Михаил Штейнберг (Михаил Савояров. Лица)

Жестокий... Жестоко... Забытый... автор : Юр.Ханон        ( не считая внука короля ) ← Авгиев поэт России Король жестокой эксцентрики → Ханóграф: Портал Михаил Карлович Штейнберг : « жестоко забытый » ( ещё одна кривая палка подмены поверх истории ) Слушай, Миша : третий лишний... ( Михаил Савояровъ )     Жест’окое  приди’ словие : ...Признаться, это приди’словие я начал только ради того, чтобы признаться... И не более того.     А потому, значит, и признаюсь, начав с красной строки... забытый король ...Признаюсь, постоянно натыкаясь на советские зоны умолчания (почти криминальные, почти преступные), временами переходящие в элементарную подлость, варварство и воровство, — временами мне начинало казаться, что мой дед, король эксцентрики и знаменитый рвотный шансонье — Михаил Савояров — попал в исключительную зону действия какого-то сталинского заклятия..., или проклятия, продолжающего действовать и до сих пор. Посредством прежнего ужаса, давления, угрозы... В конце концов, под страхом смерти. Постепенно обратившемся в кошмарную память поколений. Силами неизвестности, пустоты, умолчания... — Собственно, большинство моих интервью, статей, эссе и книг на эту тему, начиная с последних советских лет, были инициированы исключительно потребностью (пускай и запоздалого) противодействия той ужасающей силе варварства, которая сто лет назад разрушила громадную страну и порвала её историю (в том числе, и историю её величайших артистов) на две неравные & неровные части: теневую и освещённую, запрещённую и дозволенную, многосложную и примитивную... — Две, далёкие друг от друга как почти противоположности: «да», «нет» или «не может быть»... В конце концов, на известную и пропавшую..., официальную и подземную... Разумеется, полная картина этого рваного мира появилась далеко не сразу. — Его величество опыт. Постепенное накопление информации, понимания, наконец, необходимого раздражения... Обычный (в смысле: посредственный) путь человеческого (не)сознания. Один, два, три, много... И в самом деле, поначалу всё вполне можно было списать на личные недоразумения или «ошибки». Тем более, если этот вопрос находился не в центре внимания..., постоянно проходя где-то чуть в стороне, вторым голосом или боковым зрением... А потому, словно бы для самого себя (вернее сказать, для тех, кто не помнит или не умеет читать), перечислю основные этапы велiкого пути... Значит, так... Можете загибать пальцы... (один за другим). Сначала появился не в меру одутловатый дядюшка Эльдар Рязанов (пополам с копозитором Петровым и его сидоровой козой). Разумеется, я имею в виду пресловутый советский телефильм («О бедном гусаре»), — увы, далеко не лучшего качества... Однако (кроме всего прочего излишества) в нём была «Песенка про трубачей», один из ярчайших шлягеров эпохи «позднего застоя»..., который каким-то чудом оказался «без царя» (и даже без короля... эксцентрики) в голове. Всюду: и в титрах, и в книгах, и в дисках — с редкостной настойчивостью было указано, будто бы в той песне «слова народные» (несмотря на то, что любой народ — даже в мертвецки пьяном неглиже — абсолютно не в состоянии сочинять вирши подобного слога), а имя Савоярова господа-авторы продолжали игнорировать любой ценой (не говоря уже о своей репутации) и при любой ситуации... — В том числе, даже в тех случаях, когда слышали его от меня лично (отлично и прилично). — Нет... Правило трёх обезьян оставалось незыблемым. Всё равно, вопреки любому знанию, автором оставался русский народ (или, в крайнем случае, ещё более русский — Александр Галич). Ну ладно, — сказал я себе сам, — оставим эти досадные осадные мелочи. Мало ли на свете бывает чудес? Или волшебников. Всех и не упомнишь... Дальше — больше. Словно бы распутывая невидимый клубок Ариадны, веретено истории судорожно вздрогнуло, и всё заверте... Едва ли не с мистическим ужасом следил я, как... дыша друг другу в затылок и понукая лошадей, в цепочку (один за одним) выстроились — другие «Трубачи». Красавцы, гусары, усачи, как полагается... И конечно же, все (словно) пьяные — до изумления. Романы, песенки, стихи, повести и даже картины... — Вот прекрасный Юрий Герман, сделавший эту савояровскую песенку одной из опорных..., пардон, — натяжных нитей своего романа (и не просто романа, а итога всей его жизни), но ни единого раза даже и не подумавший вспомнить об авторе... О том волшебном, чудодейственном авторе, который (если верить Герману) подарил героям его эпического сюжета — ни с чем не сравнимое ощущение свободы. От рождения до смерти. На всю оставшуюся жизнь. И не только ощущение свободы, но и (вместе с ним) «лучшие годы нашей жизни. Лучшие. Самые наилучшие»... и все они... умолчавшие — Но нет. У «свободы» по-прежнему не было имени. И кажется, только один человек во всей стране знал об этом... умолчании. Впрочем, прошу прощения... «Знание» тут было совсем ни при чём (вопрос совсем из другой области)... Тем временем, я продолжаю (не забывая, что это всего лишь приди’словие, маленькое и бесконечно бледное — на фоне того, что они сделали... за эти годы)... Следом за Юрием Германом (или не по следу), прошу прощения, плотной толпой двинулись прямые ученики пропавшего (без вести) короля, — не считая «учатых» племянников и внучатых своячеников. Значит, опять продолжаем загибать (пальцы)... Неблагодарный позёр Аркадий Райкин вместе с присными, — словно бы по библейскому запрету ни разу не назвавший вслух Имени Его (своего учителя, благодетеля и благодателя), Затем — преподобный Александр Менакер (вместе с женой и сыном), словно бы набравший стакан... воды в рот (о том, кто его учил и дарил от щедрот своих), и наконец, стоически умолчавший вослед за всеми — и Александр Галич, о котором уже было сказано выше (этажом)... Пожалуй, отдельно от всех прочих (со стыдом) будет упомянут в этом ряду и прекрасный Даниил (Хармс, конечно). Ещё в раннем возрасте много взявший от своего несомненного предтечи-фонфориста, не раз цитировавший Савоярова «и так, и этак» (без указания адреса) и даже напрямую откликнувшийся на его вирши своей поэмой «Михаилы» (кажется, без посвящения)... Видимо, какая-то (черезчур прыткая) крыса пробежала между ними. — Как в своё время произошло и с номенклатурным Пастернаком. К тому же, слишком разные у них были ценности: высокий любитель всякого Баха, Хармс затаённо брезговал родством с низкими жанрами, тем более, какой-то низкопробно-мове’тонной «опереттой» или даже «блатняком»..., и вообще, при всём своём безобразии, Савояров всегда имел репутацию «недостаточно левого» и «совсем не поэта». — Впрочем, всё бы это ничего, если бы в один не’прекрасный момент они не схлестнулись характерами. Один взгляд, одно слово в таких случаях порой решает всё. Или даже чуть-чуть больше. Дальше — увы, начинается лицо, характер, история... Не более того... — Равно как и в случае Николая Заболоцкого (не говоря про обэриутов вообще)... — Короче говоря, это была очередная история скульптуры — в форме авто-портрета..., прошу прощения... Пожалуй, на столь роскошном фоне совершенно потерялся поздне-советский доходяга Аркадий Северный, кажется, впервые державший в руках ноты и с трудом разбиравший слова. Не преступник и даже не свидетель, «просто певец»: он уже не смотрелся как отдельное происшествие... Только последствие и малая добавка — придуманная (и приведённая в исполнение) исключительно ради полноты картины. Причём, сразу оговорюсь: потому что — именно её, значит: означенной «полноты картины» здесь и не будет... Ибо Хано́граф, как проект сугубо публичный, заранее производный и обречённый — никогда не ставил перед собой задачи «объять необъятное». Вот почему (не долго думая) здесь собираются только отдельные фрагменты. Кусочки, обрывки, осколки, битая мозаика общей картины. — И всё же кое-что набирается... Шутка ли: даже одних только «Трубачей» я не перечислил