Боль и красота (Борис Йоффе) — различия между версиями

...б

оль не противоречит красоте. Пожалуй, тáк следовало бы начать эту статью, с первого же слова высказав всё. От начала и до конца.

  Влюблённость, страх, боль, голод, восторг или смирение невозможно «узнать» из описаний или определений, какими бы точными и подробными они ни были... Чтобы понять настоящий внутренний смысл хотя бы одного из перечисленных слов, необходимо пережить эти чувства. Именно так, пережить, — очень точное слово, — причём непременно, самомý пережить..., так сказать, в личном порядке, собственноручно. Не прибегая к помощи ассистентов, секретаря или экзекуторов.^{[комм. 1]}

  И даже о том, что на земле... когда-то... до меня... существовали люди, так или иначе, наделённые чувством красоты,^{[комм. 2]} я тоже могу узнать только — сам, из своего внутреннего опыта: опыта созерцания, слушания, осязания..., наконец, из опыта чтения созданных и оставленных ими произведений.^{[комм. 3]}

  Ведь каждый из них — по крайней мере, тáк говорит мне мой опыт — обладал своим, индивидуальным чувством красоты, служил своему, индивидуальному представлению о ней, чудным образом угаданному — данному — в интуиции. Или — помимо неё...^{[комм. 4]}

...б
оль не противоречит красоте. И не существует на всём белом свете каких-то иных законов, принципов, правил или критериев, кроме тех, единственных и уникальных, которые каждый смертный, наделённый чувством красоты, создаёт заново, — буквально из ничего — по своему образу и подобию,^[3] — да..., я повторяю, критериев или правил здесь нет никаких: ни философских, ни этических, ни диетических, ни юридических, ни научных, ни экономических, ни политических...^[4]

  Впрочем, не будем упрощать сверх меры. Прекрасное может быть создано из любого пластического материала. Разве не из предельного уродства и тупости лепил, к примеру, Даниил Хармс — красоту сáмую тонкую, возвышенную и проникновенную?..^[5] И не один он...^[6]:251

...б
оль не противоречит красоте. Ограничений здесь — нет. Или — почти нет. Не счесть алмазов в каменных пещерах...^[8] Прекрасное может вырасти само (как причудливое растение) или быть создано на основании любого мифа, сколь угодно отвратительного и беспомощного: несть числа прекрасным произведениям, так или иначе, вдохновлённым христианским мифом, — преломлённым или трактованным в любом ключе (включая альтовый)... Впрочем, глупых и безобразных произведений, растущих из того же источника, много больше, — хотя даже среди несравненного смрада шедевров, обязанных своим возникновением советской пропаганде, удивительным образом находятся причудливые образцы — Прекрасного.

  Более того, словно бы одним лёгким движением руки Моцарт превращает не только претенциозно-банальную, беспомощную сказку — в сверкающий огранкой миф, один из краеугольных камней европейской культуры..., но и поднимает до подлинных высот новой святости — три эротические новеллы, последовательно отдаляющиеся от общепринятых норм морали.^{[комм. 5]}

...б
оль не противоречит красоте. Для создания очередного образа Прекрасного художнику могут понадобиться километры бесполезной киноплёнки, искусственный дождь и естественный снег, сотни статистов или тысячи собак, неподъёмная мраморная глыба или громадный дирижабль, величественное здание нового театра, возведённого по его плану..., — а может, всего лишь лист бумаги и карандаш. Ни исполинский размах, ни убогая скромность никоим образом не гарантируют появление красоты.

  Однако они ничуть не являются и залогом её, как не могут стать залогом её, к примеру, — милосердие, кротость, приятность, обходительность, уверенность, довольство или сытость.

