Лобзанья пантер и гиен (Юр.Ханон) — различия между версиями

— Только что сказанным, собственно говоря, содержание статьи исчерпывается если не полностью, то почти полностью.

Александр Скрябин [10]

  И всё же не будем напрасно впадать в грех преуменьшения... Конечно, это легко сказать «некто Скрябин», а ведь небось только половина всего благообразного человечества скажет наверняка, что это был именно композитор, а не кто-либо иной (к примеру, министр просвещения, извозчик или дворник), и следовательно, время от времени имел обыкновение сочинять какую-то музыку. А уж и совсем мало кто знает, что он был ещё и «Александр Николаевич», а не просто Скрябин какой-то. От себя же в порядке особенной осведомлённости могу ещё и прибавить, что жён у него было 2 (две прописью), причём, не одновременно, а последовательно, то́ есть, одна вслед за другою, и детей было соответственно семь, а может быть — даже восемь, по четыре от каждой из этих жён. Конечно, всё сказанное уже является достаточным поводом, чтобы развернуть бурную дискуссию о невиданном понижении русской деторождаемости в современный период и оскудении на этой почве полей и лесов нашей страны, — однако эту злобную дневную тему я, пожалуй, буду развивать уже в своей следующей статье про Скрябина..., или про кого-нибудь другого.

А в сегодняшней статье я эту тему, пожалуй, развивать — не буду.

Без особого умысла, но просто так..., на всякий случай.

  На этом месте, строго говоря, статью с общей информацией о «некто Скрябине» и его «якобы творчестве» можно было бы и завершить..., — однако не тут-то было. По стандартам журналов «Огоньков», я обязан для такой статьи равномерно заполнить гораздо больше чистой бумаги, превратив её, тем самым — в печатную продукцию (из непечатной, как это обычно принято... у людей). Что я сейчас и постараюсь исполнить, подручными средствами.
Хотя... представьте, как правильно (и даже приятно) было бы оставить (ниже) в качестве продолжения статьи некоторое количество чистой бумаги.

Просто чистой бумаги, — для заметок...

  ...Однако пишу <дальше>. Александр Скрябин — лицо ведь легендарное и уникальное далеко..., — далеко не только здесь, у нас, но и вообще, повсеместно. Например, вспоминается некто Бернард Шоу, который, прослушав (в своём сыром и тусклом Лондоне 1914 года) «Поэму Огня» уже целых два раза подряд, вскочил вместе со всем залом и стал очень громко кричать (сугубо по-английски, разумеется), что он хочет прослушать её ещё и — в третий раз, и, возможно, даже в четвёртый, если повезёт... А ведь эту самую «Поэму Огня», как вы, вероятно, уже догадались, именно Скрябин и сочинил. И это есть одно из самых замечательных и чудесных его сочинений, в котором он подробно и в тонкостях описывает, такт за тактом, совершенно бестактно, — каким именно образом он станет уничтожать всё человечество, землю и Вселенную в ослепительном экстазе соединения с Мировым Духом. Тогда это представлялось ему делом каких-нибудь трёх-пяти лет. Однако снова в его планы вмешался какой-то смутный Ильич... Через означенные три года настал 1917-й, вместо ослепительного экстаза случилась весьма тусклая революция, и всех желающих соединиться с Мировым Духом — стали медленно зарывать в землю. — А что Скрябин?..., как оказалось, Скрябин к тому времени уже два года как — умер.^{[комм. 9]} А сделал он это как раз в тот момент, когда взялся за написание «Предварительного действа» к своей Мистерии. Таким образом, все неудачи сошлись в одной точке... — Что такое «Мистерия», — сегодня почти все знают, да и я только что уже вкратце описал, как это должно было выглядеть. А «Предварительное действо» к ней было (по замыслу Творца) одновременно чем-то вроде приманки и камеры предварительного заключения. Услышав дивные, никогда не слыханные ещё звуки, зачарованное человечество должно было тихим шагом (словно кроткие кролики перед удавом) собраться вокруг скрябинского соборного оркестра..., и затем, следуя за ним по пятам, переместиться в Индию (кстати говоря, английскую тогда колонию), откуда доносились волшебные звуки, ведущие ко всемирному экстазу. Там, в этой английской колонии, покончив с «Предварительным действием», вскоре началась бы — и сама Мистерия... Таким образом, можно ничуть не сомневаться: спустя недолгое время всё бы полностью завершилось — ко всеобщему удовлетворению.

Впрочем, о нём чуть позже, если не возражаете...

