Альфонс Алле
А
Если (пытаться) говорить кроме обиняков, — этот Альфонс с’лишком сильно забежал вперёд (и «родился слишком рано во времена слишком старые»),[2] опередив свою страну и весь мир на двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, семьдесят, сто и более лет. Его открытиями (явно или скрыто) вос’пользовались другие художники, писатели, композиторы: те, которых он не знал и даже не мог знать. Многие из них появились на свете значительно позже его досадной смерти, случившейся 28 октября 1905 года в одной из комнат отеля «Британия», что в Париже на улице Амстердам, неподалёку от кафе «Остен-Фокс». — Их имена..., их славные имена, безусловно, далеко не все достойны того, чтобы оказаться оглашёнными... Впрочем, даже если это произойдёт, то далеко..., прошу прощения, — далеко не сию секунду.
Альфонс Алле, чтобы не показаться в этом месте слишком уж банальным, — он родился в три часа пополудни двадцатого октября 1854 года. Пожалуй, это вполне тривиальное событие случилось уже слишком давно для того, чтобы вплоть до сегодняшнего дня сохранить хоть какое-то удобопонятное значение. И всё же, не станем забывать окончательно, оставив этот тяжёлый разговор... до лучших времён. — Француз до мозга берцовых костей, вдобавок к тому — ещё и настоящий нормандец, потомок «нехороших» кельтов, Альфонс появился на этот свет, этот слишком тёмный свет – в Онфлёре, едва ли не в самой западной точке Европы (неправда), буквально на краю земли — там, где мутные пахучие воды использованной Сены, всё же закончив многоразовый процесс своего использования, наконец-то (с видимым облегчением) выливаются — туда, вниз..., в Ла-Манш, отчего-то называемый здесь — «каналом»...[3]
...А вот и Альфонс..., который вечно ёрничает и пускает в глаза дым: то едкий, то пахучий, а то и вовсе — пепельно-чёрный, из трубы местного крематория. И ни в чём-то нельзя увериться, и ни на чём-то не удаётся остановиться наверняка... Однако всякий раз за его фасадным гаерством скрывается мрачная правда, правдочка умолчания и поверх неё — тот... чёрный приговор, прочитанный ледяным тоном: всерьёз и без права на пересмотр...[4] Родившись, по выражению Эрика Сати «слишком молодым во времена слишком старые»,[5] Альфонс Алле был попросту обречён на тотальное непонимание (или понимание резко примитивное, что едва ли не хуже) и всю жизнь был вынужден провести под маской этакого оскоплённого «юмориста», которому любые выходки сходили с рук под соусом ш’утки — ничем не ограниченной. Но и даже в этой тесной резервации «развлекателя» добропорядочных обывателей и коммивояжёров (которой всегда крайне тяготился),[3] Альфонс умудрился (со всей небрежностью истинного аматёра) заявить себя крупнейшим художником-авангардистом XIX-XX века, не говоря уже обо всех остальных. Наблюдая со стороны за его эскападами и бутадами, в высшей степени эксцентричными, иной раз не успеваешь как следует посчитать: сколько же раз он заступил за черту общепринятого (или дозволенного) и сколько Америк открыл походя.
— Между прочим (причём, буквально говоря: «между прочим»), Альфонс Алле одним из первых поучаствовал также в создании жанра «чёрного юмора»..., — да ещё и какого чёрного!.. Такой экстремальной густоты и темноты, которая, порою, достойна воспоминания о покойных братьях-альбигойцах. — Не случайно же... спустя тридцать лет Альфонс был признан суковатым дядькой Андре Бретоном в качестве почётного предтечи сюрреализма в литературе,[6] а спустя ещё век с небольшим (хвостом) его кромешной беллетристики хватило на новейший философский сборник-открытие «Чёрные Аллеи». — Состоящий из философской прозы высочайшей абстракции и 160 отборно-чёрных рассказов, этот громадный том, наконец, вернул Альфонсу Алле то место, которое он сам себе некогда указал..., (почти) молча.
