Наум Груберт (Из музыки и обратно) — различия между версиями

п
ризнаться..., мне немного неловко. Точнее говоря, даже очень сильно неловко. — И начать трудно, и кончать больше не хочется. Раз и навсегда. Совсем. Потому что сегодня и здесь..., (нет, не так..., прошу прощения). Потому что здесь и сегодня..., мне придётся выступить, а затем ещё и внезапно вступить (тоже, немного) в некую пожизненно чуждую для меня суб’станцию. И вдобавок, выступить (а затем и вступить) в совершенно несвойственном для меня этом..., кáк его..., ну в общем, амплуа. Так и подмывает, знаете ли, соскользнуть куда-нибудь вниз и вбок, начать мямлить пустые фразы..., наконец, перейти на канцелярит... и заговорить не раз жёваным слогом. Ну, например, так: «хотелось бы выразить...», «примите мои глубокие...», «следовало бы отдельно заметить...», «с прискорбием вынужден сообщить...», ну — и так далее.

— Хотя куда же ещё далее, хотелось бы спросить, наконец.

  К сожалению, слишком не часто мне приходилось благодарить кого-то (за время своей жизни). Куда чаще, совсем наоборот. Или даже — напротив. И вот, сегодня вдруг приспело. А затем даже подпёрло. Стало быть, пора, брат. Ну..., значит, так и запишем.

— Крупными буквами. И поперёк строк, как полагается.^[3]

  Насколько я осведомлён, в (не)настоящее время на этом свете обитает какое-то непомерное, прямо-таки ужасающее количество пианистов. Нет-нет, я прошу понимать меня правильно. Конечно, их не больше, чем людей вообще, но всё равно — непомерно много (прямо-таки, Непомук).^[4] Иной раз даже глаза разбегаются. И многие, очень многие из них не только игроки (по клавишам), но одновременно ещё и — педагоги своего нелёгкого дела. Точнее говоря, достигнув известного положения (в своей среде), они принимаются пре..(по)давать, этот свой хвалёный пианизм всяким другим людям, — и пре(по)дают в разное время и в самых разных местах (как правило, там где платят). Пре(по)дают — как умеют, само собой. Или как хотят. Некоторых из них, признаться, я видал или даже имел, в своё время. Давненько это было, например, в музыкальной школе (что у нас тут неподалёку, в тюремном переулке). Или чуть позже — в соседней консерватории (и то, и другое ещё в советские времена). Впечатление у меня от них осталось, в основном, рвотное. Или просто дурное.^{[комм. 1]} И покидая их, никогда я не желал бы вернуться обратно, в ту же точку. Вероятно, потому я и не сделался пианистом. Из чистого самосохранения: чтобы не стать как они.^{[комм. 2]} — Но сегодня речь пойдёт о другом, прошу прощения, члене этой, так сказать, общности. О пианисте и педагоге, которого я ни разу в жизни не видел, не слышал и не знал. Так сказать, не имел чести. За что, собственно говоря, и выражаю прямо тут, не сходя с этого места (в качестве зачина), свою сер..дечную благодарность — в первую руку. И ему, значит, выражаю..., и судьбе (своей). Можно сказать, им обоим, одновременно...

— Потому что это, вне всяких сомнений, отдельное щастье.

  Хотя имя у этого человека, прямо скажем, имеет вид не слишком-то красивый..., не говоря уже о фамилии. А равно и обо всём остальном, что к ним прилагается. Хотя прежде, честно признáюсь, я этого имени никогда не слыхал. И фамилии тоже (не говоря уже обо всём остальном).^{[комм. 3]} Скажу даже более того: получив от него в конце 2011 года подарок поистине невероятный по душевной щедрости, я — ни сном, ни духом — не знал, и даже не подозревал: ктó это сделал.., и кáк зовут сказочного богача, внезапно приславшего мне столь редкостную драгоценность! Потому что он..., этот сказочный богач, совершил свой невероятный поступок (трудно себе представить, в наши-то времена!) не только анонимно, но и совершенно бескорыстно. Я повторяю (для тех, кто не понял или пролетел мимо поворота): со-вер-шен-но бес..корыстно..., прямо в голове не укладывается. Вот так он и сделал. Скрывая абсолютно всё..., причём, не только своё имя и фамилию, но даже отчество и должностное положение! И даже более того: вручив мне в руки сокровище столь совершенное, он сделал это (в точном смысле слова) — непроизвольно, по единому велению души. Поступок, прямо скажем, для человеческой природы — столь же необыкновенный, сколь и удивительный..., чтобы не сказать — противный естеству. Почти противный.

