Три Экстремальные Симфонии, ос.60 (Юр.Ханон)
( для хорошего оркестра )ос.60, се-196 (~ 130’) ...в войне фашистов против фашистов,
Для начала... [3] – Also..., как говаривал один мой старый знакомый... Ничуть не менее старый, чем я сам. Структура симфонии говорит сама за себя. Таким образом, я лишён необходимости говорить за неё. И это единственная приятная новость за последние сто лет. Если не ошибаюсь. Сто восемь частей. Первое, что привлекает внимание в этом числе: оно универсально. Кратное одному, двум, трём и четырём, не исключая всех прочих чисел — 108 предстаёт здесь как следствие, но не причина самого себя и множества последствий. В конце концов, признаемся сами себе: автор не идиот. И не глуп до состояния нормальности человека, вот и всё что я хотел сказать. Но когда (при жизни) ему сообщили, что 108 является числом Будды..., не слишком сильно удивившись, он принял это к сведению. Но не к себе самому. Затем, правда, не преминув задать вопрос: «что есть будда»? И в самом деле, иногда, в минуты слабости... хотелось бы знать. До части №74 симфония происходит в полном одиночестве. Однако начиная с 74 части посреди симфонии появляется некое лицо (экстремалист), раз и навсегда спрятанное экстремальным автором за непроницаемой чёрной ширмой. Категорически не называемое «певцом», оно не произносит ни единого слова, но только испускает аффективные вопли, стоны или вздохи, впрочем, скрупулёзно точно выписанные. Предельно аффективное, это произведение не подразумевает никакой импровизации. Только прямое действие. Именно последнее обстоятельство, в некоторой степени (причём, в данном контексте «степень» рекомендуется воспринимать как «дробь»), заставляет считать «Три экстремальные симфонии» едва ли не прямым продолжением такого (также не’исполненного) сочинения как «Маленькая ночная музыка», а также отдалённой эманацией оперы «первая Сила судьбы»...[комм. 1] и всего остального симфонического наследия этого автора. Последняя мысль обладает всеми чертами абсолютной истины. — Относительной, конечно. — Кто же есть сей «экстремалист», не произносящий за битый час ни единого слова?.. Некоторые историографы считают, что это лицо относится к баскам, ирландцам или чему-то в таком роде. Другие утверждают, что его родителями является девочки из Action direct. Вне всяких сомнений, подобные версии говорят значительно больше о глупости, нежели чем — о предмете. Так это или иначе, но автор (при его жизни) категорически запрещал кому бы то ни было задавать вопросы или иметь мнение на этот счёт. А затем, спустя 109 лет данная проблема полностью утратила свою актуальность. С трудом могу комментировать подобную глупость. Как (широко) известно, любой народ, созданный по образу и подобию, обладает всеми чертами небесного Дегенерата, а также всех его заместителей, не исключая и носителя Света (Luce). Первые два года своего существования «Три экстремальные симфонии» имели тайный, никому (никогда) не известный подзаголовок: (симфония аффектов). — Таким образом, приходится признать, что это произведение само себя недостойно. Дрань, мелочь, трижды (sic!) заслужившая быть уничтоженной, как и человек. Что и произойдёт осенью 215-го.[комм. 2] При участии трёх массажистов его величества.
