Цикламен (Натур-философия натур. Плантариум)
Ужé и одного того было бы с лишком довольно, что он ― клубневый, наш милый дружок. И это его полный цикл, снизу доверху и обратно. Для начáла можно сказать так, сухо и просто: он цикломан. Да-да, потому что у него есть величайшая драгоценность на свете ― клубень. А если выражаться точнее, то как раз всё наоборот: у клубня есть ― он. А если нет клубня, значит, нет и его. Всё проще простого. Не имею клубня, следовательно, не существую. к
― Достаточно только взглянуть чуть более внимательно (слегка прищурившись, или нацепив очки), а затем, если не получилось ― немного копнуть: чтó же он там ― скрывает, а чтó здесь ― показывает. И сразу становится видимым всё или почти всё ― тайное под явным. И тайное в явном. И явное в тайне. А между тем, он сам говорит о себе точно и просто, лучше любых слов. Молча. Ибо..., по делам его суди о нём. Не по листьям. И не по цветам. По делам, и ни по чему более. Одного этого совершенно достаточно. на всякий случай напомню ещё раз (а затем и ещё раз, как известный дистиллятор любой темы повторения), что в истерической, а также натур-философской и тавтологической ретро’спективе (оглядываясь на зад) псевдо’ботаническая тема антропоморфного рода Цикламен, а также образов отдельных видов растений и культурных форм (взятая в общем или прикладном плане) была ранее разработана основным автором этого ханóграфа в нескольких фунда...ментальных работах, ни одна из которых до сих пор не претерпела и’здания (начиная от «Книги без листьев» и кончая печально известным трёхтомником в пяти томах). При этом число подлогов, обмана и прочей подмётной подлости на ботанической ниве (казалось бы, такой травоядной, такой вегетарианской!..) оказалось даже выше, чем на всех прочих. Что за дивный парадокс!.. — тем не менее, он привёл к тому, что часть книг на эту тему пришлось не только оставить в тени или зарывать под землю (как типичный клубень), но даже — скрывать их названия (более чем наглядные), которые несколько раз пытались стянуть, стащить или хотя бы содрать... Однако, оставим, — как говорил один мой друг, старый друг..., оставим пустые разговоры — ради основной темы этой дряблой страницы... Что за дивный цикламен, не стану, однако, дополнительно плодить скорбь, чтобы лишний раз напомнить, какое количество спекулятивных открытий (а равно и закрытий) было похоронено также и в этой небрежимо высокой теме: растение как метод (причём, метод отличный, и не просто отличный, а принц’ипиально отличный, в корне, а временами — даже в клубне). И прежде всего, уникум подхода содержится в основном принципе антропоморфной ботаники, процесс функционирования которого осуществляется исключительно через со’поставление и противо’поставление (переднее и заднее) — как механизм единственно доступный человеческому сознанию, вернее говоря, его общепринятому бытовому огрызку. — Таким путём, всего за несколько дряблых шагов была утеряна уникальная возможность (отыскания) нового пути из того животного тупика тотального потребления-экспансии, в который себя загнал человек, пренебрегая другими способами существенного существования, как всегда, по небрежению и лености. Здесь и сейчас, на фоне лапидарного клубня и перевёрнутых цветов цикламена, его фатальная исчерпанность (как всегда) заметна особенно выпукло. И снова, снова словно мало ему, что он ― цикламен, стоило бы только повторить... а потом ещё раз повторить вслух это изуверское слово, ци-кла-мен... Так ведь он ещё и не просто цикламен, а немного тогó... значит, всё-таки персидский. Не кипрский, и даже не критский. Казалось бы, нельзя придумать точнее, ткнуть точнее ― и всё прямо в яблочко, в точку солнечного сплетения. ― Кинжал. Ковёр. Костёр. ― Нет! Всё мало будет! Всё ― не то, всё ― прыщ, всё ― жалкая пародия на него, на персидский ци-кла-мен. Эта жуткая вспышка буйства красок посреди бедной каменистой весны гор. Эта внезапная и подлая победа дурного вкуса, эта отвратительная бахрома и вывернутая наружу в