— Последнее слышать особенно приятно...^[6]

  ...время шло, и даже вода текла, но ещё много, много после того, он всё таился и не спешил мне открыться, этот сказочный меценат, каких прежде не видывал свет (уж я-то во всяком случае не видывал). И первый год..., и второй, и даже третий, — я так и продолжал оставаться в невéдении, кому же обязан своим волшебным приобретением.^{[комм. 4]} Прямо, как в той детской сказке: ищут пожарные, ищет милиция, ищут давно, но не могут найти...,^[7] — даже и не верится, что такое могло случиться в наши-то дни... Ах, благодетель ты наш тайный, — видать, сама госпожа Скромность явилась в наш мир в лике твоём осиянном каменной луною. Спасибо. Короче говоря, очень красиво... — Кажется, только спустя года четыре это произошло впервые, и я наконец-то услыхал его имя, исполненное несказанного внутреннего обаяния. И вот оно, читайте и наслаждайтесь: Наум Груберт. И даже не просто Наум, но и ещё Наум Хаймович, поверх того.^{[комм. 5]} И услышав, подивился ещё раз: ибо поистине взрывными порой случаются кон’трасты природы. Между красотой и безобразием, например. Или между широтой и подлостью.

— Не исключая и всего остального, разумеется...

  Студенты, впрочем, звали его «Наум Ефимович», опуская Хаймовича, видимо, ради демократичности широкой натуры и вящей простоты (он сам так велел). Пианист он был изумительный..., да и педагог не хуже, само собой (что в Амстердаме, что в Гааге). Впрочем, это я уже выдумываю, — и перехваливаю его из ложно понимаемого чувства благодарности. Потому что по гроб я его не забуду, благодетеля моего. Скромника и схимника. Причётника и просфирника этакого. И любить буду столько же. Неослабно. И безмысленно, — в смысле, беззаветно. Как он сам всех любит и жалует, прекраснодушный наш человечище велiкой души, Груберт Наум Ефимыч.

— Пожалуй, довольно уже предисловий. Не пора ли к делу, дядюшка?

  В конце зимы 2006 года^{[комм. 6]} в класс фортепиано Наума Х.Груберта (амстер..дамской консерватории) поступила новая студентка, Анна Евдокимова её звали.^{[комм. 7]} В момент поступления ей ещё и 28 лет ей не было, а если чуть точнее сказать (или посмотреть), то никакими 27 годами там даже и близко не пахло: совсем ребёнок со всех сторон,^{[комм. 8]} — даром что живёт наособицу, и пианистка такая же особенная, нестандартная, со своим почерком; во всяком случае, в московской консерватории, с их полувоенным подходом к стрижке пианистов, она не прижилась (там таких «особенных» не особо жалуют, равно как и в ленинградской), а саратовскую она чудом окончила (в июне 2005). Студентка этому Груберту сразу понравилась, она прислала ему запись и он без промедлений прислал ей ответ, что зачислил её в свой класс (как вскрылось позже — явочным порядком: единоличным решением).^{[комм. 9]} Наверное, на этом можно было бы и закончить.

— Однако не тут-то было...

  Поначалу всё выглядело достаточно гладко и даже слегка безоблачно. Наум Ефимыч (в те поры ему только-только 55 стукнуло) относился к новой студентке очень хорошо, с интересом и даже как-то по-семейному ласково. Интересовался, как она живёт, чем занимается, что читает. Оказалось, между прочим, что Анна читает большую и редкую книгу «Скрябин как лицо» — и в совершенном восторге от неё. Груберт, как тут же выяснилось, немало наслышал об этой необычной вещи, наделавшей шуму в московских музыкальных кулуарах, и тоже «хотел бы подержать её в руках».^{[комм. 10]} Сказано — сделано: волей случая, обстоятельства сложились как по взмаху волшебной палочки. Случилась оказия, хотя и не без труда, но Анна смогла получить экземпляр (тоже, кстати, из Москвы) этой толстой, увесистой и даже легендарной книги, — и подарила Науму Ефимычу.

— Меж тем, прошу прощения, прошла весна — настало лето...

  Всё чаще во время уроков или после них Груберт подсаживался к ученице поближе, приобнимал её за плечи или талию, клал руку на коленку, продолжая доверительно беседовать... Впрочем, он не был слишком уж навязчив и Анна не придавала его жестам особого значения. Был, правда, один менее приятный случай, когда Анна приболела и, несмотря на упорное сопротивление с доводами и аргументами, что этого не нужно, это лишнее, что у неё давно есть свой доктор, — Груберт настоял, чтобы она отправилась в его сопровождении к его личному врачу. Зашёл вместе с ней в кабинет и никак не пожелал выходить вон, когда Анне нужно было приготовиться для осмотра. С некоторым напряжением в воздухе, врач догадался по скрытной жестикуляции Анны, что им всё-таки следует выйти в соседнюю смотровую. Впрочем, оставим врачей и вернёмся к нашим бравым животным... — Индивидуальные занятия с Грубертом в консерватории постепенно стали смещаться куда-то вниз, на время всё более пóзднее. Заканчивая урок всё ближе к полуночи, шеф всё чаще провожал студентку по направлению к её дому (благо, было по пути, сам жил неподалёку, только на другом берегу канала — со своей очередной «голландской женой»), между прочим, интересуясь, «...а Вас, наверное, ждёт кто-нибудь?» или, в другой раз, «...а Вы с кем-то живёте или сама»?.., короче говоря, пытался как следует прояснить краеугольный вопрос: а есть ли у неё «молодой человек», — Анна аккуратно отвечала, что «нет» или «сама», и ответив, была озадачена, как просияло в вечернем сумраке и без того несветлое лицо Наума Ефимыча. По стеснительности и отсутствию опыта ей даже не пришло в голову прибавить, что она не только теперь, в Амстердаме «нет и сама», но и за всю предыдущую жизнь ни разу не бывало иначе, и всегда она оставалась точно так же «нет» и «сама», и никакого «молодого человека» у неё никогда не было... — Возможно, эта маленькая деталь ещё и могла бы как-то изменить развитие сюжета. Но впрочем, оставим наивные мечты и скажем сухо и прямо: нет, навряд ли...

