Анна Тхарон — различия между версиями

...к

ороче... — Анна Т ’харóн (читай: в миру́ Евдоки́мова Анна Вале́рьевна) — р. 6 августа 1878 года (или 1987), место рождения — середина мировой сверх’державы.
  — Акт первый. Без’действие первое. Пролог, мизансцена, массовка, немая картина: быв. г. Чимкент, быв. «Казахской Советской Социалистической Республики», — наст. «малый кошмар-бей & назар-ата», о которых лучше бы не вспоминать на ночь глядя..., чтобы случайно не ляпнуть что-нибудь более определённое... (уже сейчас, с далёкой высоты ушедшего времени, шамкающего седым и беззубым ртом).

...если припомнить, и без них в мире людей довольно мест, времён... и прочих возможностей для необязательного зла...

...и сразу же, и позже, в процессе, и даже — после всего...

...однако вернёмся к началу разговора..., так сказать, к «основному предмету».

...и попробуем всё-таки сказать о нём коротко и ёмко..., как полагается в таких случаях...

  ...а то и ещё короче (заранее выпустив всё лишнее) :
  Анна Евдоки́мова (1878 → 2022 → ∞) — художник-музыкант, дизайнер, один из виднейших представителей герметического искусства первой трети XXI века, поначалу заявившая о себе в миру как пианистка..., если говорить о некоей условной принадлежности к профессиональной среде или, точнее, официальной сфере деятельности. Выглядит солидно, не правда ли?, — и можно было бы гордиться редкой причастностью к высшим артистическим кругам, но сегодня, спустя десятки лет, подобное определение звучит в ушах неприятно и до некоторой степени оскорбительно. (слышу минуту молчания)

  — Но так было не всегда..., и далеко не всегда... Когда-то, в са́мом начале своего пути, слышать в свой адрес гордое и благородное слово «пианистка» было даже приятно и почётно... (В глубоком детстве) — с трудом верилось, что таким образом обращаются именно ко мне... или же говорят обо мне, используя элитарное, почти божественное слово из смеш(а)нной области детских (не)мечтаний и собственных представлений об этой удивительной профессии... Точнее говоря, даже не о профессии, конечно, а о чём-то несравнимо более неуловимом и высоком, — для чего нет и не может быть определения в нормальном, обычном человеческом смысле слов..., — о чём-то гораздо более тонком и глубоком по своей сути.

  Помню, ничто меня не волновало более, чем волшебная возможность представить и каким-то чудным образом выудить музыку из окружающей тишины, чтобы затем, пропустив её через себя (это было обязательное условие!), — сыграть или спеть. В раннем детстве, примерно до четырёх-пяти лет, я пела постоянно, — притом, не повторяя услышанное, а всегда нечто совершенно «своё», — если верить словам самых первых слушателей, домашних. Бо́льшую часть этого внутреннего репертуара составляли какие-то остро-жалобные и грустные арии, (не песенки, нет!) как правило, без слов и почти без слогов. — Уж не знаю, до какой степени приятными для посторонних ушей были эти бесконечные «плачи Ярославны», — однако ни разу на меня не прикрикивали, чтобы я, наконец, помолчала, отдохнула или занялась чем-то другим..., более полезным или приятным. — Более того, иной раз даже просили повторить раз услышанную мелодию снова и снова, до того необычно или красиво она звучала... — К сожалению, записать (нотами) мои вокальные экзерсисы никто не догадался: родители мои были вечно «заняты» (и без того замучены музицированием), а дедушка, самый благодарный слушатель (наряду со старшим братом), — музыкальной грамоты не ведал, — да и вряд ли такая мысль могла прийти ему в голову. А жаль..., потому что вскоре моя певческая карьера закончилась, навсегда оставшись в прошлом, почти младенческом.

