Александр Скрябин, к 120-летию (Юр.Ханон)

Материал из Ханограф
Перейти к: навигация, поиск
Александр Николаевич,  январские тезисы
( 7 января 1992 года )
этот ... автор :  Юр.Ханон
Лобзанья пантер и гиен Несколько слов в годовщину усов

Ханóграф : Портал
Skryabin.png


Содержание



Александр Николаевич( первый )

   ( январские тезисы ) [комм. 1]

Когда не можешь ты понять, 
И воспринять, и осознать,  
То принимай ― на веру.  [1]
( Михаил Савояров )










...ординарный профессор Скрябин (времён своей нелепой женитьбы)...
Александр    
    Николаевич [2]









...совсем поздний Александр Скрябин — времён Предварительного Действа и смерти...
( январские    
    тезисы )... [3]
           Александр Николаевич
                      ( январские тезисы ) [комм. 2]



С
егодня Рождество, — я слышал, — во всяком случае, мне так говорили: «сегодня рождество». А я вообще-то человек простой, доверчивый, я склонен верить во всё, что бы мне ни говорили, даже во всякую чушь и глупость. И сегодня, значит, тоже поверил... А потому и вам говорю совершенно серьёзно и на голубом глазу: сегодня рождество. Да, так и зарубите себе на носу, «сегодня рождество», сегодня 7 января 1992 года, как справедливо отмечает первая страница газеты (смена). А ей надо верить...[комм. 3] И вот, вы уже ей верите. И вот, полюбуйтесь: я уже пишу, а вы, следовательно, уже читаете эту маленькую статью, посвящённую Рождеству, которое сегодня (так я сказал, так мне сказали). — Посвящённую Рождеству, впрочем, да совсем не тому́, о котором все дружно подумали. Потому что статью свою я посвятил другому, значительно более важному и значительному (хотя и более позднему) Рождеству — 1872 года, которое, если вдумчиво подсчитать, произошло ровно 120 лет назад. А ровные даты, особливо, если заканчивающиеся нулями, у нас принято замечать и — отмечать. Иногда даже красным цветом...
  К чему мы и приступаем — с барабанным боем и собачьим воем.
  Итак, вслед за блестящим 50-летием композитора Баневича наша замечательная газета «Смена» радостно празднует 120-летие другого композитора — Скрябина.[комм. 4] Постараюсь (по возможности не омрачая всеобщего веселья по поводу засилия юбилеев) всё же вставить несколько слов по существу.
  Какие же это будут слова?.. (хотелось бы знать наперёд, в конце концов).
  По правде говоря, пока ещё я и сам затрудняюсь ответить на этот вопрос. А всё потому, что только пять секунд назад (в предыдущем абзаце) я покривил своею бессмертною душою против истины и теперь даже не знаю, как мне исправить свою невольную ложь. Дело в том, что Скрябин..., этот человек не был композитором с той известной точки зрения, которая почти ежедневно слышна по радио и телевидению между песен в «Рабочий полдень» или «Музыкальная полночь». Говоря иными словами, они с Баневичем не только не товарищи, но даже и не коллеги. Причём — совершенно. Да-да, даже в большей степени, чем гусь и свинья.[4]:32 Не совсем понятно? — Погодите минуточку, я сейчас всё объясню. Слушайте внимательно..., мы все почти наизусть (как «отче наш») выучили эти старые как мир названия: Бетховен-Вагнер-Скрябин, однако почти ничего не знаем про их настоящий..., так сказать, истинный облик. Разумеется, это — не случайность, совсем не случайность, а результат долгой и планомерной работы специальных людей-выскабливателей, о которых, впрочем, ещё будет сказано ниже. Но если в этом милом ряду имён ван Бетховен был, как бы удачнее выразиться, типичным «па́нком», носился по городу с озверевшим лицом, в рваном ватнике, рылся в помойных бачках и швырял в полицейских огрызками яблок с куриными косточками, а Вагнер — не без удовольствия (и пользы для кошелька) эпатировал благонамеренных бюргеров и их королей своими громогласными связями с профессиональными революционерами, вроде Бакунина; то Скрябин по сравнению с ними выглядел сравнительно неказисто — сама скромность. Он был просто Сашей, Александром Николаевичем, и хоть в молодости имел слабость потреблять неумеренные количества алкоголя, но никого и ничем, на первый взгляд, не эпатировал. Просто и скромно (иногда даже молчаливо), он вынашивал свои коварные планы и втихомолку готовился уничтожить всё человечество, землю и мир посредством исполнения одного из самых прекрасных своих сочинений. И я вас уверяю, что если бы он не умер до такой степени преждевременно, мне бы уж точно не пришлось писать этой статьи, а вам её — читать.
