Свинья (Натур-философия натур)

Материал из Ханограф
Версия от 16:13, 5 сентября 2025; CanoniC (обсуждение | вклад)

(разн.) ← Предыдущая | Текущая версия (разн.) | Следующая → (разн.)
Перейти к: навигация, поиск
свинья   
  ( человеческая )
автор (ы) :   г. Бог    
          не исключая всех прочих
Необязательное зло Подлость

Ханóграф: Портал
NFN.png


Содержание


с и я
Belle-Lt.png с‘винь’я Belle-Rt.png
или чтó éсть человéк

( разговор по-маленькому )

Крадучись, выйду я в ночь с топором,  
Чтобы всё зло заменилось — добром...[1]:190

( Мх.Савояровъ )


...в начале было — слово, и слово было — свинья...
ради начáла разговора[2]

’мадам, мсье, мадмуазель... (последняя, как всегда, особо и, как всегда, совершенно отдельно, конечно)... Нет, я вовсе не прошу минутку вашего внимания, здесь и сейчас. И заранее (не) прошу прощения за обращение (некстати, как всегда, некстати). И конечно же, не стану отвлекать вас от заслуженного честным трудом вечернего куска розовой ветчины..., или надолго задерживать ваше драгоценное внимание (равно как и всё остальное не стану). — Потому что уже поздно, слишком поздно (фактически, всё). Заметно стемнело. На дворе почти ночь (хотя глаз коли). И вдобавок, сами понимаете: к чему плодить лишние разговоры, когда (между нами, конечно, сугубо между нами, ничего лишнего) и так уже — всё — давно — известно...[3]

— особенно, в последнее время...

  ...и в самом деле, уже про чёрта, казалось бы, всё давным-давно выяснено. Сказано. Показано. И доказано. И теперь, скажите на милость, — ну чéм та же свинья отличается, к примеру, от того же чёрта (как его малюют)?..[4] И есть ли хоть одна черта у чёрта, отличающая его от всех прочих... чертей? — Казалось бы, вопросы для детей: ответит всякий, ковыряя в носу. Даже дурак. Или полный кретин. — Однако не тут-то было. Едва начнёшь, и конца этому начáлу не будет. А что на деле?.., — ларчик-то просто открывался!..[5] А ты пойди-найди эти «три отличия», как говорится, — особенно, когда их нет. Ни одного. Потому что не положено туда отличий. С самого начала: не положено. Хотя бы по одному только «образу и подобию».[6]

— Например, от сотворения мира, — для краткости...
  Сократ. Знаешь ли, Феодор, чему дивлюсь я в твоём друге Протагоре?
  Феодор. Чему?
  Сократ. Те его слова, что «каким каждому что-то представляется, таково оно и есть», мне очень нравятся. А вот началу этого изречения я удивляюсь: почему бы ему не сказать в начале своей «Истины», что мера всех вещей — свинья, или гамадрил, или что-нибудь ещё более нелепое среди того, что имеет ощущения, чтобы тем пышнее и высокомернее было начало речи, доказывающей, что мы-то ему чуть ли не как богу дивимся за его мудрость, а он по разуму своему ничуть не выше головастика, не то что кого-либо из людей.[7]
Платон  (из диалога «Теэтет»)

  Что образ..., что образина. Одна мелочь. И не будем делать вид, будто ничего не поняли... — Много уже, слишком много было сказано о сильнейшей черте натуры нынешнего рода (и вида) человеческого Homos apiens. — Той черте (не говоря уже о чёрте), благодаря которой сначала пришёл он к тотальному господству на земле, а затем, — точно так же благодаря ей, — лёгким движением влажной тряпки стёр себя с её поверхности, словно и не было его никогда. Как отче Наш (мелом на школьной доске).[8] Разумеется, я говорю о принципиально параноидальной (расщеплённой) природе психики человека, этой «бого’подобной обезьяны» — как биологического вида. И даже более того: само по себе наличие высшей нервной деятельности (интеллекта) неминуемым образом влечёт за собой — медленное и неуклонное построение точно такого же (параноидального) мира и его картины, в полном «образе и подобии» с его причиной или творцом.[9]:591 А если ещё вернее: с ними обоими — в одном лице (вот мы со второго же шага и получили на выходе ту самую пару, не ноя, — долго’жданную и не’обходимую).[4] В том смысле «не’обходимую», что обойти её или, тем более, обойтись без неё ни один человек не может, едва только появляются у него зачатки психики. И в том смысле «долго’жданную», что приказала она себя долго ждать. И едва появится она у него, эта самая «пара», как тут же «поминай как звали»: перестанет он её видеть и знать, всегда глядя на мир с одной из сторон этой пары — либо слева, либо справа. И никогда — посередине, чтобы глаза не разъезжались...[10] А то как же смотреть на этот мир?

