Феликс (Натур-философия натур) — различия между версиями

— И сразу же, чтобы не размазывать одну известную субстанцию по другой, ничуть не менее известной субстанции, определённо следует дать — определение. Чтобы впредь было понятно: о чём именно тут пойдёт речь. Или даже две... речи. «По определению»...

Таким образом, вóт оно, искомое определение.

Причём, всего одной строкой ниже, чем это ожидалось...^{[комм. 1]}

ф
е́ликс, равно как и felix — это напрасно, очень даже напрасно думают, будто бы феликс — имя. Нет, конечно. Феликс — не имя. Нисколько не имя. И даже не слово такое. Пожалуй, именем оно стало — в последнюю очередь. Или в предпоследнюю, что не исключает и последнего (варианта). А потому я резко останавливаю свои слова и (не)прошу прощения. По всей видимости, это был фальстарт. Маленький щáсливый фаль...старт.

Как это частенько случается..., по определению. Дым до небес...

  Фе́ликс, равно как и предок его, felix — скажем просто и сухо: это латынь. Да-да, всего лишь — она, латынь (или он, латынь). Даже если не переходить на личности.^[2] Всего лишь старое латинское слово, широко распространённое и употребительное. С одной стороны, прилагаемое прилагательное (а с другой, отчасти, несущественное существительное), известное со времён имперского & императорского Рима. Это слово..., оно имело большое количество (в основном, близких, корневых) значений, отчасти, утяжелённых ассоциациями и смысловыми связями, а потому и смогло оставить свой след на влажном песке истории. Как раз о нём, о следе — я и собираюсь здесь намекнуть..., пока его не смыло очередной волной прилива.

— Всего несколько слов... о феликсе.

В произвольном порядке. Или в порядке произвола.

и
прежде всего, не следовало бы (и впредь) заблуждаться. Феликс для римлян — это не имя, а кличка..., как и всё на этом свете. Прежде всякой номинации возникает прозвище или ранняя (архаическая) форма имени, — такой обычай (до степени универсальности) распространён в стайной среде, — каковой, вне всяких исключений, является и человеческое «общество». К примеру, изначально в Римской империи слово felix практически не употреблялось в качестве имени собственного, лишь изредка прибавляясь к основному имени как знак неких событий, случившихся с человеком в прошлом. А потому, повторю ради вящего занудства, словом felix чаще всего пользовались в качестве прозвища, — в значении «счастливчик» («везунчик»), чтобы подчеркнуть особенную удачливость или буквальную «непотопляемость» некоего условного лица, которое сорок раз лбом об стену билось, а ни одной шишки так и не приобрело, вот такое, значит, лицо. Для простоты на будущее назовём его: «х»..., или «ф» — в крайнем случае...

  К сожалению, сегодня цивилизация уже сползла вниз, к временам своей очередной восковой спелости. Со времён Древнего Рима прошло слишком много времени, чтобы сохранить для нас достаточное число имён и прозвищ рядовых обывателей, плебеев или рабов вместе с их личными историями. Таким образом, теперь приходится довольствоваться достаточно жалким выбором в виде немногих императоров, патрициев, сенаторов, литераторов или легендарных плебеев, — чтобы не надумывать собственных анекдотов... А потому в качестве наиболее известного примера подобного рода приходится привести, прежде всего, такой пример, который менее всего хотелось бы приводить, до такой степени он отвратен и леденящ. Итак, знакомьтесь с очередным мясником из рода Homos Apiens: бессрочный римский диктатор по имени Луций Корнелий Сулла — и по прозвищу Феликс или «Счастливчик». Постепенно прозвище прикрепилось к его полному имени и до сих пор, как правило употребляется, именно в таком виде, состоящим из четырёх слов, словно бы из полного имени с прибавлением титула: Луций Корнелий Сулла Феликс.