  Скрябину исполнилось всего 42 (сорок два) года,^{[комм. 10]} он был могуч (несмотря на свой кошмарно маленький рост и субтильное телосложение) и только достигал своего личностного максимума, наивысшей точки развития творческих сил... Но вот, едва только он взялся за работу над «Предварительным действом», — как ему пришлось (почти тотчас) заболеть и умереть. Возможно, что это и была его индивидуальная Мистерия, но в итоге — другой уже не состоялось, и до сих пор нам с вами приходится уныло существовать, уныло ходить на службу и читать унылые статьи про всеобщее унылое существование. Хотя саму по себе идею Мистерии (не более чем эффектное слово!) подхватили: и некто Вячеслав Иванов потом долго пытался её рифмовать, а Всеволод Мейерхольд собирался её представлять, а Маяковскому даже удалось её написать (хотя всего лишь «Мистерию-буфф» с клопами), — но всё это было уже «совсем не то»..., и все они продолжали жить (недолго и несчастливо), а умирали — значительно позже, и видимо, вследствие совершенно других причин. Точнее говоря, совсем не от Мистерии. И не вследствие вселенского экстаза...

— Впрочем, я полагаю, уже давно бы нужно взять себя в руки и излагать биографию по порядку. А?..

Ну, тогда слушайте, раз так получилось...

Вл.Ленин  (1895) [11]

  А родился Скрябин в 1872 году, почти в один день с Лениным (знаете ли, был тоже такой композитор).^{[комм. 11]} Учился, правда, не в Казанском университете (как очень хотелось бы сказать), а в Московском кадетском корпусе. (Примечание для дам: при всех случаях не следовало бы путать кадетов-военных с членами прославившейся (позднее) в России политической партии Конституционных Демократов, бесславно почившей после 1918 года).

  — Впрочем, согласитесь, это замечание опять не по сути статьи (автор, несомненно, — дурак, в последнее время).

А по сути, значит вот чего (как всегда, суть находится ниже). Где я и предлагаю её искать.

Каждому — в личном порядке.

  Уже значительно позже (см.ниже) Скрябин кое-как попал в Московскую консерваторию и учился там (с переменным успехом) как пианист и композитор. Однако диплома композитора ему так и не довелось увидать. Его крайне тусклый педагог (некто Антоний Аренский), композитор с салонными усами, которого, боюсь, совсем уже мало кто из читающих эту статью сможет припомнить, — выгнал Скрябина вон из своего класса (в прямом и переносном смысле слова) и таким образом не дал ему стать доблестным профессионалом. Впрочем, малая золотая медаль пианиста ему по окончании всё же досталась.

Однако призна́юсь: гораздо более существенным в его ученических годах мне кажется совсем другое...

  В те годы директором Московской консерватории был некто Василий (опять же) Ильич Сафонов. «Наш Ильич» — как его за глаза ласково называли студенты. Невзирая на почти катастрофическую разницу в возрасте, росте и весе, Сафонов был не просто учителем Скрябина, но отчасти даже его поклонником. Скрябин бесконечно удивлял его своим особенным умом и ни на что не похожим дарованием. Важный директор и неважный студент..., с каждым годом обучения они сходились всё ближе и ближе. Иногда только под утро их (чуть ли не на носилках) вытаскивали из какого-нибудь ночного ресторана.

  Вот так, будучи значительно его моложе, Александр Скрябин, тем не менее, очень близко сошёлся с Ильичом. А подобные знакомства, согласитесь, просто так не случаются. Теперь уже уверенно можно сказать, что их судьбоносная встреча одинаково сильно повлияла и на Ильича, и на молодого Скрябина. Не могу удержаться от того, чтобы не привести здесь небольшой акростих, тогда же написанный педагогом Ильичом — на студента Скрябина. И вот он, уже здесь:

Скрябин  (Мосва, 1897) [12]

       Силой творческого духа
       К небесам вздымая всех
       Радость взора, сладость уха,
       Я для всех фонтан утех.
       Бурной жизни треволненья
       Испытав как человек,
       Напоследок без сомненья
       Ъ-омонахом кончу век.^[13]:331
  Бурная молодость, впрочем, прошла достаточно быстро. Тихо и неумолимо приближался 1905 год, а вместе с ним — и пора обещанного Ильичом Ъ-омонашества. Из «сундука с новыми сочинениями Шопена» (по известному определению некто-Лядова) Скрябин стремительно превращался уже в сундук с новыми сочинениями Скрябина. На первых порах, конечно, пришлось слегка наступить на горло собственной песне и (по)преподавать в консерватории, чтобы иметь какие-то деньги. Одновременно бодрила и тучная финансовая поддержка известного мецената и лесопромышленника (буржуя, конечно) Митрофана Беляева. Он же — издавал все сочинения молодого Александра Николаевича в своей типографии (в Лейпциге, конечно, кто же в Москве-то издавать станет!) — И кажется, дела понемногу (по)шли в гору.

