Эмиль Пессар (Эрик Сати. Лица) — различия между версиями

...ч
тобы не пускаться в длинные суждения, осуждения, обсуждения и рассуждения, скажу сразу и в двух словах, о чём тут пойдёт речь... И сделать это мне будет не трудно, совсем не трудно, поскольку заранее было известно, что речь здесь будет идти ни-о-чём. Буквально говоря: ни о чём.

Или — о ничём, если тáк понятнее...

  ...ничём, имя которому — легион.

  И вовсе там не по какой-то особенной & с’ложной причине, но только потому, что в любое время и в любом месте из него, говоря по существу, и со’стоит любое время и любое место. — Со всеми, так сказать, вытекающими...

  ...also, also..., mein liebes Mädchen, lass uns dieses zweifelhafte Vergnügen nicht umsonst ausstrecken. Ziehen Sie Ihre schmutzige Bluse und Ihren Rock aus und lehnen Sie sich in diesem Gynäkologiestuhl zurück. Lass uns eine gleichzeitige Spielsitzung starten...^{[комм. 1]}

  Однако..., в качестве увертюры (или прелюдии) попробуем открыть музыкальный словарь Римана (1900 года) на букву «Пе», чтобы понять, наконец, о чём здесь идёт речь. — И что же мы там увидим?..

  Мы не имеем ни малейших оснований не доверять в данном случае мсье Хуго Риману (хотя он и немец, а пишет — про француза).^{[комм. 2]} Его энциклопедия, равным образом авторитетная и прославленная (да ещё и чисто музыкальная, между прочим), опубликованная в 1900 году (уже пятым изданием), когда Эмилю Пессару не исполнилось ещё и 57 лет, — возможно, смотрела куда-то туда, в будущее..., причём, далеко в будущее (как и всякая энциклопедия, чёрт). Равно как и в прошлое. Напротив, недалёкое.

— ( не могу не заметить в скобках )...

  — Тем не менее, не может не привлекать соответствующая стандартная формулировка, выбранная херром Риманом для данного случая. Пожалуй, выпустив лишнюю информацию по поводу опер и опереток, мы запомним нечто главное, относящееся к 1900 году..., что мсье Пессар «принадлежит к числу наиболее даровитых французских композиторов». И ещё, в качестве дополнительной информации к размышлению..., — что по окончании консерватории он «в 1866 получил Римскую премию», а затем... божьей милостью занял должность «инспектора преподавания пения в парижских городских школах». Итого: даровитый..., премированный..., инспектор. В сумме: нечто вроде (пре)святой троицы..., слегка двойственной.^{[комм. 3]}

Воистину..., из этого Пессара — как из (парижского инспектора по) тóй песни, — слóва не выкинешь.

н
а удивление, глядя на его лицо, поневоле придётся признать, что этот человек родился (29 мая 1843 года) в Париже..., — хотя родители его не были парижанами. Ни тот, ни другой... Ни даже — третий, прости господи.

  Несмотря на ярко выраженное физическое развитие (мальчик с рождения оказался крупный, так сказать, корпулентный) и брутальную внешность ребёнка, ещё в детстве мать пожелала непременно дать ему как можно более фундаментальное музыкальное образование, что называется: с помпой. К счастью, способности обнаружились... постепенно. И усидчивость тоже не подвела. Ученик был внимательный, упорный, иногда даже упрямый: голубая мечта методиста. Сначала музыке учили, как всегда, домашние педагоги и репетиторы, а с девяти лет Эмиль Пессар начал посещать классы парижской консерватории, шаг за шагом, закончив её в 23 года. Его академическими педагогами (славные имена которых теперь, спустя сотню-другую лет, мало чем отличаются от его собственного) на последних курсах были Франсуа-Жозеф Базен (гармония), Жан Лоран (фортепиано), Франсуа Бенуа (оргáн) и Мишель Энрико Караф (композиция). Эмиль Пессар был учеником почти примерным. В 1862 году он получил первую премию по курсу гармонии. А в 1866 году (в год выпуска, как и полагается), представив пред очи конкурсной комиссии дважды прекрасную кантату «Далила», Пессар получил... Большую Римскую премию по композиции,^{[комм. 4]} с чем и завершил обучение в консерватории.^[6] — Последнее событие произошло, прямо скажем, очень вовремя (за пять лет до той войны, совершенно изменившей лицо Франции, а немного спустя — и всего мира).

За оставшиеся годы бывший студент успел, к счастью, почти всё, что требовалось.