...От самого начала карьеры в «Чёрном коте»,[комм. 2] ему частенько случалось с крайним презрением отзываться о своей работе. При этом каждый раз он многозначительно намекал на те глубокие и серьёзные произведения, над которыми он трудится сам, скрывая ото всех, в тиши “кабинета”. Но, скорее всего, уже тогда он издевался. Как правило, он держал себя с такой неподдельной важностью великого человека, что было практически невозможно проверить: говорит он всерьёз или смеётся над вами...[3] И всё же, главнейшим влиянием и основным артефактом нескромного искусства Альфонса Алле следует признать не какие-то далёкие & абстрактные «-измы», сколь бы значительно надуты и раздуты они ни были, а — персонально — его младшего приятеля, земляка и коллегу по тому «слишком старому времени». Разумеется, я говорю об Эрике Сати, снова о нём. Этот эксцентричный и причудливый «композитор музыки», почти не подверженный чьим-то влияниям, тем не менее, в начале жизни получил в наследство от «дядюшки» громадный заряд дыма, определивший главные идеи его жизни, а значительно позже, в свои последние годы и вовсе сделался прямым продолжением Альфонса — в будущее...
И здесь (без лишних слов) я сызнова позволю себе повториться... И даже (прости Господи) допустить маленький плагиат (причём, не первый раз..., далеко не первый), так сказать, слегка своровать-с... — У самого себя, разумеется. У кого же ещё... А потому... дальше можно не читать, поскольку всё сказанное ниже — давным давно находится в статье «Альфонс Алле, человек без центра», а туда, в свою очередь перекочевало из вступительной части книги «Альфонс, которого не было» (под названием «Альфонс, который был»..., таким образом, представляя собой второй ректификат третьей (не)свежести...[5]
Эрик Сати и Альфонс Алле... — Вот две первых предтечи левого авангарда в истории искусства вашего сегодняшнего и вчерашнего мира. В Европе и Америке... В конце XIX и начале XX века... И вот они обои — здесь, лицом к лицу..., эти два первых, преждевременных и некоронованных минималиста, дадаиста, сюр’реалиста (и так далее по списку).[5]
Альфонс Алле и Эрик Сати... Вчера эти два имени очень редко связывали вместе. Но сегодня, пользуясь полной безнаказанностью, я их связал, ради того, чтобы завтра их уже не смогли развязать. Хотя, если называть вещи своими именами, то в последние годы жизни Эрика этот факт был секретом полы шинели (чтобы не указать ниже). — Слишком многие из личных & поличных знакомых Сати & Алле отчасти знали (от него), отчасти, неплохо помнили об их начальной дружбе, а кое-кто даже слегка понимал, что два этих странных эксцентрика (писатель и композитор, поэт и драматург, живописец и график, фармацевт и критик) — чем-то неуловимо похожи, в чём-то невидимо связаны и где-то пребывают рядом друг с другом.
— По иронии одной жирной индейки Эрик Сати, бывший двенадцатью годами моложе, пережил Альфонса Алле — ровно (почти) на двадцать лет. — Причём, скажу понизив голос, не просто лет..., а таких свинцовых, которые оказались почти вечностью, заключив внутри себя не только целую мировую войну (первую!), но и полный (чтобы не сказать: катастрофический) слом эпохи в европейском искусстве и культуре. Альфонс Алле эту эпоху носил в себе и предвосхитил как предтеча, — однако не дожил до неё почти пятнадцать лет. Чуть больше «повезло» его младшему приятелю. И хотя он точно так же предвосхитил новое время (и «Новый дух»), но всё-таки смог до неё дожить..., почти дотянуть... — тоже родившись слишком молодым в слишком старые времена. Хотя общий пейзаж местности сравнительно мало поменялся. Большинство его современников — их современников — по своему личностному уровню были несравнимо ниже этих двух художников. И всё же кое-что общее не могли не почувствовать или хотя бы уловить. Не потому ли до самых последних лет жизни некоторые «особые „эс’теты“» нередко продолжали называть Эрика Сати «Альфонсом Алле музыки» (чаще всего, конечно — с пренебрежительной интонацией, желая его унизить или обругать).[8] Разумея про себя, прежде всего, самый звук этого слова, мягко говоря, активного глагола: «allais!» — а ну, жми на педали, пошёл-пошёл!..., поехал, отправился, родимый, травить свою небылицу. — Вослед за Альфонсом (одним именем своим после 1875 года стократ удвоившим «смехотворность» собственной фамилии и, как следствие, полнейшую несерьёзность факта присутствия). Всё это — сплошной обман, надувательство, пустяк, дурацкая ш’утка и дурная ложь.