— Особенно, если учесть мизансцену, декорации, а также исполнителя главной роли...

— Ах, водевиль, водевиль..., и куда ты нынче годишься.

  Вообще-то Анну заранее, и даже задолго до её решения отправиться в Амстердам, предупреждали, что с Наумом Грубертом очевидно могут возникнуть проблемы. Один из его прежних студентов так прямо ей и выложил, что «...ты имей в виду, шеф просто так ни одной юбки не пропускает, особенно молоденьких любит». За свои прозелитарные наклонности Груберт получил у студентов типовое прозвище: Заум Ехиднович Гумберт. Все три имели под левой ногой основание более чем твёрдое (ведь не без почвы же они выросли, яко дым без огня). — Во время уроков Наум частенько становился Заум, бесполезно тратил время, растекаясь мыслью по древку... — Будучи не в духе, Ефимович легко позволял себе Ехиднович в адрес учеников. — Что же до Гумберта, то здесь прошу простить: я никогда не был любителем Набокова, и тем более не читал его «лучшего» романа.^[9] Разумеется, Анна прекрасно слышала все предупреждения, и даже улыбалась в ответ с видом понимания. — Но..., прошу прощения, чтó ребёнок может разобрать в жизни «взрослых дядек»? И в самом деле, при чём тут вообще юбка или Гумберт? — она же отправилась в Амстердам «заниматься искусством», а не ерундой какой-то...

— Приятно себе представить, ещё приятнее воплотить в жизнь...

  Поздней осенью херр Груберт сообщил Анне, что хотел бы сделать ей визит..., «посмотреть, как она живёт». Подобное желание не вызвало у неё ни малейшей радости, жила она замкнуто, визиты сама делала крайне редко, и — тем более — не любила, однако прямо отказать шефу сочла явной неловкостью. Явившись почти заполночь и внимательно обследовав квартиру-студию на Керкстраат, в которой обитала его студентка, херр профессор выразил настойчивое намерение бывать здесь и впредь, а затем — задал ей ещё один <деликатный> вопрос. На который сразу же получил короткий, — пожалуй, даже с..лишком короткий ответ, в одно слово. Он выглядел в точности так: «нет». — Вот и всё. Пожалуй, на этом слове можно было бы и закончить.

(это очень мягко выражаясь)— Однако не тут-то было...

  С той поры профессорское поведение Наума Гумберта стало видимо меняться с ясной погоды на обложную облачность, а затем и сплошной туман (это очень мягко выражаясь). Как-то «незаметно» часы уроков с «любимой студенткой» стали укорачиваться или вовсе исчезать вместе в педагогом, иной раз не появляясь в классе — неделями. Ясное дело, причин всегда довольно, и все они «уважительные»: гастроли, концерты; — вдобавок, срочные студенты, неожиданно вызванные из Гааги (как раз на её часы), а когда появлялся минут на пятнадцать или, напротив, сразу на три часа кряду (в качестве компенсации пропущенных уроков), — разговаривал сухо(вато) и без прежней живости, регулярно демонстрируя лицо крайне недовольное, како анфас, тако же и в профиль. На итоговый экзамен он и вовсе не явился, а комиссия, почти не глядя (в потолок) и почти не слушая её программу (как всегда у Анны, сделанную на особицу, не как все; хотя и сыгранную в тот раз нервно, неровно, — как говорится, «в накалённой недружественной атмосфере»), выставила ей жирный голландский кол. Хотя, на самом деле, так и осталось неизвестным, какой именно кол там выставился, поскольку экзаменаторы с какими-то красными взмыленными лицами сухо объявили, что «экзамен не сдан» и заявили об отчислении нерадивой студентки (без права переписки, точнее, пересдачи). Спустя пару дней ещё и директор консерватории вызвал Анну на допрос..., пардон, я хотел сказать — на собеседование, где сообщил без должного лукавства, что педагог накатал на неё типичный должностной донос..., пардон, я только хотел сказать, — докладную записку. Кроме всего прочего, там было сказано, что «студентка Евдокимова на уроки не является месяцами», фортепианную технику не совершенствует и вообще «занимается в консерватории неизвестно чем», в результате чего он более видеть такой «учебный материал» в своём классе не желает. Пересдачу экзамена «лодырничающей студентке» не назначили и вскоре отчислили, — не приняв во внимание ни её недавнего успеха на конкурсе камерных исполнителей, ни записи компакт-диска, ни очевидного вранья господина-профессора.^{[комм. 11]} Обуха об ухо не перешибёшь..., лучше и не пробовать, — даже если очень хочется.