  Да, кстати говоря, и господа большевики в таком случае не удержались бы у власти дольше 1925 года, очень быстро отправившись на тот свет вместе со своим «всемогущим» ЧК, НКВД, КГБ и всем остальным миром. — Однако, увы... Скрябин умер, — умер он смехотворно рано, ему только-только исполнилось 43 года,[комм. 5] он едва приступил к написанию Предварительного этапа своей Мистерии Конца Света и тут же — скончался (якобы от заражения крови).
  Но..., но где же справедливость, — хотелось бы возопить, и тут же невольно прижимаешь коленом горло собственной песне. И всё же, не слишком ли дурно это выглядит?.. Спрашивается: почему Скрябин умер в 1915 году, когда только ещё достигал расцвета своей творческой и умственной активности, а его предельно вялый сверстник, говоря только для примера, Серёжа Рахманинов, который к тому времени уже и музыки толком сочинять не мог, (не то, что вершить судьбы мира!..) чадил в небо ещё по меньшей мере лет тридцать?!
  — Очень, очень некрасивая история у вас получается...
  Уже вижу законное возмущение читателей, рвущих в досаде газету на мелкие кусочки. — Да, я тоже знаю, что в трудные времена борьбы нашего народа против разнообразных гитлеровских захватчиков, престарелый Серёжа Рахманинов не отсиделся в стороне и оказал нашей Родине денежную помощь (в чистой валюте, между прочим), и этот безрадостный факт в какой-то мере оправдывает его пустопорожнее коптение под небом... в наших глазах. Но всё же, не будем слишком забегать вперёд..., — ибо тогда, в 1915 году, об этом ещё не могло быть и речи! Как врут много’численные свидетели, в то время никакими фашистами даже и на горизонте не пахло...
  Впрочем, я немного отклонился в сторону. Прошу прощения... и поспешно возвращаюсь назад.
  К сожалению, на мою долю в газете «Смена» выпало слишком малое количество бумаги, чтобы претендовать на полное и всестороннее освещение лучезарного облика Александра Скрябина.
  И всё же, ещё кое-что важное я, кажется, успею сказать — вдогонку уходящему поезду.[5]:141
  ...общеизвестен и не нуждается в доказательстве тот непреложный факт, что именно профессиональные музыканты всегда стоя́т в первых рядах верных врагов подлинно новой музыки..., и именно они обычно организуют повсеместную заботливую травлю её авторов. За примерами далеко ходить не надо. Вспомним тяжёлые времена того же Вагнера или Бетховена. Первой их поддержкой всегда были вовсе не музыканты, а некие — мело’маны (богатые или не очень), люди от или около искусства..., не говоря уже о тех случаях, когда это были — просто женщины. — И тем, и другим, и даже третьим (от природы) свойственна некая живость, заинтересованность восприятия. Для профессионалов же от музыки всякие «свободные художества» — представляются просто подрывом устоев или действованием на нервы. Естественно, не стал исключением и Скрябин. Сразу же с начала скрябинского переворота в музыке вокруг него образовалась враждебная музыкантская блокада. С каждым годом изоляция постепенно усиливалась и стала почти полной после того, как он расстался со своей первой женой (профессиональной пианисткой) и стал жить (как Горький) в гражданском браке со второй (просто любительницей). Запомним это слово: «любитель». — С той поры рядом со Скрябиным можно увидеть кого угодно, даже Плеханова, но только не профессиональных музыкантов. Оно и понятно. Как отметили (в один голос) сразу несколько прекрасных русских поэтов, «специалист подобен флюсу».[6] А музыкант... Только представьте себе общие размеры флюса, образующегося в течение минимум двух десятков лет последовательного обучения, причём, не просто обучения, а каждодневной жестокой муштры — с раннего детства (и до смерти)!
  В этой области с музыкальным «образованием» (вот ведь какое слово удачное!) может соперничать, очевидно, только балетное...
  Но простите. Учитывая, что сегодня праздник (Рождества) не одного только Скрябина, хотел бы в виде заключения (не тюремного, вероятно) поднести маленький простенький подарок нашим цеховым музыкантам и музыковедам в виде общей сводки правильных реакций на новые, не укладывающиеся во флюс, явления музыки. На примере Скрябина, разумеется, но попутно — не забывая и про самого себя.
  Итак, прошу полюбоваться на этапы большого пути:

