Обои в кабинете префекта (Эрик Сати)

Материал из Ханограф
(перенаправлено с «Tenture»)
Перейти к: навигация, поиск
« Оба вместе — в кабинете пре’фекта »  
           ( как уже было сказано выше )
авторы:  Эр.Сати       
      
&   Юр.Ханон   ( обои )
Меблировочная музыка Минимализм до минимализма

Ханóграф : Портал
ES.png


Содержание



Belle-L.pngОбои... в кабинете ПрефектаBelle-R.png

( или шесть тактов служебной музыки )

Дорогая баронесса,     
Ваши два деликатеса    
Были очень хороши...[1]   
( М.Н.Савояровъ )

...что за странные обои..., видимо, они обои там были, в кабинете префекта...
Обои — в кабинете перфекта [2]

П
р е а м б у л а :

« Обо́и в кабине́те префе́кта » (или, иначе говоря, «Tenture de cabinet préfectoral», иногда формально называемые «Musique d’ameublement №3» ) — такое (сугубо оффициальное) название носило шестое..., прошу прощения, вернее говоря — пятое..., или даже четвёртое, говоря без обиняков (всё-таки, точнее было бы сказать — второе) с конца и, как следствие, (пред)последнее сочинение мэтра Эрика Сати, выполненное в жанре ортодоксальной меблировочной музыки. — Прямо скажем, несмотря на относительную краткость и простоту в написании, этих сочинений у мастера было совсем не много... Раз, два, три, пять — и обчёлся. Тем нагляднее, прошу прощения, выглядит та неразбериха и блуждание в трёх соснах, которые царят в «папке» его печально знаменитой «химеры» Musique d'ameublement — (не)признанного мирового & векового лидера в области скуки...[3]:389 и прочих раз’дражений.[4]:744 Глядя на столь изысканное роскошество, признаюсь: так и тянется рука добавить несколько копеек в ту же свинью-копилку...[5] Потому что..., да..., именно: потому что..., несмотря на полнейший (почти минималистический) беспорядок, царивший в этой области посмертного аркёйского архива, тем не менее, судить здесь кое-о-чём вполне воз...можно. Да и не только судить, но и ставить, хорошенько послюнив палец, поверх суждения — большую сургучную печать..., d'ameublement.

— Ради чего, собственно, и была создана эта страница..., с видом на кабинет мсье перфекта.[комм. 1]

И первое же, чем нас обоих подкупали эти шикарные обои..., — так это своим колоссальным, почти химерическим отсутствием. Их не было так, словно бы стены в кабинете Его Превосходительства с самого начала ни разу не были поклеены: буквально ничем. В течение всего срока оставаясь перво’зданно голыми во всём шике строительного варварства: штукатурка, кирпич, бетон... Или то же самое — но в обратном порядке.

Само собой, и другие меблировочные музыки вполне аналогичным образом не блистали своею известностью (до 1960-х годов)..., «даже» среди прочего наследнического наследия Сати. Но всё же, не столь провально: некоторые из них были кое-как исполнены (при жизни автора, и его исключительными усилиями, само собой). К числу таковых относились, в первую голову, две части «Sons industriels» («В бистро» и «Гостиная», сочинённые на мотивчики Амбруаза Тома и Сен-Санса). Они получили временную прописку в антрактах пьесы Макса Жакоба «Хулиган — всегда, гангстер — никогда». Их душеспасительная премьера состоялась 8 марта 1920 года. Но даже про это событие, имевшее место и время, трудно сказать: было ли это исполнение меблировки первым..., или всё-таки вторым (не считая, впрочем, и третьего). — Тем не менее, торжество (и поражение) автора в тот вечер было несравненным и несравнимым!..[6]

...Эрик Сати: «Железный коврик для приёма гостей» (тоже 1923 год) — вся партитура целиком, от начала до конца...
Железный коврик для гостей  (1923)
партитура произведения целиком [7]

Ещё один несомненный «фикс» Сати сумел продавить (исключительно «по знакомству») в домашний... & светский дивертисмент графа де Бомона (30 мая 1923 года). Там съезжающихся на раут приглашённых особ встречала другая «назойливая химера» в лице «Железного коврика для приёма гостей».[3]:545 Буквально четыре такта камерной музыки, бестактно повторявшихся в течение произвольного времени: час, два, пять... — Впрочем, не будем слишком преувеличивать.[5] Посреди человеческого мира мелочей... даже (не)скромные четыре такта — почти «взрыв сверх’новой», после всего. Самая первая меблировка нача́ла 1918 года (под видом «Звуковых плиток») не состоялась вследствие куртуазного вмешательства немецкой армии, подтащившей ради такого случая к Парижу свою дальнобойную пушку и начавшей методично уничтожать всю мебель в городе. Правда, четырёхтактовые ноты от этого случая всё же уцелели (в аркёйском архиве, разумеется). Так же несомненно, что ещё несколько «мебельных проектов» Сати вовсе не удалось провернуть..., благодаря любезному противодействию среды, а также пятницы и субботы (без исключения). Однажды это (не) случилось в антракте «Прекрасной истерички»,[3]:455 ещё раз — в Монте-Карло (в январе 1924 года), где вечно-одутловатый собаковод-Дягилев не пожелал лишний раз «портить обстановку»...[3]:531 Само собой, от последних двух (несостоявшихся и несостоятельных) случаев не осталось ровным счётом ни-че-го: ни исполнений, ни свидетельств, ни нот (поскольку они не были написаны), ни даже названий...[комм. 2]

Само собой, на фоне таких руин «Обои в кабинете префекта» выглядели просто блестяще...