И всё-таки будем справедливы: 108 аффективных состояний, криков, стонов, вздохов или агоний, непосредственно предшествующих вторжению в этот карманный мир Карманной мистерии, и карманному концу света... — Чем не достойная тема для симфонии... и даже трёх. Экстремальных, вероятно. Для хорошего оркестра... (так написано в скобках после указания жанра симфонии). И это безусловно слабое место, поскольку является правдой. Виртуозное произведение точного жанра, будучи исполненной плохим оркестром или дирижёром без палочки (поперёк головы), она превратится в «Три маргинальные симфонии». Почти мгновенно. Единственное что обнадёживает: этого не произойдёт. — Как и прочие сочинения прямого жанра, она не будет никогда исполнена, но только — приведена в исполнение. В конце, после двойной черты симфонии находится «Короткая справка», по своему значению и размеру (безусловно) превосходящая все три экстремальные Вещи. Видимая издалека даже невооружённым глазом, вóт чтó в ней написано, кроме всего прочего:
|
oc.60, se-196 (~ 130’) [5] ...im Krieg Faschisten gegen die Faschisten,
Für den Anfang... – Also..., wie mein alter Bekannter zu sagen pflegte... der nicht weniger alt ist als ich... Die Struktur der Symphonie spricht für sich selbst. Also ist es nicht notwendig, für sie zu sprechen. Und das ist, wenn ich mich nicht irre, die einzige gute Nachricht in den letzten hundert Jahren. Hundert und acht Sätze. Das erste, was bei dieser Zahl auffällt: sie ist universal. Teilbar durch 1, 2, 3 und 4, wie durch alle andere Zahlen, 108 erscheint hier als Folge und nicht als Ursache seiner selbst und der Folgen-Menge. Seien wir ehrlich: der Autor ist kein Idiot. Und nicht dumm bis zum Zustand eines normalen Menschen, das wollte ich sagen. Als man ihn (zu seinen Lebzeiten) darüber informiert hat, dass 108 die Zahl Buddhas ist, hat er das, ohne sich besonders zu wundern, zur Kenntnis genommen. Zur Kenntnis, aber nicht zu sich... Dann aber fragte er doch: was ist Buddha? Wirklich, manchmal, in einen Schwächeaugenblick, möchte man es wissen. Bis zum 74. Satz geschieht die Symphonie in völliger Einsamkeit. Mit dem 74. Satz taucht dann eine Figur auf (ein Extremalist), die die ganze Zeit hinter einer hermetischen schwarzen Schirmwand versteckt bleibt. Diese Figur, die auf keinen Fall als Sänger zu bezeichnen ist, sagt kein Wort, sondern stößt nur affektive Schreie, Seufzer und ein Stöhnen aus, die in der Partitur genau notiert sind. Das Werk, das maximal affektiv ist, erlaubt keine Improvisation, sondern nur direkte Aktion. Somit kann man übrigens die Drei extremen Symphonien als eine direkte Fortsetzung der «Kleinen nächtlichen Musik», der Oper Die «erste Kraft des Schicksals»... und des weiteren symphonischen Schaffens des selben Autors sehen. Diese Bemerkung besitzt alle Züge einer absoluten Wahrheit. — Einer relativen, natürlich. — Wer ist aber denn der Extremalist, der die ganze Stunde lang kein einziges Wort spricht?.. Einige Historiographen zählen ihn zu den Basken, Iren oder so ähnlich. Andere behaupten, seine Eltern seien die Mädchen aus Action direct. Ohne Zweifel sagen solche Versionen mehr über die Dummheit ihrer Verfasser aus als über den Gegenstand. Der Autor hat noch zu seinen Lebzeiten verboten, Fragen dazu zu stellen oder eine Meinung darüber zu haben. Dann, nach 109 Jahren, hat das Problem gänzlich ihre Aktualität verloren. Nur mit Mühe kann ich einen solchen Quatsch kommentieren. Wie (gut) bekannt, besitzt jedes Volk, nach dem Bild geschaffenes, alle Züge des himmlischen Idioten samt aller seiner Stellvertreter, den Träger des Licht (Luce) nicht ausgeschlossen. In den ersten zwei Jahren ihrer Existenz hießen die Drei extremen Symphonien auch insgeheim (Affektsymphonie). Somit ist die Feststellung unvermeidbar, dass dieses Werk sich selbst nicht wert ist. Ein Quatsch, ein Mist, der es dreifach (!) verdient vernichtet zu werden, was dann auch im Herbst 215 geschehen wird, unter Teilnahme dreier Masseure seiner Majestät.
