|
A p p e n d i X
( или карманный цитатник двух гримёров )
1. Гримёр и Муза ( без музыки )
| ➤ |
...Став камнем, сможет ли он работать как прежде? И обойдутся ли без него?.. Далеко не каждому дана эта высшая способность: выправлять людей, разных от природы, в одно лицо — в точности такое, как там, в зале на стене — в Доме за его спиной. Даже и сейчас, за годы работы выучив наизусть каждую чёрточку, и каждую складку этого лица, здесь — над Городом, весь в огне, упрятав глубоко внутрь себя последний уцелевший глаз, — Гримёр видел это лицо — так же ясно, как если бы смотрел на себя в зеркало с расстояния какого-нибудь полуметра.
Брось спичку в стог сухого сена, и сразу же поймёшь, что сталось с нежданными сомнениями Гримёра. Только лёгкий красный пепел запорхает в воздухе. И больше ничего. Только почерневшее пятно на земле. Наверное, ещё меньше след от будущей памяти... Хотя — ведь был же он где-то, этот стог, трава которого ещё не проросла, и летели по ветру красные пчёлы, и прятались в нору суслики, спасаясь от огня, и пахло палёным волосом, и дымилось мясо, давно ставшее камнем.[26]:10
|
|
|
— « Эпиграф » |
| ➤ |
...Всё, что вне человека, подчинено законам природы, — всё, что внутри человека, не подчинено ничему и никогда. Он может прожить в подполье, то есть сам в себе, всю жизнь, и никто не узнает об этом, потому что он будет идти, как Гримёр идёт сейчас по влажным улицам Города, возвращаясь с работы, как возвращается сейчас с работы Гримёр... <...> И всё же, час встречи человека с Главным внутри самого себя всегда неожидан и случаен и, быть может, губителен, быть может, и не нужен, а наоборот, чем долее проживешь в ожидании минуты этой встречи, тем больше будет осмыслена твоя жизнь...:там же, стр.10-11
|
|
|
— Глава первая. Выбор (I). |
| ➤ |
...Тем временем дождь усилился и, наконец, пробил себе в сосредоточенности Гримёра брешь, тонкую и маленькую, размером в одну скользкую каплю, которая тихо проползла внутрь, во внимание Гримёра — так мышь, изогнувшись и вытянувшись, пролезает в комнату через щель в полу. Плечи Гримёра передёрнулись. — И он опять увидел себя на улице, одного, под дождём, согнувшегося, жалкого, спрятавшегося в самого себя от людей...:там же, стр.14
|
|
|
— Глава первая. Выбор (II). |
| ➤ |
...И опять всё понемногу вставало — на свои места.
На улице дождь схватил её своими руками и сжал, как будто стараясь сделать маленькой и невесомой, — сбить её с тротуара своими струями и унести течением подальше за пределы Города. — Даже и сердце заболело от этого напора. А если, случись такое — всё же собьёт, и кто тогда поможет?.. Вокруг только Камень, что не боится дождя. Номера. Мосты. Ни одного дерева. Ни одной ветки. Ни одной птицы, ни единой души. Редко кто отважится высунуть нос на улицу, да и то в одиночку, оглядываясь, уж если погонит куда великая нужда, а нужды почти и не бывало, — все общались в пределах своей десятки, значит, в пределах одного дома. Поэтому спокойно дымились тихие улицы, пар неслышно поднимался от канала, только монотонный шум дождя, и больше — ни одного звука. Тишина шума. Тишина дождя. Тишина каменных стен. Тишина тумана... — Оглохнуть можно...:там же, стр.21-22
|
|
|
— Глава первая. Выбор (VII). |
| ➤ |
Какое у Сотой усталое лицо... Весь рабочий день на столе под ножом. Ещё бы не устать. Муза случайно перевела глаза на грудь Сотой и вспомнила слова Гримёра о том, что он не может без содрогания прикасаться — к этой белой, острой и плотной как камень, груди, а потому во время операции — надевает фартук, от чего становится похожим на домашнюю хозяйку. Ну, положим, он всегда рассказывает, что надевает фартук. Кстати, когда делает поправки Музе, тоже надевает его. Но в том случае, по его словам, только потому, что боится опять изуродовать ей лицо. Надо будет всё-таки попросить его попробовать работать без фартука, может быть, уже давно всё прошло. А может, и работая с Сотой, он надевает фартук, потому что она его заводит. <...>
Они неспешно прошли через холл, открыли дверь в сад, решётчатая, лёгкая, почти воздушная дверь не скрипнула, не пискнула, отошла, — будто крылом махнула. Спиной к ним в рубахе сидел Сотый. Он как раз доставал птицу из клетки. На тихую просьбу — можно ли посмотреть? — кивнул, даже не обернулся. Осторожно достал птицу, поначалу та попыталась встрепенуться — невозможно. Только внутри вся напряглась, как будто хотела стать меньше и выскочить из этих пальцев. Ещё сильнее сжалась рука — уже тесно. Уже страшно ей. Уже и сердечко обступило тело, уже не бьётся сердечко. Уже без сердца живёт птица. И всё сильнее, всё жестче вдавливаются цепкие пальцы Сотого в мягкое, тонкое и такое податливое, крохотное птичье тельце. Крак! — и как орех, треснуло тело, сначала брызнула, а потом потекла кровь, закапала тихонько, розовая, жиденькая. А рука каменная, всё жёстче и сильнее, и коричневое, розовое мяско проступило сквозь пальцы...:там же, стр.22-23
|
|
|
— Глава первая. Выбор (VIII). |
| ➤ |
Держась за стенку, Девяносто девятый выполз за дверь. И Муза тоже вышла вслед.
