Критика о критике (Этика в эстетике)
( маленькое упражнение на память ) | ||||||||||||||||
|
кáк я отношусь к критике? — Кажется, кое-кто хочет спросить у меня, кáк я отношусь к критике? (в свой адрес, вероятно) — Большое спасибо. Это очень хороший вопрос, конечно, кáк я отношусь к критике (и ещё разок: в свой адрес, вероятно).[комм. 1] Очень хороший. И очень своевременный. И главное, ответить на него легко. Очень легко. Особенно — для тех, кто не собирается читать эту страничку до конца. Вот так: сразу ответить и закрыть тему. Коротко и ясно.
...а для тех, кто не удовлетворился и ещё хочет подробностей, пожалуй, добавлю пару’фраз. Об одной критике. Так сказать, вдогонку падающему лимузину...[3]
Итак..., только что я сказала, кажется: «какова критика, так я к ней и отношусь». Не стану отпираться. Но пожалуй, единственное, что всегда остаётся неизменным в ощущениях, это — предельная несерьёзность. Моя, разумеется (несерьёзность). Потому что..., «какая критика, так и отношусь». И в самом деле, (воз)...можно ли считать критику чем-то серьёзным... Нет, это не вопрос. И тем более, не ответ.
— Но вóт что я скажу, наконец... Добрая ли эта критика или бобрая; дряблая она или вялая; скучная, тучная или научная; в конце концов, наскальная она или зубоскальная..., относиться к ней всерьёз — да, пожалуй, это самое несерьёзное дело.[4]
Сегодня критики ещё недостаточно хорошо изучены наукой. Так, пока остаётся совершенно неизвестным, чтó они делали, чтó делают и чтó способны делать. Одним словом, они менее изучены, чем животные, хотя критики почти в той же мере обладают полезными для человечества свойствами. Во всяком случае, так считается..., и эта точка зрения пока не встретила возражений.[1]Приведу (один) живой пример, даже живейший.
Эрик Сати «Похвала критикам» ( 1918 )
Было такое дело..., случилась у меня в 2000-х годах небольшая оказия: серия концертов по разным землям Нидерландов. И как-то так вышло, что на один из них была приглашена (не мной, разумеется) некая «суровейшая дама» по части критики пианистов. Во всяком случае, именно такая у неё была... репутация. Предварительно она оттачивала остроту своего пера, так сказать, разминаясь на конкурсе имени Ференца Листа в Утрехте. И до того она, так сказать, отточилась и размялась, что с той поры её коньком стал молниеносный и сокрушительный удар «сопернику» в образе исполнителя — прямо в челюсть, наносимый, так сказать, не глядя, прямо с листа, да ещё и с поистине этюдной «скоростью Листа»...
О том, что она почтила мой концерт своим высоким присутствием — каковой визит, вероятно, следовало принять за везение не’вероятное, и даже более того, за образец исполнительского счастья, — я узнала значительно потóм, когда уже всё, так сказать, давно кончилось. После всего. И даже — после выхода газеты с рецензией на мой концерт... Газету эту мне, разумеется, преподнесли в подарок..., исключительно с самыми добрыми намерениями. И даже прочитали вслух в русском переводе (с выражением).
— О! Дважды о-о!! А затем — ещё трижды о-о-о!!! («...никак не ожидал он..., такого вот конца...»)[5] Страшусь передать, под какой феноменально-головомойный бульдозер попала вся моя концертная программа, посмевшая..., только подумать! — не включить в своё содержание — музыки Листа. (даже на бис!) А вместо того, в ней оказались постыдно тихие и безобидные Бах, Григ, Брамс, Бетховен и, разве что, напоследок один Рахманинов мог бы кое-как держать антилистовскую оборону, но и он — сплоховал..., «провалившись» куда-то слишком низко со своими негромкими созерцательными пейзажами, нежными маргаритками в акварельных сиренях.
