Альфонс, которого не было (Юр.Ханон) — различия между версиями

и

сразу же предупреждаю: автор (сам того не желая) проговорился...

Как показали результаты вскрытия, здесь была сказана чистейшая правда...

Потому что этот Альфонс, «которого не было», — его и в са́мом деле не было...

И во второй строке предупреждаю: название этой книги (которого не было)...

Оно поставлено здесь только в качестве иллюзии, или для отвода глаз...

Как и должно выглядеть любое другое название..., на том же самом месте.

Выражая на фасаде только нечто желательное, но никак — не настоящее.

Потому что на этом свете не было не только Альфонса (и это знает каждый ребёнок)...

На са́мом деле, здесь и сейчас, вчера и завтра... не было также и всего остального.

Впрочем, моя весть не имеет никакой силы... И смысла... Она не имеет ничего.

Так же, как и вы все, мои дорогие... Вы все, которых не было. И не будет...

— Пожалуй, следует признать прямо: это случилось. Да..., теперь это случилось, произошло..., и впредь больше уже нельзя делать вид, будто бы ничего не было. Отныне..., ко всем неприятностям и ко всему плохому, что есть на свете, придётся прибавить ещё одно. Это...

Которого прежде не было. Но теперь оно — есть...

Я надеюсь, вы меня достаточно хорошо поняли..., чтобы не повторять дважды.

...в таком случае —

п

о-видимому, пришла пора проститься, мой дорогой месье...

И правда (очень своевременное замечание)...

Потому что..., раз и навсегда, это — случилось...

Как говорится, — «впервые» два раза не бывает...

— Популярный и даже знаменитый газетный юморист и, пожалуй, самый авторитетный во Франции пускатель дыма на рубеже XIX и XX века (веком, веков, по веку), — Альфонс Алле до той поры почти совсем не был известен в этой России. Собственно, почти не известен он и теперь. Равно как и сама эта Россия. С позволения сказать. Хотя, конечно, предпочтительнее было бы мол’чание.

— О..., моя бедная Франция, (как сказал бы в таких случаях Альфонс)...

Не исключая, впрочем, и всех остальных случаев...

— О..., мой бедный Альфонс, (если это ещё имеет какое-то значение)...^[5]:63

— Несмотря на то, что после его маленькой смерти прошло уже более ста шести (106 прописью) лет, до сих пор его (ни разу) не переводили и не издавали на русском языке. Несмотря даже на Малевича.^{[комм. 1]} И несмотря даже на всё остальное... — И немудрено. В этой стране несмотря, — попросту отсутствует достаточное количество людей, чтобы такой Альфонс..., чтобы такой странный Альфонс — и в самом деле — стал по́нят или хотя бы из(вестен). — Тем более, если принять во внимание особенные, редкие и нетрадиционные ... свойства его литературы. Равно как и его самого́. — Любителя уток и пережаренной прессы. — Прирождённого (и затем культивированного) провокатора и пускателя пыли в глаза. Вруна и мистификатора. Фантазёра и романиста. Одновременно мелкого и глубокого. Одновременно яркого и небрежного. Одновременно сложного и напудренного. Одновременно интуитивного и грубого. Одновременно проходного и тончайшего. Одновременно одновременного и неодновременного.

— Кончай эту муть, уже давно надоело слушать.

Его россказни и рассказы (часто построенные на чистой игре слов) таковы, что язык сломаешь (вместе с мозгом), и не только русский, но даже — французский (хотя он и без костей). — При том... нельзя сказать, чтобы Альфонс (в своё время) был обделён славой. Совсем напротив. — Дважды знаменитый (и даже модный) при жизни, он и затем не был забыт, хотя и понят своими суконными поняты́ми — тоже не был. И даже более того: в конце жизни... и (тем более) после смерти его имя и фамилия превратились в нарицательные, отчасти — даже порицательные (чтобы не говорить о прорицательных). Впрочем, об «Альфонсе» я (для начала) умолчу. Этот карманник, мелкий пакостник и жиголо достался ему (прости господи) почти по наследству..., от известного парижского прощелыги-Дюма (такого-то сына). И всего-то в двадцать годочков от роду..., только подумать, какая удача! — Очень подходящая пора, чтобы стать альфонсом.