Всё-таки удобно иметь имя. А вот ворвись он, такой, в до-Гримёровы годы — и пришлось бы кричать, царапаться, защищаться. Господи, как трудно женщине без имени! Да и кому без него легко. Сразу и беззащитен, и зависим. От чего только не зависим. Хотя... ведь и они тоже: и Муза, и Гримёр зависимы от более крупных имён. Но... это уже не так грубо, другой уровень, хотя если имена равны, начинается всё то же самое... А парня ей всё-таки было жалко...:там же, стр.27
|
|
|
— Глава первая. Выбор (X). |
| ➤ |
И, опираясь на посох, подошёл один. И вздрогнула она, и повернулась к нему, и протянула руки. Он тронул посохом её руки, плечи, грудь, живот и отошёл. Она сжалась. Подошли остальные — опираясь на посохи, и вдруг, отбросив их, упали на неё все вместе, разом, корчась и извиваясь. И тут кончился сумрак, и ослепило всех светом, ярко и бешено. И перестали быть тела полусмутны, и вспыхнула сначала её розовая кожа, а потом и их тела – жёлтые, иссохшие, испещрённые синими жилами, и смешалось это чудовище, завертелось, застонало.
Муза посмотрела на шкалу: десять баллов отвращения ко всякой иной жизни. Пожалуй, достаточно, — это почти предел, какой только может вынести человек.
Чудовище всё стонало, корчилось — так черви, облепив свежую кость, спешат, копошатся, извиваются.
Но стрелка задрожала и поползла за красную черту к одиннадцати... Муза остановила запись. Закрыла лицо руками. Она плакала: «Не хочу бессмертия, не хочу, не хочу. Господи, какое счастье, что есть день Ухода, какое счастье, что всё это кончается, какое счастье, что моё тело молодо, что я могу видеть себя и любить себя...»:там же, стр.40-41
|
|
|
— Глава первая. Выбор (XVI). |
| ➤ |
...Но если речь шла о Городе! Тогда Таможенник напрочь забывал, что такое великодушие и что такое гуманность. Великодушие для него не имело множественного числа, оно могло быть применимо только однажды и к одному человеку... В этом смысле (чёрт бы побрал этого взбрыкнувшего бывшего Великого) всё было более-менее благополучно: активно в бунте было замешано всего несколько сотен номеров. В какой-то степени они могли быть приняты за одного человека, и здесь дело было кончено: этому множественному одному человеку уже был исполнен Уход. Пока ночной Город сопел, потел и видел вещие сны, бедные души грешников, обгоняя друг друга, как воздушные шарики, полные лёгкости, сквозь дождь торопились поскорее отсюда — туда. А тела?.. В городе, в котором постоянно идёт дождь, это ли проблема? Всё растворимо — и тело тоже...
Итак, с одной стороны, этот множественный бунтовщик исчез, а с другой — это было очевидно — его действия и слова лежали далеко за пределами Ухода: они не растворились, не исчезли в каналах, торопясь вниз с холма, за город, и для того, чтобы пресечь действие этих слов, и надёжно пресечь, нужно было назначить Уход всем, — решительно всем, кто слышал губительные крамольные слова. Заразу выжигают калёным железом, чтобы оставить здоровым тело, — но вот беда, эти слова слышали те, кто сидел в зале, то есть, почти весь Город. Следовательно, здесь возникло неразрешимое противоречие: вполне бессомненно можно было уничтожить самую причину, которая вела к уничтожению Города, однако — нельзя было уничтожить весь Город, потому что во имя его Сохранения существовал Таможенник и закон. Так получалось, что во имя сохранения Города было бы необходимо уничтожить Город. Правда, в зале не было никого из не имеющих номера, но эти людишки ничего и не смыслили в ремёслах Города и главных обязанностях горожан...:там же, стр.73-74
|
|
|
— Глава первая. Выбор (XXIX). |
| ➤ |
Так иногда способен радоваться человек, потерявший всё своё состояние, когда случайно находит в кармане старого пиджака мелочь, на которую можно купить бутылку воды.
