Любители и любовники (Из музыки и обратно)
Я лиру посвятил — народу своему,
Какое чудо! Какая роскошь! — нежданно встретить близкую душу. Или драгоценного друга... Тем более, после такой долгой разлуки... — Настолько долгой, что почти вечной... Не знаю почему..., но отчего-то только сегодня мне выпала эта счастливая карта..., и я прочитал удивительное по своей искрящейся искренности произведение одного мэтра, моего (почти) земляка (кажется, шотландца), по какому-то дьявольскому случаю проживающего там, в Париже..., этом несчастном..., нет, даже трижды несчастном городе, обиженном не только богом..., но, как мне иногда кажется, даже — сатаной.
Одному Богу ведомо, с какой громадной радостью я составил бы всю..., решительно всю свою статью (от начала до конца) из слов, составляющих одну только эту историю, описанную моим (почти) земляком, кажется, шотландцем — по какой-то дьявольской случайности проживающим в Париже..., этом несчастном..., — нет!.., даже трижды несчастном городе... — Курите, мой дорогой друг..., и пускай дым будет до небес, не меньше...
Свою статью (безусловно, лучшую из числа тех, которые мне довелось прочитать за последние девять тысяч часов моей жизни) этот шотландец, проживающий в Париже, назвал так: «Воспоминания человека, страдающего амнезией». [комм. 2]
Этот шотландец (сейчас я говорю не о Гайдне, конечно)..., к сожалению, я с ним не знако́м. Ни разу его не видел... И тоже..., возможно, к сожалению, но я не знако́м — и с его музыкой. Впрочем — тем лучше. Значит, это позволит мне судить чисто..., и даже бескорыстно... о его писаниях. К сожалению, я не знако́м ни с ним, ни с его музыкой. Надеюсь, что таковая всё же существует, несмотря на признание..., что он — якобы не музыкант. И это очень правильно. Потому что (практика свидетельствует с какой-то изуверской отчётливостью) лучшие музыканты — и настоящие музыканты — короче говоря, все те, кто делает сегодня и здесь историю музыки: сегодняшнюю историю..., и даже завтрашнюю, — все они — по какому-то странному курьёзу судьбы (вроде усмешки Мефистофеля) — всякий раз непременно оказываются... не то грузчиками, не то водителями фиакров, не то альфонсами, то даже — фонометрографами..., но никогда — музыкантами в собственном смысле этого слова. С образованием и профессией... как это у них принято.
Прекрасная под’мена
Вчера (не из Дании, и не из Германии) я получил редакционное задание. Как оказалось, у нас здесь на днях произошло эпохальное событие, совершенно пропущенное мною мимо ушей: в сто сороковой (юбилейный!) раз «Народный квартет» изволил публично играть (да и не просто так, наигрывать, а по-настоящему, что называется, в присутственном месте!) «Двенадцатый квартет» Иосифа Гайдна (ор.756, соль мажор, в трёх частях, не считая собаки)...[комм. 4]
Именно так (совершенно согласен). Нельзя — в сто сорок первый раз повторять всё то, что уже тысячу раз говорилось всеми прямоходящими и англоговорящими... — к примеру, о проникновенном и технически безупречном исполнении «Народным квартетом» 12-го гайдновского G-dur’ного квартета (ор.756, G-dur, f-moll, Des-ball)... Или по поводу божественного баритона (тенора, кенора) Сэнтли в роли — Илии (Мессии, России). [комм. 5] Или об очередном пати в честь Патти..., как всегда неподражаемо-неподражаемой и божественно-божественной!
Однако всё изложенное выше — ничуть не снимало с меня обязанности... И тем более, не снимало — всего остального... — Ещё полчаса назад я это помнил..., к сожалению. К Большому Сожалению. Очень Большому.
Удивительно, до чего не хочется в сто сороковой раз расписывать положенные глупости... и банальности — о глупом и банальном..., о чём и говорить-то — сущий грех. Быть может, имело бы смысл... попросту переписать? — Например, глупости сказанные другими... Ведь они не только греют, но и обнадёживают. Дают путь, если можно так выразиться...