Но вот с фамилией дело поехало не так-то легко. — Пожалуй, только к сорока годам Альфонсу удалось добиться кое-чего путного... Но затем уж — поехало как по накатанной. Долгое время фраза «Да это же Алле!» значила: ну... пошёл, поехал травить..., не принимайте его всерьёз, это всё обман и очковтирательство, сплошная (ш)утка в кляре и надире. Ну ты..., Алле! Такими словами помечали сначала самого́ Альфонса, а затем..., по его следам, досталось ещё и несносному Эрику, изредка перепадая придурковатым дадистам, запоздалым наследникам фумизма: Марселю Дюшану, Тристану Тцаре, Франсису Пикабиа, не исключая даже дядюшки Бретона и прочих сюрреалистов.

Кстати сказать, именно они, некоронованные наследные «бастарды Алле», затем — первыми — оценили роскошные абсурдистские и сюрреалистические свойства жестокой колкости Алле, объявив его изобретателем «чёрного юмора» и своим «предтечей».

— Впрочем, не стану напрасно плодить пустые слова. Обширную статью об этом Альфонсе Алле можно найти здесь, совсем рядом..., а если желаете, то могу послать и куда подальше (к примеру, — туда, в русскую народную ... Википедию, где давно уже болтается первая русская статья об Альфонсе, в целом основанная на текстах второго автора этой книги).

Как говорится, остановитесь..., остановитесь, мгновенья!..^[7]

И не спускайте свою юбочку, мадмуазель. Там — всё очень заметно.

Говорят-де, Голь на выдумки таровата... — Пережив две позорные войны, французы быстро отъелись до состояния полнейшего алжира и — откровенно заскучали на дармовых харчах.^{[комм. 2]} Начиная с последних лет царствия генерала, началась реставрация нашего дорогого Альфонса... Странно сказать, но его выходки и выделки (без овчинки) снова сделались крайне популярны в (бывшей) Франции и прочих франко’фониях (о..., мой бедный Квебек!.., не исключая также Луизианы с Аляской на Курилах). И снова — всё это Алле!.. — сплошная травля и не более того! Господа французы изволили заскучать?... (оробев посреди моря арабов). Господа французы пожелали развлекаться?... (совсем немножко, чуть повыше ножки). Вот почему их снова заинтересовал этот с...й Альфонс, жёсткий и острый игрок словами, мастер бессмыслицы резкого поворота, развлекающий и гримасничающий клоун, временами почти идиот..., как они все.

Вот именно!..., мсье, ведь всякий читает и чтит с поверхности — исключительно в силу своей поверхностности.

Само собой, превратить очередного гения эксцентрики — во (всего лишь) забавного типа, «просто-юмориста» или травильщика-анекдотов дело нехитрое, тем более, что всё перечисленное выше — ничуть не выше свойства самого Алле, но только — тех (постучавших снизу, из нижних земель), кто изволил его иметь..., например, в качестве придворного притворного шута. Само собой, не таков этот Ханон. Если уж он к чему решил приложить свою тяжкую длань, значит, дело дрянь, — конец анекдоту! Этот доморощенный отшельник..., тоже мастер удара (что) в лоб (и что по лбу), постоянный манипулятор обманами и провокациями, старый чернорабочий чёрного (а иногда даже совсем не) юмора, — внезапно очнувшись от Карманной Мистерии (чисто, между нами), в узком промежутке между contra Ницше & pro Сати, оборотил свой мутный взор (как и полагается, «облитый горечью и злостью...»)^[8] на бедного маленького Альфонса..., Альфи́, — как его звали в семье.