...б
оль не противоречит красоте. Равно как и пресловутый «гений» может оказаться очень даже совместным со «злодейством»... И даже более того: зачастую они практически неразлучны, поглядывая с почтительного расстояния..., или напротив, наблюдая практически вплотную, изнутри себя — ветхую как мир природу человека.^[9]

  Созданию любого прекрасного может предшествовать..., а также и последовать, говоря к примеру, нечто, в обыденном представлении, безобразное или даже отвратительное. Например, корысть, зависть, подлость, стяжательство или трафаретная жестокость..., — равно как и в точности напротив: созданию несостоятельного или бездарного художественного произведения вполне может предшествовать (или последовать) невиданное самопожертвование, героизм, благородство или святость... Можете мне поверить: степень случайности или свободы сочетаний переоценить здесь — невозможно...

...б
оль не противоречит красоте. Примерно с равным успехом возникновению прекрасного могут содействовать — и банальное безумие, и самодовольная глупость, и вздорные фантазии, и узколобый фанатизм, и скотское невежество, и даже грубость..., — так же, как и сдержанность, остроумие, свободомыслие, утончённость, образованность, изнеженность, избалованность и самовлюблённость.^{[комм. 6]}

  Красота..., какова бы она ни была, — примерно равным образом может стремиться к анонимности и умолчанию (между прочим, герр Антон Брукнер молчаливо и педантично нумерует свои мистические гимны как всего лишь „Симфонии“, — ни разу не проронив ни единого слова о Боге), а может рядиться — в мишурный блеск и самолюбование.

  И точно так же универсальным и «единым» критерием красоты может казаться как сложность, так и простота. — Как краткость, так и протяжённость. — Как грандиозность, так и миниатюрность. — Как запредельная высота, так и усреднённая низость. — Как нéчто, так и ничтó...

...б
оль не противоречит красоте. Прекрасным может быть и детский рисунок, а может — только наивным. Наконец, поневоле возникает и вопрос: чтó же отличает беспомощную мазню младенца от его же — непреднамеренного шедевра?.. Красота может быть предельно сложной, загадочной и пугающей, ей безразличны теоретические рассуждения о гармонии, соразмерности и «золотом сечении», — но... сколько же прекрасного находится и среди всего того, что создано с оглядкой на тщательно разработанную школу гармоничности, симметрии и строгой пропорциональности... В конце концов, красоте решительно всё равно, создана ли она вопреки некой теории, или — в соответствии с ней.

  Равным образом, даже самый совершенный профессионализм мало чем поможет оседлать прекрасное... Никакие правила и никакая теоретическая осведомлённость не смогут повлиять на создание красоты: „точные темпы“, „безупречная артикуляция“ или метрическая корректность не способны сделать то или иное музыкальное исполнение ни лучше, ни хуже. Точность, безупречность или корректность так и остаются уважаемыми качествами ремесла..., а образцом красоты в исполнительском искусстве остаётся неповторимое индивидуальное рубато Корто, Фридмана и Фуртвенглера, — подобно «безграмотным» нарушениям в моделировании перспективы и светотени у Грюневальда или Чимы.

...б
оль не противоречит красоте, даже если это противоречие (в виде притяжения) органически заложено в её природу, — всё равно боль не противоречит красоте.^{[комм. 7]} И даже более того: красота, лишённая боли, раз и навсегда остаётся всего лишь собственной иллюзией, поверхностью..., или изображением красоты. Но зато красота с болью, не столько искажённая гримасой боли, сколько сделанная из её вечного расплава, пожалуй, только она одна и может — всерьёз — претендовать на звание искусства...

  Изо всех способов обмана и самообмана — а ничем, кроме создания мотивированных иллюзий, человек не занимается, — бесконечный поиск красоты как индивидуальной, непосредственно переживаемой метафизической истины, видится, пожалуй, наиболее... красивым.

...б
оль не противоречит...

  Verliebtsein, Angst, Schmerz, Hunger, Entzückung oder Demut kann man nicht aus Beschreibungen oder Definitionen kennenlernen. Um die Bedeutung dieser Wörter zu verstehen, muss man diese Gefühle selbst erleben.

  Auch die Schönheit kann man nur fühlen, erleben in eigener Erfahrung.

  Dass es Menschen gab, die ein Schönheitsgefühl besaßen, weiß ich auch nur aus eigener Erfahrung: aus der Erfahrung des Lesens, Betrachtens, Hörens von Werken, die sie geschaffen haben. Jeder von ihnen — so die Erfahrung — hatte sein eigenes Gefühl des Schönen, jeder diente seiner eigener intuitiven, erratenen Vorstellung der Schönheit.

