Зелёный квадрат (Альфонс Алле)

Зелёный квадрат        Альфонса Алле автор: о5 Юрий Ханон             ( при участии некоего Альфонса ) ← Абсент... обсценный Минимализм до минимализма → Ханóграф : Портал  Зелёный не квадрат Альфонса  ( особо обс...ценное эссе абсолютного абсента ) «Зелёный квадрат» Альфонса Алле, 1884 год (псевдо’реконструкция: Юрий Ханон, 2009) З елёный квадра́т Альфонса Алле... — или не совсем зелёный квадра́т Альфонса Алле... — или зелёный не совсем квадра́т Альфонса Алле... — или зелёный квадра́т не совсем Альфонса Алле...   — Вот, пожалуй, — и всё..., в целом, что вы сейчас имеете (не)удовольствие видеть перед собой. Это — если не промачивать горло..., и принимать во внимание только сухие факты... без добавления воды и комментариев. А если всё-таки с ними?.. В таком случае, спускайтесь — ниже. А затем — и ещё ниже..., в область ведра или таза, например. Понемногу проскальзывая туда, туда... под эту маленькую, но уже достаточно великую картину. Зелёную. Всю — в одном цвете... И даже — в одном смысле. ...в том смысле, которого не было... — Не считая всех остальных, конечно...  — Но всё же..., прошу прощения, хотелось бы заранее знать..., по какой-такой причине это (несомненно, первое и прецедентное в своём роде) эссе — было написано именно о нём..., о зелёном квадрате? А не о каком-нибудь ином... Не о чёрном..., к примеру..., и даже — не о белом (наоборот). Ведь они были — значительно (или незначительно) раньше. Проще... И даже точнее? — Дым до небес...    — Ну разумеется, он был не первым, (и далеко) не первым, — этот зелёный квадрат Алле. Однако совсем не в том смысле, что Альфонса кто-то опередил, проворно выставив (ногу или губу) на несколько минут раньше — свой квадрат, хотя и не обязательно точно такой же, — зелёный, обсценный или абсентный... В конце концов, жизнь (на первый ... посторонний взгляд) богата и разнообразна. Особенно, с точки зрения... В полном соответствии с неповторимой индивидуальностью художника и его предпочтениями, квадрат вполне мог быть бурый, болотный или, скажем, цвета хаки... Однако, даже так — не случилось. И здесь не может быть двух мнений. Альфонс Алле (и только он один) стал первым (не) художником в истории нынешней европейской цивилизации, которому пришло в голову эпатировать публику — её собственным товарным фетишизмом. Выставив его — одним местом. — ...и в одном свете.    — Разумеется, я подтверждаю: он был не первым, (и далеко) не первым, — этот зелёный квадрат Алле. Хотя сам Алле — вне всяких сомнений — был первым. Правда, здесь придётся сразу оговориться. В известной степени его странные или диковатые выдумки & выходки не были личными или едино(личными), но — одними из многих. Потому что (там и тогда) они существовали глубоко в своей среде. — Придумывая и выставляя (или не выставляя) свои монохромные прямоугольники, Альфонс Алле (не) последовательно или спонтанно действовал в рамках фумизма (а затем и фонфоризма), широко и глубоко (не) оформленного художественного течения, в основе которого лежало — систематическое пускание пыли в глаза. Как протест против сложившейся системы ценностей. И как приём гипер’защиты. Именно эта среда, сформированная десятками разочарованных, трудно живущих и постоянно пьющих (абсент) литераторов, художников и композиторов, породила са́мую возможность придумывать, высказывать и даже выставлять на «обозрение» невероятно абсурдные, густо пересоленные, едко дымные, несравненно пустые и резко эпатажные идеи. Выпуская дым в лицо самим себе, друг другу и посторонним, фумисты постоянно выделывались, «травили», «подкалывали» и обманывали всех, кто только попадался им поперёк пути. Всё это и сформировало абсентно-обсценную среду монохромных квадратов...    — Разумеется, он был не первым, (и далеко) не первым, — этот зелёный квадрат Алле. Да ведь поначалу и сам Алле не был первым. Впереди (и сбоку от) него были многие: Эмиль Гудо, Артур Сапек, Эмиль Декори, Жорж Фражероль, Жорж Ориоль, Эмиль Коль, Жюль Жуи, Лео Трезенник... — но (как показало ближайшее время) никто из них не смог надолго удержать того чрезмерно высокого пафоса отрицания ценностей и выпускания дыма, который породил на свет самое явление фумизма. Все эти люди, так или иначе, туда или сюда, но в какой-то момент — они все сошли с дистанции. Возврат к жизни требовал «жертв». Прежде всего — здравомыслия, положительных ценностей, в конце концов, элементарного человеческого обывания и обывательства. Как принято, как положено... Среди людей приходилось жить по их правилам. Становясь чиновником, бизнесменом, издателем или успешным художником, бывший фумист поневоле превращал себя в тот дым и хлам повседневности, над которым сам прежде — глумился.:57 И только глубочайший, органический и повседневный анархист от природы был способен сохранить (вернее говоря, был неспособен утерять) заряд своей непричастности — до конца жизни. Именно таков оказался Альфонс Алле. — Эксцентрик. Человек без центра.    — Разумеется, он был не первым, (и далеко) не первым, — этот зелёный квадрат Алле. И верно, впервые..., (если говорить о XIX веке и в отношении страны Франции) монохромные живописные картины (в основном, выполненные в жанре пейзажа) появились — немного раньше зелёного квадрата. На пару лет. И «не вполне в цвете», как это можно было бы сказать наутро..., слегка протрезвев. О чём я говорю? Первые «два квадрата» (чёрный и белый) — случившиеся, соответственно в 1882 и 1883 году, являли собой некий идеальный образец (или образ) чёрно-белого мышления..., и (как следствие) — такой же живописи. Что же касается ярого & яркого «цвета», то он «прорвался» в монохромное искусство годом позже. Это произошло в октябре 1884 года, когда Альфонс выставил свой красный, синий и зелёный квадраты...    — Разумеется, он был не первым, (и далеко) не первым, — этот зелёный квадрат Алле. Особенно, если принять во внимание, что первым квадратом (как это уже не раз бы(ва)ло в истории авангарда) стал не зелёный, не красный и даже не белый..., а всё-таки «Чёрный квадрат». Словно глухая камера обскура, чёрный цвет — как всегда, превосходит все неясности и недопонимания. И сейчас я, безусловно, не стану обсуждать все перипетии (уже более чем столетней) проблемы авторства «Чёрного квадрата». Высказав только итог..., или приговор, если угодно. Слушайте, мадам... — Первый чёрный квадрат. Нет, его идея (и воплощение, они обои), короче говоря, всё что там было — принадлежало вовсе не (облизанному с ног до головы) Казимиру Малевичу (якобы 1915) и даже не (оболганному с ног до головы) бедняге Полю Бийо (якобы 1882). Первый чёрный квадрат придумал, высказал и выпустил вместе с непомерным количеством дыма — тот же Альфонс Алле. «Тот же», — говорю я, — который проделал то же самое — и с белым, и с красным, и с синим..., и вообще — со всеми цветами собственного (человеческого) сознания... Только что я пообещал, что не стану вдаваться в подробности очевидного чёрного авторства Альфонса Алле (имея в виду пресловутую историю с «дракой негров в тоннеле»). Скажу коротко и сухо. Все господа..., которые пишут о (якобы) «авторстве» Поля Бийо, они попросту не умеют читать. Не имеют глаз. И наконец, головы. Не раз, не два, и не десять — сам Альфонс ответил на этот вопрос. И оставил (на руках) все необходимые доказательства своего бесспорного первородства. А потому— оставим этот досужий вопрос. Потому что — не время. И не место. А также — не обои вместе.    — Ну разумеется, он был не первым, (и далеко) не первым, — этот зелёный квадрат Алле. И всё-таки я пишу о нём — как о первом. Потому что..., потому ... что — будь это 1884 год..., или 1885..., или даже 1897 — все эти цифры, равно далёкие от любого намалёванного поверх них Малевича, ничуть не меняют дела. И сколько бы лет ни прошло, зелёная африканская обезьяна ничуть не меняет своей позы..., и «совсем ещё зелёные сутенёры, лёжа в траве животом, потягивают свой абсент» — по-прежнему, крупными глотками. Тихо и сосредоточенно... Совсем как взрослые. — Поскольку именно он..., зелёный цвет абсолютно обсценного абсцесса — подобно сальному пятну на брюках..., или симпатичным симпатическим чернилам на рукописях Ильича... неумолимо проступает поверх всякой зелени. Отчасти, как причина. Или — как пусковой крючок. Та тонкая трубочка поперёк черепной коробочки, благодаря которой нашёл свой деструктивный выход — очередной клубок (или клобук) густого сизого дыма. — Изо рта (или из носа) Альфонса. Того са́мого Альфонса, которого (якобы) не было... Как утверждают некоторые реакционные писатели... Буквально... два слова ( в квадрате ) Наш художник, автор куба,    Треугольника и круга,      Гений, бог и господин...     ( М.Н.Савояровъ ) :306 Альфонс Алле, «Битва негров в подвале глубокой ночью» (1882) Д умается, наверное, нет нужды слишком долго объяснять на пальцах (а также и жестах), «из какого мусора и грязи ... растут стихи, не ведая стыда»... Бесконечно противно вспоминать, ещё тяжелее — смотреть и видеть, пускай даже со стороны..., — вот он, этот их город (urbi & orbi), словно тухлая канава со зловонными человеческими стоками..., давно не посещаемая месье ассенизатором... Кажется, вот уже почти пятьдесят тысяч лет этот славный чистильщик не заходил сюда, на эту обиженную богом..., и его ассистентами... — Впрочем, пардон, кажется, я немного отвлёкся.   — Ну значит, раскройте пошире уши и слушайте... Вторая половина XIX века, чем ближе она подбиралась к своему тусклому окончанию, тем глубже и всесторонней проникалась декадансом и его многочисленными про...изводными. В частности, разными формами (одинакового) «модерна» в искусстве. — Импрессионизм, пожалуй, стал самым заметным и властным из всех течений (в этой грязной & зловонной канаве, не так ли). Мало-помалу из него (со временем) стали вырастать и другие «стили-паразиты», всё сильнее искажающие изображение на поверхности картины. Глядя на эту вакханалию развала и деградации «вечных ценностей», даже добродушный обыватель начал терять терпение, флегматично соображая: как его дурачат, особенно эти... художники. А они, известное дело, давно уже плевали на Академию (благо, средства позволяли) и не слишком-то скупились на свою «антихудожественную мазню». В 1870-е годы, едва ли не самой частой фразой добропорядочных бюргеров об искусстве стало нечто в таком роде: «наши художники совсем рисовать разучились». Собственно, вот, вкратце, и всё, — что я хотел сказать по этому вопросу... Не говоря уже обо всём остальном... рю Антуан-Дюбуа 4   Само собой, доблестные фумисты (в отличие от меня, к примеру) не могли оставить такое шикарное дело без внимания. А потому, собравшись в очередной раз, они решили..., устроить выставку... художников, которые на самом деле ... (кроме шуток), не умеют рисовать. То есть, даже не просто не умеют..., а абсолютно..., чтобы не сказать — абсентно. Итак, сказано — сделано. Дым столбом (fumée)... Коллективный разум фумистов заработал на холостых оборотах... И вот, первого октября 1882 года открылась первая выставка взаправдашних «художников, не умеющих рисовать». Выставка называлась «Arts Incohérents», её организовал мсье Жюль Леви, и открылась она на улице Антуан-Дюбуа (Antoine-Dubois), дом 4. Последняя деталь важна особенно. Именно там, на первой выставке «отвязанных искусств» был впервые выставлен монохромный образец «живописи» Альфонса Алле. Это был «Чёрный почти квадрат» (лист чёрной бумаги в рамке), висящий на стене под названием «Битва негров в туннеле», причём, под авторством некоего Поля Бийо.   Успех «отвязанных» (в том числе, и «чисто» коммерческий) превзошёл все ожидания (особенно, если учесть, что особенных ожиданий не было). Две тысячи посетителей! — и это в депрессивном Париже 1882 года! (не на шутку измученном блокадой, войной, выставками, нарзаном и прочими зрелищами) — определённо, художники, не умеющие рисовать, — имели успех. Да. Успех... К слову сказать, именно это и стало тем обстоятельством, которого Альфонс фатально не учёл в своей блестящей эскападе... Вот неожиданность. Да..., это оказалось не слишком-то приятное дело...    ...Попугай — это такая птица, чаще всего зелёного цвета, болтовня которой слишком быстро надоедает слушателям как своим однообразием, так и полным отсутствием в ней общественной пользы.    Впрочем, с изобретением фонографа (в частности, графофона Пате́), в этом зелёном пернатом отпала всяческая нужда.:106 Нужно полагать, скоро он — совсем одичает. » — Альфонс Алле  ( из заметки в «Le Journal» )   Собственно, подобного исхода не ожидал — не один он..., Альфонс. Это только так говорится: «первая» выставка отвязанных искусств. А на самом деле она была просто «выставка», одна-единственная выставка и больше — ничего. Начиная это, откровенно тухлое & «дымное» дело, никто всерьёз и не рассчитывал, что у него будет какое-то продолжение. Всем казалось — одной (отвязанной) выставки вполне достаточно. Публично заявить свою «позицию» (откровенно фумистическую и обструктивную) и обозначиться. Этого вполне достаточно. — Делать вторую (выставку) поначалу никто не собирался. Но раз уж такое дело... Успех... Артюр Сапек «Джоконда с трубкой» (с выставки 1883 г.) Как оказалось, и фумизм тоже не был чужд тех ценностей, которые отрицал со столь блестящим (ин’когерентным!) выпусканием дыма. Первым делом, понемногу начались повторы..., тираж...   Вторая выставка «Arts Incohérents» открылась в галерее Вивьен (Vivienne) спустя год с небольшим. — Опять осень. Впрочем, в Париже она достаточно тёплая (выставка открылась 14-го октября 1883 года). — Не удовлетворившись первым успехом «дерущихся негров в туннеле», Альфонс (вслед за чёрным) выставил — белый квадрат. Это был шикарный лист (бристольской) бумаги под названием (типично импрессионистическим по своей описательной подробности): «Первое причастие бледных девушек в снежную бурю».   Кстати (или некстати) сказать, (это я так говорю, слегка понизив голос, в первый раз) на этой выставке засветилась не только минимальная живопись Альфонса. Буквально на соседней стене второго «Салона не’когеррентных искусств» висела ещё одна, ничуть не менее странная художественная по(д)делка под авторством ближайшего приятеля Альфонса (и основного заводилы-фумиста) Артюра Сапеккиуса (ещё одного «художника», основательно «разучившегося писать картины»), которого газеты называли (со всей доступной мерой иронии) не иначе как: «выдающийся Сапек». Вне всяких сомнений, это был одиозный трюк, представлявший собою полиграфическую репродукцию той са́мой «Джоконды» Леонардо (только с пририсованной трубкой, ради пускания дыма). Пожалуй, не стоило бы говорить о ней отдельно, если бы и она не предвосхитила (почти на четыре десятка лет, причём, едва ли не самым тривиальным и прямым образом) один из живописных манифестов дадаизма, нарисованный на трансатлантическом пароходе. Однако в 1883 году дымная выходка Сапека вызвала только серию ухмылок и анекдотов, тогда как «нарисованная» в 1919 году картинка «мадам» Марсель Дюшан — не только вошла в (нынешнюю) историю искусств, но и была — куплена. Пожалуй, де...структивный эпатаж фумистов оказался ещё более преждевременным, чем можно было предположить..., для окостенелой обывательской (ди и художественной) среды Франции 1880-х. По скромному, но глубоко выстраданному выражению Эрика Сати, — они, пожалуй, были ещё слишком, слишком молоды «для тех времён, ещё слишком старых»...:283 — Абсент... Всеобщее курение (табака и дерьма)... Невероятно грязный Париж. Много дыма. Слишком много дыма. Дым до небес (и ни метром ниже). И вагнерия. Сплошная вагнерия (как искусство будущего)... — Определённо, у них не было ни малейших шансов дожить до 1919 года. Безвременно испарились. Изошли дымом. На корню, практически.   