  С самой юности Скрябин был склонен ко всеобщему схематизму в своих представлениях о жизни (по крайней мере — собственной, не говоря уже о любой другой). К примеру, решив, что 26 лет — это есть исключительный возраст, когда непременно и во что бы то ни стало следует жениться (хоть трава не расти!), он немедленно это и проделал с первой попавшейся под руку девицей по фамилии «Вера Исакович» (тоже золотой медалисткой... — в смысле мануальной игры руками на фортепиано).^{[комм. 12]}

  Говорят, во время и после той свадьбы Скрябин был грустен — как никогда более в своей жизни. Однако схемы требуют жертв. И Александр Николаевич без излишних раздумий приносил эти жертвы, ничего не скажешь: настоящий партийный функционер.

  К тому же времени полное развитие получило и ещё одно явление исключительной силы, о котором я не могу (попросту не имею права) умолчать, поскольку речь идёт о предмете — архи’важнейшем. В особенности теперь — перед лицом сгущающихся всемирных сумерек. С этого момента и до самой его трагической смерти этот предмет красной нитью проходил сквозь всю жизнь Скрябина. И здесь я имею в виду, конечно, его великие, трижды прекрасные усы.
  Нет, не усмехайтесь. Конечно, я знаю, сегодня слишком многие предают совершенно несправедливому забвению эту тему, важнейшую в своём роде. Особенно же обострилась эта проблема после 1953 года, когда усы стали всё реже и всё скуднее появляться на горизонте, вернее сказать, на вечереющем небосклоне нашей жизни. Уже неоднократно я выступал по телевидению и радио, а так же во многих печатных и непечатных публикациях — в защиту этой вечной насущной темы. — В конце концов, разве в одном только мне всё дело? Протрите глаза, оглянитесь вокруг себя. Обозрите пустынное пространство вокруг своей головы и постарайтесь припомнить, что с нами происходит всякий день и час... Почему такие, в общем-то, прекрасные люди-лидеры, наподобие Собчака, Ельцина, Горбачёва — пренебрегают едва ли не важнейшим, что дано им от высшего разума и природы... — Ах, если бы они только ведали, насколько безнадёжно проигрывают каждый день и каждый час только оттого, что на их верхней губе, под носом нету усов: тех или иных. Впрочем, не в именах, конечно же, дело. Просто слишком, слишком мало известна в правящих кругах личность Скрябина, его лицо и его образ.

и ещё раз — усы...

И снова я возвращаюсь к усам...

  Гибельна их недооценка по недомыслию или по молодости. Уже много раз говорил я об этом и повторю сейчас снова: тема усов — это тема далеко не фасадная и не внешняя, как казалось бы на первый взгляд, а подлинно глубинная. Усы — понятие основное: опорное и духовное. Поначалу своей биографии, обессиленный ежедневными упражнениями с бритвой, никак не мог Скрябин найти..., нащупать своё подлинное лицо. И только позже, шаг за шагом, постепенно начало́ проявляться оно, словно бы проступая поверх старинной фотографии дагерротипа. — Именно потому, только с появлением и ростом усов стало неудержимо возвышаться скрябинское творчество. Именно они постоянно влияли на его жизнь и представления. И именно они, как это ни печально слышать, стали косвенной причиной его смерти.^[13]:333

Вернее сказать, гибели.

  В частности, сегодня я счастлив сообщить, что славный певец Андрей Славный, имея весьма похожую на Скрябина внешность, внял наконец моим долгим увещеваниям и ныне приобрёл такие же подлинные, великие усы. Убеждён, скоро вы о них услышите. А многие — уже кое-что услышали... из-под усов.^{[комм. 13]}

Но я тем не менее почту за благо вернуться назад, к Скрябину.