 1. Сначала принято брызгать слюной, шипеть, плеваться и ругаться возможно более ехидно, что и было проделано всеми консерваторами во главе с композиторами Танеевым и Аренским.
 2. Если первый этап не даёт желаемого результата немедленно, то затем гораздо лучше будет какое-то время не замечать нового автора вовсе, а если есть реальные возможности — неплохо как-нибудь исподволь и похитрее ему устраивать всяческие помехи. В этот период для хорошего исхода весьма полезен отъезд автора (например, вместе с женой, лучше второй, чем первой) за пределы Родины. Именно это и проделал Александр Николаевич на заре нынешнего (а для него тогда — нового) века.
 3. Затем, спустя несколько лет (если заграница надоела) можно вернуться назад, но непременно внезапно и застать весь успокоившийся и уснувший уже музыкальный цех врасплох каким-нибудь новым и уже совсем невиданным произведением. Хорошо, например, чтобы это была разнузданная «Поэма экстаза», или что-нибудь ещё более неприличное, в таком же роде.
 4. Пожалуй, самый печальный пункт, потому что далее, ради благополучного вхождения в музыкально-цеховую историю уже совершенно необходима, к сожалению, смерть самого автора. Причём, чем ранее она произойдёт, тем легче и приятнее это будет для всех окружающих.
 5. И тогда, сразу же вслед за смертью начнётся повальное выщелачивание, отбеливание и оскопление образа, когда условно-усреднённый Альшванг, Пресман или Гольденвейзер станут непрерывно отсекать от статуи автора (используя очевидный рецепт Микеланджело или его младшего брата) всё лишнее, пока реального человека уже вовсе увидеть будет невозможно. И вот тогда, через лет тридцать такой неустанной работы все и всяческие Бэлзы отечественного музыковедения спокойно и безболезненно смогут врастить оставшийся обрубок Венеры Милосской в раздувшийся от удовольствия профессиональный флюс.[7]

  Как вы уже поняли, именно это всё (причём, не пропуская ни единого пункта программы) и случилось со Скрябиным. И теперь моя маленькая рождественская статейка, не претендуя на величие целей и задач, быть может, лишь немножко поскоблит на Александре Николаиче гранитный налёт исторической мысли.
  — Да, кстати, несколько слов по поводу гранита. Помнится, в ленинском плане монументальной пропаганды 1918 года значился и памятник Скрябину, который непременно следовало где-то изготовить и установить.[8] К счастью, этот план так и остался в плане (совсем как Мистерия). Хотя иногда... холодными зимними вечерами мне бывает искренне жаль, что прекрасные усы Александра Николаевича так и не смогли воплотиться в бронзе или хотя бы в граните.
  Да и родился ли ещё скульптор, способный изваять такие усы, прикоснуться к ним? Справедливо думается, что — нет.
  Я завершаю. Пора. Итак, ещё один день прошёл, дело кончено. Сегодня уже исполнилось 120 лет со дня рождения другого мессии, поставившего перед собою цель освободить всех нас от засилия этой тусклой жизни — ради какой-то небывалой космической радости. И если уметь расслышать его музыку чуть глубже, чем просто звуки, то становится пронзительно ясно, что он — вполне мог это сделать.
  Но увы, Скрябин давно умер. Что же теперь остаётся нам, оставшимся бесцельно и досадно жить? Очевидно, теперь только ждать. Терпеливо ждать, отрывая один за другим листки календаря, когда исполнится уже, к примеру, 125 лет со дня его рождества.
  И тогда я напишу, наверное, совсем другую статью. — Не чета этой!..
    <...> [комм. 6]


Юрий Ханон, [9]   
эксперт по мистерии [комм. 7]
. . .   [комм. 8]