  Любое архаическое «общество» развивается и неизбежно разрушается изнутри посредством дробления своей внутренней структуры и превращения монолитной целостности — в сумму подробностей. В Римской империи этот процесс был ускорен многочисленными привнесениями и вторжениями чужеродных элементов. Постепенный сдвиг клички Felix от прозвища к имени произошёл примерно во втором-первом веке (ещё до) нашей эры. В прежнем значении «счастливый» (или счастливчик) имя (или прозвище) Феликс стали давать близким к дому иноязычным рабам, чаще всего, из прислуги. Впоследствии нередко происходило так, что это прозвище удерживалось ими как «официальное», например, если (когда) они становились вольноотпущенниками. Причём, это прозвище не было уникальным. Что интересно, у рабов, которым однажды сильно повезло или жизнь которых сложилась сравнительно удачно, в значении «счастливчик» можно было встретить не только имя Felix (Феликс), но также и Faustus (Фауст). В немногих сохранившихся текстах или надгробных надписях можно отыскать следующие упоминания об этих именах: Фауст, личный пекарь Тиберия Германика; или ещё один Фауст — управляющий парфюмерной лавкой своего хозяина Попилия; а также некий Феликс, хранитель украшений Гая Юлия Цезаря; и поверх него другой Феликс, управитель владениями Тиберия Цезаря; а кроме того, ещё один Феликс, надсмотрщик в шерстобитных ткацких мастерских Мессалины. Последняя должность, несомненно, может служить определённым эталоном счастья... Для раба, — я хотел сказать. И не только для него.

Что, впрочем, примерно одно и то же.

  В отношении однокоренных женских имён можно встретить скупое упоминание о том, что щасливые (не иначе!) дочери одного раба из дома Цезарей звались соответственно Фортуната и Фелица, — кажется, эти имена в дополнительных комментариях не нуждаются, мадам.

— Я надеюсь...

  Если продолжать в том же духе, то очень скоро на линии горизонта покажется крест. И точно: в связи с неприятными событиями в истории окраин Прежнего Рима, более других прославился некий Феликс (а позднее, Антоний Феликс), о котором, в частности, не раз обмолвился Гай Светоний Транквилл в своей знаменитой книге «Жизнь двенадцати Цезарей».

  Поначалу этот человек был «просто удачливым рабом», как все, — соответственно, счастливым рабом Феликсом, братом некоего Палланта, а затем (по случаю) — постарался всесторонне подтвердить и развить своё выгодное прозвище на поприще социальной успешности. — Получив «вольную», таким образом, он стал в прямом смысле слова «счастливым» вольноотпущенником Антонии Младшей, дочери Антония и Октавии, матери императора Клавдия и бабки Калигулы, чтобы не перечислять всю родословную местных живодёров, вплоть до Адама (Адама Смита, с позволения сказать). — И между прочим, не одна только Антония Младшая!.. К своему счастливому вольноотпущеннику Феликсу несомненно благоволил и сам божественный Клавдий..., поставив бывшего раба (не иначе, за личную преданность), не больше — не меньше, — начальником когорт и конных отрядов в завоёванной и оккупированной Иудее...^[3] Провинция хоть и маленькая, хоть и бедная, но всё же — должность отнюдь не последняя... И полномочная, само собой.

Дальше, впрочем, книжка кончается и, как всегда, начинаются легенды.

  По церковному преданию, верить которому приходится только стиснув верхние зубы, — именно он, этот наместник Феликс десятью годами позднее приложил свою «счастливую» руку к чудесному спасению апостола Павла от само’суда фарисеев. Служивший под его началом в середине 50-х годов нашей эры тысяцкий Клавдий Лисий отнял Павла (читай: Савла) из рук беснующейся толпы и отправил его для разбирательства к Феликсу, который, в свою очередь, не нашёл в его деяниях никакой вины и, особо отметив, что Павел является гражданином Рима, отпустил его на все четыре стороны, чем Павел и не преминул воспользоваться по своему усмотрению. По результатам щасливой интриги, бравый апостол сумел избежать не только способа поведения, но и, как следствие, судьбы своего (преданного и распятого) Учителя...