— только с одной стороны. Только от себя...
  Дорогой Добрый Толстый Друг. Но что же с Вами сталось? <...>
  Роше мне сообщил, что я подложил Вам какую-то «свинью», или, по крайней мере, грязного «кролика». Но когда же это случилось, дорогой Друг? Был ли он с гречневой кашей..., или кислой капустой? Я теряюсь в догадках... Если да, — что наверное так, поскольку Вы это ему сами сказали, — то простите меня, прошу Вас: я всего лишь мелкий вертопрах, — очень уродливый & который умоляет Вас простить его.[11]:561
Эрик Сати  (из письма Бранкузи,  27 июня 1923)

  ...Тем более, если снова..., если опять случится сделать что-то дурное, тем более не’обходимое, как же без него-то? Разве можно жить и его — не сделать? Разве от него куда-то денешься? Разве без него как-то обойдёшься? — Незаметное, естественное и постоянное (зло), оно всегда здесь, всегда с тобой, друг мой..., как еда, вода, дыхание, движение, как самá жизнь (и всякий-то день по сто раз, как же без него). Но разве жизнь..., это великое благо, это невероятное счастье, дарованное... дарованное невесть кем, невесть кому, невесть зачем, — разве жизнь может быть дурной? — что за дикий вопрос? Будто морок, или наваждение какое-то! — Да нет, конечно, не может! (тьфу, к чёрту, к чёрту) Никогда и ни при каких обстоятельствах! — Всё только хорошее. А если и есть дурное, совсем чуть-чуть, значит — не я, не моё, не от меня и, тем более, не ко мне. «У волка боли́, у лисицы боли́, у кошки боли́, у свиньи боли́, а у меня не боли́!..» — Всегда только чужое, только пар’ное, только со стороны: стороннее и по..стороннее. Как рога, копыта, а то ещё и хвост, не дай-то бог (разве есть они... у меня, прекрасного?) Как усмешка чёрта. Или свиное рыло поперёк лица... — Свиное, козлиное, соседское, вражеское, сатанинское..., короче говоря, — любое, какое только душеньке угодно, — лишь бы только не моё. — Забавный (пара)приёмчик, не правда ли?.. Кажется, последние сто лет у них это называется «вымещением». Или не совсем это (называется), но вид имеет точно такой же. Только наоборот. Если хорошее — мне, моё, от меня... А если, не дай-то бог, дурное — тогда чьё?..[комм. 1]

— одну минуточку, сейчас попробуем выяснить...
  Этот..., кáк его..., ну, в общем, так называемый император Наполеон Сорок Шестой был пленён. Низложен. А затем — разложен. Захлебнувшись собственными слезами раскаяния, он героически умер, не ударив лицом в грязь, — во время беседы с сами́м Отто Бисмарком. <...> Оставим его поскорее, там где он был. Бедный, бедный маленький монарх! Как же он был жалок и нем ... в этот последний день Помпеи. Но в конце концов, чтó в том нужды! — отныне он нам больше не интересен. Скажем попросту: его хватил удар. Как божий дар – посреди той кошмарной яичницы, в которую превратили Францию наглые нажравшиеся пруссаки, эти ветчинные рыла с оттопыренными задницами. Свиньи. Вонючие подонки. Они топтали нашу землю и хватали наших женщин за мягкие места (ну, и так далее)...
Юр.Ханон  (из эссе про гидропатов,  2014)

  Едва связавшись в своей истории со свиньёй (не говоря уже о чёрте), человек уже никогда не смог от неё отделаться. Даже наевшись её мясом или салом, он не был способен почувствовать к ней благодарность, хотя бы за сáмую свою сытость (такую желанную и прекрасную).[12] Обожествлять («вымещать» положительные эмоции) можно было кого угодно (прежде всего, врага, конечно): лев, леопард, волк, медведь, тигр, буйвол, зубр, антилопа, олень, даже собака, — кажется, в ход шли все, кто попадался на глаза, — все, но только не свинья. Тупая, жирная, вечно грязная, валяющаяся в лужах, голодная и всё жрущая, — кажется, в ней идеальным образом соединилось всё худшее, что человек видел и знал про себя, любимого..., — в чистом виде, пародия или карикатура (если бы они тогда знали эти слова).[4] Она и отношения заслуживала такого же (как к самому себе, только чужому, дурному и низкому). Содержать в жутких условиях (тюрьма, гетто, концлагерь),[комм. 2] кормить отбросами, резать и жрать по первому желанию...[комм. 3] И спустя тысячелетия их несомненное родство только росло и проявлялось всё сильнее... Удивительным образом, только к концу XX года они узнали, что внутренние органы свиней, оказывается, прекрасно подходят для пересадки человеку. И даже не отторгаются (в отличие от человеческих).[13] Прекрасная новость, — впрочем, оставшаяся без последствий.[комм. 4]

— впрочем, ненадолго. Как и всё прочее (у них)...
  — У меня нет никаких предрассудков ни по поводу цвета кожи, ни касты, ни вероисповеданий.
        Достаточно знать, что речь идёт о человеке — хуже всё равно уже некуда.[14]
Марк Твен  (из интервью 1899 года)