Так иногда способен радоваться человек, когда хоронит свою любимую, — радоваться, что процессия скóрбна, а гроб ал, торжествен и наряден.
Так иногда способен радоваться человек, потерявший руку, что, слава богу, запонки целы.
Так иногда способен радоваться человек, замурованный заживо обвалом в пещере, когда о нём никто не знает, и ждать помощи нéоткуда, — радоваться тому, что ещё жив, не думая пока о том, что задыхаться или умирать от голода страшнее, чем быть раздавленным...:там же, стр.98
|
|
|
— Глава вторая. Испытание (VI). |
| ➤ |
За годы своей работы Таможенник столько насмотрелся на этих приговорённых, что заранее, ещё до испытания мог почти точно определить и даже сказать до любого момента испытания, где человек — лопнет, кончится.
Таможенник встал, снова подошёл к стеклу... Ему даже жалко лежащего. Словечко-то какое унизительное: жалко. А может, и вовсе оно не унизительное, если хоть на секундочку предположить, что там, на дне он сам лежит, сам Таможенник, и тихо синими в полоску рукавами покачивает?
А Гримёр лежит себе, не существуя, и не знает, что с сегодняшнего дня сроки Испытания вдвое сокращены. В Городе неспокойно. Торопиться пора. Это приказ.:там же, стр.105
|
|
|
— Глава вторая. Испытание (IX). |
| ➤ |
...Надо сказать, испытывать боль самому удобно, потому что потом, причиняя её пациентам, например, своей болью ты надёжно защищён от «сострадания». — А в данном случае её можно воспринимать как расплату за причинённую боль. — И это тоже справедливо, он вспомнил почему-то, что практически все операции, даже имеющим Имя, проводились почти без обезболивателей, чтобы выше ценили результаты, половину второй, заключительной части операции лицо уже не воспринимало боль. Наверное, это действительно больно; интересно, какую степень боли сможет выдержать он сам, всю свою жизнь только и занимавшийся причинением боли другим, во имя будущего возвышения пациента. В общем-то, почти каждый из них, получивших имя или высокий номер, или особенно те, у кого лицо по природе своей, вернее говоря, по главному признаку, было мало похоже на Образец, кое-что имели в голове, например волю, но ведь и нужно было иметь ещё и такое тело, которое бы выдержало не одну операцию Подобия, и ведь встречались же такие люди, которые делали их едва ли не постоянно во имя перемещения вверх… Бррр… Рядом с их болями, чтó за мелочь — его, Гримёра, боль! — и шершавый острый камень тяжело перекатился из плеча — в живот... :там же, стр.111
|
|
|
— Глава вторая. Испытание (XIII). |
| ➤ |
Если ты сам стои́шь у себя поперёк дорóги — брось своё тело собакам — им будет кстати кусок дармового мяса.
А сам — иди дальше, своей дорóгой...
Если упрётся дорога в стену, не спорь со стеной, разбей равнодушно тело о камень.
А сам — иди дальше, своей дорóгой...:там же, стр.123
|
|
|
— Глава вторая. Испытание (XVIII). |
| ➤ |
Что за руки подарила ему природа, и что за время было у него за спиной, — когда каждый день работа, рядом Муза, каждый день новые листы, которые его пальцами украшены узорами лесов, и гор, и морей, и богов, и деревьев, ронявших по осени свои золотые листы; и снова — первый квадрат, там, где на вершине лба седые, мягкие, почти воздушные волосы кончаются, редко-редко серебрясь назад, там, между ними — первый квадрат. Тихо, миллиметр за миллиметром исчезали линии прежнего лица, таяли глаза и становились добрее, овал губ вытягивался, сплющивался и превращался в узкую нить, менялось лицо, и менялись глаза — только лицо становилось жёстче, хищнее и наружу проступала улыбка, а жестокость, она пряталась за той улыбкой, но не могла исчезнуть совсем, а почти выступала из-под неё. Но странно: глаза были добрее проступающей жестокости. Видимо, глаза не менялись вовсе, но только прежде, лицо назад они были жестки́ и тяжелы́, а теперь их недоброта в соседстве с той жестокостью казалась уже́ добротою. — Где была правда? Быть может, в глазах? Но они были так различны в различимом облике своём. В лице? Однако оно уже не раз менялось в зависимости от времени, которое выглядело подобным ему... Казалось, ничто не может быть страшнее этих тонких губ, морщин, прошитых красно-синими сосудами, этой жёсткости, которая прикидывалась и улыбкой, и нежностью, и вниманием, и состраданием, и даже участием. Не может? — Может! Это было ещё доброе лицо — оно прикидывалось, а значит, иногда было не самим собой. Это, пожалуй, было даже прекрасное лицо, конечно, не такое, как второе, которое было белым, добрым, мудрым, совершенным...:там же, стр.135
|
|
|
— Глава третья. Операция (VIII). |
| ➤ |
...Идеи способны к деторождению...
