Джудекка Венеции (Борис Йоффе)

Джудекка...  или индейка венец’ианская... авторы:  Boris Yoffe & Yuri Khanon                Юр.Ханон & Бр.Йоффе ← «Карменная Мистерия» «...Вверх по лестнице...» → Ханóграф: Портал Джудекка Венец её ( ком’позиция поверх дис’позиции ) Реки рукав впадёт водой у моря,  Реки: рука падёт в удой, умора!.. ( М.Н.Савояров ) В и н ь е т к а  и  В е н е ц  В е н е ц и и ...   Лёд и Дым   Н а такой случай..., — прошу прощения..., ради крайнего случая в запасе у них имеется несколько версий происхождения названия острова Джудекка..., равно как и его самогó. И первая же ассоциация в качестве точного адреса содержит — девятый круг Дантова Ада, ледяное озеро Коцит..., едва не ледяной дом — с вмёрзшими в него предателями: особо отборными и заслуженными особами. — Позволю себе даже малую ре’марку о Марке, ибо один из них, между иными, сам Брут... Марк Юний. Леденящая душу картина, кроме слов. Само собой, Данте (нигде) не был первым..., на этом скользком пути. — Гомер, Вергилий, Цицерон, Эхнатон, Эсхил и даже платонически бесплотный Платон..., по очереди вступали нагою ногою на зыбкую почву заплаканных берегов пресловутого Коцита. — Хотя, положа руку на (бывшее) сердце, дантовская версия не выдержала проверки ни на практике (посредством зрения, слуха, обоняния и осязания), ни в теории (местоположение Джудекки на географической карте «Божественной комедии» — со всей определённостью — не Венецианская лагуна), ни даже на детекторе лжи. Свидетели в один голос врут: «Коцит не здесь, он восточнее»... Может быть в Греции..., или где-то в районе Пантикапеи..., короче говоря, под Мосвой. Да..., прямо там, у (подножия) кремлёвской стены, скорее всего... — И всё же, если все они некогда вмёрзли в этот лёд, солоноватый ли, пресный ли, а то и вовсе безводный... — но тогда где же, если не здесь?.. Не иначе, тут не обошлось без предателя. Снова, как и всегда у них... — И ты здесь, Брут?.. Или, может быть, они врут?.., — не ты и не здесь, о Брут?... Остров Коцит Н о... не следовало бы, всё же, легкомысленно разбрасываться словами и забывать (место своё предвечное у них, у) первых истоков. Несчастная Лета до сих пор влачит свои воды без малейшей надежды на забвение... У почивших в бозе стариков-эллинов... Коки́тос (или Коци́т, как говорили их щасливые завоеватели), река плача..., — не стена, нет, святая и’стина..., — скажем проще, река слёз. Один из рукавов реки смерти, небольшой горный..., хотя и не бурный Коки́тос, недолго петляя по гибельным ущельям а’гонии, хотя и не впадал в главную (сто’личную) реку смерти, Стикс, но протекал не в большом отдалении от её пределов. — Не будем преувеличивать..., хотя и очень хотелось бы. И пускай искомый Кокитос был... хотя и не самым важным, и не самым крупным, и не самым полно...водным, но всё же, он был неизбежен для всякого смертного. Быть может, на пути в рай..., или обратно... Река слёз, река плача..., но долго ли здесь — и до моря? Умора.:96 — Один, два удара веслом — и вот она, спасительная венета... Иудейская атлантида Н е решаюсь поверить, после всего... Но и проверить — тоже не решаюсь. Джудекка — Иудейка — Индейка. Почти правдоподобная легенда о «нехорошем» средневековом еврействе острова легко могла бы стать кремовой розочкой для комментариев к Mein Kampf...,:70 или украсить сборник польско-литовских народных сказок о жидах, упырях и прочей нечисти. Что уж здесь скажешь: хотя испокон веков враги рода человеческого и топтали священные венетские земли, и даже жили в городе, долгие сотни лет закупоренные в своём гетто на территории бывших литейных мастерских в Канареджио, и даже умирали в городе, предавая своих покойников земле на Лидо (не на льду!), но, видимо, немного промахнулись (как всегда) и превзошли себя: умудрились-таки назвать передовой узкий остров, не имеющий к ним никакого