Про них хотя бы можно было наверное предположить, что они — существуют... Или по крайней мере — существовали (некогда). А венцом всех доказательств было, как всегда, чистосердечное признание самого́ обвиняемого (исключительно благодаря благотворному влиянию органов). Ну и..., кроме того, несомненные улики. Во-первых (раз!), имелось название. Во-вторых (два!), был известен инструментальный состав. В третьих (три!), точная дата изготовления. И наконец (как венец!), имя заказчика (вернее говоря, заказчицы)..., и даже — посредника, слава ему и хвала, даже две...,[4]:529 потому что последнее было особенно ценно (на все времена и века). — В общем, шик!.., как любил говорить один наш приятель (общий для обоих).[8]:210 Роскошь невероятная... — Но в качестве обычного комплекта при описанной бочке мёда имелась также и цистерна дёгтя..., как это полагается в лучших домах Лондона..., не исключая, впрочем, и Нью-Йорка. Для начала, в архиве Сати не осталось никаких нот или чего-то минимально на них похожего... Шесть прекрасных тактов, призванных изобразить кабинетные обои, не требовали никакого черновика (хотя автор и намекал с важным видом на его красивое наличие)...[комм. 3] А чистовик — отправился прямиком туда (куда полагается)..., за океан, где в течение всего XX века царила полнейшая тишина. Сотни, тысячи, миллионы кабинетов с обоями..., громадная куча никому не нужных префектов и — ни единого звука. Вернее сказать, доподлинно не было известно: исполнялось ли когда-то это произведение..., однако вероятность такового исполнения (даже со всеми допущениями) заранее можно было признать ничтожной. Навряд ли та богатая заокеанская дама, которая заказала (от скуки) этот образец образцовой скуки, хоть раз (при жизни) почесалась привести в исполнение этот крошечный лоскуток бумаги с мебельными изысками. — Пожалуй, так бы и пошли «Обои...» вместе со своим префектом на дно Атлантики, если бы не — артефакт: давно известное и не раз опубликованное письмо Сати к Дариюсу Мийо, посвящённое исключительно отчёту по поводу окончания «обойной партитуры».[комм. 4] Само собой, в первую половину прошлого века всем было попросту плевать на эти... обои — их никто не искал (за дальностью и давностью лет). Затем..., шаг за шагом интерес кое-у-кого пробудился..., однако нащупать крошечные ноты в темноте веков оказалось не так-то просто. И только под занавес (века), наконец, удалось свести все концы воедино и изъять обои из того префекторального кабинета, где они провалялись битые семьдесят лет..., с хвостиком (или без него)...

Первая публикация & исполнение опуса состоялось только в 1999 году,[5] не исключая, впрочем, и 1966...
Обе цифры почти идеальные..., по вящей мебельности... и перфектности...[комм. 5]
— Почти «после всего»...





Ещё несколько слов ... (поверх обоих)

...к пятнадцатому сентября префект полиции получит большое и длинное письмо...
Движение (в кабинете префекта) [9]

и
в первую очередь..., кое-у-кого может возникнуть непроизвольный вопрос: а при чём тут, собственно, «господин префект»?.. — Ограничившись одним безусловно верным замечанием, что не на всякий вопрос прилично отвечать, начну всё же... несколько издалека. Хотя и не слишком.

Например, с января 1923 года, отчасти, неуловимо напоминавшего декабрь 1922...

...Как раз в те поры мсье Дариюс Мийо, послушно следуя странному течению & стечению обстоятельств, немного отъехал на трансатлантическом лайнере — причём, на запад, через океан... Скажем сухо и недовольно: с гастрольными целями. Как это ни прискорбно констатировать, он — не стал отказываться, получив через своих добрых знакомых приглашение в Соединённые Штаты с обширным концертным турне: в первую руку как пианист и дирижёр (не композитор..., нет). Пожалуй, последнее обстоятельство выглядело особенно трогательным (чисто... по-амэрэкански), поскольку прежде ни разу в своей жизни — от рождения и вплоть до того самого момента — Мийо не пробовал дирижировать ни одним оркестром. Впрочем, это обстоятельство не стало помехой: ведь надо же когда-то начинать, в самом деле (и где же ещё, в конце концов, пробовать, как не в ковбойских Штатах?..)[комм. 6] — Кроме того, ему пришлось ещё и выступать в качестве лектора & оратора (прричём, не где-нибудь, а на кафедре Нью-Йоркской церкви Жанны д’Арк): там состоялся обширный концерт, где Мийо произнёс речь об Эрике Сати и своих друзьях из французской «Шестёрки», весьма точно иллюстрированную его приятелем Робертом Шмицем, сидевшим здесь же — за фортепиано.[4]:995 Таким образом, лекция (или «проповедь») Мийо, дважды семь раз прерываемая самоновейшими (и не слишком-то клерикальными) нотными примерами, имела большой резонанс у местной публики.[комм. 7] — И как ещё один из результатов своего Нью-Йоркского культуртрегерства в консистории Жанны д’Арк, вернувшись в Париж, Мийо привёз с собой премилый чек, означавший заказ со стороны некоей Эжен Мейер, супруги директора агентства «Вашингтон Пост», в девичестве Агнес Эрнст. Любительница всяческих новомодных европейских штучек, она несколько лет сотрудничала в авангардном Нью-Йоркском ревю «291»..., — в итоге, её оказалось не так уж и трудно раскрутить на экзотический образчик «Меблировочной музыки».[4]:996 Тем более, что счёт показался ей весьма скромным (в отличие, скажем, от автора), а сама по себе выдумка с бесконечным повторением одной и той же темы, в высшей степени индустриальная, конструктивистская и, в итоге, очень американская по духу (словно сборочный конвейер) — сразу ей приглянулась. Заранее предвкушая, в каком восторге будет дорогой мэтр, Мийо с радостью вёз в Париж редкий сюрприз (чтобы не сказать: единственный в своём роде) в виде меблировочного заказа. Шик!.., — такие бешеные деньги всего за четыре такта!.., да ещё и — на совершенно свободную тему. Автор был волен решить сам: из какого материала мастерить очередной рулон шикарной музыки в остро-авангардном жанре «пластинку заело».