и половины от на’личного состава (ограничив загибание пальцев только теми, что уже доехали сюда, на красноватые страницы савояровской скрижали). А ведь кроме трубачей можно перечислить ещё (не)добрые десятки подобных примеров и казусов умолчания..., не говоря уже о важных персонах Серебряного века, — из книги в книгу, из мемуара в мемуар делавших такой вид, будто бы их время вовсе не выедало такого сочного & смачного «короля рвоты», столь чужого и враждебного для их выспренной и бедно-бледной культуры — (читай: неполно’ценной, конечно)... Число подобных (и бесподобных) умолчаний — десятки, сотни..., — тьма (в конечном счёте). Исключая, пожалуй, одного только Александра Блока, каким-то чудом рискнувшего пойти поперёк общего течения. В точности таким же образом, как он это делал всю свою жизнь: от двух — и до двенадцати... И в самом деле, глядя на такое (почти невероятное и почти тотальное) роскошество умолчаний, слишком велик был риск заподозрить, будто имеешь дело с каким-то шизоидным (вполне под’стать вождю) «заговором немотствующих», или действием негласного закулисно-подковёрного запрета на Имя Его... Скажем, внутренняя инструкция по министерству культуры... Или напротив: внешнее указание Комитета ГБ. И всякий раз..., снова спотыкаясь об очередного (Гоголя или Пушкина) молчащего идола, постепенно рисовалась мрачная картина бес’савояровского мира, в котором он, вечно «голый король» (в цилиндре и бабочке, с хризантемой и тростью), оказывался едва ли не самым умолчанным артистом «Низкой Культуры» своего времени. И правда, — (не) хотелось бы сказать, — про кого ещё на свете столько врали умолчанием, кроме него?..:350 Вопрос наивный, конечно (благо, что — и не вопрос вовсе)... Заранее было понятно, что не так..., и далеко не только про него. Короля, правнука короля. Заносчивого. Едкого. Грубого. Низкого... Пожизненно поливавшего презрением их, высоких, рафинированных дворняжек... Символистов, акмеистов, имажинистов... Бесконечные армии Северяниных и Кузминых с заднего дворика... а вот ещё и Шумахер Так бывало всегда... всюду и во все времена, когда клан с пристрастием изгонял чужого, а затем старательно истирал со стен своего здания — самую память о нём. Или напротив, не признав своим, плотно закрывал перед его носом входную дверь — туда, в высокий храм своей святости. В конце концов, разве не та же участь постигла «лукавого» дедушку-Шумахера, первого (и последнего) «говняного поэта России», несравненного анархиста и бедового савояровского учителя... Оставим, пустое. Вечные возмутители спокойствия, эксцентрики, протестанты... Они сами выбрали свой путь, а затем получили сторицею — «по делам своим». И поделом!.. Но вот..., за что досталось ещё и этому... увальню? — Ему, имя которого даже я пока ещё не назвал. — Признаться, глядя на эту несравненную роскошь, я (якобы) теряюсь в догадках. И хочется изречь, подняв кверху бо-о-о-льшой указательный палец: нет, нет..., это не имеет ровно никаких объяснений. — Поверх всего. Разумеется, лукавство. Чистейшее лукавство. И всё же, не стану спорить. Пускай будет так. Словно бы я и в самом деле не знаю..., и не понимаю: отчего у них так получилось (в стотысячный раз). И ещё одно небольшое «Ша» попало в список тотальной глухоты, следом за дядюшкой Шумахером. Тот список, в котором ему — несомненно — принадлежит пальма... Почётная. Развесистая. Почти кокосовая..., по своему величию. Ничуть не хуже нашей клюквы. — Пожалуй, в этом пункте придётся (даже и поневоле) сделать шаг назад и (будто нехотя) признать: сколь бы не замалчивали Михаила Савоярова, его суверенные достижения на сорном поле человеческой славы — теряются и блекнут рядом с ним..., этим... как бы это помягче сказать... (между прочим, его старым знакомым..., приятелем, впрочем, не слишком-то близким). — Тем, даже самое имя которого отрыть среди похабного мусора времени — занятие не то, чтобы мудрёное, но даже — пудрёное... Почти невероятное, почти сюр’реальное по своей с’транности. — Прямо здесь, посреди этой странной страны, в которой, казалось, не могло пропасть имя, столь заметное и жестокое... И всё же — пропало... Будто бы провалилось в малую дырочку..., на заднице фельдфебеля Римского... Едва ли не самое злачное место... своего героического времени. — И в самом деле, редкостная история: даже не будь они знакомы (и шапочно, и шляпочно, и лично, и по «творчеству»), даже не соприкасайся они друг с другом многократно посреди своего времени и места, — и всё равно стоило бы их сравнить (несравнимых). Сопоставить (несопоставимых). Или заставить (хотя бы недолго) постоять рядом, совместить — буквально несовместимых..., как осла и страуса. — Не говоря уже обо всех остальных... М.К.Штейнберг (~1913) Два Михаила, скажем для начала. Один — Савояров и «рядом» он..., этот второй. Штейнберг. ► Два едва ли не самых плодовитых и заметных автора отборно «низкого искусства» своего времени. Один — типический киник, для которого не было ничего «святого»: беспардонный клоун и эксцентрик, высмеивавший, выдуривавший и желавший превратить в богато декорированные потоки пахучей рвоты едва ли не всё, что только попадало к нему на язык... Другой, напротив — махровый цыганско-мещанский «романтик» самых жестоких и безвкусных жанров — романтик столь низкого ресторанного уровня, что, казалось, ему и пародии никакой не нужно, до такой степени он — сам себе..., собой, на себя — ходячая пародия. Впрочем, это не помешало Савоярову (не раз и не два) — припечатать, жестоко насмеяться и как следует выдразнить отборно-дурацкие романсы Штейнберга. — Само собой, для него, пожизненного шута и гаера, подобное искусство имело вид не более чем — грязи, ила, субстрата..., на котором (и на которое) было не только можно, но и нужно как следует — отоспаться, отмочить и помочиться: ниже некуда... И как всегда, «в своём репертуаре». Как штык..., от сапёрной лопатки. ► Два Михаила, два автора едва ли не самых массовых и популярных шлягеров своего времени (с одной только поправкой, что Савояров — младше Штейнберга на девять лет, срок, однако!..., примерно, на столько же моложе и его знаменитые песенки).:96 Довольно вспомнить хотя бы два названия жестоких (и даже «цыганских», отчасти) романсов: «Гай-да тройка! Снег пушистый...» и «Колокольчики, бубенчики» (на стихи Скитальца), — вершина не только штейнберговского творчества середины 1900-х, но и всей подобного рода муз.литературы. Пожалуй, до сих пор они продолжают бренчать с неослабевающей пошлостью, эти его несравненные бубенчики. Не так уж и много можно припомнить романсов, способных сравниться по своему невероятному уровню (во всех смыслах этого слова) с двумя упомянутыми. И даже к нагремевшему зубовскому «Не уходи, побудь со мною» Штейнберг успел приложить руку: хотя бы как аранжировщик. Словно бы ещё один из своих романсов до’сочинил... — Примерно такова же (хотя и совсем с другим наклоном головы) была слава савояровских сатирических или эксцентрических куплетов: «Луна-пьяна!», «Кисанька», «Наша культура», «Благодарю покорно» — десятками лет их растаскивали на цитаты и прочие «bon mots»: ехидные словечки и крылатые выражения, а некоторые куплеты (ставшие буквально уличными) распевал, выразительно икая и сплёвывая, — весь «несветский» Петроград. И также до наших дней далеко не в одном экземпляре дожили его многие выходки, самая громкая из которых — до сих пор зовётся «Песенкой про трубачей». ► Два Михаила, два автора — обладавшие несомненной универсальностью (и независимостью) в своём деле. Каждый из них словно бы поставил перед собой задачу: прокопать траншею как можно глубже и дальше, чтобы из-под рук, по возможности, выходило уже нечто вполне готовое и не нуждавшееся во вмешательстве посторонних лиц. Потому и работали они, в основном, сами и всё от начала до конца: прежде всего, конечно — стихи и музыку. Как могли, так и сочиняли: по потребности и в