Успех (это, к сожалению, теперь ключевое слово) второй выставки «отвязанных и последовательно-непоследовательных» в каком-то смысле даже превзошёл успех первой... Ра́звив и углу́бив начальные, как бы только набросанные карандашом на стене эскизные достижения. Но увы, — для Альфонса всё дело было уже (навсегда, как оказалось) испорчено собственной фумистической эскападой. Потому что «первые негры» его собственной щедрой рукой (вместе с их прецедентной идеей) — оказались в кармане у другого... Впрочем, этот «другой», возможно, несколько сконфуженный произведённым эффектом не своей идеи, ничуть не настаивал на своём первородстве. Но и не сознавался..., что всего лишь бастард на этом празднике королей... дыма. — Тихо и скромно, ложный автор удалился. Без комментариев и топота ног. И теперь Альфонсу только ещё предстояло всесторонне утаптывать ту дорожку и полянку, которую он сам и наметил (столь неосторожно) воспользовавшись «чужою ногою»... К счастью, приснопамятный Поль Бийо не только не настаивал..., но и, видимо, не вполне понимал (будущее) значение (совместной) выходки с дракой негров. Для него она осталась всего лишь шуткой, бутадой, эскападой (как и было поначалу), очередным пусканием дыма..., на па́ру (или, может быть, на пару́..., сам запутался). А между тем, эта тёмная негритянская дорожка в подземном туннеле вела не куда-нибудь, а прямо туда, к будущему. Причём, очень далёкому (чтобы не говорить о недалёких). Спустя какие-то жалкие три четверти века..., в конце туннеля забрезжил свет и показались довольные физиономии сотен (чтобы не сказать — тысяч) минималистов. Художников («не умеющих рисовать», не так ли?..) Композиторов (даже «не знающих ноты», не так ли?..) Скульпторов (никогда «не учившихся лепить», не правда ли?...) А также дизайнеров, архитекторов ... и так далее в том же духе. И всё это вместе (постепенно, не сразу, конечно) получило название «минимализм». Одно из сильнейших и крупнейших течений в современном искусстве..., — именно так: одно из сильнейших и крупнейших, потому что оно было основано (и эксплуатировало) фундаментальные свойства человеческой природы & натуры.   К (не)счастью, сам Альфонс, в отличие от бедного поля, был ничуть не склонен преуменьшать значение своей «фумизменной» выходки. Причём, как одной, так и другой — одновременно. Конечно, он ничего не знал (и даже не пытался «узнать») о сути и направлении будущего минимализма. Однако кое-что насчёт этого предмета (пока даже близко не существующего) ему, безусловно, было известно. От самого́ себя, разумеется. В противном случае, как было бы объяснить эту странную настойчивость..., когда на протяжении добрых пятнадцати лет (sic!) этот глубоко сардонический автор (никогда не бывший таким занудой, между прочим)... продолжал с невиданным упорством настаивать на своих монохромных картинах, — как на издевательском, но всё же (крайне серьёзном) открытии.:78 — Пожалуй, одного уязвлённого самолюбия здесь было бы недостаточно...    ...И когда я снова произношу это слово «художник», сразу оговорюсь: я не желаю говорить о художниках в том смысле, в котором их понимают чаще всего..., об этих смешных ремесленниках, которым требуется сотня и тысяча различных цветов, чтобы выразить свои вымученные замыслы.    — Нет!    Тот художник, в котором я вижу свой идеал, должен быть таким цельным гением, которому для одного полотна вполне достаточно одного цвета: художник, осмелюсь сказать, монохроидальный.    После двадцати лет упорного труда, непостижимых разочарований и яростной борьбы я смог, наконец, представить своё первое оконченное произведение под названием         « Первое причастие бледных девушек в снегу »... — Альфонс Алле   ( из предисловия к альбому «Перво-Апрелесков» )   Наконец, оставим. Всё равно из пустого пальца два раза не высосешь... В конце концов, эта статья всего лишь о «зелёном квадрате Альфонса Алле». Не о «чёрном». И даже не о «белом», которые положили начало..., и стали открытиями. Этот..., зелёный — далеко не первый..., и даже не третий — всего лишь формировал площадку и завершал строительство монохромного «течения». Дадаистического. Минималистического. И даже — концептуального (на будущее). — Заодно (между делом) обозначив и глубинные причины..., и поверхностные последствия. Именно в этом и заключается его цена и ценность. Этого — вполне среднего и даже проходного (между прочими) произведения в монохроидальном (чтобы не сказать: «монохроизменном») стиле, жанре и направлении.   