— Браво..., браво-во-во, миссис Эжен Мейер!..
— Но трижды браво-во-во — прекрасный Дариус со своей обойной фабрикой!..
     Дорогой Великий Друг.[комм. 8]
  Вот, я счастлив, как король,[комм. 9] послушайте: я только что окончил штуковину для Вашей американской Дамы. Да...[комм. 10]
  Это настоящий образец орто’доксальной «Меблировочной Музыки» (называется так: «Обои в кабинете префекта»).
  Я написал этот образчик для оркестра: малюсенькая флейта, тощий кларнет в «си-бемоль», идиот фагот, позорна валторна в «фа», груба труба в «до», бездарные ударные & странный струнный квинтет.[комм. 11] Да. Это мой безусловный приоритет.
  Здесь декоративная & пышная зрелищность — сделана для чистого взгляда и разглядывания (истинные обои, истинный префект). Я этим горжусь по праву.
  Сейчас переписываю вещь начисто & поскорее отсылаю туда. Да.
  Спасибо... Если вы имеете для меня даже целую сотню таких заказов, я — всецело в вашем распоряжении.
        Дружески Ваш, ES...[3]:552
Эрик Сати, из письма Дариусу Мийо  (26 марта 1923 года)

Пожалуй, здесь мы имеем перед собою тот редчайший случай, когда, не слишком рискуя ошибиться, можно только поклониться всем участникам истории (в кабинете перфекта).

— И Дариюсу Мийо, своей нью-йоркской «проповедью» (имени Жанны д’Арк) разбудивший интерес к «назойливой меблировочной химере».
— И американской миссис Эжен Мейер, в сумочке которой нашлась лишняя сумма (в долларах) для отдалённого парижского чудака.
— И, наконец, самому Эрику Сати, аркёйскому мэтру, который всё же присовокупил пламенный образец обоев в обивке...
...ну... (не) хотел бы я поглядеть на милое лицо мадам Эжен Мейер в момент получения конверта с этими «обоями»...
миссис Эжен Мейер [10]

Между прочим..., чтобы не позабыть нечто важное: этот образец содержал в себе несколько весьма примечательных отличий от предыдущих, а также последующих (и, возможно, даже каких-то ещё третьих) рукописей меблировочных музык. Отличий, имевших, прежде всего, психологические причины, обусловленные — временем, расстоянием и гонораром, вестимо... Последнее — особенно.
Минутку терпения, сейчас я всё поясню... Ну..., или не всё, хотя бы частично (чтобы без меры не плодить паразитов), утаив в рукаве своего старого редингота кое-что... совсем уж выходящее вон... за все пределы недопустимой допустимости...

Итак, можете полюбоваться, мадам Мейер...

— Раскручивая в конце марта 1923 года свои «Обои в кабинете префекта», Сати (видимо, заранее ощущая лёгкую неловкость перед незнакомой заказчицей) решил потрудиться немного больше обычного (для таких случаев). Причины этого были..., как я уже обмолвился, в основном психо’логические. Да..., именно так (если я ничего не перепутал в словах). И в самом деле, совсем не трудно было представить себе вящее разочарование (или недоумение) любительницы искусства, когда вместо ожидаемого музыкального шедевра она вытащит из конверта — всего лишь чахлый лоскуток бумаги с несколькими строчками: то ли записка, то ли набросок, в общем — почти ничего. Примерно такое же недоумение (или даже раздражение) Сати постоянно наблюдал при каждой попытке исполнить (или продемонстрировать) своё дивное изобретение в безумно увлекательном жанре «звуковых плиток» или «половых ковриков». Вероятно, здесь и крылась главная причина, по которой «Обои в кабинете префекта» оказались в полтора раза (!) длиннее прочих меблировочных образцов: автор не видел (и не надеялся увидеть) перед собой лицо заказчика, а потому даже не надеялся объяснить, показать или оправдать экзотическую краткость & скупость своего творения. Как следствие, невиданный для меблировочного жанра объём партитуры: фигура повторения содержала внутри себя не четыре такта (как обычно), а целых шесть!.. (не говоря уже о семи). К тому же — ещё одна деталь, хотя и крайне мелкая, но оттого — ничуть не менее значительная. Поставив злосчастные «обои» рядом с обоими (любыми) примерами других меблировок, нельзя не заметить, что (музыкальная!) обстановка в кабинете префекта значительно более разнообразная и детальная. Внутри этих шести татов совсем не трудно выделить своеобразные три аффективных раздела (по примерной схеме 2+3+1), в которых материал ощутимо различается, представляя для уха некое подобие сопоставления, развития или даже (музыкальной) драматургии. Говоря о среднестатистических ковриках или плитках — дело попросту небывалое и почти еретическое. Там все мотивы (или темы) были принципиально выдержаны в едином ключе, предоставляя слушателю полное право — вскоре погибнуть от иссушающей минималистической скуки. Что же касается до «обоев», то приступ внезапной филантропии (связанной с тем же обстоятельством времени и места действия) заставил автора хотя бы немного «оживить» обстановочку в префектуре (и, как следствие, в офисе корпорации «Вашингтон Пост»)...

Впрочем, крайне сомнительно, чтобы лёгкое послабление достигло желаемого результата...
(не) хотел бы я поглядеть на милое лицо мадам Эжен Мейер в момент получения конверта с «обоями»...
...здесь декоративная & пышная зрелищность — сделана для чистого взгляда и разглядывания. Я этим горжусь по праву...
Жорж Осман, префект [11]