отношения, своим трижды прекрасным именем... — Скорее всего, я так думаю, чтобы запутать врагов, замести следы..., или просто из своей вечной, вещной и богомерзкой любви ко всякой лжи и притворству. — Ещё один, два удара веслом — и вот она, прекрасная лагуна... Рыбная кость Н о ведь и пресловутыми средними веками дело не кончилось. Дальнейшая (новая) информация об острове точно так же напоминает гомерические выдумки дядюшки-Римуса. И здесь особенно выделяются своим шарманским шармом и таким же юмором — Сказки для театра Карло Гоцци. Конечно же, я говорю об одном из их постоянных участников..., переходящий из одной истории в другу, — персонаж, словно спрыгнувший на территорию сказок прямо с балаганных подмостков народной комедии масок, себе-на-уме-старикан Панталоне... Ведь он говорит не просто на венецианском наречии (каждый из негероических героев комедии dell’arte..., а вслед за ними — и все гоццианские «типы» в обязательном порядке базарили на том или ином итальянском диалекте), но именно что!.. — на особом джудеккианском (при том, что всё население острова насчитывало..., да и теперь не превышает три-четыре тысячи душ). Именно Джудекке, как отдельному независимому материку в человеческом океане — и посвящает Панталоне свои заветные думы о родине. — Ещё один, ещё два удара веслом — и вот он, тесный пролив... Узкое место Н адо бы добавить ещё десяток слов, но язык леденеет во рту и голова покрывается толстым слоем инея. Смутные силуэты маленьких людей..., всё тонет в холодном адском дыму. Запах палёной кожи, крики влюблённых, велiкий Инквизитор залезает внутрь плоти, засучив рукава. Здравствуй, брат Торквемада, — одна только голова торчит над поверхностью озера... — Кто ещё вмёрз в этот лёд..., кто же..., если не Иуда Искариот?.. И хотел бы назвать имя, да дым мешает, глаза ест, горло режет... Словно на допросе у Кагана... Или, быть может, ещё один цезарев супостат, Кассий?.. Увы, воображения Данте (почти Дантеса, с позволения сказать), не хватило на нечто большее. Мартынов с Геккереном. Азеф с Константином порфирородным. Мазепа с Розенбергом. Амундсен с Франклином. Чкалов с Челюскинцами... Странно и горько видеть, что никто более не удостоился джудеккианского ледникового периода... — И как поначалу их было всего трое, три: чуть ближе к берегу — парочка сенаторов (граждан Рима), а поодаль — ещё один (околоточный из колонии)..., так и осталось. Святая троица, сиротливо вмёрзшая в лёд целого озера. Глыба. Человечище!.. — Коцит и Джудекка, лёд и пламя, блуд и племя, бред и вымя..., всё в дыму. Говорят, молодой учитель индийского буддизма (Йешуа Назарей его звали) был не очень-то доволен,:524 — он едва заметно улыбнулся, случайно обнаружив лучшего из своих верных апостолов — и где!.. — в девятом круге захолустного дантова ада, посреди какой-то мёрзлой лужи, весь в дыму и угаре. Оболганный за тринадцать сребреников и преданный предателем как рыба об лёд..., в конце концов, не плевал ли он на ещё одно маленькое человеческое озеро..., написанное после всего.:650 — Ещё два, ещё три удара веслом — и вот он, маленький залив... Кусочек Пал’ладия Н ужно было такое придумать..., для всех просроченных и одутловатых.:284 Слегка отдельно, немного на отшибе, в итоге: идеальное место для достижения ощущения своей избранности, сытости и благотворной непричастности. Ко всем делам людским. К суете и мелочности человеческой. Одним словом: настоящая Иудейка..., в Ал’жире. — До начала Второй Мировой Войны Джудекка считалась престижным..., самым чистым районом Венеции. Там селились богатые и особенные, знатные и незнающие, готовые в любой момент бросить всё, чтобы отправиться прямиком — туда, на Коцит. Босиком, с непокрытой головой и открытой душой. О..., как хорошо мы знаем эти лица. Практически, наизусть!.. Даже сегодня — лишь только выйди на двор, в переулок, на проспект — все они сызнова как живые встают пред глазами, руками, ушами. С теми же чертами, и почти таким же тело...