полном соответствии своему уровню. Штейнберг — десятками штамповал зубодробительные «цыганские» вирши (и на каждый ставил отдельный «опус»), по «жестокости» своей, иной раз, не уступавшие самым высоким (чисто: на’стоящие горные пики) образцам жанра. Вполне подстать стихам была и такая же жесточайшая музыка, под которую (говоря словами Савоярова) «выли собаки, коровы бодались». В довершение всего, Штейнберг (совсем не профессионал, между прочим) освоил практически всю композиторскую «канцелярию» снизу доверху, собственноручно выдавая для нотных издательств «на гора» готовые стандартные аранжировки (и своей, и чужой) музыки, сколь бы жестоко-убийственной она ни была. Разумеется, он играл свою балалайку совершенно всерьёз, что называется, без дураков. — Совсем не таков был Савояров. Хотя его универ’сальность, пожалуй, простиралась ещё дальше. Настоящий «человек-театр»... Одних только слов и музыки ему было явно недостаточно, — и хотя «канцелярия» Штейнберга работала исправнее (к примеру, долгие годы Савояров нуждался в чужих аранжировках), но предприятие «Короля эксцентрики» имело тотальный характер, и даже собственные приговоры он приводил в исполнение — сам. И жнец, и швец, и на дуде игрец. Сам пел, подтанцовывал, дополнял мимансом (не исключая рвоты и прочих злачных процессов) и ещё успевал аккомпанировать себе на скрипке. Конечно, пианиста приходилось нанимать, но (слава богу) этого товара на рынке всегда было в достатке. С того аккомпанемента, как видно, и мне кое-что перепало. С другой стороны, Савояров (сам себе король, в отличие от «второго» Михаила) был известен прежде всего как артист (хотя и исполнявший в основном свои миниатюры). — Не здесь ли кроется один из ржавых гвоздей, столь оглушительным образом определивших жестокую ошибку, случившуюся с наследием Штейнберга после его смерти?.. Долго и разнообразно помнили Раисову, Вяльцеву, Плевицкую, Юровскую..., в конце концов, кого угодно..., но только — не того, одного: единственного и неповторимого, кто втихую (на своей маленькой кухне дворянского сына) готовил для них жестокие пирожки... ► Два Михаила, два крупнейших автора «низкого искусства» посреди тотального господства Серебряного века с его разлагающимся декадентством, символизмом, акмеизмом и прочими (неуместными) изысканными «-измами» — выглядят почти неуместными, почти протестантами. Правда сказать, здесь между ними куда больше разницы, чем сходства. Всё же, Штейнберг вполне искренне и откровенно эксплуатировал ту презренную площадку, где (посреди большого русского ресторана) царили плебейские нравы и мещанские вкусы. — Нерушимый союз купцов и цыган, мотов и жмотов, певиц и девиц, временами, почти криминальная среда, в которой вечно соприкасались армейские солдафоны, алкоголь и отбросы театральных подмостков. Вполне таков был и сам «композитор», и его стихи (вместе с музыкой). И даром что штатский, а глядя по романсам — так «тот же фурштатский» (как говаривал Козьма). Савояров — не в пример хитрее, «с поворотом, да винтом». Пожалуй, в чём-то он даже напоминает Эрика Сати (вид сбоку), в течение полутора десятков лет вынужденного (ради элементарного заработка) имитировать «жуткую гадость» вполне в том же кафешантанном духе, находясь где-то посредине между жестоким Штейнбергом и ироничным Савояровым. Жанр или рынок (как бы его ни назвать) имеет свои законы. И если желаешь удержаться — будь добр соблюдать правила игры. Словно бы «чужой среди своих», и музыку, и стихи для куплетов — Савояров тоже выбирал по месту, по средству, чтобы как следует напустить дыма — в уши, пыли — в глаза, рвоты — на сцену (и даже кое-какого фонфоризма — не чужд). Настоящий иллюзионист, изображающий себя — (не)потребного, на потребу. Иной раз поражаешься: каким невероятным образом отличается качество того откровенно оперетточного, низко...пробного материала, который «на публику» (ничем не лучше дырки от бублика — куплеты на коленке строчил, послюнив палец, чем хуже — тем лучше, любимая присказка) — от настоящих стихов тетрадочных (для себя), ядовитых и скрытых от посторонних глаз. И всё же, де́ла это ничуть не меняет. — Оба они, два этих Михаила на публике оставались едва ли не общепризнанными образцами «дурного вкуса» — с заламыванием рук и подвыванием на физиологическом уровне, разве что один был таким «всамделе», а другой — типичный гаер: издевался, имитировал или выделывался, вечно показывая фигу в кармане или шиш в натуре. Пожалуй, пора кончать... это странное приди’словие. — И без того не на шутку затянувшееся. Почти моно...графию. Тем более, что... любое «сравнение несравнимого» неминуемо страдает от старой как мир болезни (слегка голландской, говоря в скобках). А потому — опять оставим (действуя по старинному рецепту Альфонса). И главное, по одному из критериев, с которого я начинал (и без которого, сознаюсь, никогда не взялся бы за эссе об этом жестоком мастере такого же романса), два Михаила демонстрируют поистине чудовищное неравенство.:96 Вне всяких сравнений, Савояров — пускай и вынужденно, и нехотя, но — всё же уступил..., несомненно и очевидно уступил пальму первенства своему неназванному конкурренту. — Если подсчитать бухгалтерию в части обширности и (не)объятности царящей вокруг них зоны умолчания.:109 Ни одна музыкальная энциклопедия (что советская, что российская, без разницы) ни сном, ни духом даже не упоминает имени Михаила Штейнберга (равно как и Савоярова). В конце концов, это невеликая беда. У всякого клана есть свои цеховые границы. А потому любые академисты (будь то профессиональные музыканты, артисты или поэты, без разницы) только с ужасным скрипом признают всякого, кто выходит за границу их среды. Ради понятности, я повторю: жанры или «уровень» искусства здесь совершенно ни при чём (хотя они предпочитают говорить именно об этом). Главное — недостающий символ (или знак) принадлежности. Мундир. Фуражка. Или хотя бы кепка. — Само собой, в этом пункте оба «композитора» откровенно сплоховали: ни плодовитый романсист Штейнберг, ни гаерский куплетист Савояров ни разу не произнесли необходимых слов..., не говоря уже о поступках. Слишком явно вся их среда — была иной..., и все их ценности — были иными. и снова Савояров (~1910) Но вот, слегка дрогнувшим пальцем я открываю эстрадную энциклопедию (иногда ради полноты комплекта к ней прибавляют ещё и соседний цирк): одну, вторую, пятую... Правда, Михаил Савояров там присутствует неизменно: пускай даже при всей односторонности местного флюса и куче сопутствующих ошибок, всяких: от мелких — до громоздких. Да ведь и не один только Савояров, за которым даже «зарезервировано» номенклатурное подобие отдельной словарной статьи..., — при некотором напряжении удаётся найти даже кое-кого из других Савояровых..., например, его первую жену, Ариадну Горькую...:79 Совсем иная картина ожидала меня при попытке найти некоего М.Штейнберга (ничего, кроме инициалов). Помнится, впервые я поставил эту пробу в середине «нулевых» (2000-х) годов, пытаясь определить: на чей же романс придумал свою бес’примерно наглую & брутальную пародию Савояров. Правда, мне был кое-как известен некий типический «засушенный эмбрион», профессор питерской консерватории Максимилиан Штейнберг (и мало, что сама консерватория имени фельдфебеля Римского-Корсакова, так этот умник ещё и умудрился жениться на дочке своего учителя). Впрочем, трудно было бы предположить всерьёз, будто подобный экземпляр «будущего (советского) профессора» успел (в годы нежнейшей молодости) насочинять с полкило отборной ресторанной пошлятины: цыганщины и поганщины... — Таким образом, вывод был однозначным: следовало искать какого-то другого «М.