— Вот и суди после этого: кто из них был более феликсом? — сам Феликс..., — или, может быть, Павел?..

Довольно тусклое предположение..., на орто...доксальный вкус.

  Впрочем, сухой язык энциклопедии доносит до нас немного другую «правду»... — «Антоний Феликс, — можем мы прочитать в Малом словаре Брокгауза и Ефрона, — прокуратор Иудеи около 53 <года> по Рождеству Христову, гонитель евреев, казнил первосвященника Ионафана, взял под стражу апостола Павла»...^[4] — Вот, вкратце, и всё. Ни слова про чудесное спасение и справедливое разбирательство...

  Тем временем, новоиспечённые христиане не зевали и не тратили времени зря, — теперь это мы уже знаем, хотя бы в общих чертах... Спустя ещё лет сто в разных анналах упоминается ещё один примечательный Феликс, на этот раз находившийся с другой стороны баррикады «борьбы за веру». Облачённый в красивый мундир святого мученика, этот Феликс, что симптоматично, был одним из семи сыновей (тоже) мученицы (и тоже) Фелицаты (женский вариант того же имени). Если попытаться судить по судьбе его, то был он (как и мать его) не слишком-то счастливым феликсом. Хотя не будем «заблуждаться»..., (пре)святая церковь толкает..., а также толкует этот вопрос по-своему, а потому смотрит на него и мать его — немного другими глазами. Возможно даже, с некоторым уклоном... — Оный Феликс, как говорят, пострадал в Риме около 164 года за распространение веры христианской и настойчивое несоглашение отречься от Христа. За своё упорство и провинности Феликс был «нещадно сечён», а затем и вовсе забит палками до смерти. Вся эта счастливая христианская история случилась в Риме, где и находятся мощи очередного счастливчика, забитого насмерть...

Ничего личного... у них вообще так принято, в конце концов...^{[комм. 2]}

  Ещё одного Феликса, немного более позднего, елейные христианские историки также вспоминают с благодарностию... Это некий Минуций Феликс (умерший около 210 г.) — римский адвокат, по-видимому, тоже из числа (потомков) рабов, — поскольку известно, что родился он в Африке. Более всего любезен он «народу» своей развёрнутой апологией христианства «Октавий», написанной в традиционной форме диалога.^[5]

  Впрочем, сразу оговорюсь: у меня нет ни малейшей цели перечислить всех феликсов (включая среди них чёрную сотню римских пап и антипап). Перечисление... дело столь же безнадёжное, сколь и глупое. А потому оставим ветхие церковные анекдоты соответствующим животным (из отряда церковных же грызунов) ради маленького и строгого возвращения к словам. В конце концов, только в них можно искать хоть какое-то подобие «счастливого содержания правды»..., — тем более, когда речь идёт о тексте.

  И здесь, не слишком утруждая себя подробностями, мне придётся поставить (счастливым случаем собственной руки), небольшое отточие. Чтобы начать новый раздел.^{[комм. 3]}

Именно так: раздел, с позволения сказать.^{[комм. 4]}

  Ибо..., ибо..., как ни крути, как ни выкручивайся, но именно это слово — сплошь и рядом становится предисловием к очередному везению..., или счастливому случаю, на худой конець...

с
ледует строго иметь в виду, что «феликс» был не один... — и это как минимум, — чтобы случайно не ошибиться. В живом латинском языке времён Римской империи были в хождении два различных слова (и две разных части речи) с одинаковым звучанием. Короче говоря, это был типичный комплект паронимов: «felix и felix», два отражения одного ветра (от одной стены). — Первое из них, значительно более употребительное прилагательное «felix» (одного корня со словом fecundus — плодородный, плодовитый) в зависимости от контекста и предмета обсуждения, имело ряд близких (синонимических) значений: плодородный, оплодотворяющий, благополучный, богатый, успешный, приносящий удачу или радость.^[7]

  Второе, сравнительно менее употребительное существительное женского рода felix — имело две (почти) равноправные формы произношения и написания слова (felix и filix) и — всего одно узкое значение, употребляемое как в прямом, так и в переносном смысле слова: папоротник, или (говоря шире) сорняк.^[8] (кроме того, подчёркиваю особо, этот сорняк в переносном смысле — негодный человек, назойливый визитёр, мелкий человек, ничтожество, а также нежелательная растительность, волосы на теле — в тех местах, где их не ждут или не желают).