  Но полно-те!.., к чему так долго вламываться в открытые двери? Или часами выковыривать очередную истину из кончика носа? — Ведь ответ заранее известен, как бы ни хотелось его не видеть, не слышать, не знать (как те три обезьяны) и вообще, незаметно «задвинуть» ногой куда-нибудь под лавку.[15] Собственно, они и сами (эти люди, я хотел сказать) никогда не пытались скрыть своего сакрально-параноидального «двуединства» в полном сращении «высокого духа» с «исподней подлостью» (сожительства ангела со свиньёй).[комм. 5] С того памятного момента как человек явил свой «божественный лик» этому миру (в виде самого себя), он ни на минуту не переставал держаться за собственную отвислую задницу..., читай: оставаться всё тем же «грязным животным» — жадным, жестоким, грубым и глупым (список неполный, само собой). И так же настойчиво, всеми средствами — пытаясь — выпятить на фасаде одно (белое-пушистое) и скрыть за углом другое (чёрное-лохматое), худшее в себе, «выместив» его туда, где оно и без него прозрачно заметно: «чур — не я, это свинья»... — Авось и на этот раз пронесёт. «Чёрт не выдаст, свинья не съест», — равно как и в точности наоборот. И какая только униформа ни служила этой благородной цели!.. — очки, галстук, фрак, цилиндр, пиждак, сюртук или китель, — всё равно годится, всё идёт в ход, чтобы скрыть под собой старую как мир — свинью с чёртовым копытом.[16] — Добрый вечер, господин чиновник. Чего изволите? Не желаете ли «слезинку одного ребёнка» и пару стаканов крови для начала? А на закуску печень младенца, как всегда? — Два пишем, шесть в уме. Говорим «свинья», понимаем — он, родимый.[12] К чему лишние слова? — и тáк всё ясно, яснее некуда.[комм. 6]

— в конце концов, не довольно ли топаться на месте?..
    К сожалению (хотя, какое же в том, к чорту, сожаление!..), в русской традиционной мифологии (а также истории, натур’философии и прочих антропоморфных науках) на Его месте вечно находится — Ничего... или пустое место. Как — и сам Он, вечно присутствующий и вечно невидимый, в образе человеческом. <...> Редко-редко когда удаётся обнаружить его лохматые следы в стоячей тине..., или на мокром песке — севернее Астрахани, вернее... Или Афганистана. Или даже (нашего) Прованса пополам с Пьемонтом, на худой конец...[17] — а значит, постараемся на этот раз проявить гуманную гуманность... и не будем попусту тыкать пальцем в тó (причинно-следственное) место, где у них — опять — ничего нет. Как всегда...[16]
Юр.Ханон  («Книга без листьев»,  2014)

  — Вот я и думаю теперь, свинья этакая, — раз уж и тáк всё про неё (про него или про них обоих) ясно как божья роса второго розлива, — пожалуй, расскажу-ка я лучше вам анекдотец небольшой, так сказать, вящий случай из жизни. Для примера... или ради лишней острастки. И пускай на месте вагона пустых слов, — на месте этой философской, натурально говорю, статьи про свинью до чёрта (как было объявлено заранее), окажется здесь маленькая басня... Опять, значит, одно вместо другого. Два пишем, шесть в уме. Говорим свинья, подразумеваем человек. Не взирая на лица и спины (спереди и с тыла).

— Всё как у них принято...
— Всё как у них приятно...
...в любые времена и нравы...


Belle-Lt.png ( пара фраз ) Belle-Rt.png

( говоря по-маленькому )

...и наверняка всё было бы хорошо, если бы не Михал Сергеич Горбачёв...
ради конца разговора [18]

’был у меня когда-то, знаете ли, друг один, — Славик его звали, вернее говоря, Станислав[комм. 7] (кажется, я уже где-то обмолвился об этом... и не раз).[19]:665 И не просто друг, а друг детства (на полгода он был меня младше). Да и не просто «друг детства», а такой, понимаешь ли, друг, что, как говорится, и не всякую жизнь случается. В самом деле, редко когда бывает такой яркий и большой случай. Страшно припомнить, ещё страшнее сказать, сколько мы с ним (за это детство) малых велiких дел переделали (и каких дел!.., едва ли не государственной важности), — мало кому такое вообще выпадает хоть раз за всю биографию, подлинно так, бес всяких преувеличений говорю!.. Словно бы и не о детстве речь, и не о подростковом возрасте, а про настоящую в з л о с р у ю жизнь с большими, почти велiкими событиями (со свиную голову размером, никак не меньше). — Да и не только дел, потому что вместе с ним мы не одно ведро золотого дерьма выхлебали, и впервые вкус к большой философии почувствовали, и к теории познания, и к практике незнания, и к умопостроениям не ниже башни вавилонской, вместе росли выше деревьев и домов, и вместе небо подпирали, — да, всё так и было. В общем, нога в ногу шли. Только я в музыкальной школе учился (в Тюремном переулке), комозитор будущий, значит, а он — в физико-математической. В общем, классическое детство титанов: Герцен и Огарёв..., или нет, лучше Скрябин и Капица (скажем), — два будущих гения из «детской энциклопедии». И думаю, наверное, всё так бы оно и было на самом деле..., — если бы не «Михал Сергеич Горбачёв», — не иначе, чёрт его принёс ради такого-то случая, — вóт тоже ещё одна свинская история, не приведи господь.

— Но пожалуй, я не буду уклоняться в сторону...