Ком’ментарии

...и всё же, не следовало бы путать, после всего...
других тезисов... [10]

  1. Начну самым неподобающим образом, примерно таким же, как начинался и этот новый 1992 год, первый год без Советского Союза. Звёздное время: внезапно отпущенные цены, массовая нищета, всеобщая суета и хаотическое движение туда-сюда. — 1991 год. В старый пруд, поросший тиной, невесть откуда свалился крупный булыжник. Необычайно важное событие..., для местных: шум, плеск, брызги в стороны, на короткое время среди ряски и плесени даже показалась первозданная полоска воды. — Что дальше? Спасайся, кто может? Внезапная свобода и потеря ориентиров? Хаотическое движение в разные стороны? Страшно сказать, но даже столетние обрюзгшие профессиональные кланы, словно бы ненадолго растерявшись, на время ослабили свою медвежью хватку. И посреди их жизни на краткое время появились щёлочки..., впрочем, быстро сужающиеся. Ряска и тина бытро вернулась на прежнее место. Что такое: год, два, три на часах времени? Мелочь, три копейки, стакан газировки с сиропом, ломаный грош со старой селёдкой. Однако ровно как в эти три года уместилось почти всё внешнее, публичное, о чём теперь можно сказать.
      — Казалось бы, ну..., и кому какое дело до какого-то Скрябина?.. Или других композиторов (живых или не очень)? — И тем не менее, не всё сразу стало так гладко и красиво, как хотелось бы себе представлять. Старая гвардия (советских журналистов и прочих спецов от печати) ещё пыталась тянуться к прежним, не раз установленным ценностям. А календарь с отмеченными в нём красными числами был неумолим. Там раз и навсегда было отмечены дни рождения, смерти и прочих вспучиваний велiких персон, в своё время вошедших в ленинский план монументальной пропаганды. Гипсовые бюсты из чистейшего каррарского мрамора, чередуясь в шах’мат’ном порядке, требовали своих банкетов и торжественных речей. — И вот, начался новый 1992 год. Наскоро сунув нос в свои отрывные календари, все ответственные глав’вреды жорналов и руководители отделов легко могли убедиться, что вскоре после новогодних курантов грёл не слишком круглый, но всё же — юбилей, очередная красная дата на мякине. Шестого января 1992 года исполнялось 120 лет со дня рождения Александра Скрябина. — А дальше..., уже был вопрос личного выбора (в конкретных рамках дозволенной свободы, не так ли?).. Если издание считало себя «культурным», значит, нужно было отметиться статьёй или хотя бы заметкой в соответствующем разделе.
      Одно из самых известных и отвязанных на тот момент изданий Питера, газета «Смена», ещё не до конца подёрнутая ряскою (это случится годом позже), решила сделать что-нибудь нестандартненькое, а потому и дерзнула «заказать» юбилейную статью очевидным образом «не по адресу»: не записному музыковеду, не члену союза композиторов, не педагогу консерватории и вообще «не авторитету»... Проще говоря, наглецу, выскочке, за предыдущие два года успевшему составить себе очень дурную репутацию в прессе и телевидении — и уже изрядно известному своими отвратительными выходками, измышлениями и отвязанными статьями о Скрябине (в том числе, и на страницах той же газеты).
      — Но... оставим пустые речи (они нам ещё пригодятся... в другом месте). Лучше несколько слов о сугубо конкретном. А именно: о той статье, которую я нынче публикую — во второй раз (спустя четверть века с небольшим хвостом). Хотя, если говорить по сути: конечно, это самая настоящая — первая публикация, а никакая не «вторая». Потому что (несмотря на всю неограниченность свободы 1992 года) «январские тезисы» всё-таки претерпели две зубодробительные цензуры: первую и последнюю (не считая средней, конечно). Несмотря даже на традиционное предупреждение от автора в конце машинописного текста: настойчивая просьба статью не «редактировать». — Так, значит, попросил человек, написавший эту статью...
      — Плевать.
      — На всё плевать.
      — Разумеется, цензуры были (равно как и цензоры). И было их (как я уже сказал) — две: первая и последняя. Или, точнее говоря: «до» и «после». Скажу коротко и веско. Первая из них пришла вместе с декабрьским «заказом» по телефону (от известного тогда музыкально-газетного крити-ти-тика Кирилла Шавченко). Буквально в двух словах, он сказал: «ну ты..., только..., не очень-то там. Всё-таки статья юбилейная и после нового года, население твоих шуток может не понять и в редакции тоже...». Приняв это пожелание как руководство, я понял, что Шавченко не хочет лишних неприятностей. Они у него и так были. Как следствие, появилось «нейтральное» название (Александр Николаевич), чтобы сразу усыпить бдительность (мол, ничего страшного там нет, только паспортные данрные), а также и тон, слегка зимний (приглушённый и не слишком вызывающий). Оставим... — А вторая цензура состояла в том стандартном причёсывании текста, которое произвёл сначала сам Шавченко, а затем и выпускающий редактор номера (вероятно, немного с бодуна или слегка того, не в духе..., между двух празднований). Само собой, мне их манипуляции не понравились. Но, взглянув на это дело искоса, я решил оставить его без последствий.