  Пока я говорил глупости и рассуждал о всякой ерунде, прошло немало времени. И даже более того... — Скрябин уже в творческом расцвете. Закончена «Божественная поэма», чрезвычайно удивившая всех ярким музыкальным рассказом о каком-то довольно странном мировом Духе, который к тому же (в версии автора) имеет тенденцию непрерывно самоутверждаться. — Но и это только промежуточное сочинение. Словно бы напрямую воплощая проблемы своего духовного роста, Скрябин уходит от первой жены ко второй, он живёт за границей, следит оттуда за революцией 1905 года и невольно приглаживает усы. За последние годы они уже очень сильно выросли и теперь по своей длине значительно выходят за рамки лица. — Как утверждают свидетели, особенно интенсивно происходил их рост во время долгих споров с Г.В.Плехановым (и его женой, старой большевичкой) о судьбах мира и России. Тогда же Скрябин изрядно листал «Капитал» Маркса, и (как следствие) постепенно проникся презрением ко всякому социализму и коммунизму, как низшим формам материального сознания. — В его замыслах и планах наступает заметное прояснение... Наконец, — он берётся за работу над очередным небывалым сочинением: «Поэмой экстаза».

— Но что же это за «экстаз», не пора ли, наконец разобраться?

Причём, разобраться раз и навсегда (ах, возможно ли такое?)

Скрябин  и «его экстаз» (1909) [14]

  ...Помнится (как сейчас помнится...), на русской премьере «Поэмы экстаза» (в исполнении чайного барона Кусевицького) был грандиозный успех (к слову сказать, успех вообще преследовал Скрябина всю жизнь, буквально по пятам). — Так вот, после концерта дирижёр, контрабасист и меценат Кусевицкий (ещё один буржуй, конечно) устроил крупный банкет в честь автора. Скрябин явился туда со своей женой (уже второй, разумеется), одетой к тому же — в слишком заметное жёлтое платье. Впрочем, собрание подобралось разношёрстное (не только по цвету платьев). Кроме виновника торжества были приглашены всяческие гости, в том числе и некие родственнички, как всегда, набежавшие в изобилии. И вот, представьте себе, во время очередного тоста за внеочередную «Поэму экстаза» с дальнего конца стола донёсся старческий голосочек генерала Скрябина: «А экстаз-то, во́н он сидит рядом, жёлтенький...» — Пошлость, конечно, невероятная.^{[комм. 14]} На грани мистерии... Александр Николаевич был обижен чуть ли не на всю жизнь. — Усы обвисли.

Но, собственно, на что же он так обиделся?

И о каком же экстазе, прошу прощения, здесь могла идти речь, если не о «жёлтеньком»?

  И в этот ответственный момент я вынужден сделать ещё одно небольшое отступление — посреди плавного течения своей речи.^[2]:22
  ...мне кажется, состояние некоего экстаза (или, по крайней мере, нечто аналогичное или отдалённо напоминающее его) до некоторой степени известно каждому советскому человеку (и даже готов допустить, что и некоторым не’советским людям оно также знакомо), — однако именно поэтому для улучшения дальнейшего восприятия главного предмета статьи явно следовало бы кое-что разъяснить об этом явлении.

Так в чём же тут проблема?..

  — А вся проблема (как оказалось) заключается в том, что мир развивается не каким-либо иным, а именно следующим образом: в начале есть нечто единое, условным образом назовём эту штуку «Хаосом», среди которого (совсем как в Библии, не к столу буде сказано) летает одинокий озлобленный Дух.^[15] Правда, это продолжается не слишком долго. Чуть позже Дух, прискучив мрачными полётами, слегка приподнимается над Хаосом и в возвышенном парении творит (создаёт) себе некую противоположность (условным образом назовём её Материей). Причём, не всё так просто... Поскольку Дух (по Скрябину) — творящий, активный, мужественный, а Материя — напротив, пассивная, женственная. В результате образуется очевидная «пара». Разделяясь и расходясь в процессе жизни всё далее друг от друга, они постепенно становятся полярными (не в смысле холода, конечно), достигая своего максимального внутреннего развития, каждый по-своему. И вот тут-то, представьте, начинается самое интересное: потому что у разобщённых Духа и Материи возникает сакраментальная тяга обратно друг к другу, — вплоть до полного слияния! Надеюсь, вы уже понимаете, куда я клоню (вернее сказать, не я, конечно, а Скрябин)... Таким образом, центробежные силы притяжения (гравитации) постепенно усиливаясь, превосходят центростремительную энергию отталкивания. И как раз в этот момент становится насущно необходимой Мистерия, чтобы раскачать процесс и подтолкнуть «нерешительный» мужской Дух к его слишком пассивной женской Материи. — Наконец, волей судьбы рождается некий Александр Скрябин, который приводит свой замысел в исполнение.^{[комм. 15]} Налицо итог: дело сделано, мужское и женское начала мира стремглав бросаются навстречу друг другу, и в ослепительном экстазе их соединения рождается дивный головокружительный танец погибающей Вселенной, снова превращающейся в первозданный хаос. — И вся эта прелесть (страшно сказать) повторяется бесконечное число раз.