  — После очередной затяжной, почти смертельной болезни потребность петь исчезла так же внезапно и бесследно, как и появилась... С тех пор, кое-как поправившись (до следующей серии болезней), я больше не пела. Впрочем (замечу чуть в сторону), «обязательное пение» на уроках сольфеджио и концерт‘мейстерства — не в счёт. Вся учебная тренировка пополам с муштрой была сугубо временным, хотя и крайне неприятным налогом на жизнь, — и довольно быстро прекратилась сама собой. Однако не сто́ило бы преждевременно пускать слезу жалости, — вместе с выздоровлением, несмотря ни на что, у меня появилось другое, ничуть не менее поглощающее увлечение (нечто вроде побочного эффекта болезни) — представлять под звуки старого проигрывателя, оглашавшего на всю квартиру концерты Вивальди, Моцарта, Баха или даже Бетховена, что это играет не какой-то невидимый-неведомый виртуоз, а — лично я, единая и неделимая. Сама, собственноручно. Причём, абсолютно не важно, на каком инструменте, — к примеру, на рояле (клавесине и орга́не), скрипке, гобое или вообще, «на оркестре». В качестве кандидатов на роль «моего» нового фагота-кларнета-гобоя или скрипки использовались всевозможные подручные средства. В ход шли любые предметы домашнего обихода или кухонная утварь, способная уместиться в руках, чтобы изобразить из неё очередной «гобой Страдивари». Кстати сказать, именно таким образом были разучены и «сыграны» все известные скрипичные, фортепианные, духовые и органные «концерты», записи которых имелись в домашней фонотеке в двух-трёх, а то и четырёх различных исполнениях!.. (В этой связи сразу вспоминается поощрительное удивление моего учителя (профессора и по совместительству ректора Саратовской консерватории) Скрипая: «откуда же я так хорошо знаю музыку?..» — Однако об этом позже...) Для тех, кто не в курсе, на всякий случай напомню, что во второй половине прошлого столетия (да ещё не где-то там в иллюзорных москвах-ленинградах, а посреди казахстанских степей), иметь дома собственную обширную фонотеку (то есть, не десять-двадцать пластинок, а пять-шесть сотен с хвостиком), равно как и библиотеку (то есть, не две-три полки с книгами, а несколько внушительных книжных шкафов во всю стену), – было делом необычайным, невероятно сложным, затратным и хлопотным по причине дефицита (всеохватного & тотального), как следствие — дороговизны и, в ещё большой степени, бездны потраченных усилий на «разыскивание» (того, что нужно) и «изыскивание» (того, чтобы это нужное, наконец, «достать»). А если «нужное» нечто (пластинки или книги) удавалось добыть ещё и в нескольких вариантах (интерпретациях или переводах), — вот где крылась настоящая удача и непреходящий праздник. Впрочем, и сегодня раздобыть ценную Вещь так же непросто, как и тогда, пожалуй, теперь поменялись лишь средства поиска и информационная среда, превратившаяся благодаря потребительской «культуре» потребления в бескрайнюю мусорную кучу, переполненную навязчивым рекламным хламом. Словом, повторилось всё, как у того поэта, встарь: аптека, улица, фонарь..., минуя короткий период доступного изобилия конца 1990-х и начала 2000-х гг. — Однако и об этом позже: не сейчас (и не здесь). — Возвращаясь к своим кухонным (духовно-духовым) «страдиварям» и «аматям», продолжаю... воспоминать, как спустя какое-то время любимым моим инструментом сделался безразмерный орган, занимавший (в смутных мечтах) едва ли не весь мир, от пола до потолка. Но поскольку вообразить (или изобразить) его было весьма затруднительно (тем более, что я его ни разу не видала), в дело пошло — настоящее пианино (для начала). Пускай и не «страдивари», но это был весьма крупный «ящик» фантастического янтарно-орехового цвета (признаться, такой редко-красивой расцветки больше нигде не встречала) с красивым и почти органным именем «RIGA». <...> Нет никаких сомнений (у меня), после всего, что и пение, и фантазийная игра на различных инструментах, и готовые умения бегло читать (книги), рисовать, играть на фортепиано... (список можно было бы продолжить, если бы не природная скромность) — были своеобразными осложнениями тяжело перенесённых болезней. <...> Дальше — больше, сложнее, интереснее..., но — как открылось позднее, мои внутренние впечатления о будущей «профессии пианистки» оказались совершенными..., точнее говоря, совершенно не совпадающими с общепринятыми понятиями и нормами... как это ни странно... Классическое недо’разумение (без уточнения заблудшей стороны).

... ...

  — Однако вернусь к букве... биографии. Стало быть, вначале Анна заявила о себе как пианистка (якобы) российско-голландская, — во всяком случае, именно так о ней было принято говорить и вспоминать (ранее). В этой же сугубо пианистической ипостаси Анна и получила максимальную известность в качестве непременного лауреата и дипломанта российских и международных конкурсов (прошу особо заметить, так сказать, заострить внимание) камерных ансамблей и фортепианных дуэтов, которые в изобилии проводились (тогда) и проводятся (теперь) во всякой профессиональной среде..., — равным образом, этими и теми, толстыми и тонкими, левыми и правыми, такими и сякими, — исключительно друг для друга, а потому и грош им цена. В базарный день...