  Чтобы всё сказать коротко и быстро управиться... В общем, так: время шло, а за ним постепенно шли и все остальные (так бывает). Один из друзей превратился в студента университета (физмат), а у второго оказалась — немного другая консерватория (тем ярче разница, у одного учёба шла благополучно, а другого всё пытались куда-нибудь или откуда-нибудь исключить). И всё равно, дружба с годами ничуть не уменьшалась, скорее, напротив: оба яркие, острые, экстремально-талантливые, и первые шаги в искусстве (или поперёк него) тоже делали вместе, в ценнейшем диалоге. Никогда не забуду, как в электричке «на Рамбов» мой драгоценный друг захлебнулся и поперхнулся смехом, — когда я вытащил из своей рваной сумки обещанный эскиз своей первой картины (21 год мне был тогда).[комм. 8] — Ну, — сказал он, наконец, просмеявшись и откашлявшись, — это класс! На такую картину я дам тебе краски и кисти (у меня тогда ничего не было, я думал, что вообще рисовать не умею). Нужно ли и добавлять, до чегó важна для артиста «первая реакция зрителя». Тем более, такого зрителя: скептического, вечно недовольного, ворчливого. — Это был несомненный успех, фурор. Прямо говорю: ничьё мнение для меня не было важнее в те годы.[комм. 9]

— А спустя пару лет и вовсе наплевать стало на все так называемые мнения...

  Но вот, спрашивается: чтó же там такое было нарисовано, на том эскизе? — Да вроде бы, ничего особенного, ответить несложно. Почти квадратная полупустая картинка, совсем небольшая по размеру (особенно, в эскизе, на листке в клеточку из тетради). По диагонали сверху вниз — небольшая толстая тропинка или дорожка, которая почему-то очень скоро заканчивалась округлым тупиком, напоминая в конце скорее червяка или толстую кишку, чем дорожку. Почти в центре картины (в точке золотого сечения дорожки) сияет (в профиль) улыбающееся свиноподобное существо на двух ногах. С первого взгляда видно, что существо это никуда не идёт и вообще не воспринимает место, на котором находится — как «дорогу». В нижней части картины поставлены два дерева в горошках. Одно уже засохло, а на втором остался последний лист. Вот, в общем-то, и вся картина. — Наконец, просмеявшись и прокашлявшись, Славик спросил: «а что это за свинья такая странная посередине?» — «Не свинья, а швивка, — поправил я, — где же ты видал свиней с одним глазом и двумя ногами?.. Человеческая свинья, существо двуединое и принципиально плоское. Понимаешь, у него нет третьего измерения и едва повернувшись, оно тут же исчезает из поля зрения»... — На последнее замечание друг-Славушечка только хмыкнул. Кажется, мои объяснения не слишком вписывались в классическую картину мира с физико-математическим уклоном (школа, университет, и так далее)... Тем не менее, картина была написана. А следом за ней ещё десяток..., и другой.

— Чего нельзя сказать о моём лепшем друге.[комм. 10]

  ...а дальше можно сократить, — как говорил один мой старый друг, — потому что началась обыкновенная история.[20] И говорить о ней попросту нéчего..., или не хочется. Потому что автором второго тома этой истории стал, как я уже обмолвился, «Михал Сергеич Горбачёв», писатель серый и посредственный..., — не иначе, чёрт его принёс ради такого-то случая. И столкнувшись с таким поворотом, мой «друг детства» по имени Станислав Амшинский (безо всяких скидок на оба слóва) за пару лет (и каких лет!.., — 25-30 лет, самые продуктивные годы для внутренней работы!) полностью «сошёл на говно». С началом горбачёвского НЭПа он учредил кооператив «Крейт», что-то насчёт продажи компьютеров (поначалу целей и планов у него было громадьё, конечно). Не первым, но вторым делом, он обратился за помощью ко мне. С предельной чёткостью я сказал ему: «послушай, ты берёшься не за своё дело, это мерзкая штука. Занявшись суетой, ты как художник кончишься. Я в твоём кооперативе участвовать не буду, потому что (помяни моё слово) — есть на свете вещи поважнее. Но если ты решил твёрдо, я тебе помогу чем смогу» (и отдал ему все деньги, какие у меня были на тот момент)... За точность отдельных слов не ручаюсь (за давностью лет), но сказано было именно так. — Денег, к слову сказать, у меня тогда имелось изрядно: после двух сокуровских работ на «Ленфильме» набежала кругленькая сумма. Но относился я к этой субстанции всегда — как к мусору, без различий в количестве или номинале. Несравнимо важнее для меня была солидарность и дружеское участие.[комм. 11] А дальше — ещё проще (в ускоряющемся ритме похорон кролика, как в последнем кинофильме Эрика)...

...версия от 3 ноября 1991 года, предоставляется исключительно для тех случаев, когда комментарии бес(полезны)...
двойник человека (1991)[21]
— И с каждым шагом всё обыкновеннее и обыкновеннее...

  Как (уже) известно, Горбачёв протянул недолго. Да и прежний «друг-Славушечка» не больше. Примерно теми же темпами он превратился в «не друга», а затем и вовсе умножил былые ленфильмовские деньги на ноль (вместе с ушедшим в прошлое СССР, вероятно). «Бизнес, ничего личного, ничего лишнего...»[комм. 12] — Пожалуй, только ленивый не выделывал такого в своей биографии..., или очевидный идиот, вроде меня. А дальше начались «лихие девяностые»..., что и не заставило себя ждать..., в истории с его «Крейтом». На всякого подлеца найдётся свой подонок..., а на всякого подонка — свой супостат. И этот длин-н-ный ряд (человеческой свинины) обеими своим концами уходит в бесконечность..., чтобы затем вернуться обратно — сторицей. Прошло ещё пять лет и его, с позволения сказать, предприятие, находившееся на коммерческом подъёме (в Новой Голландии они тогда сидели) распотрошили и распихали по карманам по обычной схеме: «нерушимый союз бандитов и прокуратуры». И всё, прощай, друг-Славушечка вместе со своим громадьём планов и велiким «крейтом».[комм. 13] Но и последнее событие, признаться, не слишком меня заинтересовало...