Und doch lasst uns gerecht sein: 108 Affektzustände, Schreie, Stöhnen, Seufzer und Agonien gehen dem Taschen-Mysterium und dem Taschenweltuntergang voraus. Ist es nicht ein würdiges Thema für eine Symphonie... oder sogar für drei extreme? Für ein gutes Orchester... (so steht es in Klammern nach der Gattungsbezeichnung). Das ist eine Schwachstelle, denn es ist wahr. Wenn dieses virtuose Werk der genauen Gattung von einem schlechten Orchester oder einem Dirigenten ohne Stock in seinem Kopf gespielt wird, wird es sich in «Drei marginale Symphonien» verwandeln. Das einzig Erfreuliche dabei ist, dass es nie passieren wird. — Wie alle anderen Werke der genauen Gattung wird sie nie aufgeführt, sondern nur zur Vollstreckung gebracht. Am Ende, nach dem Doppelstrich, befindet sich eine Kurze Information, die in ihrer Größe und Bedeutung alle drei extremen Dinge übertrifft. Schon mit bloßem Auge gesehen beinhaltet sie u. a. Folgendes:
|
( для хорошего оркестра ) [комм. 5] ...и каждый раз, как в первый раз:
« Три Экстремальные Симфонии » (начну как образцово-показной болван, какой-нибудь статистический келдыш из музыкальной энциклопедии), автор: Юрий Ханон, ос.60 (1996) в ста восьми частях, расчётный выигрыш времени — два часа семь минут чистаго времени, — если верить всему тому, что было указано в заглавии, это — некая условная симфония, имевшая название, состоящее из трёх слов (как и полагается). Между тем, ни разу не исполненная и даже не приведённая в исполнение, эта триединая вещь погрузилась в экстремальное молчание, заранее поставив себя — далеко — за границами не только добра и зла, но также и выморочной современной культуры человекообразных обезьян. Постепенно, шаг за шагом отделяясь и отдаляясь от окружающего времени и места (вместе со своим автором), спустя два десятка лет она превратилась в сторонний эталон экстремального неприсутствия, а затем и вовсе исчезла из поля зрения — оставив по себе выжженную взлётную полосу.
— Средний и Эстремальный... Промежуточный и Крайний... Неузнаваемый и Неузнанный...[комм. 6] Кажется, они составляют прелестное трио из двоих, в полном одиночестве, — как (не раз) говорил Эрик...[6] — И в самом деле: трудно возразить. Нарисованная картина... почти в идеальном дуалистическом мире Зардушта...[7] Паче чаяния, два этих манифеста (несостоятельных & несостоявшихся). Правда, один из них (средний) — успел ровно к тому дню, когда мог быть исполнимым и исполненным. Хотя бы и в усечённом, полуживом виде...[8] А другой, запоздав на семь лет по своему появлению, — в итоге, далеко не успел на тот поезд..., и остался навсегда похоронен где-то там, в безлюдной степи. На заброшенном полустанке под названием «Теневая мистерия».
Сугубо между нами... Поначалу функцию несуществующего заглавного сочинения для «экстремальной музыки» выполняла «Симфония Собак», начатая работой на год позже, а законченная — на год раньше Средней Симфонии. Впрочем, она преуспела ничуть не больше «Трёх Экстремальных». Слишком крупная и маститая (по размеру средняя между собакой и медведем..., в точности по рецепту оперы «Тусклая жизнь»), она слишком многого хотела и даже требовала для своего исполнения... — А потому результат был закономерно такой же. Неслыханная и невиданная, она так и осталась — втуне..., сначала — на соседней полке со своими тремя экстремальными коллегами, а затем и где-то по соседству — на дне самого грязного из притоков реки Невы. Там, где вода светло-коричневого цвета, а на берегах постоянно плещется грязная мазутная плёнка. Спасибо тебе, родина. Благодарю покорно. Именно там, где-то в низовьях невской губы, где даже собак... бездомных — и то не всякий месяц повстречаешь, и состоялось первое (приведение в) исполнение — всех моих экстремальных симфоний.
— Полный замысел и внутренняя сетка «Трёх Экстремальных Симфоний» относится к 1989 году, как раз во времена написания «Симфонии Собак», уже не раз упомянутой всуе.[9] — И тем не менее, как вещь крайне громоздкая, трудная в работе и бесперспективная в дальнейшей судьбе, «Три Экстремальные Симфонии» постоянно откладывались «в пользу» других партитур, в итоге, заняв место только в предпоследнем десятке (шеренга выбывающих). Полная конструкция и принципиальный материал, как сообщил (сам себе) этот странный автор в своей «Мусорной Книге», была изготовлена в июне 1993 года. Честно говоря, противно лишний раз прикасаться..., и тем более — листать грязные и насквозь пропитанные дымом и вонью своей эпохи страницы этого красно-коричневого талмуда.[комм. 8] — Но, видно уж, придётся... едва начавши. ...только на днях (в четверг) за несколько минут полностью приготовил в голове «Три экстремальные симфонии», но из-за этой жуткой болотной лихорадки могу только грустно ковырять старую, постылую и уже сто раз перековырянную «Зижель»...[1] — Впрочем, оставим..., — как любил говорить дорогой Альфонс, покачивая головой...[10]
Дальше — хуже. Плотность времени последовательно нарастала. — В следующем, 1994 году даже и речи не могло быть о работе над таким громоздким фетишем, как «Три Экстремальные Симфонии». Можно сказать: они были отложены ещё дальше — почти автоматически. На этот раз вперёд забежала — немного другая литература: разговаривая как в прямом, так и в переносном смысле этого бессмысленного слова. Ничуть не рискуя прослыть коммерсантом от искусства, я скажу (скривив лицо в крайне неприятной гримасе): осенью 1993 года мне поступил удивительный заказ..., от которого я не смог отказаться. Практически, на миллион долларов (чёрным налом, в конвертах).