— Как говорится, далее можно поставить точку и не продолжать.^{[комм. 12]}

  ...да и вообще, как я полагаю, <легко можно было бы> описать эту историю куда короче, буквально на двух пальцах (в горло, да поглубже), ну.., или в двух словах, более привычных и понятных для рода человеческого. Например, таких: домогательство и подлость.^[11] Или ещё короче: типичный харассмент (приставание, по нашему).^{[комм. 13]} Но разве могу я произнести такие нехорошие слова в адрес благодетеля своего, не только анонимного и бескорыстного, но и, страшно сказать, — единственного. Человека прекрасной широкой души, от которого я получил подарок невиданной щедрости. Можно сказать, неразменную монету, единственный гонорар, к примеру, за «Скрябин как лицо».^{[комм. 14]} Вдобавок, изумительного пианиста, виртуоза своего дела..., и настоящего педагога, учителя с Большой Буквы Г..., — да..., и вообще, позвольте мне сказать вам прямо, грубо, по-стариковски: — Вы Гений, Ваше Величество..., — или нет, пардон, промахнулся малость (мимо поворота), эта ария немножко из другой оперы,^[12] — но ведь истинно скажу я вам: наверное, «от бога он педа’гога», раз уж из-под рук у него выходят такие потрясающие пианистки с неповторимым исполнительским лицом, тонкие интерпретаторы и нестандартные мыслители в искусстве, настоящие высокие артисты (артистки) своего дела. Совершенно особенные и ни на кого не похожие. Штучный товар, как говорится. — И вот, значит, они выходят (у него из-под рук)..., выходят, выходят..., и уходят — вон, прочь, как можно дальше прочь от этого «искусства», где всё крепко схвачено, где процветает первобытное право, семейственность и кумовство, где рука руку умоет, а задница задницу испачкает, где всё ценное в цепких ладошках клана, и всем заправляет ма-а-а-аленькая, почти микроскопическая человеческая подлость. Само собой, ничто на’стоящее не приживается и не может уцелеть в их зловонном болоте. А потому и — уходит прочь.^{[комм. 15]} Прочь, неизвестно куда, лишь бы прочь оттуда.^[13] А затем..., затем продолжает ещё некоторое время идти примерно в том же направлении, пока не приходит, например — сюда. В один сокрытый оазис (с роялем в густых кустах), маленькую оранжерею, где цветут ночные кактусы с душистыми цветами и всё, слава богу — не так, как у них там при-ня-то...

— Вóт за что моя вечная благодарность этому человеку, которого я не знаю и не желаю знать.

— И снова повторю, как стихи, и ещё повторю, и не устану повторять

чтобы и вы т о ж е затвердили, как детскую считалку...,

и уже никогда не смогли позабыть это славное имя, которому легион.

Даже три имени. Вот они.

п
рошу прощения..., но под конец..., — под самый конец я должен сделать кое-какое заявление (для пресса, видимо). Маленькое... (заявление), очень маленькое, но — одно. Дело идёт о том (после всего), что я, судя по всему, был здесь, как бы это сказать..., — не вполне беспристрастен..., слегка (что не слишком-то хорошо, вероятно). И даже не пытался это скрыть. Равно как и сейчас опять..., не пытаюсь (что тоже не слишком-то хорошо, вероятно). И впредь также не буду пытаться..., в отличие от них (что совсем уже нехорошо, вероятно). Короче говоря, как оказалось в конце страницы, истинная картина произошедшего очень далека от той благостной идиллии, которую попытался нарисовать этот одиозный автор. После чего ему и следовало бы объясниться. Или сделать кое-какое заявление (для пресса, видимо). Как он только что выразился.

— Итак, в чём же оно состоит?..

  А состоит оно, вкратце говоря, вóт в чём... Знаете ли, есть у меня одна такая пожизненная слабость: обожаю подонков. И вроде бы, всё понимаю: что нехорошо это, даже очень нехорошо. И что следовало бы, наверное, взять себя в руки. И перестать действовать в таком ключе, в общем-то, недостойном человека моего звания и должности. Вдобавок, художника и артиста с мировым именем, для которого, что называется, всё это сущая мелочь: чепуха и шелуха у подошвы левого ботинка... Но нет! — всё напрасно. И ничего с собой, понимаете ли, сделать не могу. Обожаю, знаете ли, — и всё тут! Как ни взгляни. И снизу вверх (обожаю) и слева направо. И чем дальше — тем больше. Прямо-таки, остановиться никак не могу. Словно бы под горку. Набирая ход...

  — Кроме ш’уток. До’подлинно говорю вам: всю биографию. Все свои годы. Да... Все свои годы провёл среди них, исключительно среди них. Фактически, безраздельно. Ведь страшно сказать, никаких пальцев не хватит, ни на руках, ни на голове, чтобы перечислить этот сброд поимённо! — и все мои соседи... И здесь, и там, и сверху, и сбоку, и даже напротив. Все — сплошь из этого разряда. И тем более, родственники: что дальние, что ближние..., что брат, что тётка, что дочки-матери. И друзья, так называемые. И те, что сыздетства. И те, что попозже, без малейшей разницы. Сначала, вроде бы, ничего даже. А затем..., год-другой, — и всё. Ещё одним ... больше. — Проще говоря, все, решительно все, за редчайшими исключениями (а исключения, как известно, ничего не исключают). И тот, и этот, и даже раз’этот. Что ближние, что дальние. Что знакомые, что не знакомые, что вообще — никто и звать никак!.. (последнее вообще как правило) Чтобы не вступать в долгие объяснения. Слишком долгие.