Во́т, собственно говоря, и — всё (вкратце) об этом са́мом экстазе.^[2]:23

  Впрочем, нет... Потому что осталась (в запасе) и ещё одна кое-какая деталь. Оказывается, кроме (слегка абстрактного) съединения Духа с Материей в эротическо-космическом акте, в некоей начальной стадии Мистерии мыслились..., вернее говоря, должны были иметь место также и подготовительные массовые сближения людей, перед всеобщей смертью невольно подражающих Космосу. Однако (вопреки всеобщим ожиданиям) это культурно-массовое мероприятие было задумано вовсе не как грязная оргия (наподобие «свального греха»), а как вторая стадия Мистерии мира, когда под чудесные звуки съединённых искусств люди начали бы постепенно приподниматься над землёю (совсем как Дух) и парить в ослепительном танце всеобщего экстаза.

Пожалуй, здесь я принуждён снова остановиться и перевести дух.

не такие ли оргии?..[16]

  — Ничуть не боюсь, что меня (вернее сказать, нас со Скрябиным) воспримут неправильно. Это уже явно произошло. Но всё же разъяснить ещё один весьма важный (причём, ничуть не менее важный, чем — усы, по крайней мере) вопрос считаю необходимым.

— Какой же?..

  А это — чисто русский вопрос, между прочим. По мнению большинства советских и некоторых зарубежных историографов, изучающих вопросы половой жизни различных народов, прообразы древних (зачастую, языческих) Мистерий и массовые формы экстаза — получили весьма своеобразное преломление в повседневной жизни славян. Согласно подобным исследованиям, так называемый свальный грех, весьма привычный для соборной жизни русских людей, а потому прочно вошедший в их обиход и культурные традиции, признаётся чуть ли не за типично русское явление.

Поэтому, дабы всемерно усилить возможность непонимания или неправильного понимания, должен добавить следующее:

  Понятие «экстаза» мало кто рассматривает (если вообще рассматривает) иначе, чем узкопрактическое, прикладное состояние, являющееся результатом достаточно несложных (зачастую механических) манипуляций. В большинстве случаев это явление смешивается (до почти неразличимого состояния) с физиологическим оргазмом или даже эякуляцией. И тем более, крайне редко кто из исследователей способен подняться в своих представлениях выше некоих весьма незначительных обобщений практики этого процесса — хотя бы на медицинской или технологической основе. Вот, например, припоминается, как после каждого исполнения моего сочинения «Пять мельчайших оргазмов» для фортепиано и мелкаго оркестра, после жидких аплодисментов и громких сомнительных требований «биса», подходили слушатели или присылались записки с довольно прикладным (чрезмерно возбуждённым) пониманием происходящего на сцене (между дирижёром и первыми скрипками, например). В общем, опять (спустя почти век) повторилось нечто вроде «жёлтенького экстаза». — Но меня, в отличие от дражайшего А.Н.Скрябина, подобные эскапады нисколько не обижали, но и даже временами — доставляли развлечение. Впрочем, это всё слишком прозрачно и понятно. — Ведь даже после «Поэмы экстаза» многие «серьёзные» критики имели очевидную слабость называть автора мелким певцом (чуть ли не бытового) сладострастия. А некоторые, особенно рьяные «папарацци» — даже пытались отыскать свидетельства разнузданной сексуальной жизни Скрябина (или хотя бы его жён). Разумеется, ничего подобного им отыскать не удалось... И прежде всего потому, что — ничего не было.^{[комм. 16]}

— Так в чём же тут дело?

Отвечаю...

  Потому что дело всё, безусловно, в том, что Скрябин — подлинный теоретик, да-да, теоретик и формалист, причём, до мозга костей и во всех вопросах..., — не говоря уже о таком мелком и прикладном предмете (из области домашнего хозяйства), как — экстаз. И я так надолго остановился на рассмотрении этой темы не только для того, чтобы оживить общее впечатление от своей тупой и унылой статьи, но и потому, что поднятый нами вопрос видится гораздо крупнее с «той» стороны мысленной рампы, где слушают и читают, а не с той, где пишут и играют. Проще говоря, в своём повседневном виде это — типичная проблема обывателей и плебеев, но не авторов или творцов...