И действующие придумали фокус, они замаскировали свою деятельность — под любовь. С этой целью в городе даже встречи разрешались, хоть неофициально, но без ограничений. Отличная возможность. Правда, оказалось, что часть горожан под видом идеи занимается любовью, но зато остальные под видом любви действовали. К первым немедленно примкнул Муж. Как чудесно расширились его возможности!.. Раньше он мог приходить только в те дома, где жили непáрные бабы. Но согласитесь, что лучшие бывают разобраны на пары, и кому же охота пользоваться только тем, что никому не нужно...:там же, стр.140
|
|
|
— Глава третья. Операция (Х). |
| ➤ |
Всё чаще желтела вода в канале, и были дни, когда текла она, жёлтая, с утра до вечера, и даже дождь, со всем своим постоянством и всесилием был способен только унести её из Города, но не мог осилить и растворить этот ядовитый жёлтый цвет до конца. — Дождь лил и лил, его ручьи и потоки собирались со всех улиц и площадей Города, и вода в каналах поднималась почти до краёв, — казалось, ещё одно усилие, и она, наконец, возьмёт верх, и перельётся через набережный гранит. И тогда эта жёлтая жидкая липкая плоть расползётся по улицам, заберётся вверх по лестницам и заполнит дома, поднимется выше крыш, и весь Город — исчезнет, пропадёт в разлившемся жёлтом, шумном, постоянном потоке. Но нет, пока этого не происходило, и только казалось, что всё-таки может произойти. — Гранитные берега каналов за последние дни заметно приподнялись и на всякий случай были готовы к этому разливу. И когда вода подошла к краю гранита, к этим вытянувшимся ввысь берегам, стало пронзительно ясно, что со спокойной и неторопливой работой ничего не получится...:там же, стр.143
|
|
|
— Глава третья. Операция (ХII). |
| ➤ |
...А он работает, торопит себя и — смотрит, смотрит на её меняющееся лицо... Вода и слёзы падают на открытые мышцы Музы.
— Ведь я обязательно успею, я не имею права не успеть, пусть я всё сделаю приблизительно, пусть не совсем точно, но этого будет достаточно и ты будешь — ждать меня.
— Да, я всегда буду ждать тебя, только скажи, почему ты плачешь, только скажи, почему мы здесь?..
— Я скажу тебе, — говорит Гримёр, — я скажу, только дай мне успеть. Потерпи немного...
Но не так-то просто терпеть. И вот уже всё лицо только мышцы, только живая плоть, и оно — горит, словно пожар ползёт по лицу и сжигает на нём всё, что было, чтобы на этом месте выросла трава, чтобы на этом месте выросли цветы, чтобы на этой земле жило новое лицо Музы, похожее на её душу, похожее на лицо Стоящего-над-всеми. Ах, этот пожар, никакого тела, одна только боль. И когда ещё цветы? А сейчас только огонь, только огонь и дым, и пахнет палёной шерстью, и нечем дышать, и нéзачем жить, и нет никого: ни Гримёра, ни старого, ни нового лица. Только выжженная степь на все километры пространства. И когда ещё взойдёт на пепелище первая трава, и когда ещё зацветёт первый цветок и первый маленький зелёный кузнечик пропоёт своё мудрое и вечное «щёлк-щёлк», — а Гримёр всё работает, и слёзы всё падают в выжженную степь, и холмы её лежат у него под грудью и чуть движутся, всё тише и тише... И тихо так, что кажется: пролети птица, и можно вздрогнуть от этого страшного шума...:там же, стр.152-153
|
|
|
— Глава третья. Операция (ХVII). |
| ➤ |
Господи Боже, сколько же энергии у них уходит только на то, чтобы в результате вернуться обратно, в ту же точку, от которой всё началось, — и через какие потери!..
А сколько бы эта сила вертела колёс, двигала крыльев, производила на свет детей, растила новых лесов, выдумала новых слов, взамен старых и ничего не обозначающих, новых смыслов, которых, как птицу в брошенный дом, можно было поместить туда, в старые слова, и сколько жизней не исчезло бы в безымянности, словно волн, растворившихся в океане... А сколько бы тепла прибавилось в каждом доме мира. Ну же, стрелочник!.., — скорее рвани рычаг от себя, переведи эту силу на главный путь, и пусть пролетит, не останавливаясь...
Налево пойдёшь — себя потеряешь, направо пойдёшь — человека убьёшь. Прямо пойдешь — назад не вернёшься.
И крутятся колёса поезда, и нет тебе никакого выбора, не ты едешь — тебя везут, летят вагоны, и уже не разберёшь, где имена, где номера, всё — одна летящая масса, которую не остановить, и не понять, но и пожелай кто-то сойти, голову со всей скорости оторвёт: «Выхода нет» — горит в вагоне, как в салоне самолёта надпись «Не курить», там-то все знают, что «Выхода нет» и безо всякой надписи. И в глазах каждого, уже повёрнутых в себя, — новое лицо, которое открыло эти глаза, которое взяло на себя все их боли, печали и всю их вину.
