Карманная Мистерия (Юр.Ханон)
( в пред’ последнем смысле слова ) [комм. 1]
...Итак..., also...,
Пора подвести черту.
Чем тише Музыка — тем громче Тишина. Прошёл достаточно длинный срок. С позволения сказать. Восемнадцать лет..., — у некоторых современных людей это сочетание цифр, кажется, называется «совершенно-летием», — если, конечно, в таких тусклых вопросах ещё возможно какое-то «совершенство». Итак: восемнадцать лет на’зад я пришёл к людям со своим особенным, решительно ни на что не похожим... странным искусством и таким же лицом.
Невыразимо... прекрасная... Музыка, — да, даже тяжело говорить..., — в результате которой во всём мире воцарится полная, гробовая тишина. — Да, это Оно..., подлинно велiкое Произведение, производное от Главного. Это Творение, творец, тварь, которой нет равных. Есть только Обратные. Это называется — Карманная Мистерия, деточка. Или просто — смерть. [1]
— А встретили они меня откровенно дурно. Слишком очевидно — я не был одним из них, настолько иными и непохожими выглядели все мои свойства. И даже более того: слишком очевидно я был среди них чужим. Соответственной оказалась и встреча, лицом к лицу. Равнодушно, враждебно, — не понимая ни своего места, ни моего значения. Проще говоря, — понимание как таковое (или сознание) вообще не относилось к числу органических свойств их натуры. Настолько лишнее и (вдобавок) не’очевидное средство им было без нужды..., — как малой, так и большой. А потому, находясь здесь, среди них — я мог быть вполне уверен: в любом случае мне среди них попросту нет «применения». Плотно сомкнув свои ряды, эти люди отстаивали чистоту клана и вели себя — в точности таким образом, как любое стайное животное проявляет себя в отношении «пришлого» или «излишнего» в своих рядах. В полном согласии со своей натурой. В полной глухоте к своей функции.
Этот мир..., он непрерывно колеблется вокруг Ноля. Сам по себе, без посторонней помощи он балансирует ровно на границе между собственным Существованием и Несуществованием. Этот мир..., он возникает как нерегулярное возбуждение пограничной Пустоты. Способный существовать только на единственном усилии Воли, — буквально в любой момент он может уравновесить самого себя, остановить колебания, сложиться внутрь и — снова исчезнуть, слившись с начальной Пустотой в результате Мистерии.
В целом их поведение исчерпывалось всего двумя словами, вполне человеческими: необязательное зло. Сплошь и рядом, они обещали и — не выполняли обещаний, они брали и не желали отдавать, они говорили и не умели слушать, они устраивали свои дела и не делали своё дело, они ругались и совершали подлости, они славословили и не отвечали за свои слова, они пустословили и предавались суете...[комм. 3] Короче говоря, они постоянно вели себя — как люди, обыкновенные потребители, обыватели своего места и дня. — Без лишних слов, всем своим поведением они мне говорили: ты нам не нужен, со своим особенным, ни на что похожим искусством и таким же лицом. У нас и так всего достаточно, без твоих особенностей. Иди прочь — или вставай в очередь и толкайся за своё место, как все.[2]
Оскорбительное положение вещей — при котором реализация результатов моей работы якобы напрямую зависит от степени моего личного участия и интереса.
Восемнадцать лет назад я пришёл к ним со своим особенным, ни на что не похожим и странным искусством. А десять лет назад — я ушёл обратно, вместе с ним. Мне не нашлось среди них места..., или попросту мне — не место рядом с этим восхитительным ливерным клубом, имя которому человечество, не так ли?
Карманная Мистерия — это изнанка, чёрная подкладка нашей общей и окончательной Мистерии. Конец условного существования произойдёт через начало нарастающего уменьшения, а затем — резонанс и коллапс. Внутренний коллапс, само собой. Точнее говоря, Карманный. Постепенно разогнавшись, вся их жизнь захлопнется внутрь себя. Всё это время я продолжал работать в затворничестве: много, очень много и даже — крайне много. С упорством, достойным худшего применения...