Необходимо понимать, что на свете есть три сорта критиков: первые, кто обладает большой важностью..., и такой же значимостью, вторые, кто обладает меньшей важностью и, в конце концов, даже третьи, кто вовсе не обладает никакой важностью, значимостью, ни вообще чем-либо ещё, различимым невооружённым глазом.[1]
Эрик Сати «Похвала критикам» ( 1918 )
Словом (причём, далеко не одним словом), нидерландскую критикессу не устроило всё. Буквально — всё, от корки до корки! Первым делом не устроила, конечно, — я, пианистка окаянная, которая вышла не так, сидела не так, смотрела не так, и одежда на ней была не та, и волосы у неё были «как лошадиная грива» (между прочим, редкий комплимент-с), и лицо не соответствовало характеру музыки..., и так далее до самого выхода. Ну и вообще, всё, повально всё в тот вечер было плохо. Даже ни в чём не провинившимся Баху, Бетховену и Григу заодно досталось «на пряники». Чуть больше повезло подвижным частям сонаты Брамса, а бедняга Рахманинов — тот вовсе остался безо всякого упоминания, словно бы его и не было...
Прочитав сие достойное сочинение, не буду скрывать и попусту геройствовать, мой дар речи ощутимо проредился. Признаться, с непривычки до меня далеко не сразу дошлó, собственно, о ком же написано слогом столь изысканным, а местами даже — куртуазным... И между строк невольно читалось, что на оную даму перед концертом налетел достаточно крупный ишак, — пардон, я хотела сказать, осёл, или же ей кто-то с небес невзначай плюнул на причёску (например, пролетавший мимо чиж или стриж, птаха небесная). Иначе, я решительно терялась: как объяснить столь бурное негодование в словах и между слов, граничащее с дурно скрываемой неприязнью, а временами — и вовсе вываливающееся за грань добра... К примеру, если поверить тексту рецензии, «за роялем сидела некая ведьма и вела себя словно замороженная лошадь, ноги которой примёрзли к педалям инструмента, от первого до последнего звука...», а далее, довершая крити(ни)ческую логику, читатель долен был сделать вывод, что и в антракте посреди зала повисла невообразимая звуковая туча.
Вы спрашиваете моё мнение о «критиках»? Что до меня, дорогой друг — я не верю, что, занимаясь «критикой», возможно совершить нечто великое. Ну посудите сами, доводилось ли Вам когда-нибудь вести счёт их шедеврам, или сталкиваться с великими прозрениями? Что до меня лично, то я их никогда не читаю.[1]
Эрик Сати из письма Жану Лемонье ( 17 июля 1912 )
Да-с, судя по всему, привиделась мне на ночь какая-то страшная сказка для непослушных детей... или же картина, достойная кисти Врубеля пополам с Брейгелем (младшим, желательно). Прочитав про «замороженную лошадь», признаюсь, мне даже захотелось забежать назад, в зрительный зал и взглянуть оттуда на зрелище равно диковинное и непостижимое, место которому скорее — на арене цирка, чем за клавиатурой чёрно-белого фортепиано.
|
А ещё, пожалуй, хоть одним глазком поглядеть на ту прекрасную даму, которая смогла сочинить критическую статью — столь красочную и пышную, слог которой более напоминал кастрюлю с кипящей желчью, чем нормальную газетную речь. В конце концов, разве можно пренебречь случаем до такой степени ярким и изысканным, чтобы не продлить сказочный восторг хотя бы ещё на один денёк... Посмотреть на явление столь редкое и прекрасное... А может быть, чем чорт не шутит, даже свести с ней кое-какое знакомство?..[комм. 2] Хотя бы шляпное.[7]
Среди первых моих живых догадок, после всего, промелькнула и ещё одна крошечная, робко шевельнувшаяся на дне моей утлой черепной коробочки, по поводу авторства, конечно. — И в самом деле, не написала ли «всё это» роскошество какая-нибудь превосходная пианистка, светская красавица и умница?.., — глядевшая на меня прямо оттуда, с недосягаемой высоты своего положения. А иначе..., чем ещё объяснить выражения столь же экспрессивные, сколь и нежданные?.. — В конце концов, всякое чудо на свете случается, иной раз, даже самое фантастическое. Может быть, даже бессмертный дух Ф.Листа воплотился в какую-нибудь девушку небесной чистоты, чтобы нанести сокрушительный удар по «инвалидным» тенденциям пианизма [комм. 3] (в моём лице, вестимо)...[8]
Но, с другой стороны, внутреннее чутьё и, всё-таки, какой-никакой жизненный опыт откуда-то изнутри нашёптывал мне, что если бы оную рецензию и в самом деле сочинила с листа писаная пианистка, умница и красавица, то выглядел бы такой текст немного иначе (мягко говоря). При всех своих кондициях превосходной степени, она вряд ли бы принялась пыхтеть и брызгать всеми подземными недрами, аки ставропольский грязевой вулкан.[9]
Сказавший, что критика – профессия для бездельников, не сказал ничего замечательного. Такое даже постыдно утверждать: банальный тупица, его надо прогнать, по меньшей мере, на километр или два отсюда.[1]
Эрик Сати «Похвала критикам» ( 1918 )
Однако догадки догадками, а на самом деле выяснилось и оказалось примерно следующее...