  Es gibt keine Regeln und Kriterien des Schönen außer denen, die jeder, der ein Schönheitsgefühl hat, selbst — von Neuem — schafft, aus dem Nichts und nach eigener Gestalt: weder philosophische, noch ethische, juristische, wissenschaftliche, ökonomische oder politische.

  Das Schöne kann aus jedem Material erschaffen werden: aus Hässlichkeit und Blödheit kreiert Daniil Charms erhabene, durchdringende Schönheit.

  Das Schöne kann auf dem Fundament jeder Mythologie entstehen: unzählig sind wunderbare Kunstwerke, die durch so oder anders verstandenen christlichen Mythos inspiriert wurden —, wie auch dumme und häßliche, und in der Kloake aus Sowjetische-Propaganda-Kunst trifft man manchmal auf bewundernswerte Perlen. Mehr noch — ein unbeholfenes prätentiöses Märchen wird dank Mozart zu einem strahlenden Mythos, einem der Ecksteine der Europäischen Kultur, genauso wie drei erotische Novellen mit dem konsequent sinkenden Glauben an Moral.

  Um das Schöne zu schaffen, kann ein Künstler mehrere Kilometer Film gebrauchen, Schnee, Gewitter und hunderte Statisten, einen tonnenschweren Marmorblock, ein eigenes Theatergebäude oder lediglich einen Blatt Papier und einen Bleistift — weder die verschwenderische Großzügigkeit, noch Armut und Bescheidenheit können Schönheit garantieren.

  Schmerz, Leid, Trauer, Angst, Verzweiflung widersprechen der Schönheit nicht. Sie hängt von ihnen ab — nicht mehr und nicht weniger als Milde, Nettigkeit, Zufriedenheit und Sättigkeit. Der Schaffung des Schönen können Geiz, Neid, Unanständigkeit und Grausamkeit vorangehen, wie einem misslungenen Kunstwerk — Opferbereitschaft, Heldentum, Noblesse.

  Die Entstehung des Schönen kann sich mit Wahnsinn verbinden, mit selbstgefälliger Dummheit, mit oberflächlichem Fantasieren, engstirnigem Fanatismus, Analphabetentum und Grobheit — genauso wie mit Scharfsinnigkeit, Zurückhaltung, freiem Denken, Feinheit, Zartheit und Verwöhnen.

  Die Schönheit kann Stille und Anonymität anstreben (seine mystische Hymne nummeriert Bruckner als „Symphonien“, ohne ein Wort über Gott zu sprechen), oder sich selbst rühmen und sich in Pracht und Strahlen kleiden. Die klare Schlichtheit kann das Schönheitskriterium sein — genauso wie die Komplexität.

  Schön kann eine naive Kinderzeichnung sein, oder aber einfach nur naiv. Undurchsichtig, unverständlich und erschreckend kann das Schöne auch wirken, ohne sich um die Harmonie, Proportionalität und den goldenen Schnitt zu kümmern - wie viel Schönes gibt es aber auch unter den Werken, die sich dem Gerede über Harmonie, Symmetrie und strengem Maß verpflichtet fühlen!

  Keine Regeln und kein „objektives Wissen“ können für die Schönheit sorgen: „richtige Tempi“, „richtige Artikulation“ oder metrische Korrektheit machen eine musikalische Interpretation weder besser noch schlechter, und das Ideal der Interpretationskunst bleibt das unnachahmbares Rubato von Cortot, Friedmann und Furtwängler, ähnlich der Verzerrung der Perspektive und Lichtmodellierung bei Grünewald oder Cima da Conegliano.

  Unter allen Mitteln der Selbsttäuschung — und das Schaffen von motivierenden Illusionen ist das Einzige, vorauf der Mensch sich spezialisiert — scheint die Suche nach der Schönheit als eine unmittelbar erfahrbare metaphysische Wahrheit am… schönsten zu sein.