— Мелочь была, мелочь и осталась, мало ли на свете донов Педров?..[22]

  Помню своё тусклое недоумение, когда, открыв по какому-то случаю одну из мусорных скрижалей, я случайно наткнулся глазами на короткую & давно забытую запись, отмеченную 15 февраля 1996 года: «...днём ко мне зашёл мрачный <Славушечка> Троцкий с остекленевшими глазами и рассказал, (вот удивительное дело!) что ему не очень нравится чувствовать себя свиньёй, а потому (sic!) он постарается потихоньку вернуть свои долги...»[23]:314</ref> — не стану скрывать, после семи с лишним лет процветания полного свинства я был удивлён услышать подобное признание от своего «единственного друга». Можно сказать, это было даже «невиданно», после всего. — Неужели... всё-таки... «чувствовать»... — И неужели... всё-таки... «не очень нравится»?

  — Но спрашивается (напоследок), и чтó же дальше? Ответ прост как хлеб: дальше ни-че-го. Nihil, zero, ноль, пустота. — С тех пор прошло три десятка лет. Это был последний раз, когда я видел своего «детского друга»..., и больше таких глупостей с его стороны не повторялось. Следует так полагать, что он — всё-таки — подумал и смирился. А может быть, просто сам понял простую истину о пресловутой вечной «паре»... (из области) двуединства человека, — которую я так долго и безуспешно пытался растолковать здесь (и кому!?)..., на этой маленькой, раз и навсегда нелепой страничке.

...не считая всех прочих, конечно...



A p p e n d i X

Ком’ментариев

...что за окончание этой пьесы, к чёрту...
сухой остаток

  1. И правда, чьё оно? В конце концов, хотелось бы знать — а то как с ним быть-то?.. Может быть, имеет смысл обратиться в бюро находок? Не было ли там (хотя бы) в последнее время запросов на что-нибудь дурное, что потерял человек? (причём, не какой-нибудь вообще, а совершенно конкретный)
  2. Параноидальный закон, между прочим, действующий в обе стороны (см. соответствующую главу «Чёрных Аллей»). Чем хуже они относятся к некоторым «одомашненным» животным, тем более жестокими (зверскими & свинскими) становятся условия содержания «чужих» (нечистых) людей. Тем более, если произносятся волшебные слова из области высшего пара (или высших пар): враг, противник, война, пленный, преступник, раб... Мы ещё неплохо помним явленное чудо трисловия «jedem das sein», между прочим, ещё вполне «гуманное». Потому что предела (для них) здесь нет. Ни одна свинья им не указ. Но зато тамбовский волк им вполне себе товарищ.
  3. Если же припомнить оборотную сторону параноидального вымещения, когда некоторые народы вводили тотальный запрет на разведение и поедание «нечистой свинины», — то двойное родство (такое же параноидальное) покажется только ещё более выпуклым, на общем фоне выжженной человеческой пустыни. С одной стороны, мы же отлично выучили, что:
      1. ни один «чистый» не должен прикасаться к «нечистому» с риском самому сделаться нечистым (в том числе, не только свиньёй, видимо, но также и чёртом, бес исключений), таким образом, «нечистый» заразен (силён), а «чистый» уязвим (слаб); налицо очередное параноидальное вымещение с признанием собственного несовершенства как формы власти человека над людьми (и свиньями); однако при том мы не забываем, что:
      2. ни один «чистый» при том, вроде бы, не должен поедать (поглощать) сам себя. Кажется, даже ритуальный приём людьми людей в пищу (или, тем более, массовое поедание «чистыми» — «нечистых») они точно так же не разрешают (чаще всего или в виде правила), как и жратву свинины, — хотя и практикуют на постоянной основе.
    Выделить основной из предлож(ен)ной пары мотивов не просто тяжело, но и почти невозможно: такая операция сродни расщеплению атома и может проводиться только под общим наркозом. — Двуедин ты, брат, и сросся (со своей свиньёй) до само..забвения. А потому и вся жизнь твоя из пара...(ной, не ной, всё одно).
  4. Пересадка свиных органов человеку в массовом порядке не практикуется до сих пор, хотя отдельные случаи бывают..., по большой нужде. В качестве главной причины обычно указывается «несовпадение резистентности» (проще говоря, у свиньи и человека разный иммунный ответ и потому разные болезни, что может привести к очередной паранойе, только уже на субстратном & клиническом уровне). Но мы-то отлично знаем, где здесь свинья зарыта...
  5. Не вижу смысла как-то дополнительно пояснять или подкреплять этот самоочевидный тезис. Как и всё «невидимое», он попросту валяется под ногами. Фактически, вся религиозная, псевдорелигиозная и прочая («и так далее») литература посвящена всестороннему освещению, освящению и оснащению вопроса о пресловутом дву’единстве (парной) человеческой натуры. И вообще, едва ли не вся их деятельность (начиная от быта и кончая культурой) снизу доверху пронизана исподним сращением «чёрного кобеля с белой курицей» (самогó себя, любимого). «От великого до смешного один шаг», не говоря уже о мерзком или низком (тем нагляднее, если припомнить: ктó для них изрёк эту отменную глупость). Да и тот — на месте. Святые грешники, озверевшие ангелы, добрейшие живодёры и черти в образе свиней — общее место в недолгой истории этой «богоподобной обезьяны», включая её настоящее и будущее (недалёкое, само собой). За отсутствием всего остального.
  6. В конце концов, не воспользоваться ли старым рецептом Георгия Гачева, чтобы сократить лишние раз..суждения и сделать прощальный жест — левой рукой. Разве само по себе слово (как мысль изречённая, говоря по русски) не даёт уже прозрачный ответ: чтó оно значит и на когó указывает своим последним звуком. — Свин я́ (и не он, и не она, и не правый сосед, и даже не поросёнок на выпасе, но только — сам я́, родимый, вóт он, прямо здесь, на языке, под руками). Да и не просто «я́» какой-нибудь, а всегда ударный, под ударом, с ударением да с оттяжкой! — Говорим «чёрт», подразумеваем человек. Говорим «свинья», подразумеваем — я́, конечно. И главное..., да, главное: всегда говорим одно, понимаем — другое, а делаем — совсем третье, пятое или шестое... Потому что руки — они (от сотворения мира) из заднего места растут, а место переднее — оно совсем для другого дела припасено. Товар лицом. Лицо товаром. И поехали!.. — Вот и хорошо, вот и довольно, вот кружочек и замкнулся, потому что всюду у него не один он, а (гляди в оба!) одна она — его пара, ной не ной, — и никуда от неё не деться, и никак нельзя говорить то же самое, что иметь в виду, или хотя бы делать то же самое, что говоришь. И всё-то у него только двойное, только с винтом и поворотом, только парное (словно только что из бани, распаренный). Как и он сам, сердéшный..., вечно двуедин в трёх лицах (как троица благоверная, что вечно в глазах троится). Как говорил (и не раз говорил) пресвятой Эрик: «они составляют прелестное трио из двоих, даже в полном одиночестве». — И правда...