      — За исключением, разве что, этого. Сегодняшнего.
  2. Прошу прощения за неуместную настойчивость, но всё же вынужден повторить..., потому что именно таким образом и должен был выглядеть заголовок в авторском варианте, отосланном в редакцию газеты «Смена» (через руки и ногами мсье Кирилла Шавченко он туда отправился, без лишних слов и звуков). Оформленный с лёгким намёком на ленинскую руку (левую, разумеется), эта шапка с самого начала задавала пастельный и, отчасти, пастозный тон всей статьи. И прежде всего, в нём скрывалось маленькое (туманное) противуречие, на котором я ничуть не настаивал, хотя и грел себя, отчасти, тем непреложным фактом, что никто не заподозрит никакой мелочи. И тем не менее, она тут была (хотя и в сильно затаённом виде)... «Александр Николаевич» (или ровно наоборот) — имя стандартное для русских царей (и как следствие, так очень часто называли своих детей верноподданные дворяне & прочие чиновники с нормативным мышлением). А ниже (в скобках) располагался подзаголовок, имитирующий стиль первого русского анти-царя. Налицо небольшое противопоставление (или самоотрицание): как минимум, выпрямляющее и похожее на маленький ехидный ребус. Особенно, если учесть, что статья эта была о Скрябине, а текст её писал — ещё один каноник. Нужно сказать, что мой трюк с игрой в «нормальное название» удался. В отличие от следующей статьи (к примеру) и многих других, заголовок не тронули. Он остался в неизменности. С левой стороны от названияна газетной странице красовался сам Скрябин (нарисованный), весьма похожий на самого себя, но (увы!) слишком сентиментального и даже, отчасти, галантерейного вида. Каюсь: этот уникальный рисунок попал в газету по моей вине. Сделав текст (в конце декабря 1991 года), мне захотелось, чтобы вялая страница с юбилейной статёй как-то выделялась из общего «газетного вала», одновременно имея в виду ужасное качество полиграфии (только чёткий лапидарный рисунок мог иметь мало-мальски приемлемый вид, на фотографиях как правило получались только «свиньи в тумане»). И я попросил одну знакомую полу’художницу, точнее говоря, мать (не мою, а) своего друга детства (порядочного с..кина сына), а ещё точнее — Е.Б.Амшинскую нарисовать штриховой портрет Скрябина. Срочно притащил ей альбом с фотографиями. Ткнул пальцем в три страницы. И вот, на следующий день получился некий гибрид из трёх Скрябиных (один из них только что закончил партитуру Прометея, другой — только что дочитал Заратустру (от Фридриха), а третий — солировал на фортепиано (не в рисунке Пастернака, нет). Но увы, при всём сходстве, лицо Скрябина оказалось залито густым дамским соусом. И это было очень неприятно... Вот такая у меня получилась, значит, бухгалтерия (слегка газетная). — Кстати, о птичках. Мадам Амшинской за её сентиментальный рисунок ничего не заплатили (я об этом узнал гораздо позже, и мне, стыдно признаться, до сих пор неловко..., хотя вины моей в том никакой нет, и даже спросить мне было не у кого, в редакции я никого не знал, а Шавченко всегда был максимально неаккуратен и только скабрезные шутки шутил на мои вопросы). — При том, само собой разумеется: ни за одну из своих статей и прочих материалов от этой редакции я не получил ни гроша. Таким образом, с моей стороны — всё кристалльно чисто. Не говоря уже обо всех прочих сторонах.
  3. Отредактированное заботливой рукой безвестного труженика отечественной культуры, моё начало на газетной странице выглядело гораздо скромнее. Привожу печатный вариант: «КАК СПРАВЕДЛИВО отмечают все газеты, сегодня Рождество»... И всё тут (словно и не было ничего на этом месте). — Пожалуй, дальше я уже не стану приводить газетный вариант. Пускай его!.. Вполне довольно лаконической приписки (сделанной рукой автора... в январе 1992 года) на машинописьной копии, оставшейся в архиве: «статья вышла 7 января 192 г. сильно подпорченная (всё-таки какой же дуболом этот Шавченко)»... — кстати, пользуясь (удобным) случаем, передаю ему свой горячий (дружеский) при’вет.