Это лицо!
Могла ли душа зала не поверить ему, и могло ли ухо зала не услышать исходившие из него — Новые Слова, если в их зеркале люди узнали себя?..:там же, стр.159-160
|
|
|
— Глава четвёртая. Новое лицо (III). |
| ➤ |
...Вверху с грохотом распахнулись двери, и в зал ворвалась разъярённая толпа. — Это были разноликие люди, те самые, кто прежде не имел совсем ничего: ни имён, ни номеров. Они жили в трущобах на самой окраине Города. И только в те редкие дни, когда Город собирался в Зале Дома, им разрешалось подходить к площади перед Домом и там, стоя под плащаным навесом, который натягивался по такому редкому и торжественному случаю, слушать звуки музыки, слетавшей к ним со стен Дома, энергично и неуклюже, словно лебедь, перед тем как присесть на воду, но для них это были звуки Великой музыки причастности главной жизни Города, музыки невозможной надежды и призрачных перспектив...:там же, стр.174
|
|
|
— Глава четвёртая. Новое лицо (VIII). |
| ➤ |
Опустив капюшон на лицо, опустив лицо к земле, Гримёр медленно побрёл вниз к домам, по той улице, которая здесь, около лаборатории, была пустынной, и временами только оттуда, снизу, где были дома горожан, слышались крики или стоны. — Стоны обрывались, а крики взрывались весёлым гулом голосов, потом стихали, и опять через некоторое время гремел этот почти подземный глухой гул — как будто старый дремавший вулкан ворочался внутри себя. Как будто голоса играли друг с другом в детскую игру «холодно — горячо», и когда было «холодно» — становилось тихо-тихо, а когда было «горячо» — вулкан угрожающе рычал.
Когда Гримёр ужé спустился за пределы зоны Дома, он, наконец, узнал эту игру тишины и гула — разноликая толпа металась по улицам, кто-то из них вскакивал в распахнутые во всех домах Города двери, и толпа молча ожидала на дожде, и дождь хлестал на порог этих распахнутых дверей, и затекал в подъезды, и лужи стояли в подъездах, и вот, разбрызгивая воду этих луж, вошедшие выволакивали оставшихся в живых обитателей этих домов, и тогда толпа приветствовала рёвом их удачу, все подхватывали беспомощного против этой силы человека и, на руках неся его, поднимались наверх, к Дому...:там же, стр.176-177
|
|
|
— Глава четвёртая. Новое лицо (IX). |
2. Приложения ( по произволу )
| ➤ |
Это — тяжела́ книга. И выматывающ душу был труд её читать. Представляю, какое же тысячекрат самосгорание — был труд автора её писать. Труд мыслительный, нравственный и художнический. Уж полтора года прошло, как прочитал я эту книгу, — и до сих пор сердце саднит и поташнивает: словно сам на костре, на аута да фе сгорал, будто — тебе делали пластическую операцию лица... От ума и — до физиологии — всепроникновенно воздействие чтения этого было. Сочинение мифотворческое — и кишечнополостное зараз.
Состояние — подобное акту покаяния: когда взглянешь в недра сокровенные свои — и ужаснёшься и затошнит и отступишься и завзыскуешь очищения, преображения града Истины и Блага уже не только верхушечностью головы, где вящие идеалы под черепушкой обитают, — но печенью, селезёнкой и гениталиями.
Книга, чтение её — как болезнь смертельная. Но, раз переболев, обретаешь нужный иммунитет и закалку против напасти подобной. — Катарсис, значит.
Вроде и простенек сюжет: ходят люди на работу, дома любят друг друга, затем — конфликт с начальством — и уход. Но под этим — притча, философема. — То не «работа» просто, а некий Вселенский комбинат по переделке бытия и человека. То не рабочие, а Архитворец, как Фауст, — и роботы снивелированные. То не изготовление изделий-деталей ( — как работа ихняя), — но преображение плоти и всего их существа: чрез операцию лица души — тут Гомункулусов выведение.
Да: нечто и средневековое, алхимически-цеховое, фаустиански-парацельсово, из века Тиля Уленшпигеля и Джордано Бруно, — есть в романе-притче этом, — и в то же время архимодерно-техническое, как срединные научно-фантастические романы ХХ века: социальные утопии и антиутопии... — Соединяет он и ветхое и небыло́е...[26]:185
|
|
|
— Георгий Гачев : «Прямо слово» (14 апреля 1980) |
| ➤ |
...Однако я встретил книгу ещё в самиздатовском варианте — кривой растрёпанный альбом с кружочками-следами от кофейных чашечек на страницах. Его дал мне на ночь сосед-доброхот в плане книгообмена. На моей площадке в конце 70-х снимал квартиру тип, который был ни больше ни меньше сотрудником Би-би-си, а по тогдашним временам это было всё равно, что держать дома террариум. — Сосед был рыж, мешковат и столь честен, что я стеснялся сказать ему, что учусь в таком лицемерном лицее, как Литинститут. Но он прощал слабости советским людям и заваливал меня тайной литературой, которую я брал — с опаской, доказывая свою независимость. Сосед крутил мне матерные частушки, показывал газовый пистолет, фотографии женщин, летящих в пропасть воображения, хохотал над интимной жизнью ЦК и однажды притащил мне — «Гримёра». На титуле не было имени автора.