Штейнберга» (в конце концов, мало ли в Бразилии всяких «донов Педров»)... — Сказано-сделано. Открывши энциклопедию эстрады на букву «Шт»..., ищу глазами... Всё напрасно. На странице оказывается только один совершенно не интересный мне Исаак Штокбант, родившийся в середине 1920-х.:751 И — ни одного «Штейнберга», пускай даже самого захудалого. Как же это истолковать?.. Не придя ни к какому определённому выводу, — осторожно открываю именной указатель той же энциклопедии. Правда сказать, здесь картина оказывается немногим более утвердительной. В ряду прочих «Шт» обнаруживают себя сразу два Штейнберга. Первый из них (старый знакомый) с инициалами М.О., а второй — и вовсе «Э.» (без отчества и «даже» чина).:859 Итог более чем курьёзен: отдельной статьи о Штейнберге нет. Правда, в качестве «компенсации» имеется хотя бы упоминание. Даже два. — Открываю для начала страницу 84, где вполне в традиции кланового профессионализма сказано, что некий копоситор «Никита Богословский» учился в Ленинградской консерватории по классу М.Штейнберга. — Понятное дело, речь идёт о том вездесущем профессоре, имевшем жену из числа Пургольдов, статью о котором можно найти где угодно: хоть в музыкальном словаре Келдыша, хоть в заштатной википедии. Правда, второе упоминание о нём оказывается куда более подозрительным..., пардон, — продуктивным. В статье о певице Анастасии Вяльцевой чёрным по белому сказано, будто основу её репертуара составляли романсы и песни, сочинённые её же постоянным аккомпаниатором А.Таскиным, а также произведения других малоизвестных авторов: Н.Зубова (автор вяльцевского шлягера «Под чарующей лаской твоею», «Опьянела»), М.Штейнберга («Гай-да тройка», «Я вас ждала»)...:132 — Причём, повторю ещё раз... с инспекторской интонацией немца-приказчика: прямая ссылка из именного указателя недвусмысленно утверждает, будто «малоизвестный автор» шлягеров — и есть тот самый М.О.Штейнберг, профессор ленинградской консерватории, неприметно и «малоизвестно» учивший некоего советского копоситора Бого’словского. — В конце концов, идейная ориентация эстрадной энциклопедии начинала приобретать какой-то странный оттенок... — «Малоизвестный» копозитор Зубов (автор десятков пошлейших романсов, в том числе, подлинных жемчужин мещанской лирики, таких как «Не уходи, побудь со мною», «С тобой вдвоём», «Догадайтесь сами»...) даже не удостоился отдельной статьи в супер’профессиональном (несомненно!) издании своего родного профиля. Равно как и «малолетний» профессор консерватории — оказавшийся автором шлягеров, исполняемых до сих пор («Гай-да тройка», «Я вас ждала»), в одночасье приобрёл хотя и почётный, но весьма странный флёр «малоизвестного мужа Надежды Пургольд» и, как следствие, зятя нашего главного кучкиста: римского громовержца и фельдфебеля русской музыки... Само собой, все лавры за словесную спекуляцию я оставляю за собой... Пожалуй, после всей этой вселенской пурги на ничтожные темы, между зубов («малоизвестного Зубова и такого же Штейнберга») остаётся единственный вопрос..., — возможно, к драгоценной мадам (профессору Уваровой): «собственно, а энциклопедией ЧЕГО является означенный фундаментальный труд, к тому же переизданный (с изменениями) несколько раз крупнейшими московскими фирмами?.. — Когда несомненные звёзды (сочинители) эстрады начала XX века, создавшие (в том числе) и вечнозелёные непригараемые эталоны романсовой пошлятины, не потускневшие и не устаревшие за сто лет (и каких лет!) человеческого мракобесия, названы «малоизвестными». Поистине, уши залипают, а брови увариваются от подобного подхода, дорогая госпожа-професор. Говоря по сути, те лица (в данном случае, Таскин, Зубов, Штейнберг), которые прежде всего (и прежде других) должны были составить корпус статей «энциклопедии эстрады», здесь не названы по имени и не удостоены даже двух слов... В чём же здесь зарыт критерий?.. Когда первый из них, плодовитый романсовый сочинитель (А.Таскин) оказывается всего лишь «аккомпаниатором» (пожалуй, такое тянет на небольшое открытие — в области психологии)... Второй копозитор, осколок изрядно нашумевшего дворянского рода (Н.Зубов) — попросту оставлен валяться где-то в углу, в числе «малоизвестных», хотя и «авторов шлягеров» (среди которых почему-то не назван его главный скотский шедевр, переживший не только своего сочинителя вместе с его эстрадной дивой, но и весь XX век). И наконец, третий сочинитель (М.Штейнберг), автор вскользь упомянутого (в скобках) вечно’зелёного шедевра «Гай-да тройка», не только оказывается третьим «малозначительным» в этом ряду, но и — лёгким движением руки — превращается в профессора ленинградской консерватории, женатого на дочке «известного фельдфебеля» царской России... — Что ж, недурственно..., для затравки. Вот, собственно, о какой зоне умолчания я говорил, глядя на крайне сомнительный портрет дядюшки М.К.Штейнберга...:109 Поскольку... (не будем зря морщить лицо) всё случившееся на страницах профессионального издания — не более чем ритуал, происшествие, значок... на лацкане очередного пиджака. А суть вопроса находится значительно ниже... ватерлинии. Конечно, означенная «эстрадная энциклопедия...» (действуя руками профессора Уваровой) всего лишь воспроизвела одну из лакун (чтобы не сказать: дырок или траншей) того маленького мира, из глубоких запасников которого она появилась... Как роскошный мухомор посреди тучного поля, обильно украшенный ветками прошлогодней клюквы. В таких случаях даже (за)штатный терапевт — бессилен. И такому шикарному «цирковому» трюку забвения Михаил Савояров (volens-nolens) уже решительно ничего не смог бы «противопоставить». Даже при всех эскападах неблагородной и неблагодарной советской эстрады и её артистов, история Михаила Штейнберга высилась и по сей день продолжает выситься (чтобы не сказать: стоять) горой — словно бы посреди выжженной пустыни, по-прежнему потрясая окрестности «жестоким собачьим воем». Хотя..., если говорить начистоту, и здесь сравнение бледнеет перед трафаретным человеческим цирком: до такой степени налицо ловкость рук и очередное мошенничество. Ничего личного, не более чем — закон. Пускай даже и психологии... Вот почему (скажу я прямо) биографический опыт Михаила Штейнберга не имеет необходимой степени чистоты. Вытащив за уши очередного кролика из очередного цилиндра, давно испытанным & (не)удивительным образом снова победила — подмена. Старейший принцип стайного сознания, согласно которому при всех неизвестных всегда побеждает сила инерции, каждый раз любезно (& разлюбезно) подставляющая на освободившееся или пустое место — привычку, стереотип или повторение, а по сути, всего лишь — банальная подмена. Или такой же обман. Имя которого (на сей раз) оказалось — «Максимилиан Осеевич», блистательный зять Пургольдов... И между прочим, без малейших на то оснований... Жестоко...,  забытый  роман-с Встретил Штейнберга со шпицем, Как бы мне теперь не спиться... ( Михаил Савояровъ )  двуглавый Штейнберг Михаи́л Ка́рлович Ште́йнберг (14 июня 1867, г.Слободской Вятской губернии — ?..) — говоря во первых строках, российский композитор-любитель, сочинитель «жестокого» жанра, в основном, «цыганского» и ресторанного, поэт и аранжировщик, автор музыки и стихов более трёх сотен популярных песен и романсов начала XX века, самыми знаменитыми и долгоиграющими из которых оказались, пожалуй, три: «Гай-да тройка! Снег пушистый...», «Колокольчики, бубенчики» и «Вот, что наделали песни твои!». Почти все песни Штейнберга сразу после сочинения публиковались тысячными тиражами нот, их охотно исполняли десятки вокалистов, среди которых, прежде всего, можно назвать Надежду Плевицкую, Анастасию Вяльцеву, Юрия Морфесси, Александра Давыдова и многих других. С первых лет XX века выходили десятки патефонных грампластинок с романсами Штейнберга, первыми в этом ряду были интерпретации Раисы Раисовой и Натальи Тамары (и той, и другой Штейнберг частенько аккомпанировал..., причём, собственноручно), а следом за ними — и всех остальных, перечисленных выше. Некоторые песни Михаила Штейнберга популярны до сих пор и пользуются постоянным спросом у любителей и профессионалов в области совершенной жестокости: современных эстрадных и романсовых исполнителей. Вместе с тем, самое имя этого автора вчера и сегодня — остаётся в показательном небрежении, пользуясь феноменальной безвестностью и полностью утонув в окружающем субстрате. Его персона каким-то чудесным образом отсутствует в музыкальных и даже эстрадных энциклопедиях,:859 его биография сплошь состоит из пролежней и белых пятен, а романсы (по стечению обстоятельств) ошибочно приписываются его однофамильцу и более молодому современнику, — «тоже» композитору (хотя и академическому) с похожими инициалами «М.