— О..., моя бедная Франция!...^{[комм. 3]}

Вóт почему не следовало бы слишком обольщаться, пытаясь приоткрыть обложку этой книги (вызывающего цвета..., и такой же консистенции). Положа́ руку на́ сердце..., а затем начиная понемногу скользить всё ниже... и глубже, — нельзя не признать в этой литературе права на особый, принципиально новый жанр. Или форму, если угодно. — Навряд ли эта «юмористическая беллетристика» (которой не было) кого-то развлечёт. Или доставит минуту отдыха. Хотя смеяться..., или даже хохотать — заставит не раз, не два — и даже не дважды два. И всё же, обычным любителям наживы отсюда будет веять нескрываемым духом уныния и скуки. — Всё-таки, не Зощенко, не Аверченко и даже не Косьма Прутков... Пожалуй, подобного примера допреж не бывало. — С наибольшей долей попадания (пальцем в нёбо) этот жанр можно было бы назвать «философской эксцентрикой», получившей полное развитие дальше и ниже, в «Чёрных Аллеях». Возможно, в первой книге Альфонса — меньше (лобная) доля и того, и другого... Но если заранее (оставить за скобками и) забыть... высший образец..., посреди этих желтоватых странных страниц, словно бы застрявших где-то в полутёмном меже’умочном коридоре между «было» и «не было», — пожалуй, в итоге, найдётся всё что (не) надо. И юмор смертника. И чёрные следы на песке. И главное: рассеянная в словах между слов, на строках между строк масса жестковатой жутковатой философии (с пистолетом во рту) и такая же масса эксцентрики (задницей в луже собственного продукта). Как и положено всякому... уважающему себя человеку. В шляпе и гетрах...

И ещё, поверх всего, маленькая ш’утка..., почти ш’уточка. — Кажется, мандаринка..., её зовут.

В общем, руку сломаешь (от смеха), — как не раз говаривал (и не только говаривал) дядюшка-Альфи...

Ничуть не манкируя этим..., популярно-всеобщим юмористом (желательно, чёрным, серым или даже бурым), тем не менее, упомянутый Ханон поставил перед собой совершенно иную задачу: сделать на русском языке такого писателя, от которого бы очень сильно чесался мозжечок. Или даже турецкое седло (для тех кто понимает). Скажем, релятивиста. Или альбигойского пастора. Или..., на худой конец, двоюродного дядю Даниила Ювачёва... — И пускай Альфонс немного потеряет в лёгкости (таза), — но зато приобретёт в тяжести (ведра)..., чёрт побери. Или — слегка утеряв игру слов (на кончика языке), значительно прибавит в игре смыслов (у его корня)...

— Вот!.. — если угодно, — почему оранжевая книга носит такое голое... (пардон) неприкрытое название.

И в самом деле, не слишком плохая ш-ш-ш-ш... ’утка : во вкусе Мастера..., и даже его подмастерьев (некоторых). О, мон шер..., здесь наверняка нашлось бы — что́ подтвердить (не исключая полного опровержения). До сих пор в истории вашей литературы не было..., пардон, попросту не существовало тако́го писателя. А был “всего лишь” юморист и журналист, яркий травильщик и трижды полированный (до африканского блеска) мастер импровизации. На письме. На речи. На коленке. На столе. Или под столом... Не будем кривить душой. Лицом — тем более. Просто повторим..., неповторимое. Как Пушкин...^[10]
До сих пор..., сказал кто-то из нас, — до сих пор в истории вашей литературы попросту не существовало тако́го писатель. Говоря по существу, что такое Альфонс? — Одна только видимость. А также — слышимость. Слабая. Маленькая. Испорченная доброй сотней употреблений..., как телефон.^{[комм. 4]} Или скажем иначе... это был эффект присутствия. Вернее сказать, полного неприсутствия Альфонса.

— Его не было посреди так называемой «большой литературы». Его не было даже на русском языке. Упрямый огнеупорный фумист и сильно пьющий анархист (ради красного словца, слегка чёрного цвета), он решительно не поддавался переводу и переносу. Причём, не только тела или скелета..., — прошу прощения, скелета, которого не было (как нетрудно убедиться, слегка пошарив в его могиле), но даже слова. Простого слова. Этого пустого, всем надоевшего и трижды безмозглого колыхания среды. — Вероятно, окружающей...