    ...пока ещё не кооператор: Ленинград, апрель 1987 года...
    друг Славушечка
  7. Не совсем так: Славиком или Станиславом я его не называл никогда. В школе, помню, его одноклассники, а потом однокурсники употребляли общепринятое сокращение «Стас». Но я с детства перенял совсем другое имя, которое к нему приклеила его мать, всегда и в любых ситуациях (даже самых неподходящих) называвшая его «Славушечкой», чем очевидно испортила ему характер. С первого же раза её номинация мне показалось бесподобной: только так я его и называл, только интонацию поменял, конечно. На слегка киническую. Как сейчас помню: «друг-Славушечка». На всю жизнь друг: таких поискать ещё нужно. И то — не найдёшь.
  8. Это была в самом деле первая моя картина, хотя и с названием «Второе предупреждение» (масло, картон, октябрь 1986). Мы с другом моим так и договорились. Он сказал: нарисуй мне эксиз карандашом. Я посмотрю на него и скажу, годится она или не годится, обсудим. Если годится, я дам тебе краски (мамины краски это были, не его собственные, конечно). Это «Второе предупреждение» до сих пор висит у меня над головой, как будто в самом деле...
  9. Это чистая правда, до конца жизни мало чьё мнение меня больше интересовало, чем его — в те годы, до того момента, пока он не превратился в конченного плебея. И его первые рассказы шли у меня за высокую литературу, с восторгом. Помню, один раз я даже попытался сам себя проверить... на этакую бес’пристрастность. Было это в те же времена (1986 год примерно), как-то раз подошёл ко мне в коридоре консерватории однокурсник мой, Саша Папян (тоже комозитор, значит). С таким рассеянным необязательным видом (подошёл), какого я терпеть не могу. И вопрос задал такой же, как у них принято, плоский и жёваный: «ну как делишки, чего новенького в творческом портфеле?..» — Первым движением, конечно, захотелось мне отправить его подальше (чтобы больше не задавал вопросов из русско-итальянского разговорника). Но тут же и забавно стало, думаю: а не провести ли мне «эксперимент на людях», раз такое дело. Открыл я свой творческий портфель, слегка порылся в нём и подаю два листка: машинописных, не нотных. — Нá, — говорю, — почти прочтением, если хочешь. Тут совсем немного, — листки очень похожи, хотя и напечатаны разным шрифтом на разных пишущих машинках. На первом посередине название «Жизнь как целое» и под ним убористый текст на полстранички. А на втором заголовок «Вопрос совести» и текст — чуть больше. Автор рассказов не указан, подписи тоже нет. Во время чтения на лице комозитора Попова не отражается почти никаких эмоций. Хотя заметно, что оба текста вызвали у него интерес: задавая свой дряблый вопрос, он не ожидал такого поворота. Да и рассказики — короткие, нескучные, почему бы и не прочитать в перерыве, когда всё равно делать нечего. — Дочитав, он хмыкает и смотрит на меня с каким-то странным подозрением. — Первая вещь, — говорит он, — замечательная. Это литература. А вторая — беспомощный детский лепет. Ерунда какая-то... — Слышать такой лапидарный отзыв было странно и неприятно, мне-то всегда казалось в точности наоборот, о чём я ему и сообщил со всей определённостью. — Но ты же не будешь утверждать, что это написал один человек!.. — возражает Попов, — две вещи несопоставимого качества. Первый рассказ — это искусство, сделанный текст, а второй — писанина от нечего делать... (конечно, я не стал бы утверждать, что это сделано одним автором, даже если бы хотел соврать..., или устроить выходку). Авторы очевидно были разные. Первый рассказ (где про «жизнь в целом» не было сказано ни слова) вышел из-под моей руки. Текст очень густой, сплошь состоящий из каких-то узлов, трудный и почти корявый, как мне кажется. Сюжета в нормальном смысле слова нет. А вместо него — жёсткая траектория мысли в форме какой-то мрачной игры с неизвестными правилами. Второй рассказ написан моим «другом детства», Славиком Амшинским, «творчество» которого я ставил очень высоко. Во всяком случае, значительно выше своего... — Ну тогда всё понятно, — подытоживает Попов, — значит, ты просто вчитываешь в его прозу свой текст. По твоему рассказу даже видно, чтó именно ты туда можешь вчитывать. — Почти полвека прошло с того разговора, чёрт...
  10. Кому бы как не ему — рисовать картины. По крайней мере, я всегда так думал. И частенько понуждал его к этому. Много раз он рассказывал мне яркие сюжеты своих картин, мне очень нравилось их представлять. С одной из них под названием «Сибиряк и гайка» он носился несколько лет. — Сколько помню, за всё время он сумел написать всего два эскиза маслом (один из них у меня до сих пор хранится). А с середины 1980-х он и вовсе начал «тяжелеть», опускаясь куда-то в область собственной задницы. И наконец, вершиной его «творчества» стало какое-то чудовищно безапелляционное утверждение, когда он (в ответ на моё очередное понуждение к работе над очередной картиной) изрёк отчего-то раздражённым голосом, не терпящим возражений: «а что тут вообще можно делать? Искусство — это отдых». Здесь годились только слова одного известного государственного преступника, который ответил прокуратору Иудеи: «ты сказал». И в самом деле, это предел. Если для тебя «искусство — это отдых», значит, и результатом будет отдых. Вероятно, пожизненный.