О.Штейнберг». В результате типического недоразумения (помноженного на тотальное умолчание и осуждение советской пропаганды в области «жестоких» жанров), профессор ленинградской консерватории, зять Римского-Корсакова и один из учителей Шостаковича — совершенно поглотил память своего старшего (и гораздо более известного в своё время) современника, превратившись в сказочное подобие «двуглавого орла»..., или некое шизоидное образование под двуединой фамилией «М.Штейнберг», одна часть которого до такой степени далека от второй, что почти отрицает её. Странно сказать, но ведь два этих Штейнберга имели «разную» национальность и даже не были однофамильцами... Миша Штейнберг (1888) Михаи́л Ште́йнберг родился 2 июня (по старому стилю) 1867 года в семье Карла Штейнберга, служилого дворянина (отставного военного), выходца из остзейских немцев. Работая управляющим немаленького имения с небольшим заводиком в городе Слободской (Вятской губернии), отец сумел сколотить небольшой капитал, впрочем, вполне достаточный для того, чтобы дать сыну хорошее (столичное) образование. Шести лет от роду Михаила отправили в Царскосельскую (Николаевскую) гимназию, где он битых тринадцать лет проучился в «приготовительных классах». Поведение гимназиста Штейнберга на всём протяжении его пребывания в благословенных стенах было отмечено как «очень хорошее» (читай: почти примерное), исправность и прилежание в обучении — удовлетворительная, а любознательность по всем предметам одинаковая. На самом деле, эти формальные характеристики означали, что по всем предметам гимназист Штейнберг имел ровно подстриженные «тройки»..., разве что кроме закона божьего и русской словесности (где отметился оценкой «хорошо»), просидевши напоследок два года в восьмом выпускном классе. Впрочем, последняя задержка была вполне в традиции и не скрывала за собой никакого экстраординарного упущения. Вполне возможно, что трюк этот был со стороны гимназиста — даже намеренным (хотя сведений точных о том не имею и утверждать напраслину не стану). Немецкому языку Михаил Штейнберг в гимназии не обучался, поскольку владел им как родным (с детства и каждое лето, традиционно общаясь в семье и с домашними). Отец же, принявший православие и вполне настроенный на «ассимиляцию», считал, что свободного владения языком предков на бытовом уровне вполне достаточно, а вот русскую речь следует употреблять письменно (как чиновники, например) и желательно — на лучшем литературном уровне. Удивительным образом, означенное убеждение вполне совпадало с намерениями его сына... Слегка адаптируя косный язык школьной ведомости, можно сказать, что в течение всех тринадцати лет столично-царскосельской жизни учение не слишком-то увлекало гимназиста Штейнберга (ну..., разве что, кроме закона Божия и прилегающих к нему «жестокостей»). Способностей и немецкой аккуратности его вполне хватало учиться на круглые тройки, не напрягаясь сверх меры, церковные уставы по детскому прилежанию не представляли особых трудностей, а «русская словесность» (особенно, поэзия... некоторая) даже вызывала интерес (местами — жаркий), что не мог не оценить велико’душный преподаватель. И всё же, было ещё кое-что, к сожалению, выходившее за пределы стандартной гимназической программы, где Михаил Штейнберг чувствовал себя вполне «в тарелке». — Играть на «пианине» или, тем более, на «рояли», вызывая красивые звуки из недр большого чёрного ящика, он пристрастился давно. Ещё в слободском детстве, в барском доме. Вдобавок, его упражнения на клавишах всякий раз нравились товарищам. Его и любили-то в классе — за «музыку» безотказную, прозвали даже «Musiker»: чаще ласково, иногда снисходительно или презрительно. А лет с двенадцати этот маленький немец-гимназист стал ещё и сочинять: в основном, танцы, конечно — для школьного употребления. Сначала попробовал подбирать что-то на слух, по памяти, что запомнилось, понравилось. Например, из открытых окон услышанное. Или из дверей. Иногда получалось что-то своё, очень даже недурно. Товарищи хвалили, смеялись, по плечу хлопали. Так помалу и пошло-поехало: польки, гопаки, кадрили, вальсы, экосезы, полонезы... — очень скоро Штейнберг сделался записным музыкантом, тапёром для школьных танцев и приёмов..., шаг за шагом, класс за классом, постепенно отходя всё дальше от гимназии — на угол, за угол, по домам и салонам: сельским и городским, царскосельским и столичным. Твой взгляд я ловлю, Услышать «люблю» Так жаждет душа, Вся и страстью    и чувством полна! «И буду тебя я ласкать» (первый куплет) Многие знакомства и связи, которые потом пригодились — ещё из тех времён выросли. Из детства. Закончив гимназию в 1888 году, Михаил Штейнберг был зачислен студентом Петербургского университета на факультет восточных языков. Кое-как проучившись (точнее говоря, посетив с десяток лекций), на следующий год (в октябре 1889) по настоянию отца перевёлся на «более приличный» для человека его положения факультет — юридический, само собой. Впрочем, и там этот студент больших успехов не сделал, поскольку к тому времени среди его горячих интересов едва ли не подавляющее место заняла ресторанная (цыганская) музыка (и таковая же среда), которую он полюбил слушать, смотреть и иногда, когда повезёт, даже трогать руками. — Первые уроки музыки ему преподавали ещё в отцовском доме, позднее — кое-что показывали товарищи в гимназии и домашние учителя, к двадцати годам Штейнберг неплохо владел фортепиано и знал нотную грамоту, изрядно практикуясь на школьных танцах и вечерах. Увы, с каждым годом заниматься чем-то ещё, кроме «жестокой» музыки и таких же певиц — хотелось всё меньше. К чему попусту тратить лишние деньги на какой-то университет?.. Само собой, отец был в категорическом «не’восторге» от подобного поворота дел: у всякого уважающего себя человека (тем более, если он — Штейнберг) «должно быть основательное образование». Сын не возражал, хотя и учиться «на адвоката» как-то не слишком рвался... Слава богу, прямого конфликта «поколений» удалось избежать (как он всегда любил). Тем более, что от отцовской денежной помощи Михаил Штейнберг вскоре почти не зависел..., уже к своему совершеннолетию. Конечно же, оставаться вовсе без «содержания и благословения» не хотелось, но и никакой «катастрофы» в таком повороте не было. Первые заработки (аккомпаниатора и автора романсов) очень скоро позволили не только обеспечить вполне сносное для молодого человека (столичное) существование, но даже брать частные уроки, углубляя необходимые познания в будущих жестоких занятиях. Будучи горячим поклонником цыганского романса, Михаил Штейнберг хотел стать «настоящим» профессиональным композитором. В том особом понимании этого слова, которое было ему доступно... — с детских лет. ...