эпилептическом припадке форма цветка, этот массивный пурпур и нежная кайма, густая вспышка крови и жидкий массив гноя, этот обезображенный труп Грибоедова, русского месси́и в русской ми́ссии... Только она, только альпийская флора могла дать такой извращённый пример... и снова повторю: нет смысла загибать пальцы, указывая на пробелы и лакуны сознания, так и оставшиеся незалепленными благодаря будничному человеческому небрежению и такой же подлости. Ограничусь голословным утверждением, что залепить их было бы возможно только в утопических условиях внезапного осознания и готовности к действию (пускай даже в какой-то небольшой части). И с этой точки зрения трудно переоценить роль растительной методики, полностью пересматривающей взгляды естественных наук на человека и возвращающая его назад (задним числом), к начальным тезисам теории познания. На фундаменте основных методических достижений хомолóгии стало возможной создание новой системы & систематики растений — исключительно в качестве антитезы и примера. Несмотря на провокационный (а местами даже эпатажный) подход автора к обсуждению фундаментальных вопросов, серьёзность проблемы невозможно недооценить, идёт ли речь о цикламенах, саркостеммах, рогульнике или амарантах (образующий метод и архитектура системы от материала не меняются). К слову сказать, такой же подход частично проявился и на территории ханóграфа, где имеется целый ряд примеров различной дряблости в виде страниц об отдельных таксонах растений. Пожалуй, после этой точки можно остановить собственные слова, чтобы перейти к сугубо об’структивной части обсуждения. ― Тегеран. Цикламен. Персия. и ещё раз напомню на всякий случай, что это дряблое от(ст)уп(л)ение объявилось здесь, на этом месте отнюдь не ради красного словца. Страницы о растениях вообще и цикламены конкретно провели в режиме тлеющей публикации более двух десятков лет, пребывая в почти готовом для употребления состоянии (не пересоленные, не пересушенные и даже не засушенные). Представляя собой классический пример неопубликованного примера, текст о «растительных модуляциях сознания» провёл почти полтора десятка лет в форме redlink’а (красной ссылки) почти с полутора десятков страниц ханóграфа. А ведь на месте этой страницы могла быть и достаточно плотная книга о феномене цикламена, одного и многих (заглавие которой также остаётся неназванным) объёмом в три сотни страниц обструктивного натур-философского текста, прежде небывалого для книг подобного профиля. Кому цикламены, матушка, тем не менее, больше никаких тем: сегодня приходится подвести двойную черту и признать, что это была лотерея без выигрыша. Учитывая почти полувековую отрицательную практику полной бесперспективности диалога с бессознательной популяцией Homos apiens, автор «Книги без листьев» с полным правом может считать себя «непримиримым» вне...конвенциональным типом и, как следствие, закрыть тему публикации большинства закрытых текстов и других артефактов, небывших прежде и небудущих впредь. ...Они говорят: «цикламен». Если же (также вопреки всему) у кого-то из проходящих мимо ренегатов или апологетов всемирной цикло’мено’логии появится отчётливо или даже навязчиво оформленное желание как-то инициировать, спровоцировать или ускорить выкладку этого немало...важного био...логического материала (если его в принципе можно считать «материалом»), никто не возбраняет обратиться, как всегда, → по известному адресу не...посредственно к (дважды) автору, пока он ещё здесь, на расстоянии вытянутой руки (левой). Между тем..., я рекомендовал бы не тянуть известное животное (за хвост) и не откладывать (его) в чёрный ящик. Лавочка довольно скоро прикроется, а затем и совсем закроется..., причём, «бес’ права переписки». — И тогда... всё кончено! Пустыня на месте оазиса. И — никаких клубней «на чёрный день» (с открытиями или закрытиями всех так называемых „тем“). Только обычная жвачка третьей ректификации (которую вы все и без того имеете в любой божий день). Этот цветок.
| ||||||||||