Или несколько центов, что значительно правдоподобнее.

И здесь, поверх человеческой шелухи есть повод начать нечто..., слегка более существенное.

  Под словом «персонатор» (не слишком-то понятным на первый взгляд) здесь имеется в виду исключительный специалист по лицам и головам: фотограф-реставратор (ретушёр), а также фото- и веб-дизайнер. Именно в этом взаимопроникающем качестве Анна (уже не в клановом, а в личном & персональном порядке) стала лауреатом премии королевы Нидерландов (Нидерландского Королевского фонда «Prins Bernhard Cultuurfonds») за особый вклад в смежные и синтетические области искусства (2009 год). Этот знак отличного отличия в некие прошлые времена был (не)получен из рук королевы Беатрикс. Пожалуй (и несмотря ни на что), последняя премия значительно более ценна (как прецедент), поскольку имеет не тиражный, а сугубо уникальный и личный характер. Премия, учреждённая в этой номинации специально для Анны (за синтетические достижения в области музыки и живописи, музыкальной живописи или живописной музыки): первая и последняя в своём роде. — По вне’системности своей нечто особенное, слегка аналогичное первому и единственному специальному Евро-Оскару из области «Дней Затмения» (Юр.Ханон, только двадцатью годами раньше).

к’роткая бео’графия   ( для начала )

А
нна родилась..., родилась... (ведь с этого полагается начинать, не так ли?), — короче говоря, Анна родилась..., — по какому-то случаю, да, — Анна родилась (по какому-то случаю) в семье..., а точнее сказать, не просто в семье, а даже в династии..., в целой династии советских ссыльных, каторжных (а также расстрелянных). Короче говоря, в массовом порядке репрессированных, имея в виду уже — их третье поколение, какими-то неправдами или чудесами (православными, конечно) уцелевшее в советской мясорубке. В этой славной типически-русской семье все отцы, деды и пра’деды (со всех сторон) были либо убиты во время (не)правосудных расправ в 1920-е годы XX века (по классовому или сословному признаку), либо просто так (от зависти или по злобе́) раскулачены в 1930-х годах, чтобы затем прикарманить их пожитки, имущество и кухонную посуду, а затем (как типических врагов народа) сослать куда подальше..., — желательно, сразу на тот свет, конечно; или (на худой конец) — в Среднюю Азию пополам с такой же Сибирью.

Вне всяких сомнений, так произошло: Анна с готовностью унаследовала все личные родовые черты своих дедов и пра-дедов, присовокупив к этому комплекту (видимо, для надёжности) ещё и — сомнительную профессию своих непосредственных родителей.

  Как оказалось по вскрытии «истории болезни», карманный оракул не солгал. Мать и отец Анны — и в самом деле были музыканты-педагоги, рождённые в семьях сосланных, чудом уцелевших. Хотя (прямо скажем) уцелели немногие... — Большевики, коммунисты, а также все прочие советские обыватели, бывшие красноармейцы и комсомольцы дружно влились в общественно-полезную деятельность. Они указывали и исполняли, руководили и участвовали, направляли и всемерно содействовали процессу массового осуждения, расстрела и высылки своих соплеменников: таких же русских людей. Чтобы не вспоминать (лишнего) про Сосо, Кобу (по прозвищу «живодёр») и его южно-осетинских родственников, почту за лучшее не продолжать этот скользкий разговор.

Родители:

— Мать: Галина Ниловна Евдокимова (16.VII.1947 — 24.VIII.1993; в девичестве Усикова), пианистка и преподаватель музыкального училища (ЧМУ).

— Отец: Валерий Петрович Евдокимов (24.V.1941 — 9.I.2017; в мальчишестве, вероятно, тоже Усиков), преподаватель истории и теории музыки в музыкальном училище (ЧМУ).

  Страшно сказать, ещё страшнее представить: но ведь и в самом деле вся эта цивилизация как-будто... & когда-то находилась там, в горном городе Чимкенте (Южный Казахстан-Ата, Назар-бай, бей, бой, вой). В недолгие (и недалёкие..., пока) времена этот город и в самом деле был почти светочем..., почти пальмирой... казахской. Ах, болваны..., что же они опять наделали..., в сто тысяч миллионный раз за историю своего с...ого человечества. Впрочем, оставим..., — пустой разговор. Несмотря ни на что..., завтра опять пойдём в эту пустыню (обетованную)..., за манной небесной, вероятно.