  — Короче говоря, все, куда ни плюнь — все они, близкие и далёкие, внезапные и случайно встреченные, существующие и несуществующие — все сплошь оттуда, из этих самых... людей. Горячо мною обожаемых. — И вот какая докука, сколько бы я ни старался, никак не могу этого дела исправить, никакими средствами. Уже давным-давно и разговаривать с ними перестал, и здороваться, и видеть..., а если наткнусь на кого из них (сугубо случайно) — так и вовсе, не дай-то бог, еле справляюсь с приступом этого..., как его..., острого обожания. И напрасно я пытаюсь утешать себя словами наших дорогих классиков. Или даже их делами... Достаточно знать, что речь идёт о человеке — и конец! Хуже всё равно уже некуда. Всякий живущий среди них и подобный им — обречён. И только тот, кто оказался в состоянии с ним хотя бы немного расстаться..., с этим человеком, носит в себе маленькое..., очень маленькое зерно..., прошу прощения, — я хотел сказать: плевел. Плевел надежды.

  — Короче говоря, теперь вы, вероятно, (совсем не) понимаете..., пускай и совсем немного: с какой целью я затеял сегодня этот бесцельный разговор. Как всегда...

1. ↑ Вне всяких сомнений, это был практически идеальный случай взаимности. Я их терпеть не мог. Они меня — едва терпели. Иногда, впрочем, срывались (с цепи). И переставали (терпеть). Слава богу, всё это в далёком п(р)ошлом.
2. ↑ Хотя здесь я, пожалуй, совсем зарвался и клевещу на самого себя почём зря. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что подобный поворот попросту невозможен. Стать таким как они я попросту не смог бы. Ни при каких обстоятельствах. Например, под пыткой. Или если бы захотел. И даже за большие деньги. — Очень большие.
3. ↑ Именно так, всё правильно сказано: «и фамилии тоже не слыхал». Хотя, как говорят очевидцы и современники, его младший брат (Илья, скрипач) многократно известнее, в конце 1970-х побеждал на каких-то бесконечных конкурсах, и даже в Мосве, имени Чайковского. Последнее, конечно — особенно тяжёлый случай..., — учитывая это обстоятельство, наверное, я его фамилию всё-таки когда-то должен был и слышать, хотя бы краешком уха (среднего), но каюсь, в голове ни малейшего следа от неё не осталось. Ни на уме, ни по грубости, ни после хая.
4. ↑ И совсем не случайно так получилось. И совсем не случайно я так долго не слышал этого имени, хотя, казалось бы, с самого первого дня нужно было бы расставить все точки над маленьким г..., и назвать истинного героя героем, а дерьмо смешать с дерьмом, как это принято в лучших домах не только Лондона, но уже, кажется, даже его пригородов.
5. ↑ Услышав подобное сочетание звуков и стуков, признаюсь, поначалу я попросту не поверил (в него). И это также было с моей стороны чисто непроизвольным движением, почти идеально физиологическим. Вернее всего было бы назвать это явление прямым отторжением, почти детским по своей прямоте. Причём, до такой степени, видимо, не поверил, что даже лет пять спустя так и не мог запомнить этого сочетания слов: имени и фамилии, всякий раз переспрашивая заново и удивляясь, что такой простой и короткий Наум никак не идёт на ум, и Груберт — слишком грубо, и Хаймович словно бы нехай (молвить), даже когда нужно. Видимо, в этом сочетании заложено нечто столь же противное естеству человеческой природы, как и его благо’родные поступки, да и вся жизнь, точно такая же.
6. ↑ «Конец зимы» (если кто-то не понимает немецкого языка) — это февраль, как правило. Иногда даже конец февраля. Особенно, если речь идёт об Амстер’даме, где буквально на каждом углу — храхт.
7. ↑ Именно так, кажется, я всё сказал точно и ничего не перепутал. И опечатки тут тоже нет. Студентку звали Анна Евдокимова, — а не Анна Евдокимовна, например. Повторяю эту информацию только ради того, чтобы впредь избежать путаницы. Равно как и всего остального (тоже избежать).
8. ↑ Небольшая ремарка ad libitum (из «Записной книжки» А.Е., 2004 г.) Начало цитаты: «...Возраст, как и понятие времени, величина сугубо относительная (говорю это, придерживая теорию Эйнштейна двумя руками); аналогично времени, возраст бывает линейным и нелинейным, а ещё он иногда принимает форму ленты Мёбиуса. В моём случае отчётливо прослеживаются второй и третий вариант, хотя и для первого всегда остаётся место. То есть, время может менять своё направление в зависимости от перемены системы координат или, проще говоря, условий обитания. И напоследок маленький пример. В Саратовской консерватории на первом курсе меня как-то спросили, между прочим: «а всё-таки, сколько тебе лет». Без лукавства я ответила, что двадцать два. На что получила бурный выплеск удивления — «что ты выдумываешь, малявка, да тебе на вид и шестнадцати нет..., сидит и врёт, да кто ж тебе поверит, ты хоть раз себя видела в зеркале?..» Так и повелось, причём, повсюду. С той поры, чтобы сократить трудности представления, я решила оставить этот вопрос попросту открытым — пускай каждый сам глядит, какой у кого возраст. И решает в меру своей «испорченности». Тем более, что Эйнштейн уже всем всё объяснил». — А от себя с Альфонсом могу добавить, напоследок, его фирменное: «мадам, я затрудняюсь назвать вам свой возраст: к сожалению, он меняется каждую секунду».
9. ↑ Обычное дело для любой клановой системы. В амстер..дамской консерватории, скажем для начала, преподавал скрипичный младший брат Груберта (Илья), — затем и он сам, и вообще, все груберты там неплохо насидели, имели большой вес, а потому могли позволить себе такое поведение, какое не дозволялось никому из «нижних» или сторонних. Проще говоря, это был их амстер..дамский местечковый участок, который они окучивали многие лéта.
10. ↑ Как говорил Груберт, он слышал про «Скрябина как лицо» от своих московских коллег и старинных друзей, Владимира Троппа и Татьяны Зеликман, семейной пары. Они с восторгом рассказывали об этой книге, о том кáк она написана, каким слогом она написана и о том, насколько подробно и точно в ней раскрыта суть Скрябина, полное погружение в скрябинскую жизнь, с подлинным ощущением, что все события разворачиваются прямо перед читателем, словно рассказанные голосом очень близкого друга Скрябина, его современником, который бережно сохранил каждый прожитый день его жизни. А потом вдруг узнаёшь, что автор-то, оказывается, живёт здесь и сейчас, и вообще — молодой человек!