— А потому... работа закипела. Совсем другая работа, — я хотел сказать. Начавшись ещё в предыдущем декабре, весь 1994 год прошёл под исключительным знаком каторжной работы над книгой «Скрябин как лицо». Первая половина (зима и часть весны) ушла на написание громадного текста, почти автоматическое по своему напряжению и скорости, а затем набор и редактуру чудовищного шестисот’страничного талмуда (если не считать нескольких фортепианных & камерных выходок, в виде скромного «отдыха»),[комм. 9] а вторая — представляла собой почти идеальный шлейф из последствий от переутомления и перманентного изд(ев)ательского свинства на почве недавно сделанной книги... Всякий раз, вспоминая об этой истории и её людях (имярек), слёзы умиления и благодарности выступают на моём изборождённом лбу: старого труженика невидимого искусственного фронта (как иногда сокрушался друг мой, Эрик). — Кстати сказать, учитывая неизбежное пересечение любых параллельных прямых, кое-какие экстремальные следы «Три Симфонии» (к тому моменту существовавшие только в голове автора) оставили и в тексте книги. В чём (прямо скажем) совсем не трудно убедиться, открыв указатель сочинений, вальяжно расположенный в конце книги, на странице, кажется, 674.[12] При небольших расхождениях (по срокам написания), как кажется, все прочие черты эпохального сочинения вполне совпадают: «...С некоторой улыбкой мне приходится разочаровать честолюбивого поэта. Только в конце января я завершил партитуру своей тоже третьей симфонии. Но если учесть, что в заголовке при ней значится “Три экстремальные симфонии”, тогда, стало быть, в общей сумме у меня получается теперь – уже целых пять! Вот такая несложная арифметика...»[13]
«...– Ладно..., – сдаюсь я сокрушённой манерой, – Но учти заранее, что ты сам этого добивался! И вот тебе моё последнее купеческое слово: в симфонии — сто восемь частей!
— Так или иначе, но «Три Экстремальные Симфонии» пострадали отложенностью за своё главное свойство, практически, триединое: величину, величие & напряжение. Или всё то же самое — но в обратном порядке. Во всяком случае, автор (раз за разом откладывая яйца в будущую корзину) вполне точно и чётко отдавал себе отчёт: по какой причине и ради каких оснований так поступает.[1] С другой стороны, ни разу за всю историю своего (не)существования «Три Экстремальные Симфонии» не выходили за рамки основного списка стратегических окусов, обязательных к написанию (реализации), заранее удерживая за собой номер «60».[комм. 10] Даже в те годы, когда работа над ними казалась неосуществимой (по масштабу сил или невероятности режима).
...сейчас работаю именно то, к чему был готов – стерильную Мессу. Экстремальные симфонии (тем более, целых три) слишком круты и напряжённы. Теперь, посреди зимы мне их не вытянуть. А Месса – это другое дело. Это мелочь. Месяц-полтора работы и чуть больше часа анти’духовной музыки...[1] Говоря после всего..., 1995 год увенчался ещё одной (значительно ранее) отложенной глыбой, имея в виду одноимённую оперу «Сила Судьбы». Мелкая, громоздкая (больше двух часов порочно-барочного издевательства), крохоборно проработанная изнутри, в конце концов, она попросту не позволяла после себя взяться за что-либо мало-мальски подобное по масштабам. Наконец, оттягивать (губу) дальше стало — невозможно. Оставшись ненаписанными к 1996 году, «Три Экстремальные Симфонии» имели реальный шанс окончательно «устареть» (для автора), а затем, как следствие, погрузиться — прямым ходом — в донные отложения, минуя стадию партитуры. А уж это я заранее посчитал для себя не-до-пустимой роскошью. Такой особенный (отдельный) опус, с самого начала имевший характер системного примера, попросту должен был существовать — хотя бы как прецедент (вне всякой связи с его «социальной» судьбой). В таком случае его последующее (гипотетическое) уничтожение — только лишний раз ставило бы двойную черту на факте прежнего многолетнего присутствия, ничего не меняя по существу. Разница «несуществующего» с ушедшим — была налицо..., точнее говоря, даже — надвое..., да ещё и на три лица (весьма экстремальных)...