В конце концов, не один только Альфонс... Вся выставка «отвязанных», поддавшись стандартному обаянию успеха, пошла «в тираж». Правда, ненадолго... Первая. Вторая. Третья... — Раз, два, и обчёлся... Альфонс Алле, «Совсем ещё зелёные сутенёры, лёжа в траве животом, потягивают абсент» (1884 год) (так эта картина выглядела в 1897 году)   Вот именно!.. — В начале октября 1884 года в той же галерее Вивьен открылась третья (и последняя для нас) выставка «Антипараллельных искусств» (Les Arts Incohérents). Именно та, уже не раз упомянутая мною (всуе, конечно, всуе) третья выставка, на которой уже маститый художник-фумигатор по имени Альфонс, не ограничившись чёрным или белым прямоугольниками, как это было в прошлые годы, представил нечто вроде «колористического взрыва». На стенах были вывешены сразу несколько монохромных картин, выполненных как в основных цветах солнечного спектра, так и в дополнительных (не говоря уже об умозрительных и спекулятивных).:XX Само собой, среди этих картин, с поистине невиданным занудством развивающих и завершающих монохромное направление в искусстве XIX века, обнаружил себя и «зелёный квадрат», — купленный в магазине лист приятной зелёной бумаги, вставленный в соответствующую случаю рамку под названием: «Сутенёры в расцвете лет, лёжа на животе в траве, пьют абсент» («Des Souteneirs, encore dans la Force de l’age et le Ventre dans l’Herbe boivent de l’Absinthe»).   Впрочем, (это я говорю, слегка понизив голос, во второй раз) на этой выставке засветилась не только минимальная живопись Альфонса. В каталоге третьей ежегодной выставки «Arts Incohérents» под номером 5 и под тем же авторством (на этот раз, видимо, под фамилией Альфонс Алле выступал ещё и некий композитор, основательно «разучившийся писать музыку») значилось некое музыкальное произведение. Название было так же длинно и сложно, как и у картин: «Отвязанный Похоронный Марш для погребения Привязанных» («Marche Funèbre Incohérente pour enterrer les Cohérents»), тех самых «Привязанных» (парижских обывателей), между прочим, которые и превратили формальное открытие Альфонса — в банальную шутку, разменяв настоящее искусство на бездарное зубоскальство. Чтобы не говорить лишних слов, это произведение нельзя было назвать музыкой в привычном смысле слова. В похоронном марше Алле нельзя было обнаружить ни одной ноты; весь, от начала до конца, он состоял из пустых и до предела тактичных тактов. Он выходил за рамки музыкальной культуры своего времени ровно в той же степени, как и зелёный квадрат — разумеется — не был той живописью, (пускай даже декадентской и модернистской!) о которой привыкли толковать обыватели и профессионалы. Понятно, что исполнение этого опуса (в полном согласии с выставленным листом чистой нотной бумаги) проходило в траурном молчании, — гробовом молчании, естественно. Таким образом, Альфонс Алле (походя и небрежно) задел не только минимализм в изобразительном искусстве, но и (почти одновременно) — в музыкальном, почти на сотню лет предвосхитив так называемый «силентизм» (или музыку молчания), к примеру, Джона Кейджа,:7—9 не говоря уже обо всех прочих.   Между прочим говоря, это событие... (об истинном смысле которого — тогда — никто даже и не подозревал) произошло в непосредственной близости... от зелёного квадрата сутенёров, пьющих в траве абсент... В том же месте и в то же время. Если это имеет какое-то значение.   Пожалуй, этот мавр — сделал своё дело (хотя и не в туннеле, и не ночью). Выставка «отвязанно-непоследовательных последователей» выполнила главную функцию: фумисты стартовали в область широкой публичной известности, одновременно (неожиданно для самих себя) ощутив некую значительность сделанных «походя» шуток... оказавшихся открытиями.   Вернисаж. Концерт. Спектакль... Как и всякое малое событие скоротечной жизни, оно даёт несомненный социальный эффект, но — увы, почти не оставляет по себе следа. Постепенно и тихо, оно стирается. Словно и не было никогда. После третьей выставки «салона отвязанных» прошёл добрый десяток лет. Альфонс Алле из бедного (не)студента превратился в популярного и вполне состоятельного писателя..., хотя и юмориста, но, как говорили, «со странностями». Природный инвалид, он никогда не смог бы достигнуть состояния нормы..., утеряв свой органический фумизм и сделавшись «нормальным», похожим на всех. Скажем, обычным юмористом (ну, например, как бедняга поль), без этих своих идиотских... выходок и штучек. Они (то чёрные, то жёсткие, то жестокие) не оставляли его до конца дней...   Уже спустя десяток лет маргинальные выставки «Arts Incohérents» были давно позабыты. — Классический вариант прошлого..., прошедшего времени. И монохромные картины, и похоронный марш..., всё это превратилось в анекдот, некое событие для узкого круга тех немногих, кто о нём помнил. Но крепче всего помнил... сам Альфонс. И не только помнил, но и не желал..., причём, категорически не желал, чтобы об этом явлении — на первый взгляд, пустом и несерьёзном — позабыли вовсе. Видимо, уж очень ему крепко врезался собственный неожиданный успех пополам с привкусом поражения. Той специфической уязвимости, которую не так-то просто позабыть. И ещё — значение, конечно... Ему не давало покоя то значение монохромных выдумок, которые все воспринимали просто как шутку. Но Альфонс (не возражая и не протестуя) — непременно желал оставить за собой приоритет. Архивный, документированный и точный.   