Как показало вскрытие, дама эта попросту сошла..., я хотела сказать, — сошла с дистанции. В своё время (не такое уж и давнее) она метила в пианистки, но увы — немного промахнулась, после чего, надувшись на весь мир (как на крупу), подалась прямиком — в музыкальные критики. Примерно так же обстояло и с неземной красотой её критического облика, вполне нидерландистого... К большому сожалению, он (или у неё), не слишком задерживаясь, канул в вулкане булькающих пузырей, напоследок явив потрясённому миру всё своё исподнее богатство.
- — И очень жаль, между прочим. Мы на него очень рассчитывали, в своё время.
— Не бойся показаться идиотом!..
В конце концов, это максимум, на чтó ты можешь рассчитывать...[10]
Юр.Ханон «Альфонс, которого не было» ( 2010 )
Хотя сразу оговорюсь..., за этот маленький человеческий опыт я с готовностью сказала бы этой даме — спасибо. Может быть, даже большое. Или хотя бы среднего размера. Потому что..., именно тогда, благодаря её широкому жесту, столь неосторожному, мне стало прозрачно ясно, раз и навсегда, что на самом деле та Дама писала не про меня, а прямиком — просебя (да-да, именно так, однимсловом наместе двух таких же).
Эти бравые критики..., особенно, когда их что-то слегка задевает (за живое), ведь они, сами того не замечая, с первой же строки невольно оступаются и выдают — всё..., это самое просебя. И даже немножко больше (чем требуется). Потому что далеко не всегда..., от них вообще хоть что-нибудь «требуется». Посреди этого мира, который и без них точно так же существует. От начала и до конца.
Быть критиком – уже одно это само по себе достаточно... Назвавшись критиком, затем можно ничего не делать..., ведь больше к этому уже ничего не прибавишь... Мы почему-то недовольны и сопротивляемся всякой Несправедливости... Какие глупости... Оставьте эту глупую мелочность.
Но критики, они ведь и сами... Эти хитрые животные делают то же самое. А мы им только подражаем. Робко, застенчиво, безуспешно. Да. Мы всю жизнь терпеливо и кропотливо учимся – быть такими, как они. И не можем, всё равно не можем. Потому что только они могут быть такими, как они.[1]
Эрик Сати «Тетради млекопитающего» ( ноябрь 1920 )
И вот, после всего, конечно, напрашивается вопрос: кáк я отношусь к критике? (..и ещё разок: в свой адрес, вероятно). Кажется, я уже ответила? — Несерьёзно, конечно. С улыбкой. Даже кривой, иногда. И с благодарностью.[11] Преимущественно, задним числом, конечно. Как это полагается. Потому что..., кáк ещё можно относиться к человеку, который выкладывает как на духу — всё о себе, всегда о себе, «только правду, только правду, и ничего кроме правды» — как у них принято. И более — ни слова. Ни о чём лишнем. Только просебя.
И тут уж ничуть не важно: хвалебные эти отзывы или ругательные — в любом случае они только просебя. И ничего лишнего. «Хвалу и клевету приемли равно..., душно...» — И конечно же, не оспоривай (осла).[12] И всегда, всегда-обязательно не забывай поблагодарить вдогонку... за опыт. За пример. За расширение кругозора. И за честный & правдивый рассказ..., пускай даже и просебя. Потому что, на поверку, едва ли не всякая мелочь... в этой жизни — совсем не такая уж ерунда,[13] если она помогает взглянуть на предмет чуть иначе, под другим углом, с другого угла или даже из-за угла.[комм. 4]
|
Ком’ ментарии
Ис’ точники
Лит’ература ( критическая )
См. так’ же
— Все желающие сделать критические дополнения,
« s t y l e t & d e s i g n e t b y A n n a t’ H a r o n »
| ||||||||||||||