  4. Пожалуй, не будь этого «Баневича», так его стоило бы придумать. — Но увы, неудалось, не придумал. Месяцем раньше у этого Баневича в самом деле случился юбилей, 50-летие. Когда мне попал в руки номер «Смены» с какими-то нелепыми камланиями на эту тему, я поначалу не поверил своим глазам, до того забавно это смотрелось, после всего. — Но увы, таково на самом деле было реальное состояние: никакой смены. Бес просвета...
  5. Приятно констатировать: с определением возраста Скрябина я испытывал пожизненные проблемы (равно как и со своим собственным). В разные времена оказывалось, что он умирал в 43, 44 или даже 41 год, хотя причины и мизансцена оставались неизменными. Отчасти, моё блуждание происходило от понимания полнейшей несущественности числового вопроса, а также от того, что сам по себе факт скрябинской смерти я считал и до сих пор считаю — нелепым (выдуманным) нонсенсом, которого не было. А при таком раскладе, согласитесь, уже нет никакой разницы, когда не случилась эта пустая & несущественная смерть: в 44, 43 или в 7 лет...
  6. Последний абзац январских тезисов я выпустил специально, поскольку именно таковым и было его первоначальное назначение: быть выкинутым из публикации (я не сомневался, что тамошняя редакция мою статью непременно покромсает). Тем более, что все отношения со «Сменой» и (позднее) с газетой «Сегодня» я поддерживал не напрямую, а через Кирилла Шавченко. — Вот и эту статью с январскими тезисами я передал ему прямо в руки. И вот что он там прочёл (слегка ехидным курсивом в последнем абзаце):
      «Ну вот... А в самом конце статьи о Скрябине, пользуясь представившимся мне случаем, я хотел бы передать привет музыкальному критику, обозревателю «Смены» Кириллу Шевченко, известному застрельщику всего нового. Кстати, а вы не знаете, случаем, почему он сам не написал эту юбилейную статью о Скрябине? — Неужели, просто поленился?..»
  7. По результатам разных разговоров и переговоров с редакцией (в лице некоего К.Ш.), после фамилии автора была прописана совсем другая «должность», а означенный выше Юр.Ханон из «эксперта» превратился — в «консультанта». Понижение ли это по службе?.. — Не знаю, не решаюсь ответить.
  8. А внизу, на пустом месте машинописной страницы (после окончания авторского текста) значилось также несколько обращений и комментариев прикладного характера. Сейчас я их приведу (напоследок), таким образом, исполнив свои обязанности с точностью бухгалтера, чистого немца...
      Во-первых, после финала текста стояла дата и пояснение (исключительно для себя): «30 декабря 191 г. для газеты «Смена» (Карл Шевченко)». Имея в виду обстоятельства места и времени действия, а также особый личный фактор (далеко не блестящий, именно к концу 1991 года давление со стороны официальных музыкальных функционеров резко усилилось), трудно было рассчитывать, что статья вообще будет опубликована. — Но затем, если это всё же случится, оставались дополнительные сомнения, что её публичный вид окажется пригодным для последующего судебно-медицинского опознания. И кроме того, любая публикация сопровождалась массой обстоятельств, которые (впоследствии) наверняка забудутся или будут утеряны. — Для фиксации всего этого хлама оставалось пустое место на последней странице машинописного варианта текста.
      Во-вторых, непосредственно после подписи автора значилась ещё одна безрадостная звёздочка-примечание для редактора и рядом с ней — надпись от руки (почти безнадёжная): « * настойчивая просьба статью не «редактировать»... — Разумеется, к подобным авторским просьбам (пускай даже и настойчивым) очень редко кто прислушивался..., именно по этой причине все мои публикации в регулярной прессе очень быстро прекращались. Тем более, не склонны были прислушиваться к подобным запретам в «Смене», газете — в своё время, крупнейшей, самой свободной и (как следствие) самой норовистой из ленинградских — обременённой не только служебной породой, но также изрядным самомнением редакции... Понятное дело, сотрудники столь велiкого издания не могли себе позволить не вмешаться в чужой текст, и не поправить там что надо, кого надо и как надо.
      Как прямое следствие, в конце всей пирамиды рукописных комментариев, можно было прочесть буквально следующее: «статья вышла 7 января 192 г. сильно подпорченная..., всё-таки какой же дуболом этот Шевченко». Впрочем, последнюю фразу я уже единожды произнёс. Прямо здесь, на этой странице. Разве только — немного выше, чем следовало бы ожидать.