сложением..., чисто, как дважды два... Бюргер, обыватель, мещанин... Фюрер, дуче, каудильо... Кроме прочих бедствий, вторая мировая война принесла новый ледниковый период..., — Джудекка, словно бы сама того не заметив, стремительно обеднела и запустела. Холодная земля обнажилась, и ветер смёл последнюю листву в море. — Правда, не всё так долго, не всё так дурно: теперь прежние шикарные времена снова возвращаются: ожиревшая европейская индейка не прочь полакомиться всё теми же каштанами, слегка подмороженными. Прямо из огня, как всегда..., и ничуть не подгоревшие. — Белые фасады церкви Иль Реденторе неплохо сочетаются с традиционным итальянским бельём, висящим на белых верёвках. Нижним бельём..., я хотел сказать. Колорит, однако... Да... — Ещё один, ещё два удара веслом — и вот она, последняя отмель... Венецианская фасция Н у и что там дальше, за поворотом?.. Не озеро, не река и даже не предмет для разговора. Джудекка — всего лишь предместье, поместье, по мести, загород-ка, загород, пригород, до которого рукой подать и который виден как на ладони, только выйди на набережную Вигано: и вот он, остров, прямо пред лицем. Но мост..., мост до Джудекки строится раз в год и всего на один день. В точности как лестница на небо. Или ёлка к богу... Оттуда, с прямой и удобной для хождения и сидения джудеккианской набережной Венецию можно увидеть лучше всего, как с воды, как в воду глядел, — но сама набережная эта противостоит неистовой полифоничности Венеции своей невероятной стилистической выдержанностью, практически — одномерной двухмерностью. Как на геркулесовых столпах, вся она держится на трёх белых фасадах Палладио, шокирующих своей симметричной изысканностью, сочетанием классической ясности и буйства фантазии. Словно бы начерченные на плоскости неба и воды, вернее, двух плоскостях на наложенных друг на друга, они отделяют себя от Венеции вертикально поставленной ладонью белоснежного снега и льда. Почти до неба... — Ещё один, ещё один удар веслом — и вот она, маркизова лужа... В и н а  и  В е н а  В е н е ц и и ...   Шагреневая гряда Н а самом деле это выглядело почти ссылкой..., почти ударом, почти пощёчиной..., — ad marginem, ещё один дантовский ад на обочине мира здания... Совсем близко, как на ладони... Несколько кубиков льда в стакане старого-доброго порто... — Палладио хотел полностью переделать весь город, всю Венецию, разрушив старые готические постройки и изменив его лицо. Но после долгих споров ему не разрешили предательское святотатство, всего лишь выделив (в качестве малой компенсации) вот такую периферийную линию, в которую он вдохнул весь свой полемический пыл отверженного (и даже колокольню Сан Марко передразнил). — Светящаяся словно снег под лучами солнца, набережная Джудекки и сейчас излучает прежнюю зависть и презрительную гордость по отношению к Венеции, — и будто бы не замечает, что именно благодаря своему противо...стоянию оказалась просто..., всего лишь — одной из ярких и особенных жемчужин в её венце... — Может быть, в терновом?... Или берёзовом?.. Нет..., венце Цезаря, веро’ятно... — Ещё два, ещё три удара веслом — и вот он, прикрытый путь к морю... Против Альпы Н ельзя не сощуриться, глядя на их сверкающий южный склон. Три вмёрзших в лёд белых фасада (и ты, Кассий..., и ты, Брут) образуют единую горную гряду, южное отражение венецианских Альп, ясно различимых в хорошую погоду — с противоположной стороны. Словно в морганатическом небесном зеркале Фаты Морганы — где-то там, наверху, к северу от Венеции. И к юго-западу от второго Коцита. При всей их (почти немецкой!) регулярности, упорядоченности, симметричности и — на первый взгляд — классичности, это одна лишь видимость. Лишь тронь