Не нужно думать, что это дело, на первый взгляд не слишком трудное, далось Альфонсу очень просто... Даже Поль Оллендорф, основной издатель, с которым Алле работал в те годы, был не в восторге от очередной странной затеи: выпустить альбом неживописной живописи, да ещё и с одной немузыкальной музыкой. Коммерческий результат казался ему неочевидным, мягко говоря... И если на сборниках рассказов Алле его издательство неплохо зарабатывало, то опускаться до его странных выходках как-то не входило в планы. Поначалу, столкнувшись с коммерческими сомнениями Оллендорфа, Алле думал предложить «свои изделия» какому-то другому издателю. И даже вступил в переговоры с Симони Эмпи (Simonis Empis).:XXXV Однако затем Оллендорф предложил интересный (по его мнению) рекламный ход, который мог сыграть. А что если издать этот альбом к «Первому апреля»? Возможно, тогда эта шутка может выгореть (тем более, что первое апреля случается регулярно, каждый год — и не проданное сразу можно будет обновить на следующий сезон). Поморщившись, Альфонс всё жэе согласился. С одним дополнением. Он назвал альбом не просто «первоапрельским», а «Primo-Avrilesque»... Это привешанное сбоку окончание, вызывающее ассоциации с арабеском или бурлеском, хотя бы слегка смягчило откровенно глупую и пошлую идею Оллендорфа..., — ещё одного банального «поля», вставшего поперёк пути квадратов Алле.   В конце концов, игра сделана. 1-го апреля 1897 года у Оллендорфа вышел в продажу «Album primo-avrilesque», который хотя и испортил, но всё же увековечил траурный марш и монохромные картины, впервые выставленные Альфонсом Алле на трёх выставках «Arts Incohérents» в трёх октябрях 1882, 1883 и 1884 года. И на почётной одиннадцатой странице (третьим по счёту среди живописи, после чёрного и синего квадрата) красовался (не слишком) зелёный (вполне подстать выцветшему от миллионов гло́ток природному абсенту) сентиментальный & лирический пейзаж на котором «Совсем ещё зелёные сутенёры, лёжа в траве животом, потягивают абсент». И здесь, пожалуй, содержится ещё одна малая правда о французском модерне, декадансе и, наконец, фумизме... — Все они (и не только они) были порождёны глубоко депрессивным состоянием психики художников и поэтов, обильно замешанном на дымном угаре кафе и дополнительно смазанном изрядным количеством алкалоидов абсента... Этот странный напиток... — не в последнюю очередь он позволил многим художникам прорвать какую-то очередную плёнку в сознании, и затем прорваться — куда сами не ведали, и там, едва ли не в пьяном состоянии, опередить свои «слишком старые времена» на столько лет, сколько у них никогда и не бывало при себе...   Именно таков и он, если угодно, этот серо-зелёный «Абсент» Альфонса Алле — монотонный, монохромный, тягучий и минималистичный, едва ли не впервые в литературе XIX века имитирующий грязный «поток сознания» (наподобие автоматического письма дадаистов). Внезапно (или нечаянно) открывающий (как дверцу в туалете) — маленькую физиологическую правду... о самом себе. В конце концов, неужели и это ... всего лишь шутка? Или только ... пускание дыма? Или всё-таки нечто — значительно более тонкое и точное, под видом очередной диковатой выходки балагура... С двойным дном, как единственно и полагается — настоящему искусству. Когда совсем ещё зелёные сутенёры, расслабившись пузом в траве, лениво потягивают через соломинку абсент..., собственно, не это ли и называется одним очень маленьким словом — минимализм. — Такое искусство, которое почти полтора века назад придумал Альфонс Алле, а пенки с него (вот уже полвека) снимают — совсем другие. Не сморгнув глазом..., и даже не откланявшись. В точности как те сутенёры, лениво потягивающие абсент... ...совсем ещё зелёные...

A p p e n d i X Альфонс Алле    ( Юрий Ханон )   (1885 - 2013)  « Абсeнт » В ечереет. Пять часов. Погода сегодня — дрянь. Ну и погодка. Трудно придумать мерзее. Серое небо... сплошная серость и скука на небе. Ни капли синевы, ни капли зелени, повсюду только серый, пронзительно-серый цвет. Хоть бы дождь, что ли..., или нет, лучше — ливень, короткий, хлёсткий ливень, чтобы потоки воды, наконец, смыли всех этих пустых людей с лица земли. И дальше, дальше, вон из города. Одинаковые серые лица. Сплошные ходячие клише, кружат по городу, всё ищут чего-то!.. Вон, вон отсюда! — Ну и погодка... Ещё один дурной денёк, чёрт побери. — Да уж, если не повезёт! И тогда всюду... и во всём... Снизу доверху. И мою статью в номер опять не взяли. Вежливый отказ, — называется. Ах, как это любезно..., как мило, приятно послушать... «Очень понравилось... идея свежая... и написано изящно..., но знаете ли, не совсем в стиле нашей газеты...» Что?.. Что он этим хочет сказать? — стиль газеты? Газетный стиль? Чёрта с два! — самая серая и заурядная газетёнка во всём Париже! Нет, во всей Франции. Или даже во всей Европе. Чёрта с два! — ах, чтоб их всех смыло ливнем. Вместе с газетной бумагой. Вот тебе твой стиль, редакторишка поганый... И книжный издатель..., ах, он опять занят, он так занят..., он вечно занят, он сосредоточен и рассеян, он вечно думает о чём-то важном... Очень важный человек. Свинья. «Да, да, конечно помню... Где-то здесь лежала ваша рукопись... Очень хорошо, ваш роман мне понравился..., идея свежая... и написано изящно..., но, знаете ли, в последнее время