д
а, здесь всё точно сказано, именно так, мастер-класс, но не только для виолончелистов, — это обстоятельство я хотела бы уточнить сразу (поскольку речь зашла о Ростроповиче), — но — мастер-класс вообще: для студентов исполнительских факультетов.
Я ведь не виолончелистка. Совсем.
В заявке три участника. Начинаю я, первым номером (так получилось).
Чуть не сказала: «белые начинают и выигрывают».
Нет, не так, конечно.
Что играю? Восьмую сонату Сергея Прокофьева, разумеется. Тут уж без выбора. Это для меня — самое ценное во всей истории, получить нечто мастерское почти из первых рук (Ростропович ведь у него учился, у самогó).[комм. 1]
Целиком играю, ясное дело. Как говорится, здесь не тó место, чтобы мелочиться.
Хотя зал, вроде — малый.
Сыграла (почти сорок минут, между прочим). Помолчала немного, как положено. Для приличия. Затем поворачиваю голову в сторону четы Ростроповичей, — Мстислав Леопольдович был вместе с Галиной Павловной.[комм. 2] Молчу, жду хоть какого-нибудь слова, или знака. Желательно хорошего, конечно.
Ещё с полминуты в зале висит гнетущая тишина, не прерываемая ни единым звуком. Ростропович глухо молчит, упёршись в пол остекленевшим взглядом. А следом за ним — молчат и все остальные. Как на кладбище...
И наконец, из мэтра на весь зал раздаётся сдавленное
«...какой кошмар!..»
Услышав этакую «похвалу», я чуть не поперхнулась смешком от «врасплоха». Как мне показалось, играла я не совсем кошмарно. Или даже совсем не кошмарно. А по залу уже пронёсся ветерок оживления: мои давние «доброжелатели» (вероятно, очень добрые люди, как полагается) начали потихоньку потирать ручонки...
Но не тут-то было: за первой репликой с небольшим перерывом последовала и вторая... Ничуть не хуже первой: «какой кошмар... Галя, я влюбился, что мне делать, Галя?..»
Словно маститый актёр во время коронной реплики (Станиславский, не меньше), Ростропович говорил «Гале», а глядел при этом — на меня. Круглыми сияющими глазами. Глядел тáк, что я сначала покраснела до корней волос, а затем — ещё глубже. Но при этом держал за руку «Галю», словно взывая к ней, «Галя, что мне делать? ...я влюбился, влюбился, Галя».
Не обращая ни малейшего внимания на патетические реплики великого артиста, Галина Павловна ответила тихо и буднично: «Славочка, иди заниматься, ребёнок тебя ждёт...»
И «Славочка» послушно побежал ко мне на сцену, заниматься.
Как-никак «мастер-класс» ведь...
Первым делом он сообщил, коротко и деловито, что на счёт моей игры ему мне сказать нечего, потому что я всё сделала прекрасно. И наверное, сам Сергей Сергеич (значит, автор) был бы счастлив услышать такое исполнение.
А потом рассказал кое-что из своего общения с Прокофьевым, слово за слово, присел к роялю и начал по нотам наигрывать кусочки сонаты (напоминаю, Восьмой).
Короче говоря, дело сдвинулось с мёртвой точки. И «кошмар» потихоньку начал рассеиваться. И даже какие-то слова ко мне постепенно нашлись, к моей большой радости. И даже более того, они оказались настолько яркими и ценными, эти наигрывания и слова, что прозанимались мы с мэтром все три часа.
Я повторяю: все три часа. То есть, от звонка до звонка. Всё время, отведённое для мастер-класса. Стóит ли говорить, что до остальных участников дело так и не дошло?..
И какими же «круглыми» глазами они после этого смотрели в мою сторону?
Наконец, Мстислав Леопольдович нашёл нужным спросить, играю ли я «что-нибудь ещё» из Сергея Сергеича, — и получив скромный ответ «…да, ещё шестую и седьмую играю...» (сонаты), маэстро до крайности оживился и выразил горячее желание услышать их прямо сейчас...
Немедленно и не сходя с места.
К (не)счастью, время «мастера и класса» уже закончилось. Пришла уборщица с большой шваброй, чтобы приготовить малый зал для очередного важного мероприятия..., и нам ничего не оставалось, как договориться о встрече назавтра. Для продолжения занятий с Прокофьевым...
Между прочим, напоследок ко мне подошла и сама... Галина Павловна, обратившись с прямой речью, коротко и сурово, в манере почти афористической. Брутально ткнув пальцем в сторону моего носа, она скупо заметила: «...ты, конечно, очень красивая девочка и играешь замечательно, но не забывай: Слава – мой муж» (последние три слова отчеканила). И тут же сама рассмеялась, а затем как-то тепло, почти по-матерински обняла меня, тихо добавив «...ну, я вижу, ты совсем ещё ребёнок... — Слава, пойдём отсюда. Пора!»[комм. 3]
К моему удивлению «завтра» — наступило, и «Слава» пришёл. Даже не опоздал (почти). Сказал, чтобы я взяла класс для занятий. — Верх наивности. Разумеется, никакого класса мне не дали: на вахте в диспетчерской сидела культовая баба-Дуся, эталонно-кошмарная ключница, которая непрерывно дерзила всем: от первокурсников до профессоров. Вернувшись не солоно хлебавши, я только и смогла, что — развести руками.
И тогда отправился за ключом — сам..., Мстислав Леопольдович.[комм. 4]
Это был первый и последний случай, когда я увидела подобие улыбки на лице бабы-Дуси. Судя по всему, она узнала этого просителя. Наверное, по телевизору видела. Со словами «ну, сейчас раздобудем класс, да получше»..., она тяжко вылезла из своей берлоги и, громыхая связкой ключей с массивными деревянными бирками, выгнала некстати подвернувшегося бедолагу (кажется, педагога... младшего). Он вылетел — как пробка. И даже не пытался изобразить сопротивление.
Со стороны это выглядело как ещё один кошмар. А потому, дождавшись, пока «великая баба» растворится за дальним поворотом, мы поскорее вернули помещение прежнему жильцу.
А сами..., сами отправились в ближний свободный класс.
Два ребёнка, старый да малый. Посреди их... взрослого мира.
И Сергей Сергеич — туда же. С нами...
Для начала — опять восьмая (жаль ещё, что не с девятой началá).
Затем — седьмая. И ещё шестая.
«Галя, что мне делать?..»