Забавно посмотреть на короткий списочек (shortlist) про...изведений, послуживших для рабочего «разгона»..., нечто в роде производственного трамп’лина. Эта пакостная глыба..., под именем «Три Экстремальные Симфонии»..., к ней так запросто и не подступишься, как говорится, только с низкого старта. — Даже для простого начала работы было необходимо взять разгон... Материал для тренировки был выбран безошибочный, как говорится, «так держать». В первую голову последовали «24 упражнения по слабости»...,[1] почти идеальный курьёз в области виртуозного растекания по плоскости.[комм. 11] — А затем, видимо, ещё не достигнув необходимой линейной скорости (первой комической), автор решил добавить бензинчика в огонь посредством «Семнадцати романсов на стихи Чайковского», на которые ушёл (частично) май 1996 года...[1]
Работа над экстремальной партитурой шла в таких же условиях. Сразу и начисто. Чёрным по белому. Жарким летом 1996 года, когда несколько недель температура воздуха в комнате стабильно держалась на уровне 35 градусов по Цельсию (ни слова о Реомюре!.., нет) — Результатом пустынной работы стала экстремальная партитура в 217 странных страниц и в точности такое же (экстремально странное) — переутомление, не замедлившее себя ждать совсем невовремя: ещё во время работы.
...Всего несколько слов... Вчера закончил вторую треть «Экстремальных Симфоний». Сегодня работал, таким образом, уже «последнюю» треть. Тяжело. Лицо чёрное. В голове воцаряется временами мёртвая тишина. Пожалуй, по напряжённости «Три Экстремальные Симфонии» уступают только печально знаменитым «Перелистывая людей»...[1] — Три Экстремальные Партитуры были закончены 15 сентября 1996 года в экстремальный двухмесячный срок (точнее говоря, 58 дней). О каком-то качестве музыки говорить мало смысла. Ещё меньше — пользы. Но про её количество можно произнести чисто бухгалтерским тоном..., как в кассе. Например, так: «Три Симфонии». 108 частей. Два часа (с лишним) музыки.[1] Спрашивается, что дальше?.. — Насколько экстремальная судьба должна была последовать за этой экстремальной начинкой?..
Отпечатанные осенью 1996 года закрытым тиражом, спустя год партитуры были переплетены в массивные кожаные обложки и отправились на полку — ожидать своей малой мистерии. Пожалуй, на этом можно было бы и закончить бесцельное предисловие..., если бы здесь не обнаружилось и ещё кое-чего, случайно позабытого — в сугубой спешке отъезда...
И пожалуй, последнее, что мне осталось возразить... Главной изюминкой этого предисловия (достаточно подробного) к рассказу (достаточно подробному), несомненно, стал тот факт, что весь этот текст представляет собой развёрнутое вступление — к ничему... Пустоте. Чистейшей идее..., или представлению. В конечном счёте, фикции. Поскольку «Три Экстремальные Симфонии» (реально существующие на момент написания этого текста в виде роскошно оформленных громадных книг-партитур) спустя небольшой срок — исчезнут без следа, оставив по себе только малое воспоминание. Даже не объект культурных изысканий или археологии..., всего лишь — замысел, идея, структура, наконец, конструкция удивительно чётко выстроенного целого... Семь лет существовавшая в виде намерения, затем блестяще воплощённая на бумаге — спустя ничтожный срок (всего-то четверть века) — эта Вещь сызнова перестала существовать. Просто и без лишних слов, я вернул её себе. Обратно...
Ответ напрашивается ... сам собой...
|
Ис’ сточники
Лит’ ература ( экстремальная... слегка )
См. тако’ же
— Все желающие кое-что дополнить или заметить, — могут сделать это методом (action directe...
« s t y l e t & d e s i g n e t b y A n n a t’ H a r o n »
|