рукою: растает как лёд, исчезнет как мираж. Фасады эти, словно вмёрзшие в блуждающий лёд пролива Вигано, ничуть не меньше стали результатом игры необузданной подземной стихии, чем горы..., всего лишь стыдливо прикрытые шапками снега. — Если здесь и есть какой-то гуманизм, то в самой крайней своей форме, почти отрицающей всё вокруг себя. Словно безумный и безнадёжный бунт индивидуалиста, такой бунт, холодный и сияющий под лучами солнца, перед которым меркнет любое романтическое самоутверждение. — Ещё один, ещё два удара веслом — и вот оно, возвращение к тихому заливу... Озеро в море Н ет нужды произносить слова. Нет смысла их слушать. — Белое и чёрное. Квадрат и треугольник. Лук и стрелы. Лёд и пламя. Молчание и тишина. — Гуманизм, затем индивидуализм, шаг за шагом переходящие в свою противоположность: апофеоз силы, чистой, замкнутой на себе воли. Словно протест жалобы, словно выплеск только что вытаявшего из глыбы льда. Да... Нет... — Пролив Коцит. Даже фашиствующим супрематистам решительно нечего было бы добавить к этому нагромождению плоскостей и линий, перехлёсту плоскости и объёма, — а ощущение жёсткой режущей рубленой кромки пропорций заставляет припомнить ещё одного партикулярного предателя, грека Ксенакиса с его бесконечно холодной компьютерной математикой возвращения к земле и в землю, гармонии лавин и землетрясений, жёсткой и упорядоченной сеткой в виде комбинаторики альпийского льда и камня... — Ещё один, ещё два удара веслом — и вот оно, возвращение в мутные воды пролива... Против Альби Н овое дело, — пробраться изнутри, чтобы растопить лёд недоверия... Храмы, исключающие самую возможность христианского смирения перед образом Младенца и Девы, перечёркивающие самое христианство, знак равенства между живым и — слабым, несовершенным, ранимым, смертным. Странные, почти само’отрицающие молельни, в жестокой симметричности которых без следа тонут пытающиеся её..., нет, даже не разрушить, но хотя бы робко подточить — живопись и скульптура... Теряются бесследно словно тени в бесконечной череде зеркал, словно капли воды в ледяном озере — все, все, кто бы ни попал в их зону действия: верующие, неверующие, вельможи, чиновники, зеваки, философы, художники, туристы, служители... При этом самый центр композиции трёх вершин — фасад Цителле — настолько б’леден, лишен агрессии — силы — энергии — воли, — что кажется не столько искажением первоначального замысла Палладио, сколько необходимым элементом безжалостно величественного — ледяного (б’ледяного) — целого. — Ещё один, ещё два удара веслом — и вот они, старые покинутые берега... Сатиры линий   Н аходящийся по правую руку от него фасад — вечная борьба огня с холодом, льда с водой... Нет, перед нами совсем не условная битва театрального Св.Георгия с картонным змием, в которой победа добра предопределена заранее, но — подобная застывшему..., обледеневшему взрыву нескончаемая схватка двух начал — горизонтали гор и вертикали вер, — созерцание которой даёт возможность непосредственно — здесь и сейчас — прочувствовать и пережить их взаимоисключающую метафизическую природу. С другой стороны..., с другой... стороны... Непримиримой противоположностью скупой лапидарности этого фасада становится противопоставленное ему в пространстве и времени нагромождение порталов собора Спасителя (от чумы): шесть наложенных друг на друга плоскостей, словно по произволу вмёрзших в старый лёд Коцита. — И снова здесь всё превозмогает и побеждает..., да..., вечная борьба — двухмерного, плоского — и трёхмерного, ледяного. — Ещё два, ещё три удара веслом — и вот оно, застывшее озеро белого камня... Последний квадрат Н а Джудекке, холодной и неприступной, как статическое озеро Данте, здесь, за проливом, борьба пространственных категорий становится вещной... и почти вечной. И это ничуть не шутка. И даже не фантазия поэта. Ведь всё то, немногое..., что может..., что ещё могло бы привести к созданию или хотя бы воссозданию времени — неравномерность, случайность, намёк, желание, вспышка, отрицание, цвет — здесь уже побеждено, раз и навсегда сковано, поставлено на своё последнее место... Посреди последнего озера льда. Снова, как и всегда у них, вечно теряющих своё время, своё место и всю свою жизнь... — И ты здесь, Брут?.. Или врут?.. — не ты и не здесь, о Брут?...