  11. — Помню, с какой болью (спустя два десятка лет), работая над «Воспоминаниями задним числом», я прочёл впервые несколько прямых и почти детских слов Франсиса Пикабиа, сказанных..., нет, совсем не обо мне, понятное дело: «...случай Сати экстраординарный. В своих поступках он исходит из своей «великой дружбы». <...> Это человек очень ранимый, надменный, настоящий грустный ребёнок...»:стр.645 — Словно бы сказанные напрямую обо мне, эти слова сразу высветили до боли (не)знакомое лицо моего лучшего друга детства, за два года сумевшего превратиться из яркого саркастичного подростка в обычную человеческую свинину. — Всё так, всё в точности так: именно исходя из «великой дружбы»..., точнее говоря, из солидарности и со’чувствия, прямо высказал я ему всё, что думал по поводу его будущего «кооператорства» (ведущего прямиком в ничтожество), а затем — отдал все деньги, да ещё и после (в прямое нарушение своих же слов) помогал, чем мог (не так ли, дорогой Славушечка?..)
    ...уже кооператор: Лениград, ~ 1991 год...
    не друг Славушечка
  12. Как сейчас помню этот дивный по своей наглядности разговор, когда со своим обычным апломбом Станислав Амшинский небрежно бросил мне: «какие деньги?.., ерунда..., финансовый капитал имеет значение только на первом этапе, а затем важен только капитал организационный»... — Глядя на его, как всегда, лучащееся самоуверенностью лицо, я на всякий случай переспросил: «так значит, на первом этапе всё же... имел?..» — С предельным пренебрежением тот ответил: «но какое это теперь имеет значение?..» — С того дня раз и навсегда стало понятно: с этим человеком больше нé о чем разговаривать... и нé на что надеяться, — полностью занятый хламом суеты, он принял естественную форму «двуединства» (чтобы лишний раз всуе не поминать о той самой... свинье). Я даже и не заикаюсь, что он, богатый человек, мог бы «по старой дружбе» (или хотя бы из благодарности) чем-то помочь в моих делах, стремительно усыхающих в те годы (например, с изданием книги, или устроить экстремальный, ни на что не похожий музыкальный проект, в конце концов, мало ли что можно придумать, если есть желание), но нет, конечно, об этом не было и речи! — Зато «кинуть» или «шваркнуть» на полную сумму своего долга — стало более чем естественным поступком, как говорится, за здóрово живёшь, щедрая душа. Вóт что значит настоящая человеческая свинья, дву’единая и парная в богоподобном образе и подобии своём: мелочная, завистливая и мстительная. Даже и двух лет не понадобилось, чтобы этот талантливый, яркий человек и вполне возможный Художник с большой буквы превратился в окончательного хама, жулика и маклака, заурядного типажа времён «первона(ча)льного накопления капитала» (деньги-товар-деньги..., а потом ещё раз то же самое). — Как бы я ни предупреждал его с первого дня его занятий «низким ремеслом», что он «занимается не своим делом и на этом кончится как художник», но, по правде сказать, не ожидал, что эффект будет столь оглушительным. Не прошло и двух лет, как он окончательно погрузился в донные отложения, что даже ушей не торчало, — да и не просто погрузился, но ещё и стал (по преимуществу) очевидным напёрсточником и мерзавцем (по крайней мере, по отношению ко мне), разменяв единственную неразменную монету — на медяки «финансового капитала». И до сих пор я вижу историю с Амшинским как самое тяжёлое своё поражение — один на один... против беспросветной и вездесущей низкой жизни. Писанное кровью по дерьму.
  13. Дальнейшую историю этого двуединого человека я едва знаю пунктиром мыла по воде, да она меня и не интересовала: превратившись в субстрат (сапропель) своего времени, он более ничем не отличался от всеобщей человеческой свинины: очередной «месье-сапропель», безрезультатная жизнь которого исчерпывается горкой собственного дерьма. Случайно натыкался, помнится, на его какие-то попытки удержаться на плаву и снова заработать денег. Кажется, возглавлял он какое-то заштатное акционерное общество «Русский курьер» (почтовые услуги), сдавал свои бывшие квартиры внаём, — в общем, полёт мысли с годами крепчал и каменел, как и полагается. Напоследок могу только посочувствовать самому себе (впрочем, вполне лицемерно), что моим лучшим «другом детства» оказался обычный маклак, — и ещё спасибо что хоть не живодёр («ворюга мне милей, чем кровопийца»)...