И небывалое бывает, — как завещал великий Петя...

Итак, пора ставить черту, ни черта не видно... Дело сделано. Здесь, прямо перед чьим-то лицом выложена первая книга Альфонса Алле (по прозвищу «пошёл!»),^{[комм. 5]} французского чёрного юмориста и синего циника. Бросатель слов на ветер, жонглёр пустыми истинами и в стенах и между стен, прямой предтеча сюрреалистов, вырожденный уроженец Онфлёра, землистый земляк и (не)добрый «дядюшка» Эрика Сати... — Остановка. Маленькая пауза. — Продолжжение.

Нет, это ещё не все его титулы и графы... — Читаем дальше... — Небрежным движением руки этот Альфонс основал неосновательный концептуализм в живописи, а также минимальный минимализм — в музыке (прежде всего, похоронной, конечно) и (заодно) театре. — Потаённый автор чёрного квадрата (за двадцать лет до малого Малевича) и молчаливого силентизма Джона Кейджа, — Алле очень редко настаивал на своих открытиях и никогда не устраивал многозначительных манифестаций (в свою пользу). — Напротив, он всякий раз уходил... от них. Равно как и от — самого себя.

Этот Ханон, схватив его за воротник, поставил своей целью — вернуть его обратно и, таким образом, освежить старую (как этот мир) фотографию, добавив в неё слоновую дозу ... проявителя.

Оставим... Пускай фотографии коллекционируют старьёвщики и маленькие ослы...

— Вот оно, новое дело: в жёлтой... или оранжевой обложке. Ханон попросту решил слепить другого писателя.

Прежде невиданного. Неслыханного. Или попросту отсутствующего...

Пожалуй, та́к (или примерно так) можно было бы сказать, если бы автор..., этот автор (равно как и тот, добрую сотню лет назад) находился где-то не здесь и не сейчас..., а совершенно напротив — там и тогда..., сиречь, в другом месте. Или в другое время. — Однако на самом деле (согласно замыслу всевышнего) всё оказалось совсем иначе... — Как говорил (и не только говорил) Эрик: «...я родился слишком молодым во времена слишком старые»...^[12]:283 Чтобы не сказать в точности наоборот. — Вовсе без слов. Как Мендельссон.

А потому, не слишком долго разговаривая на эту тему, придётся закончить буквально в двух словах, сухо и прозрачно: «его нет». — Как его не было раньше, так нет (его) и — теперь. Благодаря этому месту и времени..., «слишком старому» для того, чтобы с ним разговаривать...^[12]:283

Оставим ещё раз..., — как (не) любил говорить Альфонс.

И правда, оставим... Было бы что́ оставлять.

Мы ещё вернёмся к этой теме. Через восемь шагов...

— Эта книга..., книга, которой не было, — собственно говоря, её ведь и до сих пор нет..., и не будет её впредь. Однако ниже..., ниже мы станем говорить (между собой) так, словно бы она — есть. Или, по крайней мере, будет. Однажды. Когда время внезапно совпадёт с местом. Может быть, даже задним... местом.

Чтобы не говорить обо всех прочих... (местах).

Пожалуй, было бы опрометчиво (и наивно) надеяться на подобный поворот дел. Как правило, эта жизнь (жизнь, которой не было, с позволения сказать) проделывает совершенно иные повороты. И тем не менее, нельзя забывать, что на (этом) свете бывает не только небывалое..., но также и масса такого, о чём так и чешется язык прямо сказать: «его попросту не было». Да ведь это же чистейшая фикция, мусор, господа, — сущий мусор... Вы что, ослепли? Или оглохли?.., — после всего. Поглядите на самих себя: родился, жил, ездил в машине, умер..., — словно бы ничего и не бывало. Хлам. Пустота. Культурное отложение..., — пустое место. Европа после дождя.^{[комм. 6]} И больше — ничего.

