Клубень (Натур-философия натур. Плантариум)
Ужé и одного того было бы с лишком довольно, что он ― клубневый, наш милый дружок. И это его полный цикл, снизу доверху и обратно. Для начáла можно сказать так, сухо и просто: он цикломан. Да-да, потому что у него есть величайшая драгоценность на свете ― клубень. А если выражаться точнее, то как раз всё наоборот: у клубня есть ― он. А если нет клубня, значит, нет и его. Всё проще простого. Не имею клубня, следовательно, не существую. к
― Достаточно только взглянуть чуть более внимательно (слегка прищурившись, или нацепив очки), а затем, если не получилось ― немного копнуть: чтó же он там ― скрывает, а чтó здесь ― показывает. И сразу становится видимым всё или почти всё ― тайное под явным. И тайное в явном. И явное в тайне. А между тем, он сам говорит о себе точно и просто, лучше любых слов. Молча. Ибо..., по делам его суди о нём. Не по листьям. И не по цветам. По делам, и ни по чему более. Одного этого совершенно достаточно.
на всякий случай напомню ещё раз (а затем и ещё раз, как известный дистиллятор любой темы повторения), что в истерической, а также натур-философской и тавтологической ретро’спективе (оглядываясь на зад) псевдо’ботаническая тема клубня и аналогичных органов растения, взятая в антропоморфном разрезе (в общем или прикладном плане) была ранее разработана основным автором этого ханóграфа в нескольких фунда...ментальных работах, ни одна из которых до сих пор не претерпела и’здания (начиная от «Книги без листьев» и кончая печально известным трёхтомником в пяти томах). При этом число подлогов, обмана и прочей подмётной подлости на ботанической ниве (казалось бы, такой травоядной, такой вегетарианской!..) оказалось значительно выше, чем на всех прочих. Что за дивный «парадокс»!.. — тем не менее, он привёл к тому, что часть книг на эту тему пришлось не только оставить в тени или зарывать под землю на хранение (как типичный клубень), но даже — скрывать их названия (более чем говорящие), которые несколько раз пытались стянуть, стащить или хотя бы содрать... Однако, оставим, — как говорил один мой друг, старый друг..., оставим пустые разговоры — ради основной темы этой дряблой страницы... Кому цикламены, матушка, не стану, однако, дополнительно плодить скорбь, чтобы лишний раз напомнить, какое количество спекулятивных открытий (а равно и закрытий) было похоронено также и здесь, этой небрежимо высокой теме: растение как метод (причём, метод отличный, и не просто отличный, а принц’ипиально отличный, в корне, стебле, а временами — даже в клубне). И прежде всего, уникум подхода содержится в основном принципе антропоморфной ботаники, процесс функционирования которого осуществляется исключительно через со’поставление и противо’поставление (переднее и заднее) — как механизм единственно доступный человеческому сознанию, вернее говоря, его общепринятому бытовому огрызку. — Таким путём, всего за несколько дряблых шагов была утеряна уникальная возможность (отыскания) нового пути из того животного тупика тотального потребления-экспансии, в который себя загнал человек, пренебрегая другими способами существенного существования, как всегда, по небрежению и лености. Здесь и сейчас, на фоне вечно скрытого и запасливого клубня, его фатальная исчерпанность (как всегда) выделяется особенно выпукло. Вóт о чём я здесь уже добрую сотню раз пытался напрасно напомнить, и по возможности ― без рук. Мало кто из них умеет ― так напоминать. А я вот ― попытался. И не просто напомнить, а ― о чём-то важном. Как если бы человеку ― о сердце. Или ещё хуже. А растению ― о том, о чём у них напоминать считается ― недопустимым. Жестоким и грубым. Ну, например, о клубне. Он ― первый и единственный. Этим сказано всё. И можете мне поверить: думать больше нé о чем, и вспоминать тоже нé о чем, когда люди-люди (они) говорят обо всём, имеющем клубень... Но как всегда (если речь не идёт о еде, конечно), они говорят о нём, о клубне ― в последнюю очередь. Всё как привыкли. Не меняя позы. И выражения лица. ― Только о мелочах. Ярких. Жёстких. Жестоких. Видимых. И конечно, пустых, как это для них глубоко свойственно. <...> и повторю снова, не гнушаясь лишними повторениями: нет смысла загибать пальцы, указывая на бесконечное число пробелов и провалов п(с)ознанияс, так и оставшиеся незаполненными благодаря будничному человеческому небрежению и примерно такой же подлости. Ограничусь одним этим голословным утверждением, потому что заполнить их было бы возможно только в утопических условиях внезапного прояснения и готовности к действию (пускай даже в какой-то небольшой, но решающей части). И с этой точки зрения трудно переоценить роль растительного подхода, полностью ревизующего взгляды естественных наук на человека и возвращающего его назад (пускай и задним числом), к начальным ступеням (теории) познания. Именно таким путём на фундаменте основных методических тезисов хомолóгии стало возможной создание новой системы морфологии & систематики растений — исключительно в качестве продуктивной антитезы и примера. Наконец, у каудексных суккулентов сильно разрастается только нижняя часть