И всегда (почти без исключений) мне приходилось делать это — не благодаря, но только — вопреки этого мира. — Не имея ни помощи, ни поддержки, ни реализации, ни отклика, короче говоря: решительно никакой (внешней) положительной мотивации. Совершенно один — посреди равнодушия (часто — враждебного), пренебрежения и пустоты. Всюду, во всех професси’ональных кланах я был — чужим. У меня никогда не было ни надёжной защиты, ни опоры, ни постоянных средств к существованию. Не входя в кланы или группы, я никогда нигде не служил и не имел жалованья, потому что (категорически не принимая их стайные правила субординации) не мог и не желал быть — одним из них. Всякий день я платил им той же монетой, что и они — мне.
Итак, я сызнова повторяю, ныне закончен тяжелейший в своей первобытности ос.73 «Два Измышления» для тенора и альта — уникальный опыт произведения, которое никогда и никому не может быть потребно.
— Поначалу (до середины девяностых годов) я не был вполне уверен, что сделаю именно этот (73) ocus — предпоследним. Последним. Уходящим. Слишком много во мне содержалось и содержится (до сей поры) нереализованных и незавершённых замыслов..., — котёл по-прежнему кипит, и оттуда поминутно доносятся «страшные звуки»..., начиная от «Осторожной тщетности» и кончая «Громоздким фетишем».[3] Идей — тысячи, замыслов — сотни, черновиков и эскизов — десятки (чтобы не сказать наоборот). — А потому... Поначалу я предполагал самому себе, что на 74 номере можно не ставить точку, но только запятую или паузу для вдоха — под названием «Второе Предупреждение», а Карманная Мистерия — ещё подождёт со своим номером и датой..., до «окуса» 99.[комм. 6]
Я считаю до трёх. Я считаю до трёх. Я считаю до трёх.
Внешняя логика жизни требует детской простоты, не так ли? — Разумеется, так. Сегодня общее количество написанной канонической музыки (я подчёркиваю, только канонической, от «Венецианских гондольеров» до «Двух Измышлений») составило примерно 58 часов непрерывного звучания. На всякий случай могу выбросить из этого списка восемь часов какого-нибудь балласта..., ради грязной чистоты сухого опыта (и такого же остатка). Пускай так, чтобы якобы не закралось никаких издержек или проблем.
Сказанного вполне достаточно. Особенно — если учесть полнейшую бессмысленность любой постановки вопроса о «внешнем времени». Так, словно бы речь идёт об очередной симфонии..., или каком-нибудь репертуарном балете из объёмистых анналов Мариинского театра... Признаться, совсем иным образом обрёл я свою “Карманную Мистерию”. Кажется, ещё в несущественном двадцатилетнем возрасте мне попало в руки собрание сочинений некоего автора под именем Косьма Прутков, где содержалось огромное количество лёгких, блестящих и как бы небрежных находок, сделанных как бы походя... Особенно, помню, обрадовали меня несколько его “философских”, очень странных пьес, среди которых и оказалась совсем недлинная “Мистерия в 11 явлениях”, называемая “Сродство мировых сил”. Очень скоро пьесы вполне забылись, но зато отложились где-то подспудно некоторые их особые гримасы и ещё, пожалуй, самое слово: “мистерия”. И как раз в тот самый момент, когда и мне, как и Скрябину, открылась некая «абсолютная» Идея, итог моего догматического творчества, одновременно возникло и странное название, так поразившее сегодня Шуриньку.
— Короче говоря, сумма получилась бы впечатляющая. Не говоря уже о разнице... — (не)Добрых полсотни часов непрерывного исполнения..., прошу прощения, точнее говоря, приведения в исполнение — моего окончательного карманного приговора. И всё же, ничего нереального здесь не содержится (по крайней мере, в первой части программы). Чтобы справиться с этим техническим заданием, думаю, мне вполне достало бы десятка лет. Впрочем, при нынешних темпах работы хватило бы и меньше, однако — теперь у меня больше нет цели (как это бывало прежде) непременно добежать до финиша, закончить, поставить двойную черту и (таким образом) — добиться умозрительного результата.