среди других цыган Бойкий молодой человек..., он умел себя подать как надо и кому надо. Чуть не с первых лет музыкальной карьеры его романсы стали исполнять лучшие «цыганские» певицы того времени. Первой из столичных знаменитостей стала совсем ещё молодая Раиса Раисова (настоящая фамилия Магазинер), ярко-национальная опереточная певица из театров «Олимпия» и «Буфф», которой Михаил Штейнберг иногда аккомпанировал в концертах. Каким-то образом ему удалось почти сразу найти нужные знакомства, нащупать свою струю..., или ветер в спину — только успевай погонять. Очень скоро, начиная с 1893 года, стали выходить ноты в популярных сериях разных столичных музыкальных издательств, а к 1900 году список жестоких романсов Штейнберга насчитывал едва ли не (чёрную) сотню «опусов». Пожалуй, в этом деле вполне проявился его провинциальный (немецкий) характер: «ganz akkurat», словно бы стараясь во всём походить на «настоящего» композитора. — «Как в консерватории»... Каждый свой романс, фортепианную пьесу или песню Михаил Штейнберг с истинно немецким педантизмом отмечал отдельным опусом, ничего не пропуская и не повторяясь. Таким образом, случайно наткнувшись на ноты с названием «Я вас ждала... вас более уж нет», цыганский романс для голоса и фортепиано (слова и музыка М.Штейнберга), отмеченные «оp.98», можно было не сомневаться: предыдущие 97 — в полном порядке. Кстати сказать, «русская словесность» стала отличным подспорьем. Сам себе поэт. Сам себе композитор. Само собой, я воздержусь от какой-либо оценки штейнберговского жестокого стиля... Мне кажется, он говорит (и даже поёт) сам за себя, не требуя ни пародий, ни комментариев... Ну разве что, кроме этих, универсальных: «выли собаки, коровы бодались, — вот, что наделали песни твои». Главное, что здесь он оказался вполне на своём месте — и в своё время: здесь и сейчас. Разумеется, я говорю о том, (заранее) выпуская совсем другие, следующие времена, наступившие в том году, когда Штейнбергу стукнуло — ровно пятьдесят. Там, среди тех «новых» людей ему осталось совсем немного времени..., и совсем не осталось места. Разве только этому..., сыну раввина из Вильно, который не был даже однофамильцем... Впрочем, оставим. Не о том речь... Совсем не о том... Михаила Штейнберга называют самым плодовитым сочинителем романсов начала XX века. Не будучи в данном вопросе ни любителем, ни специалистом (в отличие от профессора Уваровой, например), не могу как-то дополнительно подтвердить или опровергнуть справедливость этого утверждения. Как кажется, вполне довольно и того, что он был не только успешен и востребован, но и положительно знаменит. С первых лет нового века нарастающим валом начали выходить в свет не только его ноты, но и грампластинки. Если не ошибаюсь, первой стала трогательная миниатюра «Милый, я жду тебя» (вальс-романс), опубликованная издательством Давингоф в 1902 году. — Чуть позже вышла и пластинка в исполнении Раисы Раисовой. Дальше-больше. После 1904 года романсы Штейнберга стали исполнять российские звёзды первой величины — певшие не только перед публикой, но и в императорских театрах..., и при дворе, по специальному приглашению царя или приближённых: Плевицкая, Вяльцева, Эмская, Юровская, Давыдов, Морфесси. Они же, поспевая друг за другом, стали штамповать грампластинки — одну за другой. Кажется, в 1907 году Надежда Плевицкая первой записала пластинку с главным штейнберговским шлягером «Гай-да тройка». Полный тираж был распродан за три месяца, если не раньше. Отныне об успехе (окончательном и бесповоротном, коммерческом и музыкальном) можно было не беспокоиться..., равно как и обо всём прочем. Желанная высота была завоёвана. — На острие жестокого роман’са во всём мире воцарился полный spitz..., если я понятно выражаюсь (в последнее время). «...И расселась земля..., и восстали горы...» — Точнее говоря, одна гора..., восстала. Впрочем, и того вполне было довольно. В конце концов, не боги горшки наполняют... Милый шепчет уверенья, Ласково в глаза глядит, А она полна смущенья: Что-то ей любовь сулит?.. «Гай-да, тройка» (первый куплет) Хотелось бы верить, конечно. В следующем, 1908 году «Гай-да тройку» выпустили на грампластинках сразу четыре звукозаписывающие фирмы, и всё — в разном исполнении: Раиса Раисова, Мария Эмская, Александр Давыдов и (в качестве довеска) русский народный хор Варшавского. И наконец, (всему венец!) в 1909 году по их пути торжественно проследовала Анастасия Вяльцева. Кстати сказать, к тому времени Михаил Штейнберг уже переехал в Москву, а в столице бывал только наездами. Хотя и частенько наезжал..., вместе со своим пушистым (как снег) шпицем. Кстати сказать, именно Анастасия Вяльцева оставила «драгоценное» (прямое) свидетельство о своём общении с автором «Гай-да тройки». По странному стечению обстоятельств, его имя было не Максимилиан. Нет. И его возраст в те времена составлял — без малого сорок лет. Если верить вяльцевским словам (и её памяти), впервые она исполнила велiкую «Гай-да тройку» 27 октября 1906 года... — И вот как она описала свою историческую встречу с анонимным автором этого (безымянного) шедевра:    — Хотите знать, кто виновник появления этого романса?    — Кто же это?    — Это моя собака Урсик.    — ???    — Да, да, не удивляйтесь! Урсик! Урсик! Поди сюда... В комнату с громким лаем вбежал белый, красивый шпиц и сердито заворчал на гостью.    — Я сейчас вам расскажу, как это было... Однажды в воскресенье я сидел за роялем и фантазировал. В это время прислуга моя собралась гулять с Урсиком и надевала на него сбруйку. Сбруйка была с бубенчиками и мне представился звон колокольчиков... Затем, когда я посмотрел на собаку и увидел её белый, пушистый хвост, я нарисовал себе картину пушистого снега... Так совершенно случайно возникла у меня идея романса. А слова я всегда сам пишу... — Анастасия Вяльцева, из интервью журналистам «Петербургской газеты» (1911)   «Лети, лети, мечта любви»...     «Грёзы счастия, грёзы радости»...       «Берегись, не обожгись»...         «В любви забвенье»...           «Ах! домик-шалашик»...             «Не покидай, целуй, ласкай!»...               «Догорает луч последний любви»...                 «Не полюбить никогда тебе вновь»                   Пожалуй, романсы Михаила Штейнберга представляли собой..., как бы это помягче выразиться..., сгущённую массу..., так сказать, «эссе» (или эссенцию) всего лучшего, что было в жестоком жанре: мещанском и цыганском. Определение тем более приятное, что за всё содержимое своих творений буквально (и «нотально») отвечал он один, единый и неделимый... Михаил Штейнберг, если не возражаете. Чрезвычайный и полномочный автор стихов и музыки, а также профессиональный (жестоко-цыганский) аранжировщик. Временами даже — аккомпаниатор. Спасибо, что хоть сам не пел... Чем объяснить эту горечь страданья Чем объяснить эти муки мои? Трепет сердечный, восторг ожиданья – Вот что наделали песни твои... М.Штейнберг «Вот, что наделали песни твои!» Вместе со своим непригараемым шпицем, в дуэт... — Всё как полагается. «Выли собаки, коровы бодались, — во́т что́ наделали песни твои»... Само собой, ни одна «жестокость» не приходит в одиночестве. Сочиняя..., вернее говоря, штампуя десятками (и сотнями) цыганскую патоку (с русской педалью) и входя в обойму (чтобы снова не поминать о клане) «успешных», сиречь, благополучных авторов, обласканных властью, Михаил Штейнберг не уклонялся от выполнения также и обязательной части программы... Не особо усердствуя, тем не менее, он отметился несколькими «патриотическими» сочинениями (по случаю и на случай...), а также верно’подданническими и божецаря’хранительскими. Собственно, никакого особенного секрета здесь нет — и подобную смесь из популярной (эстрадной) замазки с обильной смазкой лояльности власти можно наблюдать (безо всякого удовольствия) в любое время и при всяком полковнике, от Николая до Владимира. Короче говоря, окружающий фон для цыганской пошлятины «фон Штейнберг» был самый — вдохновляющий. Нет вопросов... Подобное роскошество с пышными пластмассовыми розами (на пределах возможного) не могло остаться без внимания. Тем более, учитывая жестокий успех и не менее жестокую повторяемость шедевров, буквально на всех углах... — Как следствие, Штейнберга регулярно критиковали (за примерную безвкусицу), а также пинали, обсмеивали, язвили, имитировали, пародировали... и так далее. В колючем и крючковатом жанре проехались и отметились, кажется, решительно