11. ↑ В конце концов, не будем напрасно морщить лицо: на результат не могло повлиять уже ничто. Отчисление состоялось (бы) невзирая даже на то, что сам директор провёл (видимо, из чистого любопытства) маленькую проверку информации о якобы «небывших» ежедневных занятиях Анны на рояле (каждое утро, день и вечер все приходы и уходы были аккуратно записаны администраторами на ресепшн’е консерватории, где только и можно было получить ключи от классов), о посещении обязательных лекций и поверх всего получил утвердительный ответ в студии звукозаписи, полностью убедившись в её совершенной «невиновности». Однако... «Её судьба уж решена»..., дело «заказное», до свиданья.
12. ↑ Было бы чтó продолжать... Само собой, сразу на том дело не кончилось. Ещё год, другой бесполезных попыток сопротивления..., преследования..., и всё равно дело закончилось закономерным результатом из застарелой комедии «бей чужого»: Анна была вынуждена ретироваться в восточном направлении, сначала в маленький голландский городок Энсхеде, затем ещё и в Мюнстер (что в соседней от Голландии державе), а потом и вовсе — в «немытую Россию», где её тоже никто не ждал, вестимо. И спустя ещё полгода, после всего, наконец, впервые в своей жизни приехать в стольный град Петербург, чтобы «остаться здесь навсегда».
13. ↑ И в самом деле: нашёл чем удивить, — старо как мир. Обыкновенная история, почти банальная. Вдобавок, здесь же всё в мягком переплёте, без малейшего намёка на жёсткость или, тем более, злодейство. Мелочь, даже на детектив не тянет. Какой-то стареющий тапёр всего лишь попытался клеиться..., пардон, пристал к смазливой девчонке (по натуре и характеру своему расположенной и открытой к доверительному общению), получил прямой отказ (простушка не смогла схитрить), осерчал да и отомстил ей, как мог, злоупотребив служебным положением — делов-то! Ерунда на постном масле. Дело житейское, банальное, о человеческой слабости. Всё можно понять и даже улыбнуться. Ведь не пырнул же ножом, и не задушил, не утопил в какой-нибудь местной канаве, вроде Амстеля, в конце концов. Даже не попытался изнасиловать, к примеру. Или нанять какого-нибудь душителя из кордебалета местной оперы «Отелло». Всё было сделано, так сказать, «умывая руки», «чисто, честно» и, так сказать, «по заслугам». И что? Можно подумать, этаким «злодейством», вполне совместимым не только с гением, но и с бездарностью, — кого-то можно пронять..., тем более, сегодня, на фоне прочих изысков современности. Не говоря уже обо всей человеческой истории, столь богатой на красивые поступки. Или даже вчерашнего дня. Здесь и сейчас. В одновременности.
14. ↑ Именно что — гонорар единственный. И неповторимый. За всю предыдущую жизнь. И тем сильнее контраст, ваше благородие, что ни за одну из своих книг я ни разу не получил не только «гонорара», прошу прощения, но даже фигурного шиша с маслом. Только единожды за всю биографию. Не двадцать франков. Не тысячу. И даже не миллион. — Прекрасное сокровище неделимой ценности.
15. ↑ И вторая ремарка ad libitum (из «Записной книжки» А.Е., май 2010 г.)
    «Еду в обратном поезде и пишу. Была сегодня у Лилии Зильберштейн в Гамбурге! Ездила поиграть Евгению Королёву, но его в школе не оказалось, он приболел..., зато была Лилия Зильберштейн. Впечатления самые приятные. Рядом с ней очень легко, спокойно и комфортно, хочется ей играть и играется хорошо, с удовольствием. Нет тогó характерного пронизывающего и сковывающего холодка, от которого не то что руки, — даже мысли леденеют... Наша встреча была довольно короткой, всего-то около получаса: немного поговорили, кто я и откуда, у кого училась и так далее, и минут двадцать я играла. Она меня сразу предупредила, что у неё студентов чрезмерно много, а после игры добавила, — что с удовольствием взяла бы меня, будь хотя бы одно малюсенькое местечко («...не всё же с китайцами заниматься...»), однако с моим Бахом (играла Хроматическую фантазию и фугу среди прочего) она настоятельно рекомендует мне пойти в класс Евгения Королёва. Да-с, такие совпадения редко бывают. Но... (дубль второй) его сегодня в школе не было. С тем я и отправилась обратно в Мюнстер. Слегка успокоившись и приподнявшись. Да, мне очень нужно было услышать те самые слова о своей игре от музыканта с большой буквы, и я их, к счастью, услышала, да ещё и с таким теплом и участием между словами. Благодарю бесконечно.
    Почти весь обратный путь крутилась в голове грубая амстердамская история с Н.Е...
    В который раз я не нашла в себе неприятных ощущений, кроме прежнего осадка неясности всей картины, пазл так и не складывался. Сначала всё было хорошо, задушевно, а потом короткое замыкание, схлопывание «и пучина сия поглотила ея в один момент». Айсберг перевернулся шапкой на дно.
    В который раз я перетрясла в своей голове все свои действия и не нашла одного, того самого, которое смогло бы вызвать столь НЕсоразмерную и НЕадекватную реакцию...
    В который раз приходило ощущение, что каким-то таким удивительным образом я непроизвольно попала локтем «в яблочко», в самую болевую точку, застарелую травму, от которой произошло сотрясение НЕ только мозга, но и мозжечка, наверное.
    В который раз я благодарю Н.Е.Гру. за его доброе участие (ведь так и было), а ещё за поворот судьбы, крутой, жёсткий и настоящий. Действительно, пробудь я ещё какое-то время в его учениках, я бы, наверное, разучилась играть естественно (как льётся изнутри, из нутра), потому что почти во всём было что-то «не то, не моё», играть при нём становилось всё труднее, сама игра на рояле в его присутствии начала превращаться в пытку, ночной кошмар... И чтобы НЕ наступила точка невозврата, продолжала «выезжать» как бы по инерции, на старых-добрых скрипайских метóдах. В том числе, активно играя в дуэте со скрипкой (чудный каламбур «со скрипом») и, вместе «со скрипкой», бывая на уроках Груберта-младшего (Илии). Вóт где мне игралось по-настоящему легко, и получалось даже лучше, чем на репетициях. И чем дальше, тем яснее: контраст между братьями приобретал все черты непреодолимой пропасти (между ними, не мной), как между солнцем и — отражением луны в колодце. Однако, это всего лишь моё ощущение совершенного несовпадения на тонком уровне, на котором обычно и происходит человеческий контакт (у меня так, во всяком случае).
    А вся эта грубая амстердамская история с Н.Е.Грубертом (старшим), она настолько человеческая и будничная, что НЕ заслуживает вообще никакого внимания, кроме полуулыбки и полуудивления — «...ну надо же, какие все молодцы, такое вытворить НЕ каждому дано, а у этих получилось на все десять баллов, почти шедевр!..» Потому что всё, всё на свете можно понять, отпустить и пойти дальше налегке. Вот я и иду налегке, улыбаюсь и благодарю, снова и снова благодарю Н.Е.(НЕ!) за открытые двери в Моё Прекрасное, рядом с созвучными людьми, с настоящим тонким контактом, где всё ясно, прозрачно, легко и радостно. Благодарю ещё раз, напоследок!»