Впрочем, оставим (как иногда говорил один наш приятель..., наш старый приятель..., наш, обоих).[12]:55 Да, оставим, потому что... Потому что..., прошу прощения. — Всё же, отнюдь не эта (чисто, музыкальная) деталь была призвана выступить по замыслу творца в качестве главной и непреодолимой индульгенции (не считая, конечно, тринадцати доказательств и тридцати трёх оправданий существования Бога)... И здесь, ненадолго задержав чуть сбившееся дыхание, прежде всего, следовало бы ткнуть пальцем — прямо туда, в одну необычную & непривычную фразу из письма Сати, которая должна была бы сразу вызвать подозрение. Да и вызвала бы наверное, если бы — хоть кто-то живой (в сознании) присутствовал здесь, при ней..., — когда он пытается описать своему добрейшему Дариюсу «Обои в кабинете префекта» в двух словах: «здесь декоративная & пышная зрелищность — сделана для чистого взгляда и разглядывания. Я этим горжусь по праву»... — Для постороннего глаза подобное пояснение могло бы показаться деталью или шуткой... Возможно, Сати описывает свою партитуру, намекая на её импрессионистскую природу?.. — так невольно и представляешь себе роскошные обои (или атласную драпировку) в кабинете знаменитого Жоржа Османа, префекта Сены, дотла перестроившего, распилившего и отмывшего Париж (причём, не так уж и давно это было!) — при последнем Наполеончике. Приятно себе представить, как прихотливо и красиво следовала бы музыка «Обоев в кабинете префекта» за каждым тонким узором и извивом, тщательно повторяя тончайшие ветки и виньетки на стене за благородной спиной шикарного чиновника, — ну..., чисто, как в остро-дебюссическом «Море от рассвета до полудня»... Или, быть может, всё же не так?..., и перед нами всего лишь скрытая ирония..., много раз проговорённая масонская шутка — сугубо между «своими»... — обоими авторами обоев, которые не раз уже совместно любовались на куцую (почти эпатирующую) краткость меблировочных партитур. И в самом деле, едва повторить эту «пышную зрелищность» четырёх тактов, трёх аккордов, пяти нот..., как придётся признать: звучит хотя и подозрительно, но далеко... (как до Нью-Йорка)..., — далеко не так уж и плохо.

— И всё же — нет, совсем не так.

Потому что нет ни малейшей нужды искать и находить в этом странном уточнении некую скрытую колкость или..., скажем, словесную игру, предназначенную позабавить или приподнять своего собеседника. Особенно если припомнить, сколько графических & каллиграфических усилий Сати прикладывал к оформлению своих нот... в попытке придать им вид почти картинный, живописный или хотя бы — яркий (фатально непохожий на рукописи прочих композиторов).[комм. 12] Правда, в предыдущих образцах меблировочной музыки, как правило, преобладала лоскутная небрежность, почти эскизность. — Но тем более возникало желание поступить иначе здесь..., отчасти, даже перестаравшись (с точки зрения каллиграфии) и пустив побольше пыли в глаза. К примеру, разрисовать для американской заказчицы настоящие «нотные обои» — «...для чистого взгляда и разглядывания...», чтобы иметь возможность этим и в самом деле «гордиться по праву»...

Всего шесть тактов!.. — Но какие же это были такты! O..., mein Gott!..
Каждый — на вес упитанного префекта. Размером, как минимум, с Дариуса.[комм. 13]
  P.S.: Кстати, а не видел ли ты случайно в газетах, что твой добрый братец был награждён 5 июля 1909 префектом Сены, господином де Сальве, за гражданские заслуги?.. Для меня особенно забавно сообщить об этом – тебе!..[3]:227
Эрик Сати, из письма брату-Конраду  (26 января 1911)

...Нельзя было бы позабыть и ещё одного прованского факта, раз и навсегда прилипшего к поверхности обоих «обоев в префектуре»... Между прочим, это был не только заказ, но и целая последовательность, так сказать, даже линия (понимания, поведения или подведения..., если угодно). И ключевым словом здесь станет — «единственный», почти «солитёр» среди всех прочих. Пожалуй, выглядит особенно трогательным, поскольку речь идёт снова о нём, о крупнопанельном Дариюсе. Совсем не единственном и не одиноком, как бы к нему не присматриваться. Всего два слова.

Как говорится, не будем спешить. Я ещё не вполне кончил об этом предмете...
...он, единственный из всей пресловутой «Шестёрки» подростков-засранцев...
он, единственный (1923) [13]

Единственный из всей пресловутой «Шестёрки» подростков-засранцев, Мийо не только не обругал (и не оболгал) эту «отвратительную» химеру меблировочной музыки, и не только поучаствовал лично в её исполнениях (со всем своим широким & мягким сочувствием),[3]:438 но и, говоря шире, единственным из всех последовал за мэтром — до конца, ни разу не предав его исключительного доверия. Пожалуй, можно было бы даже робко предположить..., что он — ещё раз скажу — «единственный из всех», сохранил в себе ту необходимую тонкую субординацию перед лицом аркёйского чудака, которая столь убийственным образом отличает настоящего аристократа духа от своры окружающих дворняжек... Только он один умеет склонить голову перед многократно превосходящим его Учителем, сколь бы забавным, суетным и невеличественным не казался тот — близкий и доступный всякий день. В «бистро» или «гостиной», при «железном коврике» или без него. И главное: безо всякого «статусного» кабинета с обоями и кожаным креслом для седалища. Как у префекта...

Их сказочно красивая жизнь..., — жизнь, которой не было и не могло быть...

...Его единственность и верность была — вознаграждена сторицей (пожалуй, позволю себе выразиться так... в скобках, исключительно ради округлости). Равным образом, и в последние годы жизни..., и — некоторое время спустя. Именно Дариюс Мийо (единственным из числа «шестерёнок» — решительно отставленных ещё в 1924 году) сохранил не только возможность общаться с Эриком, но и особое расположение мэтра — до его последних дней...,[комм. 14] став, по сути, его музыкальным наследником. Во всяком случае, на первые времена. — Это именно ему, Дариюсу Мийо всё тот же приснопамятный брат-Конрад передал все музыкальные блокноты, черновики и прочее неизданное, что отыскалось в аркёйской комнате мэтра после его смерти. — Разделив публикацию нескольких посмертных сочинений между парижским «Руар & Леролль» и венским издательством «Universal», Мийо передал часть рукописей Эрика Сати в Национальную Консерваторию (думаю, этот поступок Сати бы примерно обсмеял..., правда, позднее этот архив перенесли в департамент музыки Национальной Библиотеки Франции) и, наконец, оставшиеся бумаги уступил американским меценатам, мистеру и миссис Роберт Вуд Блисс, которые, в свою очередь, завещали их гарвардскому университету.//[4]:986

К слову сказать, префектных «обоев» среди означенного изобилия уже не было...