  На первый взгляд, женский felix-сорняк в своём внутреннем значении глубоко противоположен всему тому, что представляет собой счастливый феликс мужского рода... Но если слегка потереть лоб и призадуматься, то придётся признать, что по са́мой своей сути второе значение — ничуть не является противоположным к предыдущему, ибо если следовать (подлой) логике дарвиновского учения, то сорняк — такое растение, которое (возможно) слишком плодовито, выносливо, неискореняемо, — то есть, в конечном счёте, сча́стливо приспособлено к условиям жизни в этом мире..., — прямо скажем, не лучшем из миров.^[9]:489 Особенно, если кому-то предоставлена возможность выбора...

и
здесь, без лишних слов, начинается немного другая повесть, чтобы достаточно понимать извилины..., — pardon, извилистое движение мысли... — Год за годом. Веко за веком. Постепенно в научной латыни более употребительной стала форма «filix» — в частности, чтобы исключить возможность путаницы или двойного толкования. Таким образом одно слово (в двух разных родах) шаг за шагом разделилось на два… — на первый взгляд совершенно различных: как по написанию, так и по произношению, употреблению и даже по смыслу. В современном языке это слово в значении «папоротник» (и в форме filix) — широко употребляется ботаниками в ботанике и для ботаников...^[10] В частности, такое название имеет один из самых известных и распространённых папоротников умеренной полосы Европы и Азии, который активно употребляется в городском озеленении, в садово-парковом хозяйстве и на приусадебных участках. Растение не только известное, но и знакомое для взгляда всякого обывателя. Его ботаническое название Dryopteris filix-mas или, говоря по-русски, щитовник мужской. В буквальном переводе с латыни выглядит как «папоротник мужской». Однако, и здесь он далеко не один... Точно в противовес ему существует ещё один, парный «феликс» из числа растений (сорняков) — это Athyrium filix-femina, «папоротник женский» (или кочедыжник женский), — также один из самых красивых и распространённых папоротников умеренного климата, имеющий сотни садовых форм и разновидностей, выращиваемых садоводами по всему миру. И кроме того, лекарственное растение, не чуждое магическим силам.

— Без последнего, понятное дело, ни один «феликс» не обходится.

Или только один..., — впрочем, не называя имени.

  После падения старого Рима... куда-то вниз; я хотел сказать, после прекращения существования Римской империи и постепенного превращения латыни в мёртвый язык церковного, научного и международного общения в Европе,^{[комм. 5]} прилагательное felix начало медленно расползаться во все стороны (как сорняк) и проникать на новые (христианские, значит, счастливые) территории. В итоге: первоначальная кличка раба повсеместно вошла в разные европейские языки в качестве вполне «официального» имени или отдельного слова (маркировки), обозначающей в широком смысле «удачный выбор», везение или повседневное счастье.

Приятно посмотреть на это богатство...