  Помню как сейчас это феерическое, поистине завораживающее зрелище, когда заводские трубы всякий день окрашивали небо практически всеми цветами радуги, одновременно щедро обогащая воздух тяжёлыми металлами и задолго до рождения посыпая пеплом головы жителей «мирного» города. Фантастический город. Его по праву можно назвать третьим родителем каждого родившегося в нём человека (после 1940-х годов), поскольку содержание в организме ванадия, свинца, фосфора и прочих тяжёлых металлов значительно превышает не только полезную концентрацию (минеральную и физиологическую), но также и превосходит совместимые с жизнью дозы. Таким образом, шансы каждого нового гражданина великой страны родиться с шикарной шизофренией в голове и таблицей Менделеева в туловище зависели от направления и силы ветра. Ну а если ветра по какой-то причине не было, то можно было и вовсе не переживать напрасно – рождение тяжелобольного или слабого головой было гарантировано. Такая вот казахская экзотика. А ведь когда-то (давным-давно) название города означало «зелёный, цветущий город».^{[комм. 1]}

  — Вероятно, меня бы ещё и спросили: к чему же такая подробная остановка на местных..., так сказать, краеведческих достопримечательностях?

— Ответ, впрочем, известен заранее: и догадаться не так трудно. А пока я пойду дальше, перепрыгивая через всё лишнее и не главное (для себя, разумеется, только для себя).

И вóт оно, первое главное и важное — ...или нет, пожалуй...,
потому что самое главное важное и первое — только для внутреннего употребления...

— Не для посторонних глаз, ушей и рук... Да.^[2]

  «Счастливое» (читай: полное смертей и болезней, болезней и смертей) казахское детство прошло на удивление быстротечно..., — вместе с перестройкой, переделкой и перестрелкой... Как говорил один (вечно пьяный) представитель городской шпаны (из соседнего дворика), — именно в эти годы, когда Анне было всего 12-13 лет, этот чахлый худенький подросток пережил крупнейшую геополитическую катастрофу XX века. Тихо, почти беззвучно..., если не считать нескольких звуков падающего фортепиано... В 1993 году, после ранней (скоропостижной) смерти матери, изрядно потрёпанная семья с большими трудностями (мягко выражаясь) и чудом оставшись в живых (строго говоря), потеряв почти всё имущество (движимое и неподвижное), — смогла спастись из этого «независимо-независимого» Казахстана... Чтобы вернуться на историческую родину (в Россию).

Говоря по существу, это было типичное бегство (в порядке самозащиты).

  — Вдовцу Валерию Евдокимову удалось откупиться и вырваться из территории националистического произвола, спасая жизнь: свою и двоих детей.

  Разумеется, дальше началась немая картина из цикла: «не ждали». Материнская Россия (спустя семьдесят лет после начала репрессий) не слишком-то приветливо принимала беженцев обратно. С невероятными трудностями потрёпанной семье удалось кое-как притулиться в Калужской окраинной халупе... где-то на краю оврага. Чтобы слегка отдышаться и продолжить прерванную жизнь.

  — В 1997 году Анна (с отличием, о чём трудно говорить без некоторого стыда) окончила Калужское музыкальное училище имени Сергея Танеева по классу специального фортепиано (педагог Елена Савина). В тот же год она поступила в Московскую консерваторию в класс выдающегося русского пианиста, одного из лучших советских исполнителей скрябинского «Прометея» — профессора Виктора Карповича Мержанова и его ассистента Юрия Диденко.

  Несмотря на непростые (мягко скажем) отношения, сразу же сложившиеся с московскими консерваторскими консервами, Анна продолжала стажироваться и брать уроки у Мержанова & Диденко в течение пяти лет (до 2002 года).

Не прошло и трёх лет, как тучи сгустились: не на шутку законсервированная обстановка («имени Чайковского») сделалась сначала критической, а затем и кретинической..., точнее говоря — нетерпимой и невозможно к продолжению. Чтобы избежать неминуемого скандала с последующим исключением, в 2000 году Анна воспользовалась представившимся случаем и (по предложению своего будущего педагога) перевелась из Москвы — в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов...^[8] — Точнее говоря, в Саратовскую Государственную Консерваторию им. Л. В. Собинова в класс профессора, ректора, заслуженного артиста и, страшно сказать, к тому же заслуженного деятеля искусств РФ Анатолия Скрипая, в классе которого проходила штудии до 2005 года,^{[комм. 2]} закончив курс — также с отличием. Однако вовсе не в ректорстве и не в заслуженном «деятельстве искусств» состояло всё дело. Прежде всего, Скрипай был особым..., почти отдельным человеком, умевшим увидеть и услышать уникальное в других. Даже такое (слишком странное), что выходило из-под рук Анны. Очень непростой и очень особенный пианист, Скрипай терпеть не мог, когда стая начинает пинать ногами всякого, кто слишком выделился из шеренги..., и ещё не может постоять за себя. Собственно говоря, именно потому и состоялся этот тонкий личный контакт, позволивший Анне закончить высшее (безобразное) образование..., в среде российских музыкальных образин.