Именно отсюда, из этой точки и вырастают ноги у всех (заведомо нелепых) толкований и толков...

  Возможно, что на основе скрябинских замыслов Мистерии некоторые сделают вывод о необходимости как можно скорее воссоздать в России дома́ терпимости (вот ведь тоже!... — какой типично русский смысл угадывается в этом слове: особый дом, где «одни терпят других», в противовес, скажем, лёгкому французскому «бордель»), чтобы не допустить гибели Вселенной, или ещё что-нибудь этакое почище, до чего даже и мне сегодня не догадаться. А вот мой особый вывод из скрябинской Мистерии — совершенно иной. Каков же он — говорить ради пущей заманчивости, конечно, не стану, но надеюсь, лет этак через ... узнаете и сами, — поневоле.

  К <большому> сожалению, Скрябин не успел написать (вернее говоря, совершить) Мистерию, ему хватило времени и сил только рассказать о ней посредством музыки или слов (причём, весьма подробным образом) — например, в своём последнем «Прометее» (или «Поэме Огня»). Невольно снижая тон голоса, в этой связи сам собой (снова) всплывает из памяти отрывок из скрябинского текста к «Поэме экстаза», описывающий некое (едва ли не пред’последнее по своему напряжению) пред’мистериальное состояние: «... и станут укусы пантер и гиен лишь лобзаньем сжигающим...»^{[комм. 17]}

  Когда подошла пора и уже было нужно начинать работу по непосредственному сочинению и реализации Мистерии, никогда не болевший Скрябин вдруг начал чувствовать себя всё хуже и хуже. Странно сказать, ещё страннее слышать, — но в последние два года жизни у него крайне быстрыми темпами развивался иммунодефицит. Однако — не вздрагивайте. Это не тот самый фонд «Огонёк — анти-СПИД», о котором вы уже так много наслышаны (а некоторые даже и видели, вероятно). Здесь имеется в виду не приобретённый дефицит, а значительно более распространённый — внутренний или органический (часто врождённый или отложенный), развитие которого происходит исключительно в связи с состоянием человека. — И наконец, когда дефицит скрябинского иммунитета достиг критического значения, где-то в грязном тамбуре поезда Ленинград-Москва он случайно сковырнул обычный прыщик, маленький фурункул на губе. Как следствие, на следующий день у него началось скоротечное заражение крови, гнойный плеврит, и через неделю творец вселенской Мистерии — скончался.
  Шёл 1915 год. Скрябину было всего-то 43. Он родился на Рождество Христово, а умер — на Пасху. Странное совпадение?.. И контракт на квартиру Скрябин заключил — ровно по день собственной смерти. Тоже ведь странное совпадение, хотя и не мистерия... За сутки до смерти врачи, пытаясь спасти жизнь пациента, сбрили ему усы и разрезали всё лицо. Как это странно слышать... — И даже если у кого-то ещё остаются сомнения в реальной осуществимости Мистерии как Вселенского акта, то никто не сможет возразить, что в результате какой-то массы неприятных и нелепых совпадений человечество потеряло — величайшее из (не)возможных произведений искусства.

Юр.Ханон и Ал.Скрябин (С-Петербург, 1902 г.) [17]

  Прошло пять лет... Пять ужасных лет: когда вместо ослепительной мистерии — русские получили полное ослепление: несколько войн, революций и кошмарную разруху, до полного изнеможения (но безо всякого экстаза). — После множества перенесённых болезней первая жена Скрябина (Вера Ивановна) стала понемногу поправляться. Она уже сидела в кресле, когда внезапно в глазах у неё помутилось, она потеряла сознание и свалилась на пол. В результате падения у неё сделалось воспаление мозга, и она вскоре умерла. А через каких-то полгода в точности такой же смертью умерла — и вторая жена Скрябина (Татьяна Фёдоровна). После едва ли не десятка перенесённых болезней она начала́ поправляться, и уже могла понемногу сидеть в кресле, — когда вдруг, потеряв от слабости сознание, упала. Близкие обнаружили её неподвижно лежащей на полу. Всего через несколько дней и она тоже скончалась от воспаления мозга. — Возможно, кому-то среди моих слов почудится повесть Даниила Хармса «Падающие старухи», а кто-то увидит в этом и мистическое указание.

Я же, признаться, решительно уклоняюсь от всяческих подозрений.