И тем более их не было (как ни бывало!) — в распоряжении того (тоже единственного и), пожалуй, главного фабриканта, о ком нельзя было бы не сказать, находясь в шикарной приёмной соломенного перфекта (округа Сена). Разумеется, я говорю о том (единственном), без (вмешательства) которого ничего бы не было.

  На моё счастье, как раз в это время в Дижоне свирепствовал..., pardon, я хотел сказать: правил службу правил – один из моих старинных приятелей, советник местной префектуры, некий мсье ХХ.
  Разумеется, я не стану сейчас полностью раскрывать его имя. Но если бы я просто добавил, что этот малый вполне способен занять должность су’префекта..., причём, значительно раньше, чем в городе от него могут ожидать подобной выходки и даже эскапады, – мне кажется, что я достаточным образом нарисовал бы его служебный портрет... в жанре натюрморта (не путать с некрологом).
  Короче говоря, на сей раз у меня было – к кому обратиться за своей законной порцией полного алжира...[12]:464
Альфонс Алле, «Дом изобилия»  (из сборника «Мы не говядина»)

Именно так..., выражаясь (почти) прямым текстом..., и я ничуть не оговорился. Потому что без него..., и без его раннего вмешательства и в самом деле не было бы ничего, ровно ни-че-го. — Ни того префекта, ни тех обоев, ни того кабинета, ни той мебели, ни даже, страшно сказать, её эксцентрического автора..., вокруг которого рисовалась и танцевалась красивая транс’атлантическая история с большими композиторами, маленькими чеками и такими же партитурами. — Потому что... надо всеми этими обоими обоями незримо витал (словно густые и едкие клубы сигаретного дыма), проникая и пропитывая всё... — витал — Его велiкий & тлетворный дух..., — саркастический & фумистический..., — говоря после всего. Короче говоря..., он...

...велiкий обойный дух Альфонса с его потрясающими, небрежными и брошенными в пустоту Открытиями...
и ещё один единственный [14]
— велiкий обойный дух тоже нормандца, тоже онфлёрца и просто дядюшки Альфонса...
— главы и вождя «фумизма» — авангардного течения, у которого не могло быть ни главы, ни вождя...

Со всеми его неоткрытыми открытиями, дерзкими и наплевательскими, небрежными и брошенными в пустоту: минималистическими (под шумок) и дадаистскими (сплошь в дыму и пыли). — Теми самыми (неоткрытыми открытиями), которым (страшно сказать!) в 1923 обойном году перфекта исполнилось..., стукнуло уже — ровнёхонько сорок лет (с гаком). Или без него...

Начиная от живописной «Ночной драки негров в подвале» 1882 года (подписанной чужим именем)..., ярко-чёрным квадратом без малейших признаков изображения...
И продолжая, ради контраста, «Бледными девушками в снегу» 1883 года..., высочайшей тускло-белой вершиной дымного минимализма в изобразительном искусстве...
Не исключая, впрочем, и «Совсем ещё зелёных сутенёров в траве» 1884 года..., желчно-зелёного (обсценно-абсентного) манифеста всех фумистов...
И ещё добавив, ради комплекта, «Похоронный марш без единой ноты» 1884 года..., чуть не на сто лет опередивший досадный «силентизм» придурковатого Джона Кейджа.
А затем припомнив, уже напоследок, (не)шуточный прецедент «Чекушевой Мести» 1894 года..., первой минималистической пьесы (рассказа, фильма, мультфилма), выдуманного за семьдесят лет до минимализма.
И наконец, уже больше ничего не припоминая, потому что... даже того немного, что здесь накидано — с лихвой достанет на несколько жизней..., не говоря уже об их обоих... в приёмной..., pardon, — я хотел сказать: в кабинете префекта.[комм. 15]

Нет, разумеется, я не хотел тем самым намекнуть, будто меблировочная музыка была «списана» или вытекла напрямую из драгоценных по(д)делок Альфонса. И тем не менее, было бы крайне зловредным недооценить..., или вежливо умолчать (как это принято... у них... там, в кабинете) о том сногсшибательном... пожизненном влиянии, точнее говоря, о той сквозной прививке, которую тридцатипятилетний герр Альфонс успел «вколоть» двадцатитрёхлетнему мсье Эрику. В те времена, когда Сати, вообще мало склонный к заимствованию, тем не менее, с готовностью и почти жадностью вбирал в себя разные экстремальные штучки — в особенности, из других искусств: не музыкальные, но скорее живописные, литературные и напрямую — из мысли и жизни. Именно так... Вбирал. Впитывал. Откладывал за щёку..., про запас. И поначалу, в личном контакте с Альфонсом..., через слова и интонации, через взгляды и усмешки, через дым и пыль..., проникавший в те времена — всё насквозь... И чуть позже, в первых текстовых опытах Сати (1888-1889 года), которые иной раз говорят своими словами — но голосом Альфонса. — Единожды заняв своё внутреннее место: тотальной иронической идеологии, затем..., на протяжении всей жизни — они продолжали медленно проявляться, вырастать, работать... Шаг за шагом. По мере вызревания... Пока не проявились совсем: когда это было уже возможно... — в последние семь лет жизни Сати, среди нового фумистического поколения: дадаистов и сюрреалистов. Да и ещё в каком виде (проявились)!.., — подробном, ярком, почти системном — как Альфонсу с его взбалмошными (временами, откровенно алкогольными) экспериментами даже и не снилось. Одна «чекушева» меблировочная музыка чего стоила!.., наш драгоценный Эрик СатиЭрик... — Не зря же его (в те времена) называли..., а также прозывали и даже обзывали «Альфонсом Алле музыки», отчасти, пренебрежительно или даже презрительно.[4]:271 Исключительно те, кто ещё помнил... или понимал..., хотя бы немного. А также ровно напротив (них).[15] Короче говоря, они обои..., хотя и не всегда в кабинете префекта.

