний и единственный наследник короля... «...я не хочу отвечать: меня это больше не интересует»...:511 — Потому что..., потому что, прошу прощения, но это — вам — не игрушки, мои дорогие... как велено... — Совсем не игрушки.   — Само собой, можно (продолжать) привычным образом жить-поживать по инерции посреди старого как мир конвейера: изо дня в день, из года в год, из поколения в поколения, выходя из земли и уходя в землю, не оглядываясь и не приходя в сознание: как любое животное, как всякий человек, как дым, — всё трын-трава, всё fumée!.. Но рано или поздно, — скажу вполголоса, — этому автоматическому процессу приходит предел (с ушами).:603 Маленький, но весьма устойчивый (предел). А значит... Довольно слов. Allez!.. Écrelinf!..:802 — Сантехник, живо занавес! Дым в публику! Носовой платок в ложи... Немая сцена. Финал. Кода. Фанфары... Короче говоря, можете идти. Ваше маленькое дело сделано. Actum est, мои дорогие. Раз и навсегда, игра кончена. — Опять. Или ещё раз, как они любили (в своё время)... — Эй, трубач: живей фанфары в ухо! Дым в спальню! Знамя под стол!.. — И это, в целом, всё..., что можно (было бы) сказать по данному вопросу... — Между фанфарами и дымком...

Ком’ ...ментарии Трубачи отъезжают... Ис’ ...сточники Ханóграф : Портал Лит’ература   ( с дымовой трубой ) Ханóграф: Портал Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Внук Короля» (сказка в п’розе). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2016 г. Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (худшее из лучшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г. Юр.Ханон «Альфонс, которого не было» (или книга в пред’последнем смысле слова). — Сан-Перебург: (ЦСМ. 2011 г.) Центр Средней Музыки & Лики России, 2013 г. Юр.Ханон «Чёрные Аллеи» (или книга, которой-не-было-и-не-будет). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г. Юр.Ханон «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г. Юр.Ханон, «Мусорная книга» (в трёх томах). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 191-202-221 гг. (внутреннее издание) Эр.Сати, Юр.Ханон «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Сана-Перебург: Центр Средней Музыки & Лики России, 2011 г. Юр.Ханон «Неизданное и сожжённое» (на’всегда потерянная книга о на’всегда потерянном). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2015 г. Юр.Ханон. «Скрябин как лицо», часть вторая, издание первое (несостоявшееся и уничтоженное). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2002 г. Юр.Ханон «Животное. Человек. Инвалид» (или три последних гвоздя). — Санта-Перебура: Центр Средней Музыки, 2016-bis. «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г. Юр.Ханон. «Вялые записки» (бес купюр). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 191-202 гг. (сугубо внутреннее издание). — 121 стр. Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус «Два Процесса» или книга без права переписки. — Сан-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2012 г. См. тако же Ханóграф: Портал Михаил Савояров, ещё один ... король мимо трона Михаил Савояров (и его стихи)  (на его сайте в папке «Слова») Из бранного — в избранное  ( сухой остаток ) Родня... от Шумахера до Савоярова Столица Савойской Империи  (воспоминания осколка) « Трубачи » внука короля  ( маленький оригинал для будущих больших копий ) « Трубачи » Александра Галича  ( маленькое раз’следование с большим под’текстом ) « Трубачи » Юрия Германа  ( или анонимка бес доноса ) Ханóграф: Портал Двуглавый Штейнберг...  ( и «даже не родня» ) Анархист от — музыки «Внук Короля»  ( или фанфары для фумистов ) Пётр Шумахер, придворный поэт царя Авгия Карл-Эммануил, совсем неправильный король Не богемный, а богемский  ( или дурак ты, Дима ) «Вот, что наделали песни твои!..»  ( от печки до Савоярова ) О музыкальном в’-лиянии собак см. дальше →  Auteur : Yuri Khanon.    Все права сохранены.     All rights reserved. * * * эту статью может редактировать или исправлять только один автор. — Всяк желающий исправить или дополнить историю русского фумизма, — может принять в нём посильное (или непосильное) участие... * * * Статья обнаро’дуется в...первые : текст, редактура и оформление — Юр.Савояров, esc. «  s t y l e t  &   d e s i g n e t   b y   A n n a  t’ H a r o n  »