  Так сказать, программу минимум. А также обязательную программу. Его «Далила», как и было положено по статуту Римской премии, с помпой прозвучала в императорской Парижской опере (театр Вентадор) 21 февраля 1867 года. А сам лауреат, отбыв положенные два года на вилле Медичи, представил комиссии свои новые шедевры, лишённые даже малейших признаков неуважения к принципам академической школы и традиции, присущего некоторым представителям творческой молодёжи. А равно и в обратном порядке... В качестве особого благоволения Эмиль Пессар был принят в ту же консерваторию, которую недавно столь блестяще покинул: сначала в качестве ассистента, а затем и получил дозволение преподавать как ординарный педагог младших подготовительных классов.

п
ожалуй, последнее, что удалось Пессару (всего за полгода) до начала той ужасной войны — был «Разбитый кувшин», конечно. Премьера его одноактной оперы-буффо «La cruche cassée» состоялась (не без некоторого успеха, впрочем) 21 февраля 1870 года в парижской Опера-комик, когда автору (к слову сказать) не исполнилось ещё и двадцати семи лет (27 прописью). Вернувшись из Италии, после столь блестящего завершения ученической истории и начала композиторской карьеры (поблёскивающей отсветами Большой Римской премии). Как это важно, в нашем деле: сохранить прежние знакомства. И даже завязать новые. — Последнее, пожалуй, было самым главным, что удалось этому Пессару. Не растерять связи в академической среде. И наладить хорошие контакты в парижском театральном клане. Panem et circenses (не до хлеба)... Зрелища, зрелища и ещё раз — развлечения...^{[комм. 5]} Чтобы продолжать ковать, ковать и ковать (успех, славу, деньги), — пока горячо.

— Увы, чортовы пруссаки опять всё изгадили.^[8]:36

  Пожалуй, к осени 1870 года стало слишком уж горячо. Совсем не до оперы. Всё расплавилось и потекло. — Разгром армии. Пленение, низложение и смерть Наполеона (третьего). Блокада Парижа. Сожжённый Страсбург. Версальское перемирие. Парижская коммуна. — О..., моя бедная Франция!.. Прощай, Эльзас и Лотарингия. Наконец, как венец всего: позорный франкфуртский мир и (почти) такой же Адольф (Тьер). — О композиторской карьере можно было забыть лет на десять.

— Ну..., или немножко меньше...

  Между тем, страна потихоньку зализывала раны, выплачивала изуверские контрибуции, избавлялась от фрицев. Потихоньку возвращалась и светская жизнь Парижа. Конечно, уже не такая как прежде, блестящая, имперская, — теперь поскромнее. Но зато уже немного тогó, буржуазная. Премьера пессаровской оперы «Дон-Кихот», случившаяся в зале Эрара в 1874 году прошла почти незамеченной. Пожалуй, переломным стал 1878 год, спустя семь лет после окончания той войны. Сразу два парижских театра представили две оперы Пессара, — одна из которых была (почти) написана ещё тогда, до катастрофы, — сразу после разбитого кувшина. Первую из них, оперу-буффа «Колесница» далá парижская Оперá-комик 18 января 1878 года. А следом не задержалась и премьера полноценной оперы «Капитан Фракасс». Она состоялась в парижском Театр-лирик спустя полгода, 2 июля 1878 года. И главное..., главное! — в начале 1878 года Пессар получил место. Настоящее место. Почти синекуру!.. — он занял должность надзорного инспектора (pion) по школам Парижа, проверяющего надлежащее качество уроков пения.^{[комм. 6]} А в следующем, 1879 году инспектор пения в парижских школах Эмиль Пессар был удостоен звания кавалера Ордена Почётного легиона.

— Кажется, дело окончательно пошло на лад...

и
наконец, его усилия были по достоинству оценены коллегами. В 1881 году (между прочим, ему исполнилось только ещё тридцать восемь) Эмиль Пессар добился..., достиг вершины..., прошу прощения, — наивысшей точки своей карьеры. Наконец, он получил вожделенное звание (и должность) профессора той сáмой «консерватории музыки и декламации», стены которой покинул размашистым шагом всего полтора десятка лет назад, — крепко сжимая в руках заслуженную в трудах и сражениях Большую Римскую Премию. Полный честолюбивых надежд и планов. Точнее говоря, честолюбивых планов и надежд. А ещё точнее говоря, обоих. — С тех пор..., и в течение трёх (с лишним) десятков лет (хотелось бы сказать: до смерти..., но нет), Пессар вёл в консерватории сначала курс гармонии, а затем ещё и — композиции. Поистине прекрасное постоянство, несомненно, одно из лучших прижизненных качеств этого профессора, о котором следовало бы, пожалуй, сказать отдельно. Хотя бы пару слов...

Или пару пар, в крайнем случае...