В таком деле, как говорится, главное — начать. Чтобы не слишком углубляться.

  Калуга. Мосва. Сратов. — Почти кочевнические фамильные странствия (начавшиеся ещё в 1920-е годы) продолжились и в следующие шесть лет. Не обнаружив перед собой ни малейших перспектив творческой реализации в России, в том же, 2005 году Анна была вынуждена принять предложение — отправиться на стажировку в Нидерланды (есть,знаете ли, на свете — такая пианистическая сверх’держава), где и пыталась максимально свободно и самостоятельно оттачивать своё исполнительское мастерство сначала в Амстердамской консерватории — числясь в классе профессора Наума Груберта ^[9], а затем немного восточнее, в консерватории пограничного (с Германией) голландского города Энсхеде (ArtEZ hogeschool voor de kunsten — ArtEZ Conservatorium Enschede) — в классе профессора Михаила Маркова.^[10] В течение этих лет Анна (частью добровольно, но частью и по долженствованию) приняла участие в мастер-классах с такими выдающимися „авторитетами“ как: Валерий Кастельский, Георгий Федоренко, Татьяна Гайдамович, Александр Бондурянский, Мстислав Ростропович, Олег Малов, Ратко Делорко, Григорий Грузман, Сергей Крылов, Илья Груберт и др.

   пуб’личная часть   ( сугубо несущественная )

И
сключительно в рамках клановой лояльности..., действуя по настоянию своих педагогов и кураторов... наряду с концертной деятельностью (как сольной, так и в ансамблях с вокалистами и различными инструменталистами) Анна участвовала во многих международных фестивалях, конкурсах и мастер-курсах (хотя и всякий раз с дурно скрываемой неохотой). Среди этих профессиональных сборищ и капищ можно упомянуть через маленькую запятую (для тех, кто желает знать):

а вместе с ними и ещё добрый десяток каких-то других рвотных сборищ, которые сами не вспомнились, а вспоминать их нынче даже и не хотелось бы думать...

  Между прочим, Анна успела записать несколько компакт-дисков с резко оригинальными интерпретациями весьма известных музыкальных произведений из наследия современной европейской цивилизации... Ниже я попытаюсь привести некоторые из них, наиболее безобразные (вестимо):

  С каждым годом, с каждым шагом пианистические планы Анны постепенно прояснялись, очевидным образом становясь всё более нетрадиционными, дерзкими и концептуальными, вызывая растущее удивление, осуждение, а временами и — зависть учителей, коллег и организаторов концертов. (Искренне сожалею о своих словах..., сколько бы лет ни прошло, во всём этом крайне стыдно признаться, но ещё стыднее признать, что это не только было, но и вполне всерьёз...) Совершенно очевидный схизис..., чтобы не произносить множество непонятных слов, напоследок.

  Нарастающая внесистемность, экстремальный талант и характер, а также образ жизни одинокой и привлекательной пианистки тридцати лет, не имеющей за собой никакой клановой защиты, привёл к постепенному усилению давления со всех «интересующихся» сторон. Совсем не трудно себе представить эту неяркую (в условиях голландко-германской действительности) «социальную» картинку, до краёв полную человеческих банальностей. Таким путём... давление некоторых чрезмерных интересантов из числа профессуры, ассистентуры & агентуры усиливалось, усиливалось, усиливалось...

Пока, наконец, не разразился очередной консервативно-консерваторский скандал.

Германский..., ничем не хуже московского или всякого другого, вполне человеческого.

Точнее говоря, не скандал, а тихая подлость, подстроенная одним из местных профессоров.

  Тихая профессорская подлость, завершившаяся вследствие крайней неуступчивости Анны длинным и (снова) неправосудным судебным процессом, а затем — и (вне)очередным отъездом прочь, из чистой брезгливости. На этот раз путь лежал — в обратную сторону, прочь из Европы. — Снова в Россию. На восток. По непрерывно повторяющемуся следу своих предков: ссыльных и каторжных.