Собственно, вот и всё, вкратце, что мне удалось прочитать на обороте (и на просвет) этого маленького банковского чека, привезённого из-за океана добрым (во всех смыслах) малым по имени Дариюс.

И ещё немного — на тех обоях..., наскоро поклеенных к приезду очередного чиновника.
Чтобы хоть немного приукрасить это утлое помещение, слишком неприглядное без них..., без обоев...


  К пятнадцатому сентября префект полиции получит большое и длинное письмо, из которого я сейчас приведу только самые достоверные и документально подтверждённые выдержки:
            » Варенн-Сен-Мар, 14 сентября 1889.
  Господин и уважаемый Префект, Ваше Наше Благо-родие!..
  Вы напрасно строите из себя очень осведомлённого, только потому, что имеете в своём подчинении значительное число сексотов. Недопустимо забывать, что всякий агент – это нерв войны..., точнее, спиритус гражданской распри. Особенно, если этот агент – глуповат, откровенно говоря, сволочь и продажная тварь. (Впрочем, если Вы находите его хорошим, если он Вам даже нравится, тогда прекрасно!) – завтра же я Вам пришлю посылкой целый ящик этого дневного дерьма. Пользуйтесь на здоровье. И можете даже попробовать на вкус.
  Итак, я всё понял. Вы полностью доверяете нюху и слуху ваших сыщиков в тонком деле розыска преступников, которые своими глупыми выходками изрядно нарушают душевный покой собственников квартир и нанимателей жилья, не считая, разумеется, горничных, девушек, консьержей и швейцаров. Очень жаль это слышать от Вас.
  Так позвольте мне, простому любителю розыска сказать Вам прямо, что в этом вопросе Вы попали пальцем в нёбо и в глаз, уважаемый и господин Префект, Ваше Наше Благо-родие...[3]:50
Эрик Сати : «Воззвание сентябриста»  (1889).









Ком’ ментарии  ( из кабинета )

...как всегда, «Je retire», без лишних слов...
вон из кабинета [16]