Из’ сточников


  1. Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (лучшее из худшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г. — «Лил ли я» (1915)
  2. Ил...люстрация — Карпата, Пархата, Словакия, небольшой след свиньи на земле. — Natural oil (petro-oleum) seep near Korňa, Kysucké Beskydy, Western Carpathians, Parkhatians, Slovakians. 1 April 2008.
  3. Юр.Ханон, Аль Алле. «Не бейтесь в истерике» (или бейтесь в припадке). Третий сборник (второго мусора). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г.
  4. 4,0 4,1 4,2 Юр.Ханон, Аль Алле. «Мы не свинина» (малая ботаническая энциклопедия). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2012 г.
  5. И.А.Крылов. Сочинения в двух томах. — Мосва: Государственное издательство художественной литературы, 1955 го.
  6. Библия (синодальный перевод). 1876 год. — Бытие (Первая книга Моисеева). Глава 1: 26-27.
  7. Платон. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2 (перевод Т.В.Васильевой). — Мосва: «Мысль», 1993 г.
  8. Отче наш (от Матфея 6:9-13; от Луки 11:2-4). Молитвы. Синодальный перевод РПЦ МП, редакция 2000 года
  9. Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус. «Два Процесса» или книга без-права-переписки. — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2014 г. — изд.второе, 624 стр.
  10. «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г.
  11. Эр.Сати, Юр.Ханон. «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Сан-Перебурга: Центр Средней Музыки & издЛики России», 2010 г. — 682 стр.
  12. 12,0 12,1 Юр.Ханон «Чёрные Аллеи» (или книга, которой-не-было-и-не-будет). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г. — 648 стр.
  13. «Учёные в скором будущем смогут пересаживать человеку свиное сердце». — РИА Новости, 6 апреля 2016 г.
  14. Марк Твен, из интервью журналу «Harper’s», сентябрь 1899 года.
  15. Pro’fessio fidei Tridentinæ. Yuri Khanon, Requiem internam, oc.71 (partita subinterra). — Сан-Перебур, Центр Средней музыки, 1998 г.
  16. 16,0 16,1 Юр.Ханон «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г.
  17. Юр.Ханон «Книга без листьев» (или первая попытка сказать несказуемое). — Сан-Перебург, Центр Средней Музыки, 2014 г.
  18. Иллюстрация — последний генеральный секретарь ЦК КПСС, последний председатель президиума Верховного Совета Михаил Горбачёв на трибуне мавзолея. Фото: вероятно, май 1987 года.
  19. Юр.Ханон. «Скрябин как лицо» (часть первая), издание второе (доработанное и ухудшенное). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2009 г. — 680 стр.
  20. И.А.Гончаров. Обыкновенная история. — Полное собрание сочинений И.А.Гончарова. Том первый. — Сан-Перебур: 1886 г.
  21. Ил...люстрация — духовная сущность, заменитель человека, сиречь Швивка: рисунок (карандаш, бумага, материя) — из интервью «Скрябин умер, но дело его живёт», данного Кириллу Шавченко. — Лениград: газета «Смена» от 13 ноября 1991 г., стр.7
  22. Брэндон Томас. Тёт<уш>ка Чарлея (пер. с английского И.Рубинштейна). — Мосва: Искусство, 1937 г.
  23. Юр.Ханон, «Мусорная книга» (том первый). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 202 г.


Лит’ ературы ( в родительном падеже )

Ханóграф: Портал
Neknigi.png

Ханóграф: Портал
Zapiski.png
Ханóграф: Портал
Yur.Khanon.png


См. тако’ же

Ханóграф: Портал
NFN.png

Ханóграф: Портал
EE.png




см. куда по’дальше



Red copyright.png   Автор : Юр.Ханон (х2).  Все права сохранены.  Red copyright.png
Auteur : Yuri Khanon (a due). Red copyright.png  All rights reserved.


* * * эту статью может править
только сам дважды Автор.

— Все желающие сделать замечания,
могут сами сделать то же самое — или
обратиться по заранее известному адресу.



«s t y l e t  &   d e s i g n e t   b y   A n n a  t’ H a r o n»