Об’яснительная записка... там, где остров...   — Для тех, кто сугубо проницателен и прозорлив. А также для оборотных.   Многие из вас, я думаю, заметили, что для этой статьи объявлены (отъявленные) два автора. Так написано наверху. И даже внизу... Но посередине так не было написано. И теперь я должен восполнить этот пробел, рождающий во мне ледяную тоску и такой же ужес.   Вот почему ныне я прошу прощения, мадам. Коленопреклоненно. Лживо и вероломно. Почти как брат-иезуит. Но поймите меня..., не в силах противиться невероятному искушению, я был вынужден..., попросту говоря, как честный человек, я был вынужден... жениться, после того, что сделал. Тем более, что это ужасное..., постыдное... случилось со мною отнюдь не случайно. И даже более того, это было вполне сознательное дейтствие, почти вредительство. Ах..., если бы вы видели, если бы вы могли видеть: как же она была хороша..., в тот первый момент. Царица..., принцесса..., гетера. Сто тридцать вторая прекрасная девственница — из той райской шеренги (девятая в шестом ряду, если не шутите, тётенька). Небесно красивая, что за прелесть. Почти не тронутая первым ледовитым тлением, словно живая, она смотрела на меня пепельно бледным ликом трупной нежности...   Простите, я немного прервусь, чтобы перехватить дыхание и обить первые куски льда со своих кирзовых сапог, омытых в Индийском океане... — Не сочтите..., и не считайте слова мои за исповедь. Но скорее — за её близкий аналог...   ...Получив в своё время от много... и всесторонне уважаемого мною бравого карлсруйца, герра Бориса Йоффе глубокий, красивый и изящный материал (не без провалов, впрочем), в целом ничуть не уступающий по своей вдумчивости и стильности мерзейшим образцам бредовой прозы или поэзии ещё одного прекрасного предателя (из числа не-до-вмёрзших в колымский лёд, вероятно) Иосифа (Бродского), — каюс (Юлиус Кесарь), я не удержался от дьявольского искуса и... испортил всю его работу. Вот так, просто взял... и на корню — испортил, буквально смешав кремовое пирожное с грязью, а кислый кефир с димедролом. Не могу сказать, чтобы меня мучило раскаяние, нет, конечно..., но скорее — страх. Липкий, мутный и тёмный страх скорого и неизбежно приближающегося вмерзания..., как после совершения всякой несовершенной подлости. Да-да..., можете не сомневаться: потому что страх меня в точности мучил. Особливо по ночам, конечно (тем более, что дело было в январе, и Нева уже стала). И даже более того: уже сегодня, не дожидаясь адского суда пламени & племени, этот страх меня очевидным образом подмораживал... Но в самом деле, разве я не был виноват? Или даже виновен? — Бесстыдно смешав лёд и пламя, белоснежный снег и серый дым, говоря по существу сути, я совершил некое изощрённое предательство, единственной адекватной карой за которое могло бы стать (с какой-то стати) только вмерзание в любое свободное местечко на льду Коцита... Например, между Брутом и Искариотом. Или где-то внизу, около походной кассы Кассия, на худой конец. — И в самом деле, что я мог противопоставить вполне праведному гневу Автора (с большой буквы и по-большому)... Когда он увидел бы величайшую святыню венецианского народа, в очередной раз поруганную волосатым савойским варваром. И наверняка проклял бы меня. Что и стало бы моим вторым шагом — прямо туда, в ледяную купель бледного Дантеса, замороженного в коцитарных недрах Ада не хуже свежей норвежской лососины.   