  Потому что как раз тогда..., в этот момент с месье Пессуаром случилась осечка, первая осечка, — как любил (в таких случаях) говорить дядюшка-Альфонс,^[10]:23 первая..., а может быть, даже и единственная, — причём, она была совсем небольшая, эта осечка. При иных обстоятельствах, я полагаю, можно было бы её и вовсе не заметить. В конце концов, я сам не был свидетелем..., и не видел этого момента, но давайте — поверим ему нá слово.^{[комм. 7]} Во всяком случае, у нас нет никаких оснований ему не верить. Или, тем более, оспаривать выдвинутую точку зрения. Потому что именно тогда, в 1883 году господин ординарный профессор (гармонии), кавалер почётного легиона (пока ещё только кавалер)^{[комм. 8]} и лауреат римской премии впервые..., — выставил свою кандидатуру на соискательство звания академика изящных искусств.^[11]

— Я не случайно сказал: «впервые».^{[комм. 9]}

п
отому что..., потому... что... на первый раз, когда мсье Эмиль Пессуар, господин ординарный профессор, кавалер почётного легиона и лауреат римской премии, выставил свою кандидатуру на освободившееся естественным путём (как всегда, в результате смерти очередного академика) кресло, — ему было отказано. Проще говоря, его забаллотировали (в болоте изящных искусств). Он (далеко) не набрал необходимого числа голосов действующих академиков. Тем не менее, прекрасное кресло продолжало манить Пессуара. И не мудренó. — Жалованье академика..., придаваемое ему вместе с креслом..., оно не подлежало никакому сравнению с жалкими профессорскими грошами консерватории, только мелодекламации и похоронная музыка наворачивалась на глаза при одном только воспоминании. Причём, в консерватории ещё нужно было нудно работать, набирать студентов в класс, стараться удержать их побольше да подольше, а академик — он получал свой прекрасный «фикс» просто так (от Бога и господина министра), только за один факт внезапного обнаружения своей задницы в изящном кресле. Да ещё и пожизненно (получал), до гробовой доски!.. Пока не издохнет!.., — настоящая синекура, эльдорадо, пара’диз... Даже поверить трудно. Мечта поэта (равеля)...

А потому..., игра стоила свеч..., честнóе слово.^[13]

  Начавши столь важное дело, остановиться на полпути уже невозможно. Особенно, при таком-то характере. И лице... Вот потому-то мсье Пессуар и продолжал не останавливаясь в том же духе, при каждом удобном случае... Как дятел. — Едва умирал очередной академик (благо, они делали это регулярно), как он: «тук-как-тук, здрасьте, это я...», и подавал свою заявку на очередное освободившееся кресло. — Как раз за этим-то занятием и застал его в начале июня 1892 года преосвященный & равноапостольный парсье Эрик Сати.^{[комм. 10]}

  — Как раз тогда, 6 мая того же года скончался..., или, может быть, пре(д)ставился академик и профессор той же консерватории, Эрнест Гирó. Между прочим, человек для Сати не чужой. Даже можно сказать, совсем не чужой... Всего год назад, вняв настоятельным советам своего «друга» и ученика Клода Дебюсси, — который всерьёз считал, что Эрику недостаёт с..ного «профессионализма» и вообще... школы (той сáмой, с классным надзирателем), в какой-то момент Сати «сдался» и решил в самом деле немного «доучиться». Так сказать, добавить себе немножко недостающей школы. — Само собой, в этом логове клана его ожидал очередной провал, — более чем законо’мерный. Очень скоро после поступления нерадивого студента Сати, профессор Эрнест Гиро собственноручно выгнал его из своего класса композиции (причём, случилось это, между прочим, совсем недавно, в 1891 году).^[15]:649-651 И вот, не прошло и года, как очередной профессор кислых щей (по классификации Льва Ландау)^[16] пре(д)ставился, освободив очередное насиженное кресло академика..., а ученику представилась возможность взять, так сказать, небольшой реванш. На расстоянии. И бывший студент (даже не закончивший консерватории), разумеется, не упустил столь приятной возможности, подав 6 июня 1892 года (ровно месяц спустя после смерти Эрнеста Гиро) заявление в секретариат Академии Изящных искусств.^[17]:64

Заявление на безвременно опустевшее кресло академика, само собой...

  Ну нет, конечно. Далеко не один он был такой умный (и правда, какой самоубийца отказался бы от развесистой академической синекуры). На то же нагретое местечко метили ещё шестеро молодцов, одним из которых был некий профессор, кавалер и лауреат. И его фамилия по какому-то странному стечению обстоятельств оказалась — Пессуар. Разумеется, Эрик Сати заранее и без вариантов был не проходной кандидатурой (на что, собственно, и была рассчитана его акция), — и даже если бы он оказался единственным, выставившим себя на звание академика, всё равно «коллеги» — наверняка — забаллотировали бы его. И хотя голосование было тайным, спустя сто (с лишним) лет можно (тайно) сообщить, что за Сати был подан только один голос.^[11] Несомненно, Эмиль Пессуар, профессор и кавалер, набрал значительно больше..., в несколько раз. Однако и он остался далеко..., далеко за бортом академии, в очередной раз. Продолжая, впрочем, и впредь упражняться в том же духе, выставляя свою кандидатуру каждый раз с аккуратностью настоящего немца...