все присутствующие: и г-н Богемский, и сам пан-Сарматов. — Без лишней скромности, один только тёзка-Михаил (Савояров) единолично соорудил с десяток отборных нападок..., в основном, не(под)цензурных, конечно. Среди них назову только то, что знаю сам: три пародии, два романса-ответа и ещё несколько стихов (включая портативную поэму «Три Михаила», о которой, пожалуй, ещё будет речь впереди). — Кажется, самая известная из них, брутальная до посинения пародия («Вот, что наделали песни твои!») даже «удостоилась» публикации в 1914 году (без музыки, только стихи..., если подобное ново’образование вообще можно назвать «стихами»). Безжалостно (почти по-цыгански) оскоплённая и почирканная цензурой с таким же избытком (более чем вдвое: с семи до трёх куплетов), она вопреки всему сохранила какой-то удивительно непосредственный характер: детский, живой и грубый до изумления. Этот пародийный романс Савояров поначалу исполнял в дуэте со своей первой женой Ариадной Горькой (которая временами выла, иллюстрируя сюжет) — словно отрабатывая на жестоком материале нарочито неотёсанную и безвкусную манеру исполнения (вполне под’стать первоисточнику: находясь на такой территории — всё можно, всё дозволено), с буквальным собачьим воем, кашлем и прочими физиологическими проявлениями, вплоть до савояровской фирменной рвоты. Как минимум, дважды Штейнберг видел (слышал), как Савояров его выдразнивал со сцены. Последний раз — в Москве. Не могу сказать, что первоисточнику сильно понравилось зеркало, кривое до неприличия... Чем объяснить, что когда ты завыла, — Волосы дыбом, вдруг, встали мои, Смазать хотелось кому-нибудь в рыло!.. Вот, что наделали песни твои... Михаил Савояров «Вот, что наделали песни твои!» В редакции Савоярова это были жёстко-пародийные куплеты (неотёсанно-грубые, почти чернозёмные, если так можно сказать напоследок), тем не менее, имевшие свой собственный отдельный звук и смысл (не говоря уже об его отсутствии). Сделанные ради публичного исполнения, они часто звучали со сцены, всякий раз появляясь — по настроению автора или требованию публики. Что же касается до эпиграмм, стихов или, тем более, поэмы..., то господин «прообраз», скорее всего, даже не знал об их существовании. Только очень близким людям Савояров показывал что-то из «запрещённого чемоданчика». Да и то — в старые времена, при царе-горохе. Затем — все реже и реже. А после 1930 года — и вовсе (круг) замкнулся... Кроме адских выламываний и завываний мсье Савоярова, находившихся (очень) далеко за пределами всякого хорошего вкуса и тона (не говоря уже о поведении), были известны ещё полтора-два десятка пародий разной пробы и уровня — на штейнберговскую цыганщину. Само собой, такой товар слишком непрочен, держась исключительно на популярности высмеиваемого первоисточника, он угасает и забывается в десятки раз быстрее. Пожалуй, дольше других удержалась комическая пародия Дмитрия Богемского «Гай-да, тройка на резине!», которая имела устойчивый успех (в исполнении автора, а иногда даже и — его жены), спустя год эту дивную «резину» даже издали отдельными нотами & пластинкой (благо, что за изданием ходить далеко не приходилось: издателем был сам автор или, на худой конец, его многочисленные родственники и однофамильцы)... Но всё же, это были всего лишь новые (пародированные) слова, положенные в точности на прежнюю музыку Штейнберга. Вне популярности оригинала пародия не имела отдельной ценности, срок её жизни был заранее определён актуальностью момента: от силы, два-три-пять лет. Встретил Штейнберга со шпицем, Вставил шпильку им и спицу... ( Михаил Савояровъ )  босяк Савояров Первая мировая война и несколько разгромных бунтов, полностью разрушившие прежний «жестокий» уклад имперской России, подвели жёсткую черту поперёк времени, перечеркнув не только «трёх Михаилов», но и вообще — всю прежнюю жизнь. Пожалуй, лишь редкий человек, обладающий разнузданным воображением художника, способен представить себе тот всеобщий погром и тотальное крушение, которое скрывается за привычным и даже красивым, на первый взгляд, словом «рево’люция». В 1917 году Михаилу Штейнбергу стукнуло ровно пятьдесят: время, когда большинство людей уже утрачивает способность менять кожу. Хотя его почти антиподу — Михаилу Савоярову было девятью годами меньше, однако и он уже не смог найти себе места посреди новой власти: значительно более примитивной, жестокой и грубой, чем любые пародии. — После 1917 года следы Михаила Штейнберга теряются среди первых лет кошмара вселенской смуты... Во всяком случае, до сих пор ни один (белый) шпиц не взял его следа, а потому — также и я пока не могу назвать ни времени, ни места его жестокой (как в роман’се) смерти или гибели... Впрочем, ничуть не преувеличивая значения последнего романса: это вопрос профессионального поиска (для очередного про’фессора) или случая, к тому же — не слишком-то существенный на фоне того явления (с последующим винтом, поворотом и подменой), которое олице’творил этот автор за после’дующие десятилетия своего отсутствия. Так или иначе, но Михаил Штейнберг (взятый оптом и упакованный в отдельный ящик вместе со своими роман’сами) остался где-то там, далеко позади, отделённый от нынешних времён несколькими глухими стенами, включая ленинскую и сталинскую «культурную политику», тотальные репрессии и почти полвека полного отрицания советской властью той эстетики (мещанской и глубоко примитивной), в которой было сделано всё его «жестокое» искусство, да и — самая жизнь. Оставим, не стоит отдельного разговора... И тем не менее, несколько его романсов смогли пережить даже такие (буквально скажем, не совместимые с жизнью) экстремальные воздействия, доказав свою нетленную природу «вечно зелёной клюквы...», чтобы не говорить о «клубничке» или других ягод(иц)ах, ничуть не менее злачных. Хотя бы одна эта невероятная живучесть, в полной мере соответствующая бессмертной пошлости той человеческой почвы, на которой она выросла, заведомо превозмогает любую ложь, умолчание, подмену или отсутствие понимания.:350 И прежде всего потому, что, каков бы он ни был, этот Михаил Штейнберг, но всю свою жизнь он прожил как несомненный любитель, аматёр... — Одно это обстоятельство (помноженное на успех и разделённое на тотальную «жестокость», как внутри, так и снаружи предмета) с лихвой окупает — решительно всё. Не исключая даже того, что окупить невозможно. — Разумеется, так бы я сказал в адрес вечно стерильных господ профессионалов (начиная от Максимилиана и кончая армией его прекрасных путаников & путан)..., слегка погрозив им напоследок пальцем. — Если бы в этом было хотя бы ничтожное подобие смысла...

A p p e n d i x ( комбинация из трёх букв ) ...Эссе «Жестокий, жестоко забытый» было написано в начале 1913 года (прошу прощения, ровно на век позже, я хотел сказать) по следам материалов савояровского архива («Внук Короля», 2013-2016). Не стало бы выдумкой сказать (преодолевая некоторую брезгливость), что она содержала в себе некий явный излишек влаги..., или, говоря точнее, представляла собой некую кривую тропинку... — боковое ответвление от работы над собственно книгой. И всё же, в те времена в штейнберговском эссе отсутствовали некоторые сведения и материалы, которые сегодня можно найти здесь: ниже и выше. Равно как и в точности наоборот... Ныне & ниже..., находясь на этой серо-коричневой странице я (со всей доступной мне жестокостью) попытаюсь поместить небольшой алфавитный список творений Михаила Штейнберга, которые удалось наскрести из оставшейся за ним борозды. Без комментариев... Опять без комментариев..., поскольку (я уже сказал), есть на свете вещи, которые говорят сами за себя лучше любых слов или подчёркиваний. И здесь, посреди этого свойства — скрывается едва ли не самая сильная черта этого автора (вместе с аккуратными стопками из аккуратных сотен его неаккуратных опусов). на свои слова : ...