С пылающей душою..., почти в отчаянии — я обратился к музыкальным журналам и тут же (каюсь!.., — о, mea culpa) воспрянул душою, едва только мне на глаза попалось прекрасное, поистине духоподъёмное заглавие: Ну..., и судите сами: о ком ещё оно могло гласить?..., кроме меня..., вашего (не)покорного слуги? — Однако нет. На сей раз пуля пролетела мимо: непревзойдённый мастер «невежественных и ложных утверждений» (Дж.Б.Ш.) каким-то чудом остался не у дел. Как оказалось, кто-то другой (ничуть не менее невежественный и лживый) перешёл ему дорожку, высказав невежественное и лживое мнение, жестоким образом подрывающее зыбкий фундамент, на который веками опирается наше «искусство». Разумеется, я говорю не просто об искусстве, но только о настоящем искусстве: патентованном и проштампованном всеми возможными печатями и штампами. Гордо и веско, — я говорю об искусстве общепринятого профессионального типа... (чтобы не вспоминать о древнейшем..., не так ли?) Но ведь мы отлично помним, знаем и чтим незыблемое правило: профессионалы всегда правы. Вчера, сегодня и завтра..., они не только делают погоду и моду, (казалось бы, что может быть важнее!) но также и — всё остальное. Потому что имя им — Академия... Чтобы не сказать больше. И глубже...
Однажды вечером, когда я (наивно полагая, что за мною никто не следит) задумчиво рассматривал витрину магазина на Оксфорд-стрит, со мной (вежливо..., очень вежливо) поздоровался некий безупречно одетый джентльмен... С первого же слова расположив меня (своим недюжинным тактом и почти такой же скромностью) к знакомству и продолжению беседы, этот джентльмен начал (хотя и с видимым опасением и волнением, но одновременно и с нескрываемым любопытством) шаг за шагом подходить к теме, только что мною затронутой. Напомню, что дело происходило на Оксфорд-стрит..., у витрины магазина (и здесь я, по просьбе редакции оставляю свободное место — для рекламы)...
— Наконец, видимо приблизившись к своей основной цели и не в силах более себя сдерживать, этот славный джентльмен, очертя голову, отважился спросить меня напрямую... И здесь я снова вынужден оставить немного свободного места и перейти на другую строку..., чтобы не слишком нагнетать обстановку...
— Не стану кривить лицом, вопрос этого безупречно одетого и примерно так же ведущего себя джентльмена привёл меня в полнейшее замешательство у витрины одного из прекрасных магазинов на Оксфорд-стрит, ибо, как вы уже, надеюсь, поняли..., он, сам того не ведая, попал — в самую точку..., возможно даже третью... — не говоря уже о пятой или шестой... Тем более, что правда (несомненно) была (бы) на его стороне...
— Не стану скрывать, вопрос этого безупречно одетого и примерно так же ведущего себя джентльмена привёл меня в полнейшее замешательство..., ибо, как я уже давно успел убедиться, мои скромные заметки о музыке и музыкантах ценятся столь высоко и глубоко — лишь по одной причине. Погодите минутку, сейчас объясню...
— Увы-увы, всё так было: моя молодость и наивность поистине не имела границ. На первых порах я (как типический олух царя небесного!) ничуть не осознавал этого очевидного положения вещей и никак не мог взять себе в толк, — ну почему же, когда я, будучи в гостях, неосмотрительно начинал высказывать банальные, но вполне здравые суждения о музыке, то замечал, что они вызывают полнейшее разочарование слушателей. Не проходило и пяти кратких минут, как все они (буквально на глазах!) теряли всякий интерес к моей особе. Наконец, моё терпение лопнуло. Мне до такой степени надоело слышать, повторённое сотни раз простодушное восклицание: «О! Так значит, вы всё-таки кое-что понимаете в музыке!..», что отныне я тщательно избегаю каким бы то ни было образом обнаруживать свою осведомлённость... Моя метода проста. Если мне протягивают лист какой-нибудь инструментальной музыки (к примеру, фортепианной) и просят высказать моё мнение, я принимаюсь разглядывать эту страницу с видом глубочайшего знатока, предварительно перевернув её — вверх ногами. Если меня приглашают испробовать новый концертный рояль, первым делом, я совершаю попытку открыть его — с узкого конца. А если дочка хозяев дома торжественно сообщает мне, что она учится играть на виолончели, я деловито осведомляюсь, не слишком ли натёр её губы мундштук с непривычки. Не скрою, с этими, в общем-то незатейливыми трюками — я имею несомненный успех... Как оказалось, подобная манера вести себя в обществе доставляет моим знакомым ни с чем не сравнимое удовольствие, которое охотно разделяю — и я сам, причём, даже в большей степени, чем они могут подумать...