у нас дела идут неважно..., да и портфель буквально распух, до того набит произведениями. А вот если бы вы написали что-нибудь этакое, ходкое... Чтобы за пару дней весь тираж расхватали, как горячие пирожки..., и сразу слава... популярность..., войдёте в обо́йму лучших писателей... И тогда уже сами будете выбирать себе издателя. » Поклонившись, вежливо прикрыл за собой дверь. Пошёл прочь, чувствуя себя идиотом. И не только себя. Надо же, скотина какая... «Может быть, в следующий раз...» — Ох, ну и погодка! Вечереет. Половина шестого. Тогда, может быть, на бульвары? Двинем-ка туда. Пожалуй, там всё можно... Там можно встретить друга или даже парочку друзей. Как говорится, подцепить приятеля-другого. Приятеля? Неужели? Да ведь все они..., решительно все — ничтожества... Сплошные хамы. Альфонсы! — или сутенёры. В расцвете лет. Кому теперь можно верить в Париже? Грязный, лживый город. Нет, всё-таки ливень, ливень! Как же его не хватает! Чтобы всех смыло. За час. Но почему же сегодня все так уродливы?.. Положительно, дрянь. Женщины отвратительно выглядят. И дурно одеты. Лучше бы вовсе не одевались, при таких-то тряпках. А мужчины — просто кретины. Ходячие. Одинаковые серые лица. Сплошные бродячие клише, кружат по городу, всё ищут чего-то!.. Выискивают. Типичные сутенёры с позеленевшими физиономиями. Ах..., свиньи. Шпики чёртовы. Врезать бы им... всем — по одному месту. «Эй, гарсон! Один абсент и сахар!..» — Ах, как же всё-таки приятно глядеть, как медленно, очень медленно... тает сахар на ситечке, и по нему, капля за каплей..., лениво стекает абсент. Говорят, вот так и капля долбит камень. — Вечность. Разница в том, что сахар значительно мягче камня. Ну да это — всё равно. Мягче, твёрже. Одна машинка. Л.Меднянский. «Пивец абсента» (1898) «Эй, гарсон! — один абсент, один камень!..» Тихо, медленно... Теперь абсент будет на камешках, на белых камешках, а не на льдинках. И не на сахаре. Как это мило, очень мило и немного забавно. Особенно, если никуда не торопишься. Если больше некуда торопиться. Только абсент. Абсент и камень... Да, это мило. И очень изящно. Нужно запомнить. Ну вот, сахар почти растаял. Тихо и медленно, он исчезает. Растворяется без следа. Совсем как мы с тобой, приятель. Какая милая метафора человечества! Всего лишь кусочек сахара... над стаканом. Не слишком-то сладко. Когда мы умрём, каждый из нас проследует этой дорожкой. Цепочкой, гуськом. Один за другим. Все по одной тропке. Вместе и в одиночку. Атом за атомом, молекула за молекулой. И так постепенно растворимся, расплывёмся, рассыплемся на мельчайшие пылинки, чтобы снова вернуться в своё Вечное Запределье при любезном содействии земляных червей и цепких корней растительного царства. Как это мило. Очень изящно..., и даже не лишено смысла. А значит, всё к лучшему. Что бы ни случилось... Папаша Викто́р Гюго, редактор пошлой газетёнки и какой-нибудь копеечный писака — все мы, как один — равны перед Вечной Личинкой. Вот и славно. Да уж, ну и погодка... Что за паршивый денёк. Редактор — идиот. Издатель — скотина. Ну, брат, приехали, доковыляли, добрели..., дальше уж не́куда. Позеленеть можно..., от скуки. Или от злобы. А впрочем, не знаю. Оставим. Может быть, я далеко не такой потрясающий талант, как привык думать. Может быть, я ничем не лучше этой свиньи..., редактора. Или Викто́ра Гюго... — Все мы только личинки, приятель. Всё-таки приятная штуковина — абсент. Главное, чтобы не первый глоток, наверное. Пускай, немного позже, спустя час. Главное, чтобы не первый. Всё-таки приятная штуковина — абсент. И какой приятный цвет. Зеленовато-белый. Почти жёлтый. У него много цветов. И пахнет — сиренью. Шесть часов. И бульвары..., они теперь выглядят немного веселее. И женщины!.. Кстати, они тоже стали как-то лучше, чем час назад. Даже одеты вполне сносно, на некоторых и посмотреть-то приятно. И мужчины уже не такие кретины..., может быть, и они за час немного поумнели? Как-то не верится... Вот и небо..., даром, что до сих пор — всё серое. Что за приятный перламутровый оттенок, с каким-то тихим блеском. Вполне, вполне смотрится..., даже изящно. Очень мило... А какие полутона! Кажется, это закат окрасил облака бледным медно-розовым светом. Очень красиво. «Гарсон! Абсент и анис!» Может быть, это и не так дурно придумано: абсент с каменным сахаром, — но не могу же я торчать здесь круглые сутки, ожидая, пока он растает! Медленно, медленно, слишком медленно... Совсем как настоящий камень. Посреди доро́ги. Капля за каплей. — Кажется, ещё целая вечность пройдёт, пока его не станет. Интересно, сколько лет нужно, чтобы ничего..., совсем ничего не осталось от этого идиота-редактора... Или от Викто́ра Гюго. Половина седьмого. Бульвар разрастается на глазах. И женщины, женщины... Большей частью — прехорошенькие. Но такие странные. Вернее, нет, не так. Они не странные. Скорее, они — таинственные. Откуда они вышли? Куда они идут? Ах, да кто же их знает! Всё скрыто завесой тайны. И ведь ни одна из них на меня даже не взглянет, а я их так люблю..., всех. Хоть любую возьми! Я смотрю на каждую из них, проходящую мимо в первый и последний раз, — и её прекрасные черты огненными