такое вот наследие ► «Ах весна! Светлей, милей...» для голоса и фортепиано (слова и музыка М.Штейнберга), оp.169 ► «Ах! домик-шалашик» для голоса и фортепиано, оp.188 ► «Ах! Май, светлый май» (Букет) цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.183 ► «Ах, так бы без конца!» песенка-шутка для голоса и фортепиано, оp.129 ► «Бедная птичка» для голоса и фортепиано, оp.177 ► «Берегись, не обожгись» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.181 ► «В любви забвенье» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.147 ► «Вчера вас видела во сне» цыганский романс для голоса и фортепиано ► «Гай-да тройка! Снег пушистый...» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.137 ► «Где цыгане поют» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.141 ► «Грёзы счастия, грёзы радости» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.113 ► «Догорает луч последний любви...» романс для голоса и фортепиано, оp.117 ► «Живые цветы, живые глаза...» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.159 ► «За миг свиданья» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.36 ► «За Русь и за царя» патриотическая песня для голоса и фортепиано, оp.122 ► «И буду тебя я ласкать» цыганская серенада для голоса и фортепиано, оp.96 ► «Катюша Маслова» (последнее свидание) романс для голоса и фортепиано, оp.126 ► «Лети, лети, мечта любви» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.182 ► «Любишь, любишь» песенка для голоса и фортепиано, оp.184 ► «Любовь — дитя цыган» песня для голоса и фортепиано (с хором ad libitum), оp.150 ► «Любовь идёт сама!» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.161 ► «Милее тебя и дороже мне нет!» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.136 ► «Мой чудный сон» романс для голоса и фортепиано, оp.167 ► «Не надо тебе золотой диадемы» романс для голоса и фортепиано , ► «Не покидай, целуй, ласкай!» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.145 ► «Не рассуждай!» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.149 ► «Нет! не там, где море вечно» романс для голоса и фортепиано, оp.134 ► «Новые колокольчики, бубенчики...» для голоса и фортепиано, оp.164 ► «Ой, соловушко, соловко» русско-цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.143 ► «Песня влюблённой души» романс-серенада для голоса, скрипки или виолончели с фортепиано, оp.174 ► «Последнее прости» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.52 ► «Приветственный марш первоизбранникам Российской Государственной Думы» для фортепиано с надписанным текстом, оp.139 ► «Сила страсти» романс для голоса и фортепиано, оp.179 ► «Слава» для смешанного хора и фортепиано, оp.192 ► «Тайком, тайком» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.178 ► «Туманно, туманно» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.131 ► «Турррам, так там звучат гитарры» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.157 ► «Ты мой, я твоя» песня для голоса и фортепиано, оp.163 ► «Ты чаруешь меня» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.165 ► «Я вас ждала... вас более уж нет» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.98 ► «Я вас люблю» романс для голоса и фортепиано, оp.158 ► «Я жду твоей любви» цыганский романс для голоса и фортепиано ► «Я жить хочу, любить хочу!» романс для голоса и фортепиано, оp.152 ► «Я не скажу вам ничего» романс для голоса и фортепиано, оp.115 ► «Я слов любви не повторяю» цыганский романс для голоса и фортепиано, оp.101 на не свои слова : ...ты устал?.. ► «Белые ночи», романс для голоса и фортепиано с надписанным текстом (на слова Е.Львовой) оp.22 ► «Варяг», мелодекламация для голоса и фортепиано (на слова Левенталя) оp.123 ► «Вот, что наделали песни твои», цыганский романс для голоса и фортепиано (на слова «Z.») оp.121 ► «Две весны», романс для голоса и фортепиано с надписанным текстом (на слова Н.В.Потулова) оp.18 ► «Колокольчики, бубенчики...» песня для голоса и фортепиано (на стихи Петрова-Скитальца) оp.164 ► «Мечты цвели... мечты увяли...» романс для голоса и фортепиано (на слова В.Гессин) ► «Милый, я жду тебя» вальс-романс для голоса и фортепиано (на слова К.И.Бернарова) ► «Мне поведал певец», романс для голоса и фортепиано (на слова Радошевской) оp.154 ► «Наступила душистая ночь», романс для голоса и фортепиано (на слова Л.П.Николаева) оp.175 ► «Не люби, не губи», цыганский романс для голоса и фортепиано (на слова А.Пугачёва) оp.108 ► «О, милая, приди!» цыганский романс для голоса и фортепиано (слова А.Пугачёва, арранжировка М.Штейнберга) ► «Огородник лихой», песня для голоса и фортепиано (слова Н.А.Некрасова, арранжировка М.Штейнберга) ► «Тёмной ночью», цыганский романс для голоса и фортепиано (на слова А.Пугачёва) оp.95 ► «Ты снова предо мной», романс для голоса и фортепиано с надписанным текстом (на слова М.Л.Будагова) оp.8 ► «Ты устал, ты грустишь...» романс для голоса и фортепиано (на слова Нины Шрейдер) оp.191 ► «Чайка убита», мелодекламация для голоса и фортепиано (на слова Т.Щепкиной-Куперник) оp.173 ► «Я не играю вовсе вами», (ответ на романс «Но я вас всё-таки люблю...») для голоса и фортепиано (на слова А.В.Маттизена) оp.99 и даже вовсе  без слов : ► «Аэро-вальс» для фортепиано, оp.42 ► «Брудершафт» вальс для фортепиано, оp.7 ► «Волшебный вальс» для голоса и фортепиано, оp.176 ► «Гопак» танец для фортепиано, оp.4 ► «Клеопатра» (Египетские ночи) импровизация для фортепиано, оp.93 ► «Манджурские сопки» вальс для фортепиано в две руки, оp.166 ► «Раздумье» фантазия на русские песни для фортепиано, оp.24 № 2 ► «Светлана» фантазия (по Василию Жуковскому) для фортепиано, оp.75 ► «Часок в Аквариуме» большое попурри для фортепиано, оp.88

Ком ’ ментариев ему вослед (1917 год) Ис ’ сточников Ханóграф: Портал Лит’ ература  (как всегда, запрещённая) Ханóграф: Портал «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г. Эрик Сати, Юрий Ханон «Воспоминания задним числом». — Сана-Перебург: Центр Средней Музыки & Лики России, 2011 г. Юрий Ханон «Три Инвалида». — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013 г. Юрий Ханон «Неизданное и сожжённое» (на’всегда потерянная книга о на’всегда потерянном). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2015 г. Юрий Ханон «Альфонс, которого не было» (непубличный тираж). — Сан-Перебург: Центр Средней Музыки & Лики России, 2013 г (публичный тираж). Юрий Ханон, Альфонс Алле, Франц Кафка, Альфред Дрейфус «Два Процесса». — Сан-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2012. Юрий Ханон «Чёрные Аллеи». — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013. Юрий Ханон, «Животное. Человек. Инвалид» (или три последних гвоздя). — Санта-Перебура: Центр Средней Музыки, 2016-bis. Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (худшее из лучшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г. См. тако’ же Ханóграф: Портал Михаил Савояров (Король Эксцентрики) «Избранное Из’бранного»  (или вторая книга — о первом) Пётр Шумахер, придворный поэт царя Авгия Карл-Эммануил, совсем неправильный король Пан-Сармат  ( главный в шантане ) Не богемный, а богемский  ( или смени пластинку, дружок ) «Трубачи» Михаила Савоярова  ( здесь, рядом ) «Трубачи» Александра Галича  ( тоже здесь, рядом ) Ханóграф : Портал «Трубачи» Аркадия Северного  ( тоже здесь, рядом ) «Трубачи» Юрия Германа  ( и они тоже здесь, рядом ) Родня... от Шумахера до Савоярова  (и дальше) Альфонс : человек без центра Дадаизм до дадаизма Средостение: (Российская империя) Протагор, оболганный философ... ...и наконец, торжественный финал... см. д’альше →  Автор сего : Юр.Ханон.  Все права сохранены.       Auteur : Yuri Khanon.  All rights reserved.  * * * эту статью не может редактировать или исправлять никто. — По большой нужде можно сделать какую-то заметку, послав её — по адресу, или в обратную сторону... «  s t y l e t  &   d e s i g n e t   b y   A n n a  t’ H a r o n  »