стебля (или, напротив, верхняя часть корней — клубни или луковицы), ткани которой приобретают свойства губки и, таким образом, могут служить в качестве хранилища не только воды, но и жизни. Листья в период засухи чаще всего опадают. К числу этой поистине резиновой группы относят ятрофу, диоскорею, кедростис, адению, а также неограниченное и неопределённое (исключительно по вкусу) множество эфемерной и ксерофитной флоры с подземными или почти подземными суккулентно-утолщёнными органами, позволяющими на время затаиться и переждать засушливый период. несмотря на нетрадиционный и непривычный спекулятивный & провокационный (а местами даже эпатажный) подход автора к решению научных вопросов, серьёзность поставленной проблемы невозможно недооценить, идёт ли речь о клубнях, стеблях, саркостеммах, рогульнике или амарантах (образующий метод и архитектура системы от материала не меняется). К слову сказать, такой же подход частично проявился и на территории ханóграфа, где имеется целый ряд локальных примеров различной дряблости в виде страниц об отдельных таксонах или жизненных формах растений. Тем не менее, не следовало бы забывать, что основные конструктивные идеи растительной хомистики автор оставил в скрытой (клубневой) зоне, получившей системное освещение только в книгах (между прочим, оставленных под землёй, в ждущем режиме). Пожалуй, после этой точки было бы вернее остановить напрасные слова и перейти к сугубо об’структивной части обсуждения. Печёный картофель легче усваивается, чем глиняное яблоко.
и ещё раз напомню на всякий случай, что это дряблое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не ради красного словца. Страницы о растениях и их жизненных формах приспособления к миру провели в режиме тлеющей публикации более двух десятков лет, пребывая в почти готовом для употребления состоянии (не пересоленные, не пересушенные и даже не засушенные). Представляя собой классический пример неопубликованного примера, текст о «растительных модуляциях сознания» провёл почти полтора десятка лет в форме redlink’а (красной ссылки) с (не)доброго десятка страниц ханóграфа. А ведь на месте клубневого огрызка этой страницы могла быть и достаточно плотная книга об онтологическом феномене резервных & репродуктивных органов растений. Книга, заглавие которой также остаётся неназванным, а объём составляет почти четыре сотни страниц обструктивного натур-философского текста, прежде небывалого для книг подобного профиля. — Постоянно глядя друг на друга, имея привычку видеть и мерить каждого из своей среды по другим подобным себе, они и поневоле привыкли переносить собственное со’—’знание (клановое, стайное, племенное, групповое, языковое, профессиональное, общественное, государственное) и на все предметы мира. Не сразу, конечно, но постепенно. Говоря прямым текстом: по мере освоения этого мира. Концентрическими кругами, всё дальше и дальше. Но ровно до того круга, за которым кончается основная клановая (групповая, личная) мотивация. — Там, где кончается воображаемая или даже видимая розетка листьев, черешок, стебель, клубень, линия, корень, расстояние, пространство, время, граница и начинается, прошу прощения — 0н... и тем не менее, больше никаких тем сегодня и впредь: поневоле приходится подвести двойную черту и признать, что это была типичная потеря без находки. Учитывая почти полувековую отрицательную практику полной бес’перспективности диалога с бессознательной популяцией Homos apiens, автор «Книги без листьев» с полным правом может считать себя «непримиримым» вне...конвенциональным типом и, как следствие, закрыть тему публикации большинства закрытых текстов и других артефактов, небывших прежде и небудующих впредь. ...Они говорят: «клубень». Если же (также вопреки всему) у кого-то из проходящих мимо ренегатов или апологетов всемирной туберологии появится отчётливо или даже навязчиво оформленное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить выкладку этого немало...важного био...логического материала (если его в принципе можно считать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу не...посредственно к (дважды) автору, пока он ещё якобы здесь, на расстоянии вытянутой руки (левой). Всех же прочих я попросил бы проследовать в том директивном направлении, которое им указано всяким клубнем (и без моего посредничества). Там жили черви, и кроты там жили... между тем..., я рекомендовал бы не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать (его) по примеру известного клубня в чёрный ящик (в подземное пространство). Наша лавочка довольно скоро прикроется, а затем и закроется совсем..., причём, принципиально «бес’ права переписки». — И тогда... всё кончено, пиши: «пропало». Выровненная пустыня на месте оазиса. И — никаких клубней «на чёрный день» (с открытиями или закрытиями всех так называемых „тем“). Только обычная жвачка третьей ректификации (которая и без того составляет основное содержание человеческой жизни). Ровно в той степени, как у них это принято..., и считается хорошим тоном. От рождения и до смерти. А затем — в обратном порядке... Это растение.
| ||||||||||||||