— Музыкантов. Пианистов. Педагогов.

— Раскулаченных. Осуждённых. Репрессированных.

  Как нетрудно понять из сказанного Выше..., пик концертной деятельности Анны Евдокимовой пришёлся на вторую половину 2000-х годов, когда она жила в Голландии и Германии, концертируя по всей западной и южной Европе с отдельными и регулярными выступлениями: как сольными, так и в дуэте с исполнителями на разных инструментах. Начиная с 2011 года Анна Евдокимова прекратила не только все публичные выступления, но и прервала все отношения с трафаретными подлецами (чтобы не употреблять грубых слов) из клана профессиональных пианистов.^{[комм. 3]}

В конце концов, даже эти «резкие» выражения — не способны сказать ничего определённого... о той необязательной среде, в которой делается любое человеческое «искусство».

В том числе и — самое естественное.

  Поначалу (в 1990-х и первой половине 200-х годов) концертный репертуар Анны был (вынужденно) представлен облигатными произведениями расхожих композиторов почти всех стилевых направлений академической музыки: как сольных, так и в составе различных ансамблей. Впрочем, это не мешало постепенному выделению приоритетов: скрытых и явных. Например: в особом круге музыкального интереса пианиста Анны Евдокимовой всегда располагались два родственных Баха: (Иоганн Себастьян и его с’ сын Карл-Филипп-Эммануил..., — почти Карл-Эммануил), а следом за ними «великие клавесинные» французы Франсуа Куперен и Жан (вместе с Филиппом) Рамо. Затем обозначили себя ещё двое родственников: Вольфганг (а также его брат Амадей) Моцарт, Клод Дебюсси... — Но помимо и поверх всего прочего (чтобы не сказать: «после всего»), обозначила себя несвятая троица: Сати, Скрябин и Ханон. Последние три (оба втроём... или трое в оба)^[16]:544 экстремальных автора, в конце концов, и составили основу так называемого «внутреннего» или закрытого репертуара пианистки после 2011 года.

   не-пуб’личная часть   (не сугубо существенная )

П
редупреждаю сразу: здесь (ниже) не будет (или почти не будет) речи про музыку или звуки. Но прежде всего — про изображение.

  В течение трёх лет (с 2008 по 2010) по приглашению группы компьютерных разработчиков Анна Евдокимова проводила исследования и ставила опыты (в том числе и на́ людях) в компании «ИнноваТех» («Инновационные Технологии») в качестве веб-дизайнера.^[18] Генеральное направление компании — разработка и создание линейки компьютерных и видео игр нового поколения (так называемых нейро-игр, управляемых при помощи сигналов головного мозга), на основе технологии «интерфейс мозг-компьютер» (ИМК). Опытный образец одного из проектов компании — так называемый «нейро-пазл» — получил высокую оценку специалистов в области инновационных технологий и получил статус «Проект года». В том же году (17 декабря 2009) на форуме победителей под названием «Прорыв-2009» в спорткомплексе Олимпийский, компания демонстрировала на своём стенде игру «нейро-пазл», которую мог опробовать любой желающий, собрав все фрагменты картинки в единое целое при помощи «силы мысли» (посредством ИМК). — А уже в следующем, 2010 году разработки компании были с большим успехом представлены стендом «Управление виртуальными объектами с помощью интерфейса Мозг-Компьютер» на Всемирной выставке ЭКСПО-2010 в Шанхае (Китай).

При том не вызывает ни малейшего сомнения, что всё сказанное (чуть выше) — сущая ерунда.

Из разряда тех, которым посвящает свою свою жизнь подавляющее число людей (и это ещё в лучшем случае).

  Как художник Анна Евдокимова работает в двух видах (или жанрах) изобразительного искусства: графике и своём собственном художественном направлении «многомерная графика», в основе которой лежат принципы геометрии правильных многогранников, получающие своё художественное воплощение посредством синтеза различных технологических приёмов: от рисунка на бумаге до компьютерной графики.

  Как художник-персонатор Анна принимала участие в издании и оформлении закрытых (и открытых) тиражей книг: «Два процесса»,^[6]:622 «Чёрные Аллеи»,^[19]:646 «Ницше contra Ханон»,^[20] «Альфонс которого не было» ^[4]:542 (автор всех перечисленных книг – Юрий Ханон, вестимо). Ещё более плотное и деятельное участие Анна приняла в оформлении и издании книги Леонида Латынина «Два Гримёра» (Центр Средней Музыки, 2014 г.) ^[21]:302