  1. Собственно, не только с видом, но также и с соответствующим (обойным) фоном и доносящимися из-за приоткрытого окна звуками. Для тех, кто желает убедиться лично и развесить уши, — предлагаю проследовать в раздел «Источники», в котором можно найти «их обоих в кабинете префекта», ткнуть туда приветливым пальцем, а затем — продолжить чтение с неограниченной меблировкой. — Приятного вам стула, мои дорогие...
  2. Кроме всего прочего..., не следовало бы недооценивать «меблировочного фактора» всей человеческой жизни, особенно, если учесть некоторые обстоятельства истории (XX) века. Разумеется, я говорю о номинальном числе (и количестве) сатиерических «меблировочных музык». — К сожалению, как это частенько случается, в дело сохранения архива Сати (поначалу) не вмешался ни один доблестный префект (вместе со своими обоими). К чему это могло привести?.. — гипотетически и фактически, прежде всего, к постепенному исчезновению массы бумаг, не претендовавших на «полноценный вид» произведения искусства. И прежде всего, дело здесь идёт об отсутствии должного престолонаследия. Немало рукописей мэтра в первый же месяц после его смерти (в июле 1925 года) разошлось по рукам «друзей и учеников покойного». И здесь дело сразу же осложнилось полнейшим отсутствием традиции..., или хотя бы элементарного стереотипа восприятия. На взгляд простого обывателя..., непосвящённого человека (не исключая из этой категории даже таких, с позволения сказать, «знатоков» Сати как телятина-Соге), листок с меблировочной пьесой никак не был похож на нечто целое или ценное..., хотя бы даже в малой степени. До предела неубедительный обрывок с несколькими нацарапанными строчками, этот «артефакт» более всего напоминал то ли набросок, то ли эскиз, а то и вовсе какую-то придурь..., — в общем, нечто несолидное, явно недописанное и в высшей степени — несерьёзное. Кстати сказать, именно такого «понимания» и придерживалась бо́льшую часть своей жизни «телятина-Соге», примерный «ученик и поклонник» Сати последних двух лет (к сожалению, человек сопредельно слабый с точки зрения «меблировки» своего чердака). — В течение почти полувека он хранил (бережно!..., за что ему низкий поклон) в особой папке пару меблировочных рукописей Сати. Хранил — считая эти мелочи выходкой мэтра или курьёзом..., и сохранил их только по свойству характера, поскольку дорожил любой (даже самой пустяковой) бумажкой с автографом своего «дорогого учителя». Увы, совсем не таковой оказалась судьба основного архива, оставшегося у «главного наследника» (младшего брата-Конрада). Летом 1939 года..., буквально в считанные дни до начала очередной (второй..., значит) мировой войны огромное число рукописей, рисунков и автографов Сати бесследно пропало в доме его брата (имя которого во второй раз повторять не стану). Пока хозяин этой недвижимости где-то шлялся (прошу прощения за типичный эвфемизм..., поскольку речь идёт всего лишь — о смерти), его пустующий дом разграбили дотла. Вследствие чего, не долго думая, пришлось счастливо распрощаться со всеми письмами и бумагами из посмертного «наследия». Были ли там ещё какие-то «меблировочные музыки», и сколько их там оставалось?.. — теперь, пожалуй, не более чем досужий вопрос в воздух. Тем более, на фоне скоро наступившей войны..., которая, несомненно, сгладила все ещё не сглаженные неровности предыдущей жизни...
  3. «Переписываю вещь начисто» — многозначительно заметил Сати в том письме Дариюсу Мийо (от 26 марта 1923 года). Видимо, в качестве «черновика» здесь выступал какой-то огрызок нотной бумаги, на котором было нацарапано несколько аккордов, простое последование — чтобы не приходилось удерживать их в голове во время «длительного» процесса инструментовки. Даже если автор и не выбросил (попросту, пустил на раскурку или растопку) такую бумажку с эмбрионами сразу по окончании работы, то опознать в ней целое (неизвестное!) «музыкальное произведение» в форме обоев постороннему человеку было бы невозможно. Потому я и говорю: «черновика не сохранилось». — Неужели сразу не понятно?..
  4. В отличие от всех прочих, упомянутых в этом прискорбном списке, Дариюс Мийо (типичный Плюшкин!) отличался весьма скрупулёзной аккуратностью в хранении своего бумажного архива..., и в особенности, всего того, что касалось Эрика Сати. Именно потому «Обои в кабинете префекта», ни разу не исполненные и не виданные, долгое время были известны как голый факт (так сказать, «nomen nudum»), а затем была отыскана и «партитура» — в основном, исходя из того же письма и сопутствующей информации.
  5. ...как говаривал в таких случаях пресвятой Эрик, «...хотя наша информация некорректна, мы за неё не ручаемся...»:«Воспоминания задним числом», стр.304 — со всем осуждением подобной обструктивной позиции, тем не менее, не могу к ней не присоединиться. Тем более, здесь и сейчас, находясь полностью в своём праве.
  6. Лиха беда начало: с той поры Мийо начал отсчёт своей долгой и весьма успешной карьеры как дирижёра, пианиста и даже амэрэканца, — в конце концов, последнее обстоятельство (ни много, ни мало) спасло ему жизнь.
  7. Впрочем, не только у местной. Текст лекции, содержавший массу едких нападок на Равеля (как это было принято и приятно в первый год существования «Шестёрки») быстро докатился до Парижа и вызвал изрядный резонанс..., точнее сказать, скандал на очередном заседании французской секции международного общества современной музыки. Именно эта нью-йоркская «проповедь» с подчёркнутым «антиравелевским» душком стала поводом прокатить кандидатуру Мийо при выборах очередного состава исполнительного комитета ISCM. В своём письме от 30 января Франсис Пуленк обстоятельно описал Дариюсу, как Сати в пух и прах «рассобачился» по его поводу с Эмилем Вюйермо, после чего сам Равель, «желая сделать красивый жест», настоял, чтобы Мийо всё-таки включили в число пятнадцати «избранных».
  8. Вот!.., это и есть то самое письмо, благодаря которому долгое время было известно о таком неизвестном, никем не виданном и ни разу не исполненном образчике меблировочной музыки под названием «Обои в кабинете префекта». Именно это письмо, к слову говоря, и послужило достаточным ключом для американских розысков рулона обоев Джоном Кейджем — спустя полвека.
  9. Удивительное дело: не раз, и не два, но отчего-то, говоря о своей меблировочной музыке, мэтр Эрик-Альфред-Лесли сбивается на это странное и крайне редкое для него слово: «король»..., да ещё и вкупе со словом «счастье» (тем более редким для Сати). Пожалуй, кроме обоев с ковриками, только мертвенно-бледный «Сократ» удостоился подобных аффектов своего причудливого автора, чем дал мне прекрасный материал для психологического анализа. Само собой, в прошедшем времени (для тех, кто понимает). — Пожалуй, я умолчу о результатах..., хотя особых причин для того нет... Кроме, разве что, тех, кто приходит почтить прочтением. Да..., только безответная страница Хано́графа не позволяет мне рассказать о своих пронзительных выводах окончательно & определённо. У меня нет более жёсткого слова для той тотальной неблагодарности, которой столь щедро одарило меня ваше время и место: мадам, мсье... прощайте.
  10. Как всегда (не) прошу прощения за неточный текст письма, содержащий выходки не только оного Эрика, но и — ещё одного автора (о котором или хорошо, или никак). Само собой, причина тут одна: означенный текст взят из книги «Воспоминания задним числом».
  11. Под квинтетом (в кабинете этого префекта) Сати разумеет, конечно, стандартный струнный квинтет: две скрипки, альт, виолончель & контра’бас..., не считая собаки, разумеется.
  12. К слову сказать, в точности этой проблеме у Сати была посвящена написанная годом раньше отдельная статья (эссе) под названием «Издательское дело», так что даже фундаментальную теорию подложить под это дело не представляло проблемы...
  13. Получив имя в честь сказочно богатого царя Дария, Мийо и сам был не промах: весьма корпулентный композитор из весьма состоятельной провансальской (еврейской) семьи..., вернее было бы сказать, из клана Мийо, которому принадлежала целая местность с соответствующим названием (Milhaud). Собственно, это и сыграло роковую «шутку» в следующую войну, когда перфектные префекты вишистского режима (с огоньком «освобождая» латифундии и недвижимость) поспешно загрузили всех Мийо в товарный состав и отправили в гитлеровские лагеря смерти. Уцелел, кажется, только один Мийо (вместе со своей кузиной в роли жены, тоже Мийо, между прочим) — успевший вовремя оказаться в Америке... Опять в Америке. Они обои... — Правда, на сей раз уже совсем без заказа на обои...
  14. Разве только — за исключением последних двух месяцев, когда Сати потихоньку умирал в госпитале Сен-Жозеф. Мийо как-то очень вовремя женился (на своей кузине Мадлен, как я уже говорил) и 4 мая 1924 года отправился в свадебное путешествие (да ещё и египетское..., чёрт). Тоже мне, нашёл время жениться. — Когда он вернулся, Сати уже не было. Правда, от него ещё кое-что осталось, напоследок...
  15. Надеюсь, я не открою секрет полы шинели (напоследок), если намекну, что́ означает (на деле) скромное французское (и отчасти, парижское) слово «cabinet» — помимо всех тех значений, которые известны нам..., старым-добрым русским животным своего царя... — Не исключая, впрочем, помещения для чиновника, небольшой комнаты или даже кабинета министров, кроме всего, их cabinet несёт в себе самое маленькое и важное значение, которое проще всего перевести на наш язык неким эвфемизмом, звучащим как «туалет». Таким образом, (почти) завершая свою повесть, мне придётся ещё раз, тихо и равнодушно повторить название прекрасной меблировочно-унитазной пьесы Эрика Сати: «Tenture de cabinet préfectoral» или «Обои для той комнатки, где гадят..., пардон, — я хотел сказать, где испражняются..., ещё раз пардон, — я хотел сказать, где заседают господá префекты». При всей экстремальности этой версии, тем не менее, она не лишена одного несомненного достоинства. Разумеется, я имею имею в виду — вящую точность.