Вот он, настоящий Альфонс. — Альфонс, которого не было...

Жил. Ходил. Ел. Пил. И всё. — Как ни в чём не бывало...

Эта книга (сказал я только что), — книга, которой не было..., она включает в себя 108 рассказов Альфонса Алле,^{[комм. 7]} свободно расположенных в трёх сборниках под (ниже) следующими названиями (слабо прикрывающими суть):
   «Три ботинка»,
       «Дважды два почти пять» &
                   «Мы не говядина».
— Даже..., даже для (слабо) слышащих исподнюю игру слов, уже и сами названия кое-что — скажут. Или хотя бы шепнут..., на ухо. Хотя равными и братскими (исключая из этого списка «свободу») их никак не назовёшь... — Два последних сборника взяты напрямую от Альфонса. Так сказать, в неприкрытом виде. С сохранением количества, последовательности и порядка рассказов. Но и только. Первый же — явный «микросборник» (по выражению его автора), был составлен вовсе не Альфонсом... Хотя (вроде бы) рассказы туда вошли — его... Всего три штуки. Но зато — виртуозно искажённые и совершенно изменившиеся в лице. Словно бы от сильного ужаса. Или потрясения (головы). — До состояния полНЕйшей узнаваемости.

Именно так. Написанному верить: ни один из 108 рассказов, появившихся между строк, нельзя признать результатом творчества Альфонса Алле, в какой бы форме ни воспринимать эту персону. У всех текстов — как минимум — два автора, хотя степень вмешательства везде гибкая и различная: по необходимости и потребности, она меняется от 10 до 60 процентов. Забавно представить себе эти проценты в чисто вещественной форме. — Также посреди сборника имеются два обширных идеологических среди’словия: «Альфонс который был» и «Альфонс которого не было». Они в целом знакомят читателя и с тем, и с другим Альфонсом, одновременно ввинчивая в мозг несколько сеансов желчного психоанализа, столь обычных для второго автора книги. Здесь и надлежит поставить точку. Жирную точку, я имею в виду.

Потому что дальнейший предмет разговора — как минимум — неясен.

— Как и всё, выходящее из-под рук этого автора, «Альфонс, которого не было» имел вид тотального продукта и одновременно некого (особенного) беспрецедентного прецедента, — книги «как вещь» и произведения «поверх искусства». Речь (как и всегда) шла не просто о готовом, отредактированном и свёрстанном тексте (из кабинета писателя). Полностью оформленная автором как художником-графиком и эксгибиционистом внутри собственного шкафа, книга была составлена и сделана им же в качестве макета.

Объём книги (в груди) — 544 страницы, размер (в бёдрах и талии) — 22 см.^{[комм. 8]}

Без малейшего преуменьшения можно сказать, что эта вещь, раз выйдя из-под пера и стила́ писателя, — заранее и полностью была готова для сдачи «под ключ» (с полной отделкой, меблировкой, освищением и встроенными девочками).
А роль так называемого «издательства»... в процессе её производства была заранее (низ)ведена к возможному минимуму партийно-хозяйственной деятельности. — Фактически, юр.лицо должно было принять к производству готовый оригинал-макет, проследить за качеством материалов и исполнения, а затем принять книгу к реализации. И ещё, желательно, не нагадить (человеческим обычаем) в лицо автора (или за его спиной). Говоря по существу вопроса, в процессе изд(ев)ательской деятельности может быть поставлен единственный вопрос: об издержках производства. А именно: в какой степени сделанная книга, фактически — артефакт книжного искусства, будет испорчена во время её изготовления: в типографии, в переплёте, при перевозке, в обращении и на книжных полках. Предполагаемый тираж должен был составлять тысячу экземпляров в оранжевом или подсолнечном переплёте на жёлтой, очень жёлтой бумаге.

Зная издателей, заранее можно было сказать:

всё это очередная шутка Альфонса, причём, достаточно злая и чёрная.