Книга вообще была пронизана идеей анонимности.
Я глотнул роман, и он — перелицевал меня, как собственного героя, только с обратным знаком, оставил шрам на теле моего литературного языка и вошёл шестнадцатым кадром в моё зрение...:там же, стр.187
|
|
|
— Алексей Парщиков : «Рядом с лысыми тюленями» (2 сентября 1990) |
| ➤ |
...Но более всего Вам спасибо, что взяли вожжи и сказали мне, как извозчик уснулой коняге, — н-н-ну-у-у-у-у, скотина! — это почти пробудило меня из моей давно и смутно спящей жизни. Взгляните, я действительно надеюсь, что смог приготовить для Вас не только замороженный сотню лет назад кусок солонины из мамонта, но и свежий гарнир к нему, теперь очередь за — Вами. Видите, насколько полезно для меня это Ваше, — «н-н-ну-у-у-у». Без Вас бы я никогда бы не проснулся, — а теперь, надеюсь, благодаря Вам, по инерции и роман свой давно остановленный доделаю. Мне без Вас «Жреца» теперь не дописать. — И не задавайте мне вопросы, теперь я не знаю ответов, теперь и навсегда это Ваша, и только Ваша книга. Я ещё ни разу не дожил до такой тщательной тщеты деталей, как Вы умеете. Это не моя степень совершенства. — Ваша свобода, и даже произвол в данном случае не имеет границ, иначе она — не свобода, а нечто третье. Нам не нужно Третье. Только Второе — и ничто больше! Все предложенные Вами правки-поправки выше уровня моего внимания. Они правильны и замечательны. Лучшее, что я могу сделать: шаг в сторону, и склонить голову. Теперь Вы Мастер, и Вы делаете всё... <...>
Самое первое скажу — что́ такое был мой «Гримёр и Муза». Изнутри, и по состоянию. То, что никого не касается и не коснётся. — Это мой внутренний дневник ощущений Художника (пророка, урода, блаженного) на сломе времён и идей. Чистая сумма или склад предчувствий — его собственных и ему подобных. Хотя, подобных... мне — ни разу в жизни — не довелось встретить (кроме, может быть, только Вас, в несколько иной форме). Попытка Разглядеть, Увидеть сквозь землю — корневую систему древа времён, опять же, в момент слома и смены (замены, подмены, перемены). «Мы не видим ветер, но видим листья, которые шевелит ветер», — вот мой внутренний гербарий перемен. Главная и основная половина романа — пытка и испытание, которые дарованы творцу — этакий бартер, натуральный обмен — за его ненатуральный продукт...:там же, стр.190-191
|
|
|
— Леонид Латынин : «Линия без Точек» (май 2014) |
| ➤ |
Впервые я прочитал роман, этот роман в раннем детстве, ещё совсем ребёнком. Да. Очень точное слово. — Совсем ребёнком, понимая этот возраст в его начальном, настоящем состоянии, а не в том, с позволения сказать, в котором пребывает — подавляющее большинство людей. И всё ещё было впервые, впереди. «Скрябин как лицо». И «Каменные лица». Прошу прощения. О них не следовало даже и говорить. — Как сейчас помню и вижу: осень, это была осень, средняя промозглая питерская осень. Этот навсегда про́клятый и прокля́тый город, со времён первого наводнения. Когда впервые утонул медный всадник, и больше не выплыл обратно... — Пожалуй, только здесь, на богатой клюквенно-ольховой почве древних ижорских болот невской губы, бывает такая особая осень, — о ней нельзя сказать одним словом, — её нельзя понять одной мыслью, — её нельзя почувствовать каким-то одним о́рганом, — её можно только ощутить. Всю. В полной мере. Ощутить изнутри, изнанкой существа. Не кожей, не мясом, — только костями. Вернее, костным мозгом ... руки́, спины́, бедра́, и головы. Да. Или только головы, в крайнем случае. И даже не в дожде здесь дело. Не в само́м дожде, но — в той вкрадчивой, проникающей влаге, которая всюду. Она на стенах, на руках, на лице, но прежде всего — изнутри, свинцовой тяжестью в лёгких, как рентгеновские лучи, она проникает внутрь и остаётся там — навсегда. Навсегда. На все четыре времени жизни. — Вот о чём я сейчас пытаюсь сказать, между слов...:там же, стр.194
|
|
|
— Юрий Ханон : «По направлению пальца» (21 мая 2014) |
| ➤ |
Дорогой Ю-Ха.., — Вы (и это глубоко правильно) разглядели во мне наличие древнего, пыльного, можно сказать, антикварного (не)персидского ковра. Успели, и почти ещё (кажется) вовремя взяли в свою руку толстую, добрую, внушительную, уважительную дубину, положили (ковёр) на чистый снег, и выбили многовековой слой пыли, который на белизне вчерашнего наста принял очертания данного текста, прежде всего иного, имеющего — отношение: в том числе, ко мне и «Гримёру», да, — выбили, напевая не́что при этом весёлым, бережным и мрачным голосом. — Странно сказать, но я нашёл в этом поступке глубокую справедливость и — милосердие, проявленные Вами. Даже у меня самого́ за все эти годы ни единого разу не нашлось иного повода и желания — заглянуть — хотя бы издалека, через оконце, в свои «былое и думы».[30]
Начну издалека-с..., — из другой области.., ещё совсем другой...