Слушайте. Всё очень просто... Для обличения этого кошмарного типа (меня) в «само-критическом» само-званстве необходимо, чтобы оно было проверено, удостоверено и проштамповано такими несомненными авторитетами, как бакалавры и доктора музыки. — Они, эти трижды уважаемые джентльмены наверняка умеют написать всё (что полагается...) по чину: «Nunc dimittis» в полном комплекте из пяти частей; [комм. 7] точно укажут разницу между тональной и реальной фугой (даже если разбудить в четыре утра); без запинки ответят, сколько лет было Монтеверди в день его тридцатилетия; знают назубок все девять версий происхождения септаккорда II ступени и могут сказать, какая из них верная; и главное... Да, главное! — они твёрдо убеждены в том, что «si contra fa — diabolus est». Мне же, со своей стороны, будет вполне достаточно объявить во время «экзамена» подобным людям, что я — некое лицо, в своё время досконально изучившее всю эту бессмысленную занудную чепуху, — не нашёл в ней даже отдалённой связи с тем, что называется музыкальным искусством (между прочим, совершенно непостижимая для них точка зрения!). — И тогда, готов прозакладывать, эти учёные мужи воскликнут, лихорадочно тыча в меня пальцем:
...после чего тотчас же выдадут мне необходимое свидетельство на гербовой бумаге, где будет написано крупными буквами, чёрным по белому — «се есть полный самозванец и профан». А затем мы снова разойдёмся в разные стороны, и я буду продолжать жить во грехе и скверне, абсолютно свободный от малейшего подозрения прослыть честным человеком.
Однако на одних мистификациях далеко не уедешь. А потому (под конец этой песенки) я позволю себе заметить, вполне серьёзно..., что, видимо, есть нечто крайне порочное в подобных, с позволения сказать, «профессиональных суждениях»... и таких же «сертификатах», которые с завидной регулярностью выдавались налево и направо в течение всей истории музыки (впрочем, далеко не только музыки). И если для начала «полным профаном» и «болваном» называли Генделя, потом Моцарта, Бетховена, Берлиоза, Вагнера (список далеко... не полный), а напоследок (причём, ничуть не в большей мере) — также и меня... (вероятно, на закуску)..., и если все перечисленные (по списку передо мной) лица неизменно обвинялись в таком же невежестве и шарлатанстве. Однако..., — и что́ же из этого следует, чёрт побери?
Увы, сегодня я не смогу ответить на этот вопрос..., вследствие одного его крайнего коварного свойства..., а именно: простоты. Пожалуй, вместо положенного ответа могу задать ещё один (не слишком сложный) вопрос..., тем же господам профессионалам... — А могут ли они мне ответить (буквально в двух словах): что́, в таком случае, может означать нижеследующий парадокс?.. — По какой причине высоколобые писания д-ра Бленка о музыке сможет понять лишь такой же профессионал (как он); но в то же время — даже самый обычный человек, мало-мальски музыкальный и с любовью относящийся к искусству, легко понимает и Мендельссона, и Вагнера, и Листа, и Берлиоза, — равно как и любого другого композитора из всемирно-исторического списка «профанов»?.. И поневоле ещё раз вспомнишь эту ... нежданную фразу:
И опять же, мне хотелось бы спросить, — а понимают ли господа профессора, че́м живой критик отличается от — засушенного профессионала? И почему, например, мой драгоценный коллега (только по литературной части) W.A., критикуя на прошлой неделе премьеру свежей драмы Генри Артура Джонса (не скажу в каком театре), не стал в своей статье делать грамматического разбора особенно показательных фраз из интонационного набора главного героя?.. — Нет-нет, не бойтесь, мой дорогой д-р Бленк... Сегодня я не стану отвечать на эти вопросы: ни безжалостно, ни прямо, хотя мне вовсе не трудно это сделать... Собственно, я именно так непременно и поступлю, однако — не раньше, чем лопнет моё терпение. Пока же ограничусь ещё одним замечанием ... вскользь, и опять — лично для вас..., мой драгоценный профессор. Разумеется, весь свет скажет... Да...
— И в самом деле, что́ может быть проще, мой дорогой безупречно одетый джентльмен... у витрины такого же безупречного магазина на Оксфорд-стрит!..
— Когда любишь..., тем более, когда сильно любишь ... какое-то дело, — как-то особенно легко заметить: что́ за жалкое зрелище представляет собой очередной господин-профессионал... из очередного района красных фонариков. Впрочем, если вы и теперь ничего не поняли, тогда попробуйте... Попробуйте просто сравнить влюблённую (желательно в вас) девушку среди цветущих зарослей черешни, с каким-нибудь матёрым д-ром профессионалом (чтобы не сказать: профессионалкой), изучившей своё ремесло, как говорится, до исподнего..., и благодаря этому добившейся изрядного положения на ниве — той же са́мой — любви.
|
С ’ правка( сильно лаконическая )
— Настоящее эссе «Любители и любовники» (а также «Любители и Нелюбители»)
|
Ис’точники
Лит’ература ( по смежным вопросам )
См. так’же
![]() ![]() ![]()
— Желающие сделать замечание или дополнение,
« s t y l e t & d e s i g n e t, разумеется, b y A n n a t’ H a r o n »
|