Ис’ сточники  ( из префектуры )

Ханóграф : Портал
MuPo.png

  1. Михаил Савояров. «Слова», стихи из сборника «Кризы и репризы»: «Письмо» (1910).
  2. Иллюстрация — Юр.Ханон, объект (картина, скульптура) под ус’ловным названием «Они, обои в кабинете перфекта». — Yuri Khanon & Erik Satie. “Tenture de Cabinet Pérfectoral”, 7 set 2015.
  3. 3,0 3,1 3,2 3,3 3,4 3,5 3,6 3,7 Эр.Сати, Юр.Ханон «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Санкта-Перебурга: Центр Средней Музыки & Лики России, 2011 г.
  4. 4,0 4,1 4,2 4,3 4,4 4,5 Erik Satie, «Correspondance presque complete». — Paris: «Fayard/Imec», 2000. — 1260 p. — Tirage: 10 000.
  5. 5,0 5,1 5,2 С.Кочетова. «Юрий Ханон: я занимаюсь провокаторством и обманом» (интервью). — Сан-Перебург: газета «Час пик» от 2 декабря 1991 г.
  6. Darius Milhaud, «Notes sans musique». — Paris: ed. Julliard, 1949, p.128
  7. Иллюстрация — Erik Satie, «Tapisserie en Fer forge» — ещё один образец Musique d'ameublement (partiture, 1923). Коврик для «Дивертисмента» графа де Бомона (Grave de Bomond), партитура целиком, взята из книги: Эр.Сати, Юр.Ханон. «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Сан-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2009 год (archives de Yuri Khanon) (стр.438).
  8. Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус. «Два Процесса» (или книга без права переписки). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2012 г.
    ...для тех, кто желает: здесь будет совсем не трудно не только прочитать или почтить, но ещё и послушать те самые «Обои в кабинете префекта» Эрика Сати...
    « Tenture »

  9. ИллюстрацияYuri Khanon, «Mouvement» (sculpture, objet, Saint-Petersbourg, 24 mars 2014) — серый квадрат в духе минимализма сделан исключительно в качестве теста для эссе «Минимализм до минимализма».
  10. Иллюстрация — миссис Эжен Мейер, в девичестве Аньес Эрнст, более известная как Agnes E.Meyer (фото 1912 года, США), доблестная заказчица обоих «Обоев в кабинете префекта» (1923).
  11. Иллюстрация — Le baron Haussmann (Georges Eugène Haussmann, 1809-1891), préfet, «urbaniste» du Paris de Napoléon III. Bibliothèque nationale de France.
  12. 12,0 12,1 Юр.Ханон «Альфонс, которого не было» (или книга в пред’последнем смысле слова). — Сан-Перебург: (ЦСМ. 2011 г.) Центр Средней Музыки & Лики России, 2013 г.
  13. Иллюстрация — молодой и упитанный Дариус Мийо, какая-то оффициально-помпезная фотография 1923 года, ещё при жизни Сати. — Из архива Bibliothèque nationale de France.
  14. ИллюстрацияAlphonse Allais, caricature: Guirand de Scevola (1890-94) — Из книги: Юр.Ханон, «Два Процесса» или Francois Caradec: «Alphonse Allais» — Paris, Librairie Artheme Fayard, 1997. — Archives de Yuri Khanon.
  15. George Auric, «Les Nouvelles litteraires, artistiques et scientifiques» №88. — Paris: 21 Iuni 1924.
  16. ИллюстрацияПоль Гаварни, «Cavalleria trombettista sul cavallo» (Отъезжающие). Courtesy of the British Museum (London). Акварель: 208 × 119 mm, ~ 1840-е годы.


Лит’ература  ( на обоях )

Ханóграф: Портал
Yur.Khanon.png

Ханóграф: Портал
EE.png
  • Юр.Ханон. «Скрябин как лицо», часть вторая, издание первое (несостоявшееся и уничтоженное). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2002 г.
  • Г.М.Шнеерсон, «Французская музыка XX века». — М.: Музыка, 1964 г. (первое издание) — 1970 г. (второе издание)
  • Cocteau J. «Еrik Satie». — Liège, 1957.
  • Rey, Anne. «Satie». — Paris: Seuil, 1995.
  • Satie, Erik. «Correspondance presque complete» (réunie et présentée par Ornella Volta). — Рaris: Fayard; Institut mémoires de l'édition contemporaine (Imec), 2000.
  • Satie, Erik, «Ecrits». — Paris: Champ libre, 1977.
  • Ornella Volta, «L’Imagier d’Erik Satie». — Paris: Edition Francis Van de Velde, 1979.




См. так’же  ( исключительно по должности )

Ханóграф : Портал
ES.png

Ханóграф : Портал
ESss.png




см. д’альше →




Red copyright.pngАвторы : Юр.Ханон & Ер.Сати.  Все права обоих сохранены.    Red copyright.png   Auteurs : Khanon & Satie.  All rights reserved.  Red copyright.png

* * * эту статью может редактировать только один из обоев Автора.

— Любые обои из читателей, в принципе могли бы и сделать пару за’мечаний,
послав их егерской почтой на имя префекта...


«s t y l e t  &   d e s i g n e t   b y   A n n a  t’ H a r o n»