Но я, право слово, совсем не люблю ледяного холода..., равно как и всего остального (как вместе, так и по отдельности). Вот почему я был вынужден пометить эту статью, как имеющую двух (и даже более того: обоих) авторов. В таком случае, — трусливо надеялся я, — Борис не посмеет предать меня Суду Высших Сил, повязанный со мною круговой порукой и ложно понимаемым чувством соли(д’арности). В конце концов, разве улыбалось ли бы ему увидеть себя вмороженным рядом со мной и Иудой в лёд адской гиены (по принципу коллективной ответственности). Наверняка, нет. И ещё раз нет...   К моей чести должен сказать: коварный рас’счёт не обманул меня. Не прошло и недели, как он спохватился и прислал срочное письмо, в котором не посмел подвергнуть меня проклятию. Поспешно публикую этот документ, чтобы сохранить его (для подонков) как вещественное доказательство...    Дорогой Юрий,  — наступил на лёд! На дым!  <Прочитал нашу новую статью!>   Спасибо! Горд, что дал импульс Вашей фантазии, юмору, проницательности! ...вот и стало очевидно, чтó Вы имели в виду под <маленькими> главками с отдельными названиями... И прошу прощения, что сам оказался не в состоянии реализовать эту идею. Но всё равно бы и не смог так, как Вы... — Борис Йоффе, письмо от 16 яваря 218   Итак, дело решено: я буквально очищен и даже отбелён, — (на первое время) можно не беспокоиться. Доноса не будет. Правда, ещё не вполне известно, какое решение примет на этот счёт сеньор Дантес Алигьери, когда папка с новыми материалами по адскому псу..., прошу прощения, по адскому поясу (я хотел сказать) Джудекки, медленно двигаясь по течению Коцита, всё-таки доплывёт до его канцелярии. Трудно предполагать, что ещё взбредёт в голову рахитическому поэту эпохи Возражения, куриная фантазия которого смогла насчитать всего трёх предателей за обозримую историю человечества, — да-да, не удивляйтесь, только трёх..., два из которых пырнули перочинным ножиком третьего вурдалака (при кесаревской власти), а ещё один (добавочный, видимо) вообще не совершил ни одного самостоятельного поступка (всё только в рамках промысла божия). — Вдобавок, скажем, он ещё и не был гражданином Рима..., равно как и я. Признак нехороший, конечно. И даже дважды... нехороший (если так удобнее считать). Так или иначе, но мой час пробил: я начинаю тренироваться: хожу босиком по снегу, каждый вечер бьюсь, как рыба об лёд и держу наготове свою дымовую шашку.   — Ах, мой друг..., мой далёкий друг..., но как же поздно всё случается в жизни!.. ... чёрт ... Запоздалые ком’ ментарии восьмой пояс ада... Излишние ис’ сточники Ханóграф: Портал См. тако же Ханóграф : Портал Венеция, Венец её ( или Брукнер в Венеции ) Карменная мистерия ( кроме шуток ) История одного посвящения ( в двух лицах ) Необязательное Зло ( или коцит-2 ) Чёрный лес — Грюневальда Един..., да не один ( костыль для велiкого мастера ) Вверх по лестнице, ведущей — вниз  ( и черновик исповеди ) Попытка тотальной классификации музыкальных цитат «Не те ж... нитки» Ханóграф: Портал Смерть или зло Коррида: Рихтер — против — Прометея Оболганный философ... «Ницше — contra — Ханон» Растение — из погребальной урны Средняя ли — Симфония? Анархист от — музыки ← см. на зад  Все права сохранены.    Auteurs : Бр.Йоффе  &  Юр.Ханон.    All rights reserved. * * * эту статью могут редактировать или исправлять только авторы. — Некоторые желающие сделать замечание, могут послать его прямо туда или немного обратно. * * * материал сработан специально для Хано́графа, публикуется впервые, окончательно и бес...поворотно, перевод с джудекского на русский — не производился, перевод с русс’кого на русс’кий — сделан как всегда, чистовой текст, редактура и оформление, как всегда: Юр.Хано́н. «  s t y l e d  &   s c a l p e d   b y   A n n a  t’ H a r o n  »