• Д.Губин, Юр.Ханон. «Музей Вождей». — Лениград: программа «Монитор» от 8 апреля 1990 г.
• Д.Губин «Игра в дни затмения» (Юрий Ханон: интер...вью). — Мосва: журнал «Огонёк», №26 за 1990 г. — стр.26-28
• Юр.Ханон «Музыка эмбрионов» (интервью с Максимом Максимовым). — Лениград: газета «Смена» от 9 мая 1991 г., стр.2
• Юр.Ханон. «Лобзанья пантер и гиен». — Мосва: журнал «Огонёк» №50 за декабрь 1991 г. — стр.21-23
• Юр.Ханон, «Скрябин умер, но дело его живёт» (интервью с Кириллом Шевченко). — Лениград: газета «С...мена» от 13 ноября 1991 г., стр.7
• С.Кочетова. «Юрий Ханон: я занимаюсь провокаторством и обманом» (интервью). — Сан-Перебург: газета «Час пик» от 2 декабря 1991 г., стр.11
• Юр.Ханон. «Александр Николаевич (январские тезисы)...» (к 120 годовщине со дня рождения А.Н.Скрябина). — Сан-Перебург: газета «Смена» от 7 января 1992 г. – стр.6 (и последняя)
• Юр.Ханон. «Моя маленькая ханинская скрябиниана». — Мосва: журнал «Место Печати» №2 за 1992 г. — Приложение: к 120-летию со дня рождения А.Н.Скрябина, стр.102-135.
• Юр.Ханон: «Эрик-Альфред-Лесли, совершенно новая глава» (во всех смыслах). — Сан-Перебург: «Ле журналь де Санкт-Петербург», № 4 за 1992 г., стр.7
• Юр.Ханон. «Несколько маленьких грустных слов по поводу годовщины усов» — Сан-Перебург: газета «Смена» от 6 января 1993 г. – стр.7
• Юр.Ханон, «Разговор с психиатром в присутствии увеличенного изображения Скрябина», — Москва: журнал «Место печати», №4 за 1993 г.
• Юр.Ханон. «Скрябин как лицо». — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки» & изд.«Лики России», 1995 г. — том 1. — 680 с. — 3000 экз.
• Юр.Ханон. «Скрябин как лицо» (издание второе, до- и пере’работанное). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки» 2009 г. — том 1. — 680 с.