При виде каждого следующего освобождённого кресла...

п
очти как в старой волшебной сказке, три раза Эрик Сати закидывал невод в стоячее болото и выставлял себя на соискание звания академика музыки: в 1892, 1894 и 1896 году, претендуя на кресла Эрнеста Гиро, Шарля Гуно и Амбруаза Тома.^{[комм. 11]} «Без какого либо на то основания, господам Паладилю, Дюбуа и Леневе было отдано предпочтение»...^[17]:265 И всякий раз опустевшее кресло, закономерно не доставаясь Эрику Сати, одновременно проплывало и мимо носа мсье Пессуара. В аккурат, до следующего раза...

Который, впрочем, приводил к похожему результату.

  Не будем напрасно сомневаться. Как медведь в пассаже, Пессуар ни единого звука не разобрал в эпатажно-показательном выступлении Сати (на тему вступления в академическую академию).^{[комм. 12]} После очередного провала кандидатуры своего эксцентричного конкурента, профессор Пессуар поспешил сообщить одному из академиков, с которым имел приятельские отношения, что означенный выскочка представляет собой «просто сумасшедшего, который до сих пор ничего не сделал». — Можно не сомневаться, до какой степени он был бы удивлён, этот добрый профессор, если бы ему сообщили (в доверительной беседе), что этот «просто сумасшедший» уже оказал и ещё долгие годы будет оказывать как личное, так и творческое влияние, как минимум, на двух студентов, посещавших его курс в парижской Консерватории.^{[комм. 13]} Первым из них был Морис Равель, с большим трудом выносивший засушенное (как в гербарии) занудство своего дорогого профессора, а вторым — Федерико Момпу,^{[комм. 14]} стремительно покинувший стены этого учебного заведения вследствие полной «непереносимости» уроков мсье Пессуара.^[15]:649-651 Повторив свою акцию трижды, Эрик Сати выпустил запланированную порцию громов и молний в сторону академических мумий, а затем — демонстративно покинул поле битвы.

Но не таков был Эмиль Пессуар.

Совсем не таков...

  Никогда господам академикам не удалось бы так легко от него отделаться. Как говорится, не на того напали... В общей сложности семнадцать раз он выставлял свою кандидатуру, всякий раз получая один и тот же результат (тот же, что у Сати). И так продолжалось ровно до той поры, пока... не началась ещё одна война. На сей раз — мировая.

  Пожалуй, я и закончил бы на этой возвышенной ноте своё разжиженное эссе (или juss, — как сказал бы Эрик), но вдруг, внезапно или случайно, мой утомлённый взгляд ещё раз упал на слово Pessard... — И тогда, впервые, словно бы что-то неуловимо знакомое почудилось мне в нём, поперёк букв. Пессар..., пессар..., пессарий..., но чтó же это на самом деле значит, чёрт возьми! Нельзя же, в конце концов, всерьёз назвать подобное клановое чучело — копозитором! Или профессором. Или лауреатом. Или даже офицером... Ордена... почётного легиона.

— Ну да, конечно, так я и думал...

  Открываю второй том малого энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона на букву «Пе»... — Пессар, пессарий..., — ах, матка-боска, ну как же я сразу не припомнил. Можно же было..., догадаться. — Выпадение..., конечно, это оно. Нелепое выпадение. Или опущение, по крайней мере.^{[комм. 15]}

  Совсем запамятовал. — Это же она, она, пресловутая клятва Гиппократа! — тá самая, которую в приснопамятном Советском Союзе должен был произнести врач, каждый врач, прежде чем ему выдавали диплом..., трудовую книжку... и коленом под зад. Абзац третий. Фигура пятая:

  В общем, прошу прощения...,
    кажется, я слегка промахнулся, малость зарапортовался...,
          приняв пустое место, дырочку в земле, чистейшую посредственность... за какой-то наличный пессуар, мало-мальски полезный в сáмом общем смысле слова... И вообще, не стоило так, конечно, поступать..., совершенно зря публикуя и выставляя на всеобщее обозрение эту пустую главу, одну (неполную) главу из своей книги..., из неопубликованной книги, никогда не опубликованной, точнее говоря, из книги, которой в скором времени — не будет...^[11] Как оказалось в результате краткого и нетщательного расследования, на самом деле — нéт, попросту не существует никакого комозитора по фамилии Пессар. Именно так: его нет... и никогда не было. Это промах, очевидный промах. Или недоразумение, поскольку на его месте в течение последних двух тысяч лет значится — полное отсутствие или выпадение... Или, на худой конец, — опущение. Как уже было сказано выше. Таким образом, пессар — это не более чем ошибка. — Досадная, но вполне обычная, будничная ошибка.