— Вероятно, не родился ещё тот переплётчик, который смог бы переплести целый мир. Слишком широкая (или толстая...) работа для рук человеческих, не так ли?.. — Видишь, как всё в точности получается, – немного помолчав, снова заговорил Александр Николаевич, – Ты ведь от самого начала был внутренний, тайный, и ведь ты остаёшься таким же – и теперь! И даже в самих названиях и замыслах у тебя какая-то углублённость, тяга к разрушению “материального плана” своею доктриной, но как бы только изнутри, исподволь... А меня всё-таки гораздо больше влечёт к парению, к высоте, и только оттуда, спускаясь вниз, можно окончательно уничтожить этот физический мир, где ты уже к тому времени сделаешь своё предварительное дело, всё подготовишь и будешь как бы выжидать прихода моей Мистерии. Правда, замечательно, – и Скряич мечтательно улыбнулся, видимо чрезвычайно живо представляя себе картинку, непосредственно предшествующую “концу света”: спускающийся с небес абсолютный Дух в шуринькином лице и встречающий его среди руин материального мира господин Ханон, восседающий на камушке, положив ногу на ногу, как бы тайный агент той же самой вселенской Идеи.
На всякий случай я кое-что повторю, в двух словах. Далеко не всегда написанное на бумаге возможно увидеть с первого раза, о понимании я даже и не заикаюсь...
Восемнадцать лет назад я пришёл сюда, к вам со своим особенным, ни на что не похожим и странным искусством. А десять лет назад — я покинул это негостеприимное место и отправился обратно, вместе с ним же. Скажем без особых сложностей: здесь мне не нашлось места... Или ещё проще: мне — не было места рядом с вашим восхитительным ливерным клубом, имя которому человечество. Или, тем более, внутри него..., как это принято.
Странно сказать, но как раз в те же месяцы, в ноябре-декабре 1907 года я тоже заканчивал своё первое отчасти “световое” произведение. Это было довольно большое двухчасовое сочинение под странным названием “Громоздкий фетиш” для оркестра. С первыми звуками мрачного, как бы “скрытого” вступления к фетишу во всём зале разом выключался свет, и затем исполнение – уже до самого окончания происходило в кромешной темноте, лишь изредка прорезаемой короткими смысловыми вспышками, узкими молниями разноцветных лучей, неожиданно и резко бьющих по глазам. Оркестр должен был играть под большим чёрным колпаком из особенной материи, пропускающей сквозь себя все звуки, но не пропускающей ни единого проблеска света. Но несмотря на относительную краткость этого сочинения, полученное ощущение стояло уже довольно близко к тому, с чего должна была начинаться Великая и ничтожная “Карманная Мистерия”. С этого места начинался путь постепенного открытия тайны и приближения к приведению в действие. [5] Равно как и любое отсутствие имеет свою чёткую форму..., не говоря уже о градации...
Сегодня, вместе с началом Карманной Мистерии одновременно настаёт и следующий этап: значительно более дальнего и точного отсутствия. И если за последние десять лет я, безусловно, стал среди них самым «закрывшимся композитором»,[6] то теперь пришла очередь немного иного, следующего достижения... — Находясь здесь, в самом начале этого якобы двадцать первого века, приходится объявить в’слух: я совершил только половину всего, что собирался сказать или сделать. Нижнюю половину, разумеется.[комм. 9] Потому что — десятью годами здесь дело не ограничится. Или работа будет прервана раньше, или...
— И ты в самом деле так считаешь? – почти с детской радостью воззрился на меня удивлённый Шуринька, – Я ужасно рад так слышать! Честно сказать, я теперь немного побаивался встречи с тобой, думал, может быть ты как-то “забыл” или ушёл в сторону. Это же какие огромные, почти непосильные задачи, как весь Мир, даже больше! Нет, нам очень много нужно теперь с тобой обсудить, но это лучше не сейчас, потом, конечно! – и Скрябин немного помолчал, поглядывая куда-то чуть в сторону, – Так значит, ещё лет шесть, ты полагаешь? – и он как бы смерил меня сомневающимся взглядом, словно оценивая “фронт работы”, – Однако, если даже ты собираешься так долго готовиться, стало быть, и только твоя, хотя и “карманная” часть действительно очень велика... Но я, ты знаешь,... я ведь собирался быстрее, наверное, года в два, самое большее – два с половиной... Итак, факт события произошёл, пускай и внутренний факт внутреннего события... — Ныне, находясь на обратном конце двухтысячного года, я — окончательно достроил свой вселенский карманный Карфаген. Теперь он должен быть — разрушен.[комм. 10]
«Карманная Мистерия» — есть Нечто, Подлежащее Уничтожению в любом случае, независимо от обстоятельств или подробностей.
|
И сразу же, пока ещё ничего не началось, я вынужден..., да, буквально говоря — я вын-нуж-жден кое-кого предупредить... кое о чём. Быть может, и не слишком-то важном (по крайней мере, ничуть не важнее факта вашей жизни)..., — но смею заметить, всё-таки имеющем значение. И(ли) — по’следствие.