Ханóграф: Портал

• Юр.Ханон. «Скрябин как лицо» (часть вторая), издание уничтоженное. — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки & те же Лики России, 2002 г. — 840 стр.
• «Ницше contra Ханон» или книга, которая-ни-на-что-не-похожа. — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2010 г. — 836 стр.
• Эр.Сати, Юр.Ханон «Воспоминания задним числом» (яко’бы без под’заголовка). — Санкта-Перебурга: Центр Средней Музыки & Лики России, 2011 г.
• Юр.Ханон «Русский Шумахер» (роман’с без слова). — Центр Средней Музыки, Сана-Перебур (no publier, en un an).
• Юр.Ханон «Савояры царя Авгия» (третий конденсат). — Сана-Перебур, Центр Средней Музыки, (no publier, en un an).
• Юр.Ханон «Альфонс, которого не было» (или книга в пред’последнем смысле слова). — Сан-Перебург: (ЦСМ. 2011 г.) Центр Средней Музыки & Лики России, 2013 г. — 544 стр.
• Юр.Ханон. «Вялые записки» (бес купюр). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 191-202 гг. (сугубо внутреннее издание). — 121 стр.
• Юр.Ханон, «Мусорная книга» (в трёх томах). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 191-202-221 гг. (внутреннее издание)
• Юр.Ханон. «Не современная не музыка» (интервью). — Мосва: жернал «Современная музыка», №1 за 2011 г. — стр.2-12
• «Ханон Парад Алле» (или малое приложение к большому прибору). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2011 г.
• Юр.Ханон, Аль Алле. «Мы не свинина» (малая ботаническая энциклопедия). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2012 г.
• Юр.Ханон, Аль.Алле, Фр.Кафка, Аль.Дрейфус «Два Процесса» (или книга без права переписки). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2012 г. — 624 стр.
• Юр.Ханон «Чёрные Аллеи» (или книга, которой-не-было-и-не-будет). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г. — 648 стр.
• Юр.Ханон, Аль Алле. «Не бейтесь в истерике» (или бейтесь в припадке). Третий сборник (второго мусора). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2013 г.
• Юр.Ханон «Три Инвалида» или попытка с(о)крыть то, чего и так никто не видит. — Сант-Перебург: Центр Средней Музыки, 2013-2014 г.
• Л.А.Латынин, Юр.Ханон. «Два Гримёра» (роман’с пятью приложениями). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2014 г.
• Юр.Ханон «Книга без листьев» (или первая попытка сказать несказуемое). — Сан-Перебург, Центр Средней Музыки, 2014 г.

Ханóграф: Портал

• Юр.Ханон, «ПАР» (роман-автограф). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2015 г.
• Юр.Ханон «Неизданное и сожжённое» (на’всегда потерянная книга о на’всегда потерянном). — Сана-Перебур: Центр Средней Музыки, 2015 г.
• Юр.Ханон «Животное. Человек. Инвалид» (или три последних гвоздя). — Санта-Перебура: Центр Средней Музыки, 2016-bis.
• Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Внук Короля» (двух...томная сказка в п’розе). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2016 г.
• Мх.Савояров, Юр.Ханон. «Избранное Из’бранного» (худшее из лучшего). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2017 г.
• Юр.Ханон, Аль.Алле. «Последний рассказ» (или надгробие гения). — Сан-Перебург: «Центр Средней Музыки», 2017 г.
• Юр.Ханон, Мх.Савояров. «Через Трубачей» (или опыт сквозного пре...следования). — Сана-Перебур: «Центр Средней Музыки», 2019 г.
• Юр.Ханон, Эр.Сати. «Малая аркёйская книга» (или скрытый каталог школы иезуитов). — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2021 г.
• С а в о я р о в ы : после слов ^ie. — Сан-Перебур: Центр Средней Музыки, 2023 г.