  Наверное, если выбирать нечто единственное, чего нельзя было бы обойти из истории феликсов новейших времён, — по произволу, разумеется, — то я поставил бы первым номером... вовсе не «железного Феликса», и даже не легендарного президента Франции, Феликса Фора, вписавшего (sic! — практически, впи́савшего!) своё имя в скрижали истории одним росчерком своего президентского фаллоса (вот уж в самом деле — «счастливчик»!), — а одного невероятно везучего ... & знаменитого музыканта. Которому удалось добиться в своей жизни практически всего возможного! — Он был успешен, знаменит... Он был признан и богат... Он чудесно сочинял и прекрасно дирижировал... Он удачно женился и прославился до того надёжно, что известен до сих пор каждой собаке... Короче говоря, не жизнь — песня (без слов)... И наконец, венец всего! — ему удалось невероятно быстро состариться и умереть в поистине цветущем возрасте (38 лет, время начала зрелости) — что, безусловно, отдельное, ни с чем не сравнимое везение. В довершение всего — его сестру звали Фанни. А сам он носил потрясающее имя «Феликс». — Феликс Мендельссон.^{[комм. 6]}

Напрасно ждёте продолжения. Я молчу. Потому что..., как завещал нам ещё один странный «феликс» (по прозвищу Экклезиаст):

«имя его скажет за него лучше него».^[12]

  И пожалуй, последнее, что можно сказать о худших традициях этого слова, — это был зубо...дробительный итальянский шлягер 80-х годов «Феличита́» — и (почти такая же) учреждённая в 1988 году ежегодная премия Европейской киноакадемии (или так называемый «Евро-Оскар»), первые десять лет своего существования носившая прозвище «Феликса». Как и в случае американского «Оскара», статуэтка получила свою светсакую кличку за (случайное..., счастливое и несчастливое) портретное сходство с дирижёром местного оркестра (есть, знаете ли, такой городок, Канны). — Так вот..., по случаю этот дирижёр имел имя: Феликс. Счастливый раб.

Или сорняк. Просто сорняк... — Везучий, как и все (сорняки).

Мне кажется, эти ... люди меня достаточно... поняли.

2
007-2008 год..., — да, дав..., давно..., очень давно это было. Практически, в прошлом веке.

  ...тáк, или примерно так я вынужден начать (продолжить) своё бес(связное) послесловие, в...место введения.

  Впредь, ах, чтоб вы знали!.. Эту статью (а может быть, даже эссе, с позволения сказать) я написал слишком давно. Слишком давно, чтобы об этом помнить или говорить. По существу — мелочь. Пустяк..., особенно на фоне (или на Афоне, с позволения сказать) тех горних работ, которые были сделаны за эти годы. (Последние)...
  А здесь, вдруг, — какой-то дурковатый «феликс»... Было бы о чём говорить..., было бы о чём вспоминать...
—   В общем, я не собирался..., и не собрался бы этого делать, если бы не момент... — Момент и состояние... так сказать, исторический момент..., и такое же состояние в аспекте.^[14] И всё же, вспомнить — не удалось. Даты на статье не стояло. Документ оказался потерян... — Однако цепкие & жадные анналы всемирной паутины сохранили (по крайней мере, для меня самого) примерную дату. Если и не само эссе, но хотя бы сжатый этюд «Феликса», включавший в себя все три его главы, главки или головки (в виде маленькой тушки..., или гранулы, если угодно) увидел свет — в 2008 году, и тогда он (поневоле) назывался «Феликс». — Просто феликс. И даже с большой буквы Б, не говоря уже обо всех прочих...
  Очень странно, почти невероятно было бы предположить т а к о е... чтобы этюд о «феликсе» назывался «феликс». Да ещё и с большой буквы.

Глупость.

Почти чушь.

Но самое смешное, что так всё и было.

  Не «счáстливый раб»..., и не «сорняк щастья», с позволения сказать, — и даже не «везучий скот» он назывался...^[15] Только Феликс, как перст в одном месте. Феликс — и больше ничего.