Ис’точники


  1. Михаил Савояров. «Слова», стихи из сборника «Сатиры и сатирки»: «Придворное» (1916)(этого эпиграфа в публикации не было).
  2. Иллюстрация:Александр Скрябин (нескончаемых) времён своего «Фортепианного концерта», фотография накануне женитьбы (и в связи с ней). Мосва, 1897 г.
  3. Иллюстрация:поздний Александр Скрябин времён после «Прометея», но до начала войны, Мосва (скорее всего) 1914 г.
  4. Эр.Сати, Юр.Ханон. «Воспоминания задним числом». – Сан-Перебург: Центр Средней Музыки & Лики России, 2010 г. 682 стр.
  5. Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (худшее из лучшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г.
  6. Козьма Прутков. «Плоды раздумья. Мысли и афоризмы». — С.Пб.: журнал «Современник» №6 за 1854 г.
  7. И.Ф.Бэлза. «Александр Николаевич Скрябин» — Мосва: Музыка, 1982 г.
  8. А.Н.Скрябин. Сборник статей к столетию со дня рождения. — Мосва: Советский композитор, 1973 г.
  9. Юр.Ханон. «Александр Николаевич» (январские тезисы). — Сан-Перебург: газета «Смена» от 7 января 1992 г. – стр.6 (и последняя)
  10. ИллюстрацияВладимир Ульянов (Ленин), арестованный в Санкт-Петербурге за распространение листовок (по делу о «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса»). — Полицейское фото (декабрь 1895 года).





Лит’ература   (запрещённая)

Ханóграф : Портал
Skryabin.png

  • Бальмонт К.Д. «Светозвук в природе и световая симфония Скрябина». — М.: Российское музыкальное издательство, 1917 г.
  • Ванечкина И.Л., Галеев Б.М. «Поэма Огня». — Казань: Издательство Казанского университета, 1981 г.
  • Гершензон М.О. (составитель) «Русские пропилеи». Том 6, раздел 2: «Публикация записей Александра Николаевича Скрябина». Материалы по истории русской мысли и литературы. — Мосва, 1919 г.
  • Прянишникова М.П., Томпакова О.М. «Летопись жизни и творчества А.Н.Скрябина». — Мосва: Музыка, 1985 г.
  • Рудакова Е.Н. (составитель). Александр Николаевич Скрябин (альбом). — М.: Музыка, 1980 г.
  • Сабанеев Л.Л. «Воспоминания о Скрябине». — М.: Муз. сектор Государственного издательства, 1925 г.
  • Сабанеев Л.Л. «Скрябин» (два пере’издания). — М.-П.: 1923 г.
Ханóграф: Портал
Yur.Khanon.png





См. так’же

Ханóграф : Портал
MuPo.png

Ханóграф: Портал
EE.png




← см. на зад



* * * Red copyright.pngAuteur : Yuri Khanon.   Red copyright.png  Все права сохранены.   Red copyright.png   All rights re’served.

— Желающие сделать какие-то замечания, могут отослать свои тезисы через январский портал, если я понятно говорю.

«s t y l e t  &   d e s i g n e d   b y   A n n a  t’ H a r o n»