И прежде всего, моё приди’словие обращено к пониманию тех, кто и безо всяких приди’словий — решительно ничего не понимает и не может понимать (в патетической форме). Разумеется, я веду здесь речь обо всех просроченных, предвзятых и нормальных. — Все эти трое, взятые вместе (в полном одиночестве) — составляют прелестное трио... вдвоём.[8] Ничуть не менее девяноста процентов населения этого тесного помещения. Практически, карманного. Со спёртой атмосферой..., в которой сгорает всё, что только туда попадает. И даже рукописи... Открывая страницу, названием которой значится «Карманная Мистерия» (притом, без номера ос.74 и без сроков написания 2001-2016) можно было бы трафаретно предполагать, что здесь содержится кое-какая информация о партитуре, времени действия, составе исполнителей и прочей профессиональной шелухе, обычно составляющей интерес музыкального (или около’музыкального) характера. Понятно, что подобные мозги поджидает обыкновенное разочарование. Не музыка и не театр. Не зрелище и не развлечение. Не исполнение, и не — представление. Хотя последнее утверждение сомнительно. Потому что речь здесь идёт именно о нём, о представлении, которое пока ещё позволительно иметь о пятидесяти’часовом уникальном событии, которого не было, которое вы все проморгали, и которого — больше — никогда не будет. Таким образом Карманная Мистерия утвердит себя в любом случае. Уничтоженная лист за листом, сгоревшая и взлетевшая на воздух, раз и навсегда она уничтожит свой мир... — Мир, которого не будет. И ваш мир... — Мир, которого нет.
Таким образом, останавливая и подавляя собственные слова, как заранее излишние, — я должен удостоверить со всей возможной чёткостью: мадам..., мсье..., мадмуазель (последняя также не исключение)... — своё пустое место (народный вагон) вы получили по заслугам. А потому, сократим. Да, решительно сократим лишние слова. Открыв тёмную страницу с двумя словами: «Карманная Мистерия»... Поперёк слов и вопреки ожиданиям. Не получив ровным счётом ничего такого, о чём можно было бы вспомнить. Или сказать. Или хотя бы повторить, на худой конец. — Нет, это не статья о каком-то громадном, почти чудовищном произведении длительностью пятьдесят часов («Карманная Мистерия» ос.74, 2001-2016 г., говоря к слову). Этот текст вообще не про музыку. Не про литературу. И даже не про искусство вообще. — Он... равно унылый, тусклый и тёмный..., снизу доверху проникнутый слабостью и вонью мира. Этот текст (на всём своём непротяжном протяжении) — только про вас, мои дорогие. От начала и до конца. Слева направо. По бокам и в середине..., он посвящён вовсе не Мистерии (пускай даже и карманной), но исключительно — её подкладке, вырастающей из субстрата и навсегда связанной с ним, с этим субстратом. Понимая под этим словом всю ту влажную чёрную почву (практически, грязь), на которой обычно произрастает — лебеда повседневной жизни. Отношений между людьми и внутри людей. Между кланами и внутри кланов. Между жизнью и внутри жизни — до последней черты. Подобно тому, как любая психика — тихо и торжественно вырастает — снизу..., из собственной задницы. И в большинстве случаев остаётся слитой с ней — воедино. Без права на от’деление...
Потому что Вы сами... (я повторяю — сами) сделали такой выбор. Чисто — по инерции, ничего не делая..., поминутно роняя какие-то склизкие предметы..., дурно пахнущие..., и хватаясь за собственную задницу.
|
Ис’ сточники
Лит’ература ( бывшая и не бывшая )
См. так’ же
— Все желающие что-либо заметить, — могут сделать это через посредника с (чёрными крыльями...
« stylet & styled by Anna t’Haron »
|