линиями отпечатываются в моём мозгу, — нет, я никогда её не забуду, никогда, до гробовой доски. Но вот шаг, ещё шаг — она уходит, исчезает за углом..., и я совершенно не помню, какая она была. Всё пропадает как сахар, вместе с сахаром. В бездонных недрах Вечной Личинки. Вот ещё одна женщина..., определённо, самая прекрасная. Она уходит навсегда. К счастью, следом за ней всегда идут другие, ещё лучше. Ах, если бы они разрешили, я бы их так любил! Так любил! Но нет, они все, одна за другой, проходят мимо. Увижу ли я кого-нибудь из них снова? Или снова — как сахар. Как Викто́р Гюго с редактором... Уличные торговцы продают всё, что только есть на свете. Газеты..., книжки..., целлулоидные портсигары... А ещё глупых игрушечных обезьянок — берите любую, все хорошенькие, серые, жёлтые, красные — берите любого цвета, какой только захотите... Только не зелёную. И любую женщину, какая понравится... Любого цвета. Но кто же все эти мужчины? — Ясно как божий день. Сплошные обломки. Сахара и камней. Ужасные обломки жизни. Почему же медлят черви? Ведь это всё обломки. Капля за каплей... Непризнанные таланты. Ренегаты. Сутенёры..., в расцвете лет. Только посмотрите: какие у них глубокие глаза... Решено! О них надо написать. Роман романов! — Великую книгу. Прекрасную книгу. Незабываемую книгу. Невероятную книгу, которую сразу же купит каждый — да, каждый! В первый же день. И не останется ни одного, который... — О, эти женщины! Ну что за картинка! Даже скулы сводит. Куда же они все идут? Но почему же... ни одной из них не приходит в голову — подойти, присесть рядом со мной..., погладить по голове, взъерошить волосы, поцеловать меня нежно..., приласкать... А пото́м — взять на́ ручки и немного покачать, — совсем как делала мама, моя ласковая мама, когда я был ещё маленьким... Совсем маленьким. Меньше не бывает. Как этот камень, капля за каплей... Шаг за шагом... «Гарсон! Ещё абсент, и без воды. Нет, не стакан. Больше!.. Неси всё.     Всё что осталось!..»

Ком’ментарии комментарий в зелёном Ис’точники Лит’ература ( возможно, порнографическая ) Ханóграф: Портал Юр.Ханон «Альфонс, которого не было» (непубличный тираж). — Сан-Перебург: Центр Средней Музыки & Лики России, 2013 г. (публичный тираж). Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус. «Два Процесса». — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2012 г. Юр.Ханон «Чёрные Аллеи» (книга-которой-не-было-и-не-будет). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г. Юр.Ханон «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г. Юр.Ханон «Неизданное и сожжённое» (на’всегда потерянная книга о на’всегда потерянном). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2015 г. Юр.Ханон. «Вялые записки» (бес купюр). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 191-202 гг. (сугубо внутреннее издание). — 121 стр. Юр.Ханон, «Мусорная книга» (в трёх томах). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 191-202-221 гг. (внутреннее издание) Юр.Ханон «Животное. Человек. Инвалид» (или три последних гвоздя). — Санта-Перебура: Центр Средней Музыки, 2016-bis. «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г. Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Внук Короля» (сказка в прозе). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2016 г. Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (худшее из лучшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г. Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Через трубачей» (опыт сквозного пре...следования). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2019 г. Alphonse Allais «Cher Monsieur vous-même». — Paris: Librairie Arthème Fayard, 1999. ISBN 2-213-60324-3 (зачем это?) Alphonse Allais (plus biographie par François Caradec) «Œuvres anthumes». — Paris: Robert Laffont Edition S.A., 1989. François Caradec « Alphonse Allais». — Paris: Librairie Arthème Fayard, 1997. ISBN 978-2-213-59988-5 (опять) Erik Satie «Correspondance presque complete». — Рaris: Fayard; Institut mémoires de l'édition contemporaine (Imec), 2000. См. так’же Ханóграф : Портал Чёрный квадрат Альфонса Алле (и не только) Белый квадрат Альфонса Алле (и не только) «Дважды два — почти пять» Дадаизм до дадаизма Минимализм до минимализма Абсент... обсценный Альфонс, человек без центра Эмиль Гудо, президент гидропатов Тристан, сын Бернара (неназванный ученик Альфонса) Ханóграф: Портал Музыка... исключительно — для мебели Михаил Савояров: русский фумист О музыкальном в’-лиянии собак Любители и любовники «24 упражнения по слабости» (для пианистов, композиторов, любителей музыки, пива и толстых женщин) Один ... оболганный философ Тавто-логия (или царица наук) Рвота — как процесс и результат ← см. на зад  Auteurs : Юрий Ханон  &  Yuri Khanon.    Все права сохранены.    All rights reserved. * * * эту статью могут редактировать или исправлять только авторы. — Желающие сделать замечание или заметку, пускай пошлют её посредством зелёного змея (или змия), если его имеют при себе. * * * публикуется впервые : текст, редактура, оформление и всё остальное — Юрий Хано́н. «  s t y l e t  &   d e s i g n e t   b y   A n n a  t’ H a r o n  »