Рождение. В городке Яковлевское, подле Плёса, Ивановской области. Есть такая область.., и до сих пор, как ни странно. Рождение, стало быть, пропускаем, память начала работать (судя по сопоставленным позже датам) примерно в девять месяцев.
(Такие картинки даже в двадцать — смертельны).
Да и лет, не месяцев!
Всегда снаружи — отдельный, не мой — немой мир...:там же, стр.198
|
|
|
— Леонид Латынин : «Линия после Точки» (май 2014) |
3. Туземный дневник ( сборник ad libitum )
| ➤ |
Не надо тратить смертные часы,
На стыд и страх, на несвободу духа,
И на мольбы о помощи главбуха
Купить в сельпо сатину на трусы. <...>
Зачем ты жил, и выбрал этот век,
С его разбоем, верой и не верой,
Где каждому дано не равной мерой
За равный грех, — что и́мет человек...[26]:203
|
|
|
— «Гостившим там...» (28 апреля 2014) |
| ➤ |
Мы связаны бываем с целым светом —
Листком бумаги, ниткой телефонной
И детскою игрой в любовь и долг...
Но вот приходит время расставаться,
И нити рвутся с треском или тихо,
И, кажется, ничто уже не тронет
Твоей души — ни искренность, ни право
Убить тебя реально или в мыслях. <...>
Хороший завтрак прибавляет силы.
Но главное — сумей не переесть.
Потом восстань, помой посуду,
И, разбежавшись, стукнись головою,
Но если смел, полезнее — лицом
Об эту стену.
И вот, когда железо
Войдёт в твою расколотую плоть,
Ты ощутишь, какая боль
Течёт по жилам суеты кромешной,
Конечно, если гвозди
Уже успеют заржаветь от влаги...:там же, стр.204-205
|
|
|
— «Ю.Ханону» (20 марта 1978) |
| ➤ |
Огонь лизнул лицо. Палёной шерсти смрад
Коснулся губ моих и до души проник.
Я дрался, как умел, но дрался наугад
И уцелел не сам, а только мой двойник...:там же, стр.207
*
И первый день толпа ещё глазела,
Хоть скорбный вид её не веселил,
Как хорошо и плавно гибло тело —
Оно ещё жило, оно уже летело,
Да, на колу, без примененья крыл...:там же, стр.211
*
Лишь в первый раз я сердце раскачал,
Чтоб лопнул шар, кровавый, как ракета.
Я каждый день, как судный день, встречал,
И дóжил вдруг до нового завета —
Беги людей, коль хочешь уцелеть,
Не требуй с них ни истины, ни платы,
Уходит всё, лишь остаётся медь,
В которой мы предавшими распяты...:там же, стр.213
|
|
|
— «Элегия» (1 июня 1974 — 20 ноября 1981) |
| ➤ |
...Я соберу осколки на столе
И что-нибудь усердно к ночи склею.
Я жив ещё и молод на земле,
И ничего, как должно, не умею,
Что может тварь с рожденья на земле. <...>
— Ты зря живёшь, твой ум не изнемог,
Ты, мальчик, никогда не знал его названья.
Слепая музыка надтреснула висок,
И вышли вон желанье и призванье.
Убив в себе любовь, ты этой смертью впрок
Обезопасил веру и страданье...:там же, стр.231-232
|
|
|
— «Холодный ум в томленье изнемог...» (6 января 1977) |
| ➤ |
Ты дерево рукою погуби
И вырви вон с корнями — глянет яма.