Как и всегда, этот автор не предлагал свой пухлый том изд(ев)ательствам. — Попросту сообщив, что работа над очередным тонким прецедентом закончена (и он будет издан в любом случае), он посчитал свою часть пути — пройденной. Главное в таких случаях — принятое решение.

Для начала: книга, которой не было.

Два шага спустя: книга, которая была.

Собственно, между этими тонкими разницами — словно прокладка — и находится вся человеческая жизнь. Это и позволяет играть на нюансах. Не так ли, мой дорогой Альфонс?.. Или в точности — наоборот. Всё зависит только от одного обстоятельства: с какой стороны находится лицо процесса.

Пожалуй, именно по этой причине книга «Альфонс, которого не было» — подобно индикатору или поплавку на поверхности физиологического раствора — стала последней книгой, (не)выпущенной издательством «Лики России». Чтобы не сказать большего: последней изданной книгой. Ожидание (от окончания работы до выхода Альфонса из врат издательского ада) составило чуть более трёх лет. Мал или велик этот срок? — а... Эйнштейн его знает!..

Разумеется, вопрос вполне бессмысленный, как и все (так называемые) человеческие вопросы.

— Особенно трогательно он выглядит на протяжении трёх лет. Тех трёх лет, которых не было.

Говоря между прочим..., этот «Альфонс, которого не было» — и в самом деле первая книга Альфонса Алле на рурском языке, не исключая и всех прочих. Кроме шуток, это так. Первая, но сразу замечу: далеко не единственная. Кроме этой (занюханной) книги, руке второго автора принадлежит ещё пять толстых книг (которых не было), так или иначе, сделанных на основе начинки Альфонса — или с его (не)посредственным участием.
В начале середины 2010-х годов Юрий Ханон завершил и издал закрытыми тиражами следующие прискорбные тал’муды, достойные всяческого сожаления (далее следует перечисление, как в аптеке): «Два Процесса», «Мы не свинина!», «Ханон Парад Алле», «Не бейтесь в истерике!», «Три Инвалида» и, пожалуй, венец всего совмещённого творчества — громадную эротико-эпическую & натур-философскую фреску «Чёрные Аллеи», посреди (заляпанных чем-то неприличным) страниц которой наружный мир людей алле сопровождается жёстким комментарием призрака Фридриха Ницше и заканчивается торжественным приговором – Всему, чего не было...,^[3]:543 и что ..., скажем прямыми словами, навсегда осталось за границами той красно-чёрной обложки, которая прикрывала собой весь этот маленький, насквозь выдуманный мир людей...

и

стория издания (и здания) этой книги..., занимающая три хронических года...,
  подумать только, какая мелочь! — всего каких-то три компактных и ничтожных года...,
    эта история могла бы стать основанием ещё одной статьи...
           (уголовной или административной, на худой конец).
 Потому что..., потому что — она стала третьей и последней. Третированной и последней.
 Последней и четвертованной. Благодаря чудесному кол’лективному (не)участию мира людей.
   А тако же — их чудотворному небрежению..., вполне обыденному и простому.

Согласно стандартному рескрипту (пре)святого Эрика & такого же Альфонса,

и находяся в полном соответствии со взмахом руки Каноника, она стала последней попыткой.

И последним шансом для них... — Чудесным образом, они меня поняли. — Да. Вполне.

Этот шанс остался — неиспользованным. Раз и — навсегда.

...дивный список мелких подлецов (из разных изд(ев)ательств питера, мосвы и прочего сибирска), он мог бы лечь...
...он мог бы лечь, — я сказал, — в основание прекрасного мортиролога. Или некролога, на худой конец.
   Там ему и место, без лишних слов. Там ему и место...

— Оставим. Они все (так или иначе), обещавшие или молчавшие, сделали своё малое дело.

      Он всегда хотел этого. И вот, наконец-то..., это ему — удалось.

Пускай, и в моём лице. Всего лишь в одном. Но зато — в первом...