И здесь, среди банальной ругани и грязной водицы обыкновенных деревенских склок между людей и людишек среды искусства, пожалуй, затесалась несомненная правда, хотя и скрытая..., вместе с которой как всегда (с позволения сказать) выплеснули и — ребёнка. ...Внезапный взрыв контрастной литературы, соединение пустоты и говядины, огня и грязи, светлого дыма и чёрных языков пламени. И всякий раз повторится неповторимое, и всякий раз чья-то роскошная задница вместо обычного стула будет проваливаться в пустоту, всё ниже и ниже, и ни одна нога никогда не нащупает опоры, и пальцы схватят нечто тёплое и липкое, но даже и тогда в руках снова не останется ровным счётом ничего..., ничего определённого, кроме обычного человеческого материала. – Вот он каков, этот Альфонс Алле, великий пускатель дыма и вечный киник, для которого не было ничего святого. Онфлёрский фокусник и жонглёр словами, мастер чёрного юмора – неожиданно для самого себя ставший (на старости-то лет!..) этим Альфонсом, — которого не было. Глубочайший философ, оставшийся спать в полной темноте (на дне недопитого стакана) и виртуозный мастер без единого инструмента. Теперь всё это пришло и соединилось вместе, с каждым шагом приобретая новые очертания, которых не было и не будет.[комм. 4] Равно как и этого убожеского мира людей, маленькой плоской выдумки посреди вселенского царства пустоты...[4] ...Два нормандца, два бравых уроженца Онфлёра, ветхого портового городка, год за годом постепенно опускающегося и приходящего в упадок... Эти двое (типичный дуэт втроём), почти «дядюшка» и «племянник», родившиеся с разницей всего-то в дюжину лет..., на одной (Верхней) улице (совсем неподалёку друг от друга) в старых онфлёрских семьях. Два высоких инвалида (хотя и очень разного габарита)...[9] Безусловно, Алле пошёл первым..., по непаханной обыденной целине человеческого субстрата (говоря мягким..., очень мягким языком), поминутно увязая едва не по колено и с трудом вытаскивая сапоги из ароматной всепроникающей «глинки». И хотя невозможно сказать: кому из них было труднее, всё же непременным остаётся одно... Что второму из них (тому, который меньше ростом) удалось дожить... до времён более молодых и получить хотя бы малую долю того понимания (в том числе и своего собственного, как это ни странно слышать),[9] которого первый из них, умерший в 1905 году, так и остался лишён. Навсегда. И здесь (посреди слов) запрятан некий водораздел... Потому что наибольшим вкладом парижского фармацевта и нотариуса Альфонса Алле в историю большого авангарда и (говоря шире) искусства XX века можно считать не его концептуальные монохромные квадраты, и не сюр’реальные миры его рассказов, и не угольно-чёрный «юмор», и не минималистические выходки в области театра, кино и цирка, и даже не траурный марш памяти глухого корифея вон-Бетховена... Всё это, подхваченное, захваченное и присвоенное другими (от Малевича до Кейджа) безусловно ценно и верно..., но не дотягивает даже до пояса тому главному..., что имела последствием — его жизнь. Потому что главным вкладом «господина-пошёл» в историю большого авангарда стала, безусловно, одиозная персона Эрика Сати, этого вечно раздражающего и досадного «Альфонса Алле музыки», — между прочим, того самого Альфонса Алле, который, несомненно, представлял собой «Эрика Сати литературы»... и не только её.[5] Печально, но факт. И хотя сам Сати немало баловался блестящими рассказами, эссе и даже пьесами, — равно как и сам Альфонс, — да ещё и рисовал сотни графических & каллиграфических картин, — но ведь он, прошу прощения..., кроме всего был ещё и музыкантом, ничуть не хуже — чем Альфонс Алле, и ещё — поверх всего — уроженцем того же Онфлёра (Кальвадос, Нормандия, Франция, Европа, «слишком старые времена»)...[5]
| ||||||||||||||||
Ис’точники
Литера’ тура ( в духе «пошёл!..» )
| ||||||||||
( или карманный путеводитель по Альфонсу )
« s t y l e t & d e s i g n e t b y A n n a t’ H a r o n »
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