Ни слова, о друг мой, ни вздоха...^[17]

  А того «счастливого раба», набросанного в конце 2007 года на обрывке туалетной бумаги, я оставил при себе, разумеется. Потому что он..., бедняга, не годился решительно ни для чего и никуда, этот странный, дряблый психологический этюд, своеобразный предбанник хомистики, — где он робко топтался на половичке у дверей.
  Всего лишь мимолётный оттиск лица обезьяны..., беглая гримаса, по которой только бо-о-о-льшой специалист... или фантазист — мог бы достроить (буквально из ничего, собирая по ниткам) основные положения хомологии. — Той хомологии, новой прекрасной науки-науки, в которой нет ничего лишнего и нет пустяков, поскольку вся она сплошь состоит из лишних пустяков. Порождение человека, она несёт в себе — все его свойства. Без исключения. Но и без лишних деталей.
  И вот, — я продолжаю, — этот маленький уродец «феликс», придуманный и сделанный за вечер (практически, за вечо́р) в качестве крайне сомнительного отдыха — во время изнурительной работы над талмудом: «Ницше contra Ханон»... Этот текст, этот «везучий сорняк», сокращённый и обрезанный до состояния самовара-обрубка, возможно, он ещё имел какие-то шансы — уцелеть.^[6]:398 закатиться в какую-то маленькую щёлку... и там, незамеченным, остаться... — Так (или примерно так) я полу-думал, не слишком заботясь о своей мысли... ну и пускай в щёлку... Ну и пускай, шансы... имеет.

— Впрочем, как оказалось, действительно имел..., хотя и не слишком-то крупные.

  Примерно год этот маленький уродливый текст прожил там, в их — википедии. Без автора, без интонации и почти без лица. Наконец, 11 февраля 2010 года произошло обычное, что регулярно происходит. Его — ампутировали. Пардон, устранили. — Откуда-то снизу..., как часто у них случается..., пришёл, не вытирая ног, очередной человек в сапогах, измазанных в чём-то липком (не удивляйтесь, так полагается от бога и природы) и — не долго думая — вышвырнул феликса вон. Не глядя. А также невзирая... на все его странноватые прелести и прелестные странноватости.

  Имя этого человека..., имя..., пожалуй, оно не имеет ни малейшего значения (впрочем, простоты ради назовём его: «митя», вечный такой «митя»..., нет, совсем не феликс)... Но, в конце концов, что нам за разница: есть у него какое-то имя, или нет у него какого-то имени... — Это не достижение. И не провал. Потому что имя ему, как всегда — легион. Или, говоря точнее — человек, Homo normalis. И любой из них (будь он с именем или без оного) — поступил бы точно так же. Рано или поздно. Они вообще способны заменять друг друга... по принципу универсальности... И за счёт этого — победили. И за счёт этого, в итоге — проиграют, конечно. Проиграют и провалятся...
  Оставим. Кажется, я немного заговорился и по рассеянности сделал несколько шагов... не в ту сторону. А потому пора вернуться. На зад, — если понимаете.

  Кончаю. Страш (но) перечесть. — Или совсем нет...
  Этот краткий вариант текста..., при желании (а также при втором) — его можно посмотреть здесь, совсем рядом, чтобы иметь кое-какое представление...^[19]
  Пожалуй, здесь бы вся эта выморочная история и закончилась, если бы не одно обстоятельство. Как оказалось, годовалый коротышка-инвалид-феликс не пропал без следа. Достаточно ввести в строку поиска (любых яндексов или гуглов) несколько слов из этой статьи..., как сразу обнаружатся энциклопедии и словари, взявшие его (или кусочки его) на вооружение.^{[комм. 7]}

...как правило, в качестве пики или алебарды.

  Пожалуй, здесь и содержался для меня основной интерес этого этюда (вероятно, в отличие от каких-то других). — То прекрасное слово «вещь», которое создаётся из ничего, из пустоты..., то прекрасное авторство, которое без следа растворяется в случайности времени и таких же случайных усилиях прочих людей..., чтобы не сказать более определённого слова. — Как в капле грязной воды, этот утекающий вдаль «феликс» лишний раз показал — где-то вдали — их маленький человеческий муравейник. Весь состоящий из отдельных кусочков от разбитого ничего. И в таком случае уже не слишком важно, какое именно орудие (или оружие) находится в его руках. Главное — Его имя и Его внутренние свойства, которые в целом — известны.

Как пять пальцев феликса.