Сруби меня — и в небе будет яма,
С корнями неубитыми в глуби...:там же, стр.204-205
|
|
|
— «Г.Гачеву» (9 мая 1978, 6 июня 1980) |
| ➤ |
...Смотри, как каждый шаг кривыми зеркалами
Отброшен наугад — уродливо и зло,
Как мерзок твой портрет в дежурной этой раме,
С которою тебе столкнуться повезло...:там же, стр.246
|
|
|
— «Не суйся в этот мир...» (2 апреля 1984) |
| ➤ |
Подставив левое плечо,
Я Шкловского несу,
Но будет позже горячо
От ноши той в лесу...:там же, стр.247
|
|
|
— «Памяти В.Б.Шкловского» (11 декабря 1984) |
| ➤ |
Ты прожил день. А мог прожить и год,
А мог прожить... Кому какое дело,
И вот лежишь, свинцом набитый рот
В чумазый пол уткнув оледенело...:там же, стр.251
|
|
|
— «Размышление о смерти Дмитрия Голубкова» (21 ноября 1985) |
| ➤ |
Я на флейте незатейливо сыграю,
В послесловьи неразборчиво скажу —
Я пока ещё, мой друг, не умираю,
Но и сущее я больше не сужу.
Первый клапан закрываю не мизинцем,
И не воздух задуваю в пустоту,
А, пролиту невзначай убитым принцем,
Кровь чугунную на каменном мосту...:там же, стр.260
|
|
|
— «Я на флейте незатейливо сыграю...» (19 декабря 2002) |
| ➤ |
Во мне проснулась несостоявшаяся жизнь
И стала мешать — двигаться,
Видеть небо и землю.
Она надела тёплый шарф на мою шею
Осенью семьдесят первого
И поцеловала сзади
Губами из чистой шерсти...:там же, стр.265
|
|
|
— «Во мне проснулась несостоявшаяся жизнь...» (8 ноября 2004) |
| ➤ |
Россия — сплошная Троя,
У Рима, как в горле кость.
Нас было на свете трое,
Из нас, я — последний гость. <...>
Налью себе в миску водку
В нерусской ржавой глуши.
И вылью посуду в глотку
За упокой души.:там же, стр.268
|
|
|
— «Г.Гачеву» (7 января 2013) |
| ➤ |
Я покупаю время, обычно — на местном рынке.
Туземцы его не ценят и продают за гроши.
Купленное усердно делю на две половинки,
Одну раздаю прохожим я — на помин души...:там же, стр.272
|
|
|
— «Я покупаю время...» (1 июня 2013) |
| ➤ |
Смотри, — в руке горящее железо
Прожгло ладонь до самоё кости
В тональности мажорной до диеза,
В весёлой роли шлюхи травести.
Ну что вы навострили сонно очи
На скучный быт отшельника во сне,
Как жаль, что не хватает, аве отче,
Гвоздьми быть приколоченным к луне...:там же, стр.273
|
|
|
— «Смотри, в руке...» (12 июня 2013) |
| ➤ |
...Лежит тяжёлый том, и давит мне на грудь,
Как давит на поля тяжёлый небосвод.
И всё же я скажу, — совсем не в этом суть,
А в том что кто-то ТУТ — из ТАМ, уже живёт.:там же, стр.274
|
|
|
— «Ю.Ханону» (31 июля 2013) |
| ➤ |
Боже, зачем я пришёл в это жрало и чтиво,
Что я здесь делаю, годы соря.
Губы приклеив к прокисшему пиву,
Очи уставив в «бу-бу» букваря.
Лютики, бублики, братина кваса,
Ночь или утро, — века, как века,
Белая, чёрная, жёлтая раса, —
Впрочем одна для меня дурака...:там же, стр.276
|
|
|
— «Боже, зачем я пришёл...» (28 сентября 2013) |
| ➤ |
Что с того, что взял — да умер,
Что с того, что — нет меня.
Телефона дохлый нумер
Не звонит уже пол дня...:там же, стр.278
|
|
|
— «Что с того...» (22 октября 2013) |
| ➤ |
Как хорошо, что муза мерцает не за углом.
А здесь, на краю ладони, на самом краю рожна,
Жизнь пульсирует жарко между добром и злом,
Слева прядёт жена, справа поёт княжна...:там же, стр.283
|
|
|
— «Как хорошо...» (4 января 2014) |
| ➤ |
Вина не велика, полмузыки остыли,
И пара тёмных слов витают мысли вдоль.
Я сам себе судья, в чужом пространстве – «или» –
Ещё влачу шутя затейливую роль.
Я Вам хотел сказать, но видно, не сказалось,
А так себе — стряслось и больше ничего.
Моя тугая жизнь — ничтожнейшая малость,
Такое де-грие безумного Прево...:там же, стр.290
|
|
|
— «Вина не велика...» (11 апреля 2014) |
| ➤ |
Я не был долго в здешней кутерьме,
В разливе страха, праздности и сшибки.
А здесь — как прежде молятся чуме,
Не поминая прежние ошибки...:там же, стр.297
|
|
|
— «Я не был долго...» (4 июня 2014) |
|
Все права сохранены. 
